Текст книги "Моя идеальная ошибка (ЛП)"
Автор книги: Оливия Хейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
19. Изабель
Я стою рядом с Уиллой в огромном актовом зале «Сент-Реджиса». Она прижалась ко мне ближе обычного, выглядя просто невероятно с косичками, заплетенными мною всего полчаса назад в женской раздевалке.
На сцене ребенок исполняет довольно приличную версию «К Элизе» Бетховена. Намного лучше того, на что я способна.
– Он написал? – спрашивает Уилла.
Я снова проверяю телефон, но новых сообщений от Алека нет.
– Нет. Наверное, все еще в пробке.
Она хмурится, и на лице появляется взрослое выражение разочарования. Но в глазах еще и осколок чего-то другого. Грусти.
Сердце разрывается.
– Я знаю, он очень хотел прийти, – говорю я. – Хочешь, я попрошу директора изменить порядок выступлений? Чтобы ты играла последней?
Уилла качает головой.
– Мы выступаем по классам. Меняться нельзя.
– А...
Уилла скрещивает руки на груди, и на мгновение я замечаю, как у нее дрожит нижняя губа. До выступления остается всего несколько минут.
– Он обязан приехать, – бормочет она.
Меня охватывает ужасное предчувствие: она не выйдет на сцену, если Алек не появится. Черт.
Я присаживаюсь перед ней.
– Эй, – мягко говорю я. – Я же запишу все, помнишь? Даже если папа не успеет, он все увидит потом. Мы сможем посмотреть запись вместе: с тобой, Сэмми и Катей. Даже Мака позовем. Закажем попкорн.
Ее глаза на секунду загораются, но тут же сужаются.
– Это из-за тебя, – говорит она. В голосе звенит резкий гнев. – Это ты виновата, что его нет!
Я вздыхаю.
– Мне жаль, но это не так. Он в пробке.
И это его вина, добавляю про себя. Уилла злится, но она не одна такая. Алек должен был уже приехать. Я трижды напоминала ассистенту время концерта. Уилла всю неделю о нем говорила.
Алек знал.
И все равно не приехал.
Уилла отворачивается, все так же скрестив руки на груди, а мне хочется ее обнять. Она кажется такой маленькой в нарядном платье и с косичками, с яростным выражением лица.
Я ее понимаю.
И пусть, возможно, Уилла не хочет слушать, я все равно говорю:
– Удачи. Выйди и сосредоточься только на пианино. Не на зале. Просто сделай все, что сможешь, и позволь мелодии унести тебя.
Может, это и не лучший совет для ребенка, но мне помогало. Год за годом, ночь за ночью. Сосредоточься на нотах, на движениях пальцев.
Все остальное не имело значения.
Уилла не отвечает. Через несколько секунд объявляют ее имя, и та выходит на сцену с гордо поднятой головой. Я так привыкла видеть ее рядом с Сэмом, в роли старшей сестры, что забыла, какая она еще маленькая.
Я спешу на место в первом ряду, зарезервированное для родителей. Рядом пустует кресло. Я набрасываются на спинку пиджак, «занимая» его.
Пишу Алеку еще раз:
Я: Первый ряд справа. Выступление Уиллы начинается. Приезжай.
Затем включаю запись и смотрю на Уиллу.
Вскоре появляется и он.
Я чувствую это, даже не поворачивая головы. Его массивное бедро касается моего, а в воздухе повисает знакомый запах кофе и дождя, въевшийся в шерсть пальто.
Уилла сидит за пианино, выпрямив спину, и исполняет свою часть концерта. Играет хорошо. Несколько мелких ошибок, но я замечаю их только потому, что была свидетелем репетиций. Вряд ли остальные зрители что-то уловили.
В руках у Алека букет роз.
Часть моего гнева тает.
Уилла замечает отца в зале. Она бросает взгляд на меня в первом ряду, потом на него, и лицо в мгновение ока озаряется улыбкой.
Краем глаза я замечаю одобрительный кивок Алека.
Боже, как же дети нуждаются в его одобрении. Раньше я не понимала этого настолько ясно.
И не злилась на него за то, что этого не замечает.
После концерта Уилла сбегает по ступенькам к Алеку.
– Ты пришел!
– Пришел. Мне очень жаль, что опоздал, солнышко, – он обнимает ее одной рукой и протягивает розы. – Это тебе.
Она смотрит на него снизу вверх.
– Правда?
– Конечно. Старая добрая традиция, – говорит он. – Уверен, у Изабель после выступлений тоже было полным-полно цветов.
Уилла бросает на меня кроткий взгляд, но тут же переключается на отца.
– Как тебе?
– Ты играла прекрасно. Репетиции не прошли даром, – отвечает он.
Комплимент смывает все следы прежнего раздражения. Она сияет.
Но я все еще киплю от злости, когда мы возвращаемся домой. Гнев затвердевает, становясь еще острее.
Семья приходила на каждое мое выступление, пока тех не стало настолько много, что физически невозможно было присутствовать на всех. Все вчетвером: мама, папа, Елена и Себ. Денег на цветы не всегда хватало, но мама неизменно приносила мои любимые конфеты. А Алек не смог прийти на концерт собственной дочери без опоздания.
Катя приготовила Уилле ее любимый ужин. После того, как дети накормлены и искупаны, Алек укладывает их спать. Обычно это бывает в те редкие вечера, когда он успевает вернуться домой вовремя. Сначала Сэм, потом Уилла. Тридцать минут чтения сказки, и свет выключается.
Если, конечно, он не в отъезде, а это случается частенько: ужины с инвесторами, корпоративные мероприятия.
Пока Алек возится с детьми, в квартире стоит тишина. Я наливаю себе чашку чая и сажусь за широкий кухонный стол, обжигая губы слишком горячей жидкостью. Раздражение не дает расслабиться. Алек хороший отец, но есть вещи, которые ускользают от внимания. Возможности, которые он упускает.
Шаги раздаются раньше, чем я успеваю его увидеть. Алек появляется из детской и замирает, заметив меня.
– Привет, – говорит он.
Я ставлю кружку.
– Привет.
– Хорошо прошел день?
– Да, – я делаю глубокий вдох. – Но на концерте возникли трудности.
Он хмурится.
– Какие?
– Уилла очень расстроилась, что ты опоздал.
– Правда?
– Да, – говорю я. «Расстроилась» даже мягко сказано, и вспоминая ее грустное лицо, голос становится только жестче. – Никакая няня не заменит ребенку родителя.
Его лицо тут же каменеет, вся открытость исчезает.
– Я понимаю.
– Тогда веди себя соответственно.
– Я работаю, – сквозь зубы цедит он. – И делаю это ради них.
– Да, но они этого не понимают и не запомнят. Зато запомнят твое отсутствие, – я скрещиваю руки на груди. – Это я еще могу понять. Но вот чего не понимаю... Скажи, зачем Уилле вообще пианино?
– Что?
– Почему именно пианино? – переспрашиваю я. – Ей не нравятся уроки.
– Я в курсе, – его голос понижается, и я понимаю, что ступила на зыбкую почву. – Но позже она оценит это. Освоение навыка не всегда приносит удовольствие. Ты должна понимать это, как никто другой.
– Понимаю. Но я сама хотела заниматься балетом. Уилла же хочет играть на пианино?
– Со временем захочет. Я сам занимался четырнадцать лет, – говорит он. – И знаю, что это не всегда весело.
Я поднимаю брови.
– Правда? Уилла знает об этом?
– Знает, что я играл.
– Тогда учи ее сам. Хотя бы иногда занимайся. Помоги понять, в чем прелесть музыки. Ей так не хватает твоего внимания, времени, но больше всего твоего одобрения.
Глаза Алека сужаются.
– Моего одобрения, – повторяет он.
– Да. Ты желаешь им добра, – говорю я. – Я вижу это. Но им не нужно, чтобы «Контрон» поднялся с сорок восьмого на сорок пятое место в рейтинге компаний. Им нужны яркие моменты с тобой.
– С пятьдесят третьего, – бурчит он.
Но пальцы скользят по затылку, а лицо остается непроницаемым.
– Я не хочу переходить границы, хотя уже перешла... но благодаря Конни знаю, как вас растили. После смерти вашей матери отца особо не интересовали детали. Сомневаюсь, что ты желаешь это повторить.
Алек просто смотрит на меня.
Я выдерживаю его взгляд, понимая, что сейчас меня уволят. Произошедшее между нами той ночью больше не повторится. И, возможно, именно поэтому так раздражена: он сам провел черту и поставил условие, которое я, возможно, не смогу выполнить.
Я облокачиваюсь на стол.
– Все. Это все, что я хотела сказать, и... Возможно, тебе было неприятно это слушать.
Мягко сказано.
Он проводит рукой по сжатым челюстям.
– Похоже, у тебя нет проблем с ясным выражением мыслей, когда ты злишься.
Мои брови поднимаются.
– Это тебя сейчас волнует?
Алек скрещивает руки на груди.
– На этом проще сосредоточиться, чем на комментариях о том, что я плохой отец.
– Я такого не говорила.
– Нет, – бросает он сквозь зубы. – Говорила. Слушай, я и так знаю, что недостаточно хорош. Что не могу быть везде, делать все и угождать всем. Это не такое уж откровение, как тебе кажется.
– Я не это имела в виду, – качаю головой, подбирая слова. Как объяснить? – Им нужно твое присутствие. В том числе эмоционально. Уилле важно чувствовать, что ты ее...
– Ты живешь с нами чуть больше месяца, – резко обрывает он. Лицо напряжено, голос жесткий. – А я знаю их всю их жизнь.
– Именно поэтому она не любит нянь! – не сдерживаюсь я. – Потому что думает, что мы отнимаем тебя у нее.
– Это абсурд.
– Детская логика, – парирую. – А у тебя дети, значит, их логика имеет значение.
Он молча смотрит. Я делаю то же самое, и воздух между нами сгущается. Не знаю, что добавить. И, кажется, он тоже.
Но вдруг взгляд Алека смягчается, и в нем читается уже не злость, а усталость.
– Кажется, мне вечно его не хватает, – говорит он.
– Не хватает чего?
– Чувства вины, – он проводит ладонью по лицу, и голос становится сухим. – Я не могу сейчас это обсуждать. Не когда...
Дверь со скрипом приоткрывается. Легкий топот маленьких ног по коридору, и мы оборачиваемся на Сэма, появившегося на пороге кухни. На нем пижама с супергероями.
Он щурится от света.
– Пап?
Лицо Алека мгновенно становится каменным, таким, каким я привыкла его видеть.
– Я здесь, – говорит он, подхватывая сына. – Что случилось?
Сэм бессильно роняет голову ему на плечо, как умеют только дети.
– Можно сегодня я посплю в твоей кровати?
– Можно. Пошли.
Они уходят по коридору без лишних слов. Не уверена, что Сэм вообще меня заметил, а Алек и вовсе не оборачивается.
Проходит много времени, прежде чем мое сердце успокаивается.
20. Изабель
Обычно тренировки меня спасают. Заставляют тело двигаться так, что ум замолкает, а склонность к самокопанию отступает. Но сегодня не срабатывает.
Я лежу на спине и делаю мостик, уставившись в потолочные светильники. Домашний спортзал Алека...
«Впечатляюще» – это слабо сказано
Каждый тренажер изготовлен по последнему слову техники. Подбор весов безупречен. Кондиционеры и вовсе выше всяких похвал.
Надо было заглянуть сюда раньше.
Физиотерапевт, тот самый, которого Алек настоял нанять, расписал программу реабилитации, чтобы укрепить мышцы вокруг тазобедренного сустава. Никаких резких движений. Никакого балета.
Пять-шесть месяцев.
Не сюрприз. Я знала об этом уже недели, месяцы, так что услышать вердикт вслух на этот раз не было так больно, потому что то, чего я боялась лишиться, уже случилось.
Мне не хватает запаха сосновой канифоли и пыльных танцевальных залов. Не хватает аплодисментов и оркестра. Слаженных движений на сцене, подобных потоку воды: то плавных, то стремительных. Не хватает адреналина после выступления, когда все танцовщики валятся в гримерки, запыхавшиеся, опьяненные еще одним прожитым вечером.
Не хватает ощущения, что я хороша в своем деле.
Мне не хватает кайфа от выжимания из себя большего.
Пять-шесть месяцев. Может, я еще смогу вернуться. Не в Нью-Йоркскую Академию Балета. Мечтать об этом теперь слишком опасно. Но в другую труппу. Может... надежда еще есть. Слабая, тоненькая ниточка, но она есть. Я не смогу танцевать вечно. И, судя по вчерашнему, возможно, мне осталось недолго.
Уснуть было трудно. Я прокручивала в голосе собственные слова и слышала, как резко они звучат, и все же... большая часть меня не жалела о них. Я понимаю, что он в сложном положении. Что компания для него важна. Но это не значит, что Алек не может чаще прислушиваться к чувствам детей.
И, если честно, с тем богатством, что есть у Алека и Конни... он мог бы не работать. Я понимаю его стремление, но это не необходимость. И дети скоро это осознают.
Не припомню, чтобы кто-то в последний раз говорил с ним начистоту. Сказал что-то, кроме лести, или посягнул на тщательно выстроенные стены, которыми он окружил жизнь.
Мелькает тягостное подозрение, что Алек такого не потерпит.
Я перекатываюсь на бок и начинаю подъемы ног с эспандером. Движение знакомо, как дыхание. У меня был преподаватель, который заставлял нас делать их до изнеможения, пока мышцы не начинали дрожать. Первый, кто останавливался, всегда получал наказание.
Его, мягко говоря, не особо любили.
Если бы я учила других... как бы это делала? Потому что Алек был прав. Осваивать навык не всегда весело, но не ради веселья мы это делаем. Если гнаться только за быстрыми всплесками дофамина, ничего стоящего не достигнешь. Но где-то же должен быть баланс.
Дверь спортзала открывается.
Я вздрагиваю, опуская ногу. Это Алек.
На нем спортивные шорты и футболка. Через плечо перекинуто полотенце, а в левом ухе виднеется наушник. Столько в нем того, чего я раньше не замечала: крепкие предплечья, мощные бицепсы, длинные ноги с рельефными икрами.
Его лицо напрягается при виде меня. Алек вынимает наушник.
– Привет.
Я сажусь.
– Привет.
– Можно присоединиться?
– Да, конечно. Это же твой спортзал, – говорю я.
Он кивает. Похоже, собирается что-то добавить, но вместо этого направляется к беговой дорожке. Включает ее. Теперь Алек прямо прямо передо мной, и я не знаю, куда деть руки или ноги. Пытаюсь снова лечь и сосредоточиться на упражнении, но мысли только о том, что Алек здесь.
Он начинает ускоряться.
Технически у меня еще несколько повторов и три упражнения, но никакого спокойствия от тренировки не осталось. Я хватаю бутылку с водой и делаю долгий глоток.
Кожа на руках и ногах будто покалывает. Он смотрит на меня? Не решаюсь проверить.
– Ты записала вчерашнее выступление Уиллы, – говорит он.
Киваю, но все же поднимаю на него взгляд.
– Да. Сегодня пришлю.
Он действительно смотрит.
– Я опоздал из-за пробок.
– Да. Я понимаю, – киваю я.
– Но это не оправдание. Это Нью-Йорк. Пробки здесь всегда, и мне стоило это учесть.
Глаза у меня округляются.
– Ну да... точно.
– То, что ты сказала про Уиллу и то, что она ищет моего... одобрения. Ты действительно так думаешь?
Киваю снова.
– Боже, конечно. Она тебя обожает. Буквально боготворит.
Алек выглядит так, будто не знает, что с этим делать. Но не отводит взгляд, и в собранности появляется маленькая трещина.
– Тебе не нужно кардинально меняться, – говорю я. – Ты прекрасный отец. Но... может, просто больше таких моментов. Поиграй с ней на пианино. Позволь посмотреть, как играешь ты. Съездите в Диснейленд, скажи, что гордишься ими, что любишь их. Несколько таких вещей, и они будут на седьмом небе от счастья. У тебя замечательные дети.
Он смотрит в окно на просыпающийся город.
– Да. Это точно.
Я прочищаю горло.
– Но, может, мне стоит извиниться за вчерашнее? Я знаю, что не имела права. Не хотела сказать, что ты плохой отец. Ты не плохой.
Раздается сигнал, и он выключает дорожку.
– Никогда не извиняйся.
– Никогда?
Алек подходит к краю моего коврика и протягивает руку. Я беру ее, позволяя поднять себя.
Но он не отпускает, когда наконец встаю.
– Никогда, – повторяет он. – Мне понравилось, как ты высказала свое мнение.
– Любишь, когда сотрудники так делают?
Его ладонь теплая.
В уголке его губ играет улыбка, и Алек слегка запрокидывает мою голову.
– Если их мнение полезно.
– Могу перестать.
– Я этого не хочу. Никто годами так со мной не спорил. Говори, что думаешь. Ругай, если ошибаюсь. Я выдержу, – говорит Алек. – Для меня ты равная.
– Я няня твоих детей и твоя сотрудница, – отвечаю я. – О равенстве и речи идти не может.
– К черту. Это просто работа. Она имеет вес во внешнем мире, – он кивает на дверь спортзала. – Но здесь, между нами, не имеет значения. Особенно если мы собираемся...
– Если собираемся... – тихо повторяю я. – Ты имеешь в виду...?
– Да, именно это. Мне нужно, чтобы ты говорила свободно, если мы будем спать вместе. Когда будем спать вместе.
Эти слова, сказанные при ярком свете дня, с Нью-Йорком за окном и лампами над головой... заставляют меня покраснеть.
– Почему тебе это так важно? – спрашиваю я. – Для меня никогда не было проблемой.
Он щурится.
– Общаться с мужчиной, с которым спишь? Или вообще не общаться?
– Второе. Я знаю, чего хочу, – говорю я и приподнимаюсь на носках. – Могу показать.
Взгляд Алека скользит к моим губам, затем опускается к майке и шортам. Воздух между нами сгущается.
– Не сомневаюсь, – бормочет он.
Это скорее утверждение, чем вопрос.
– Ты остановился той ночью только потому, что думал, я не смогу сказать, что мне нравится?
– Да, – отвечает он. Но затем наклоняется ближе, дыхание касается моих губ. – И у меня не было презервативов.
О.
Странное облегчение накрывает с головой. Значит, раз их нет под рукой, Алек не спит с женщинами регулярно.
Я касаюсь его губ своими, едва-едва, и наслаждаюсь тем, как мужчина замирает.
– А сейчас есть?
Он целует меня. Это медленное обещание того, что произойдет, и оно успокаивает после вчерашнего спора.
– Да, – говорит он. – Пришлось попросить Мака остановиться у круглосуточного магазина. Он наверняка решил, что я спятил.
Я смеюсь и сжимаю его обнаженные предплечья. Мышцы под пальцами твердые, кожа теплая. Он так не похож на тех, с кем я была раньше. Намного больше. Выше, шире, старше, сильнее, увереннее. Чувствую, что Алек ничего не забывает, и что любое мое слово не просто услышит, а воспримет.
Я доверяю ему, понимаю я.
– Изабель, – бормочет он. Руки скользят вдоль моего тела, едва касаясь изгибов груди и талии, и останавливаются на бедрах, притягивая меня ближе. – Чего ты дальше хочешь?
Я облизываю губы.
– Прямо сейчас?
В его голосе слышится улыбка.
– Осталось всего несколько минут до того, как придется будить детей, поэтому нет. В целом. Когда ты меня хочешь? И как?
Вопросы, заданные его низким, хриплым голосом, кружат голову. Я думала, Алек возьмет инициативу на себя. Хотела, чтобы он это сделал. Позволил раствориться в его объятиях и унести себя.
Но я не говорю этого. Потому что кажется...
Слишком.
Слишком уязвимым. Произносить такие вещи вслух.
– Все еще стесняешься? – его ладонь скользит по моему бедру, подхватывает под коленом и закидывает ногу себе на бедро. – Может, почитаешь книжки? Найдешь вдохновение. Позаимствуешь оттуда парочку фраз.
От этого щеки горят еще сильнее. Если бы он только знал.
Но взгляд говорит о том, что Алек догадывается.
– А чего ты хочешь? – шепчу я.
Он качает головой, но по губам медленно расползается улыбка. От нее все внутри сжимается.
– Милая, все самое грязное, что только можно. Хочу снова заставить тебя кончить. Хочу провести ночь, проверяя, на сколько презервативов нас хватит. Хочу тебя голую, опьяненную от удовольствия и от усталости развалившуюся в постели, – он снова целует меня, медленно и глубоко. – Но больше всего хочу изучить каждый способ довести тебя до оргазма, чтобы повторять это снова и снова.
Дышать трудно. Говорить еще труднее.
– Звучит неплохо, – я обвиваю руками шею Алека и притягиваю к себе.
Его сила, движения, ритм поцелуев начинают казаться знакомым. Так легко потеряться в этом, в тепле, в нем самом.
Голова кружится, когда его язык скользит по моей нижней губе. Могу показать, думаю я и просовываю руку в узкое пространство между нашими телами. Сердце колотится, будто пытается вырваться, но я все равно провожу пальцами по его длине, скрытой под тканью спортивных шорт.
Он уже наполовину возбужден.
Алек с стоном опускает лоб на мой.
– Черт, – выдыхает он.
Я снова провожу рукой и чувствую, как его член пульсирует под пальцами. Он действительно кажется большим, и волнение смешивается с легкой тревогой.
– Черт. Остановись, милая. У нас нет времени, – но снова стонет, когда я сжимаю член через шорты, и даже не пытается меня остановить. – Ужасно, что у меня планы на вечер.
– Ты большой, – говорю я.
Он сглатывает.
– Никогда не сравнивал с другими. Боже, Иза, я не выдержу. Не сейчас, когда нужно торопиться, – он отстраняется с гримасой боли и поправляет шорты.
Это заставляет меня улыбнуться.
– Месть, – говорю я. – Если даешь «задание», я хотя бы могу немного помучить тебя в ответ.
Алек проводит рукой по шее. В этом жесте есть что-то молодое, живое, и мне вдруг так жаль, что сегодня у нас дела. Жаль, что не могу сделать то, о чем он просит показать, чего хочу.
Хотя... может, и смогу.
Но он занят. А у меня остались часы свободного времени до того, как придется забирать детей, и я никогда не была той, кто халтурит. Я перфекционистка.
– Поверь, мне и правда больно, – говорит он. – Но я уже привык.
21. Алек
Музыка гремит, но терпимо. А вот грохот из телевизора на стене – совсем другое дело. Оглушительный рев раздается, когда Англия забивает гол, и, хоть не хочу, оторваться не могу.
– Ребят, – говорит Конни. В голосе сестры клокочет раздражение. – Ну почему именно здесь?
– Матч, – отвечает Нейт.
Младший брат на пару дней прилетел из Лондона, а Конни случайно проговорилась, что они договорились поужинать.
Вот я и решил к ним пристроиться.
Она удивилась, когда сам это предложил. Быстро скрыла, но я все равно заметил вспышку. Последние годы я редко появлялся. Не вспомню, когда мы втроем в последний раз вот так собирались.
Вроде бы сейчас мне положено во всем становиться лучше.
– С каких пор ты фанатеешь от футбола? – спрашивает Конни.
– С тех пор, как переехал в Англию.
– Жизнь тебя окончательно испортила, – бросаю я.
– Обогатила, – поправляет он. – Усовершенствовала. Да и работаю-то я с британцами, знаете ли. Каждый день в нашем лондонском офисе. Проявлять интерес к их интересам – хорошая стратегия.
Я качаю головой. Нейт лишь ухмыляется в ответ. Он всегда был беспечным. Все с него скатывается, как вода с гуся. В детстве мы были не разлей вода. Всего два года разницы, из-за чего во всем соревновались. Ссорились, препирались, пока не выросли и не заменили это на совместную работу.
– Скоро придется отозвать тебя обратно, – говорю я, – иначе ты окончательно перейдешь на темную сторону. Твой дом – Нью-Йорк.
– Так точно, сэр, – отзывается он.
Конни щурится.
– Ты же не всерьез думаешь там остаться?
– Кон, – вздыхает он, – ты же знаешь, я не загадываю дальше двух месяцев.
Я фыркаю.
– Ты возглавляешь нашу европейскую стратегию, так что придется.
Оба смеются. Я делаю глоток пива и наблюдаю, как легко им друг с другом. Давно мы не смеялись. Годами разговоры крутились вокруг работы. Логистики. Отца. Праздников и планов экспансии.
– Там у тебя кто-то есть? – спрашивает Конни.
– Ну ты же меня знаешь, – легко отбивается Нейт.
– Значит, «да».
Я прочищаю горло.
– По-моему, это как раз «нет». Так что, Нейт?
Взгляд на секунду цепляется за меня, прежде чем он пожимает плечами.
– Ты заваливаешь меня работой, – и переводит стрелки на Конни: – Где сегодня твой муж-предатель?
Конни закатывает глаза.
– Только потому, что задаешь этот вопрос ты, пропущу мимо ушей. Знаю, ты не всерьез. Он в Бостоне, на конференции.
– Конспектирует для обеих компаний? – подкалывает Нейт.
– Нет, – она поворачивается ко мне, и улыбка становится серьезнее. – Ты же знаешь, дома мы не обсуждаем работу.
– Знаю, – говорю я.
Но не могу сдержать недовольную гримасу. Она что, намекает, что мимо меня этот комментарий не прошел бы?
– Он, знаешь, не так уж плох, – говорит Нейт. – Если присмотреться. Почти даже достоин Конни.
– Почти, – повторяю я. – Не знал, что вы общаетесь.
– Не то чтобы прямо общаемся, – Нейт снова пожимает плечами. – Вообще, я удивился, что ты решил присоединиться.
– Ну да. Не каждый же день брат прилетает из Лондона, – я проворачиваю бутылку пива в руке.
Стекло ледяное от пенистой жидкости, а где-то в другом конце бара снова взрывается крик болельщиков.
Не помню, когда в последний раз был в таком месте. В колледже. В первые годы после возвращения в город, когда был всего лишь младшим маркетологом в «Контрон». В первый год с Викторией.
Где-то на повороте жизни такие вечера отфильтровались, растворились в воспоминаниях о молодости и свободе. Быть здесь – значит не работать и не быть с детьми. Трудно оправдать такую цену.
– Как отец? – спрашивает Нейт.
Оба смотрят на меня, будто я знаю ответ на этот вопрос лучше всех. В каком-то смысле, так и есть. Отец звонит мне несколько раз в неделю с мнением, мыслями и советами о «Контрон». О том, что прочитал в газетах или услышал на гольф-поле. О способах вмешаться и настоять на своем.
Я прочищаю горло.
– В порядке. Кажется, на этой неделе он в Палм-Бич. Сказал ему, что ты в Нью-Йорке на выходных. Хотел присоединиться, но...
– Но не присоединился, – Нейт усмехается. – Наверное, не смог пропустить время гольф-тайма.
– Он заговаривает о новом бизнесе.
– Что? – Конни моргает. – Правда?
– Да. Что-то про кедди для гольфа... Вряд ли из этого выйдет толк, – машу рукой. – Просто хобби, чтобы занять себя.
– Может, так и надо, чтобы перестал тебе мешать, – замечает она.
– Ага. А ты когда с ним в последний раз говорила?
Она наклоняет голову.
– Кажется... недели три назад. Как раз перед свадебным ужином, на который он не удосужился явиться.
– Жаль, что он так поступил.
Конни качает головой.
– Не надо. Он сам себе хозяин, – говорит она. – Рано или поздно поймет, что брак с Томпсоном не делает меня предательницей семейного дела... или не поймет. И с этим придется смириться.
Нейт согласно кивает, будто они уже обсуждали это.
Я хмурюсь.
– Он примет твой выбор.
– Да? – сухо спрашивает она. – Может быть. Но если ждет, что я приползу с извинениями, то не дождется. Я никогда не стану извиняться за любовь к Габриэлю.
Именно на это он и надеется. Я смотрю на свою младшую сестренку. Она всегда казалась такой маленькой. Родилась, когда мне было уже одиннадцать, голос ломался, а тело стремительно тянулось вверх. Она была крошечной в моих руках, когда мама впервые разрешила подержать ее.
Но теперь она не маленькая, не с подобными заявлениями.
– И не должна, – говорю я. – Кстати, ты отлично справляешься в Фонде. Возможно, я не говорил этого.
Она удивленно моргает.
– Спасибо. Мне нравится эта работа.
– Заметно.
За столом повисает молчание немного натянутое, немного неловкое. Я делаю долгий глоток пива и снова смотрю на экран. Она моя младшая сестра... но Изабель еще моложе. Всего на несколько лет, но все же.
Пятнадцать лет.
Новая волна вины накатывает. Я не должен хотеть Изабель. Даже если она взрослая женщина, даже если никогда не знал ее иной. Даже если, когда она в моих руках, это не кажется неправильным.
Вряд ли другие согласятся.
Конни же точно нет. Вина сжимает горло: она направила Изабель, веря, что может доверить мне подругу. Дать ей работу и кров.
Не спорить с ней. Не целовать. И уж точно не спать с ней.
– Так с кем ты потом встречаешься? – спрашивает Конни Нейта.
Он ухмыляется.
– Намекаешь, что я назначил два дела на вечер? Да ни в жизнь.
– Кроме сейчас. Ну так что? Ты же приехал всего на пару дней.
– Ага. Позже увижусь с Дином.
Конни хмурится. Понимаю ее реакцию. Университетский приятель Нейта – не тот, кто мне особенно нравился, по крайней мере, в наших редких встречах. Он напорист в раздражающей манере.
Нейт усмехается.
– Да, знаю. Но он стал лучше.
– Встретил кого-то? – подхватывает Конни. – Может, она помогает ему немного приглушить... экспрессию.
Нейт опускает взгляд в стакан и пожимает плечами с нарочитой небрежностью.
– Харпер. Она тоже придет.
– Бедняжка, – вздыхает сестра, подталкивая Нейта локтем. – Ну ладно, Дин ведь завидная партия и все такое, но мне бы пришлось поставить его на место, будь я на ее месте.
Нейт криво улыбается. Улыбка как будто не доходит до глаз.
– Да уж. Она... классная.
– Кстати, это напомнило мне... Я недавно думала, – Конни отхлебывает коктейль, – каким был отец до смерти мамы? Она его изменила?
Я перевожу на сестру взгляд. Да и Нейт тоже, но она лишь спокойно ждет ответа.
– Ну же, – говорит она. – Вопрос не такой уж странный. Я миллион раз спрашивала о ней, но вдруг поняла, что никогда не спрашивала о нем. Я знала его только вдовцом.
Нейт проводит рукой по волосам.
– Ну, он... все время пропадал на работе. «Контрон» тогда как раз активно расширялся, выходил на канадский рынок...
– Не о компании. Об отце. Каким он был дома, с вами?
Вопрос жжет. Не должен, но жжет, особенно после вчерашнего разговора с Изабель.
Нейт смотрит на меня. А я на него. Мы тоже редко говорим об этом. Да и было это почти тридцать лет назад.
– Мама была той, кто всегда находился рядом, – тихо говорю я. – Она приходила на все матчи, все школьные мероприятия. Отец появлялся изредка.
Нейт кивает, но выглядит задумчивым.
– Зато с ним было веселее. Он определенно не был таким жестким, пока мама была жива. Мы ездили всей семьей... Все было по-другому. Да. Он был другим. Не думаю, что он по-настоящему смирился с ее смертью.
Опять тишина. На этот раз гнетущая, и оба отводим взгляд. Черт возьми, я же не...
Не знаю, кто я.
Я уже не оплакиваю Викторию. Кажется. Кто знает, что это вообще значит? Она оставила дыру в наших жизнях и разнесла вдребезги все мои представления о будущем. Невероятно несправедливо, что не дожила даже до тридцати пяти, не увидела, как Уилла играет на пианино... что навсегда застыла во времени с маленькими детьми и мужем, который вечно на работе... черт.
Я делаю еще один глоток пива. Все это время даже не думал, что брат с сестрой могут считать меня застрявшим в безнадежном горе. Но теперь эта мысль засела в голове. Еще одна вещь для беспокойства.
Гул возбуждения прокатывается по бару, мгновенно затмевая неловкую тишину. На экране ничья 2:2, до конца матча остается несколько минут.
– Ты только посмотри, – Нейт удивленно свистит. – Максвелл перед пенсией выкладывается по полной.
Я наблюдаю, как английский футболист мчится по полю. Его невозможно не заметить, камера не даст. Человек-легенда. Я видел его полуобнаженное тело на билбордах Таймс-сквер чаще, чем хотелось бы.
– Британские СМИ гадают, сможет ли он играть на Чемпионате Мира следующим летом, – говорит Нейт. – С его-то историей травм.
– Да уж, ты определенно задержался в Англии, – язвит Конни.
Нейт лишь качает головой, но Конни тоже смотрит на экран. Я пользуюсь моментом, чтобы проверить телефон. Два сообщения от ассистента, подтверждение от Мака о времени... и сообщение от Изабель.
Мы переписывались и раньше. О детях, о делах. Но это нечто совсем иное.
Изабель: Теперь я знаю, чего хочу. Оставила электронную книгу на твоей тумбочке. В первых пяти книгах выделенные места... если захочешь посмотреть.
Мозг на секунду отключается, и я убираю телефон. Ее электронная книга ждет меня на прикроватной тумбочке. Еще никогда в жизни я не был так заинтересован в чтении. Увидеть, что читает Изабель, поздно ночью, в уюте кровати, где может протянуть руку и...
Черт. Опасная мысль. Неправильная мысль.
