Текст книги "Моя идеальная ошибка (ЛП)"

Автор книги: Оливия Хейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Только ближе к середине ужина их отец задает вопрос.

– Почему вашей сестры здесь нет?

Нейт и Алек переглядываются.

– Кажется, ты ее не приглашал, отец, – говорит Нейт.

– У нее постоянное приглашение. Она это знает, – отвечает Дэвид.

Я прикусываю язык, чтобы не встрять.

– Теперь у нее есть муж, – говорит Алек. – Возможно, она предпочла провести праздник с его семьей... особенно после того, как ты отказался прийти на их свадебную вечеринку.

Дэвид откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. Переводит взгляд с Нейта на Алека, густые брови хмуро сведены.

– Неразумно, – говорит он. – Она никогда так себя не вела, пока не встретила этого Томпсона.

– Габриэля, – поправляет Алек. Его голос неожиданно резок. – Его зовут Габриэль. Нам необязательно любить «Томпсон Интерпрайзес», чтобы уважать человека, которого выбрала Конни.

Дэвид долго смотрит на Алека. Он игнорирует замечание, но видно, что резкость сына его задела.

– Ты сказал ей прийти?

– Я сказал, что она здесь желанна, – отвечает Алек.

Разница очевидна.

Их отец качает головой и берет бокал вина.

– Она неделями не звонила. Не понимаю, когда перестала ставить свою семью на первое место.

Во мне поднимается раздражение. Конни всегда ставит семью и «Контрон» на первое место. Возможно, даже слишком.

– Может, она ждет от вас извинений, – говорю я.

За столом воцаряется такая тишина, что слышно, как пролетает муха. Только Сэм продолжает есть, зачерпывая картошку вилкой.

– И кто, – произносит Дэвид, – тебя спрашивал?

Нейт качает головой.

– Она лучшая подруга Конни. И не ошибается.

Алек замер. Он смотрит на отца, и по профилю видно, как напряглась его челюсть.

Но я тоже раздражена и не могу сдержаться.

– Да, я подруга Конни, и уже много лет. Она вышла за человека, который вам не нравится. Это нормально. Дети не должны жить ради родителей, но, судя по всему, вы заставили всех своих детей делать именно это.

Слова вырываются сами. Фрустрация, вызванная собственными сомнениями насчет Алека, насчет меня и Конни, и просто нужно было кому-то противостоять.

Но в оглушающей тишине, что воцарилась после... возможно, не стоило выбирать отца Алека. И все же, я не чувствую ни капли сожаления.

Лицо Дэвида искажается от гнева. Но Алек поднимает руку в его сторону, прежде чем тот успевает что-то сказать.

– Нет, – звучит его приказ. – Ни единого резкого слова в ее адрес. И вообще ничего, что неуместно за столом. Мы продолжим этот разговор позже. Только ты и я.

Дэвид смотрит на Нейта, будто ожидая поддержки. Но младший брат лишь пожимает плечами. Сам нарвался.

– Ладно, – сквозь зубы цедит Дэвид. Его голос сочится недовольством. – Продолжим ужин. Где официант с клюквенным соусом?

Тишина оседает над столом. Я машинально глажу Сэма по спине и натыкаюсь на руку Алека. Его ладонь уже лежит там. Пальцы смыкаются над моими, сжимают скрыто, за спиной ребенка.

– Это прозвучало зло, – замечает Сэм. Он жует индейку и озирается по сторонам с любопытством в глазах. – Изабель девушка папы, и она хорошая. Мы играем в супергероев.

Так и хочется схватиться за голову.

Нейт фыркает в бокал вина.

А Алек прямо смотрит на отца.

– Позже, – повторяет он.

В голосе нет места переговорам. Он среди семьи, но еще и генеральный директор «Контрон», тот самый человек, каким его растил отец.

Ужин заканчивается быстрее, чем ожидалось.

Дети устают, и Нейт предлагает перейти в гостиную. Я оказываюсь на полу между ними, собирая старый пазл с изображением корабля XVII века. Сложновато, но детям пока весело.

Нейт присоединяется к нам.

– Не обращай на него внимания, – говорит он. – Я этим занимаюсь годами.

Я глажу Уиллу по голове.

– Трудно, когда он оскорбляет тех, кто мне... небезразличен.

Нейт кивает.

– Понимаю. Эй, ты не обязана здесь работать. Я могу показать детям жуткую коллекцию кукол нашей мамы. Отдохни немного.

Я улыбаюсь.

– Спасибо. Я просто схожу в уборную.

Дети убегают с Нейтом, и я остаюсь одна в гостиной с темными деревянными панелями, тишиной и своими мыслями. Отодвигаю пазл в сторону и встаю. Не помешал бы стакан воды, может пройдет начинающаяся головная боль.

И тут я слышу голоса из-за закрытой двери. Должно быть, она ведет в кабинет... потому что отчетливо различаю голос Дэвида.

– Значит, ты спишь с няней, – говорит он. – Поздравляю, очень клишированно. Ну и ладно. Только не теряй голову, как сегодня за столом.

Я прижимаюсь ухом к двери.

– Ты не будешь грубить ей, – сквозь зубы цедит Алек. Его низкий голос дрожит от ярости, прорывая привычный самоконтроль. – И не станешь поливать грязью Конни перед ее племянниками.

– Господи, послушай себя, – фыркает Дэвид. – Это все еще мой дом, а вы все мои дети.

Пауза.

– Мы взрослые. Можешь попробовать относиться к нам соответственно.

– Я всегда относился к тебе как к взрослому.

– Да, – сухо отвечает Алек. – Именно так. А теперь распространи эту привилегию на Нейта и Конни.

– Ты будешь учить меня отцовству? Твои дети еще малы, – говорит Дэвид. – Конни связалась с Томпсоном, а ты с охотницей за деньгами. Словно вы оба лишились разума.

Я резко вдыхаю.

– Что ты сейчас сказал? – голос Алека становится ядовитым.

– Послушай, сколько ей, двадцать? Включи голову, сын. Она работает няней, а ты ее работодатель. Окружена всем, что могут купить твои деньги, и знает, что жены больше нет. Ты легкая цель. Думаешь, я не встречал таких после смерти матери? Знаю, как это бывает. Но думай головой, а не членом, – продолжает отец. – Она симпатичная, но не жена. Не такая, как твоя мать. И не такая, как Виктория.

Я отстраняюсь от двери. Сердце колотится, мысли путаются, и не уверена, что готова услышать хоть одно следующее слово. Не вынесу, если услышу, как Алек соглашается... И не останусь там, где не нужна.

Слишком долго боролась за то, чтобы меня выбрали.

36. Алек

– Не такая, как твоя мать. И не такая, как Виктория, – говорит отец.

Я давно не чувствовал такой ярости. Она очень похожа на ту, что я испытал, когда Изабель ограбили, но сейчас все иначе, поскольку виновник передо мной.

Прямо передо мной.

– Послушай моего совета, – продолжает он, – и не расслабляйся.

Я провожу рукой по подбородку.

– И что, скажи на милость, дал тебе этот совет?

Он прищуривается.

– Что?

– Ты один с тех пор, как умерла мама. Она была прекрасной. Я тоже ее помню. Мне было тринадцать, когда ее не стало. Но прошло почти тридцать лет. Так что повторяю вопрос: что ты получил, держа оборону?

Отец скрещивает руки на груди.

– Я один вырастил троих детей и превратил «Контрон» в одну из крупнейших компаний страны. Вот что я получил. Никаких отвлекающих факторов, никаких обязательств. Или ты предпочел бы, чтобы я женился на какой-нибудь гламурной куколке, и у тебя появилось трое сводных братьев и сестер, делящих акции «Контрон»? Потому что именно это ждет моих внуков, если ты не будешь осторожен, – он качает головой. – Не могу поверить, что вынужден читать лекцию сорокалетнему лбу о безопасных отношениях. С днем рождения, кстати.

– Ты не получил ничего, – шиплю я. – Вот в чем заключается правда. У тебя были воспоминания о маме, ты посвятил себя компании, а нас сдал нянькам. Таков пример... И он оставил тебя в одиночестве. Совершенно одного, разве что с Лорен, но и тут не смог построить ничего настоящего, да?

Глаза отца расширяются, но голос становится едким.

– А тебе-то что известно о Лорен?

– Ваш роман длится больше десяти лет, – говорю я.

Наш операционный директор вертелась в «Контрон» столько, сколько я себя помню, и все еще фанатично предана отцу. Разве не очевидно, почему он годами держал ее на расстоянии психологической чушью? Видишь ли, я не могу предложить ничего серьезного, а то вдруг ты окажешься охотницей за деньгами.

– Это не твое дело, – бросает он.

– Как и мои отношения с Изабель не твое, – парирую я. – Боже, ты ничего не понимаешь. Она меньше всего похожа на «трофейную жену». Она... она та, кому приходится жертвовать всем ради жизни со мной. Придется оправдываться перед всеми из-за разницы в возрасте, стать мачехой в двадцать пять. Может, некоторые женщины и согласились бы на такое ради сытой жизни, но только не она. Если бы ты хоть что-то знал о ней, то понял бы: она не боится работы, – я поднимаю палец в его сторону. – Если хоть одно из твоих сегодняшних слов повторится при ней, клянусь, я больше не переступлю порог этого дома.

Отец качает головой.

– Ты угрожаешь мне из-за девушки, которую знаешь сколько, месяц? Два?

Черт. Быть со мной, по-настоящему стать моей, значит принять все: ожидания «Контрон», командировки, натянутые семейные отношения, будущую войну за пост гендиректора.

Значит, иметь этого мужчину в качестве тестя.

От этой мысли по жилам разливается яд.

– Отец, ты не вернешься в совет директоров.

Он резко смеется.

– Лишаешь меня места из-за ссоры о твоей новой пассии? Если ты настолько недальновиден, я жалею, что вообще сделал тебя генеральным директором.

– Нет. Я решил это сразу, как только ты попросил, но позволил помечтать просто из вежливости, – я скрещиваю руки на груди и смотрю на него тем же взглядом, которому тот сам научил меня годы назад. – Компания движется вперед. Тебе стоит последовать ее примеру. Вмешательства в работу исполнительной команды не приветствуются. Нам не нужны твои советы. Ты вредишь, а не помогаешь.

– Какое высокомерие, – говорит отец.

– Нет, это правда. Если хочешь наладить отношения с дочерью, позвони ей. Назначь обед. И дай понять, что, хоть выбор мужа и удивил тебя, ты уважаешь ее право на собственные решения. А еще похвали за работу в фонде. Сам же говорил, что у нее неплохой старт, так скажи и ей.

Глаза отца сужаются.

– Но ты хочешь не только этого, да?

– Да. Хочу, чтобы ты затолкал в жопу свои предрассудки, эмоциональную незрелость и все, что заставило тебя так отреагировать на мои отношения с Изабель, – я делаю паузу. – Я не плохой отец и не бездарный генеральный директор только потому, что могу снова полюбить и жениться. И я не был плохим мужем для Виктории только потому, что решил жить дальше. И если бы был на твоем месте, то осознал бы это и, может быть, пригласил Лорен на нормальное свидание. Если она еще готова после всех лет ожидания, пока в тебе найдется хоть капля смелости.

Лицо отца становится багровым. Не знаю, от гнева или от шока. Возможно, и от того, и от другого. Я вижу, он на пределе. Этот человек терпит ровно до того момента, пока не взорвется.

– Смелость, – выплевывает он.

– Да. Твоя жена умерла, – говорю я. – Ну что ж, отец, моя тоже. Нет ничего хуже. Но я учусь тому, что жизнь должна продолжаться. Мама хотела бы этого и для тебя.

Мы не задерживаемся надолго.

Дети хотят десерта, и мы едим его с Нейтом в гостиной, пока отец где-то бродит по квартире, дуясь. Брат бросает на меня несколько вопросительных взглядов.

– Потом, – говорю я после третьего такого взгляда.

Он кивает, оставляя тему. Через несколько дней Нейт улетает обратно в Лондон, но ненадолго. Упомянул, что его друг Дин помолвлен, и Нейта попросили быть шафером.

Я стараюсь быть внимательнее. Запоминать детали. Долгое время мне было проще не вникать. Возможно, так и сейчас безопаснее. Но это не значит, что правильно.

Изабель молчалива по дороге домой. Мак ведет машину. Завтра у него выходной из-за Дня Благодарения, и он уедет на все выходные. Изабель расспрашивает о планах, и они болтают о его сыне и предстоящей поездке в Вашингтон.

Дома в холодильнике ждет торт, и на этот раз дети не торопятся задувать свечи. Сорок один. Я никогда не задумывался о возрасте, не осознавал его, пока не встретил Изабель.

А теперь она стоит рядом, смеется с моими детьми, и в ней столько жизни, молодости и возможностей.

Только поздно вечером, когда дети уже в постелях, а квартира наконец погружается в тишину, появляется возможность сказать то, что не давало покоя весь день.

Изабель сидит на краю кухонного стола. Ее темные глаза непроницаемы, черты лица спокойны, как гладь нетронутого озера. Меня всегда завораживала ее грациозная сдержанность. Думаю, это первое, что бросилось в глаза, когда Конни представила меня новой подруге, еще до того, как заметил ее красоту. Хотелось узнать, что скрывается за этим спокойствием.

Я встаю между ее ног, обнимая за талию.

– Прости за то, как он с тобой разговаривал.

– Хей, – шепчет она.

Ее пальцы скользят в мои волосы, кожа прохладная на ощупь.

– Прости за сегодня, – повторяю я. – Прости, что пришлось это выслушать... И прости, что все не так просто.

– Ты не виноват в отношении твоего отца, – говорит она.

– Возможно. Но то, что ты оказалась на его пути, моя вина, – я делаю глубокий вдох. Она пахнет домом, теплом.

– Рано или поздно я бы с ним встретилась. Ну... может быть, – ее пальцы вплетаются в волосы у меня на затылке, играя с прядями. – С днем рождения, Алек.

Я прижимаю лоб к ее лбу.

– Спасибо. Пусть он поскорее закончится.

– Не нравится, когда тебя поздравляют? – она приподнимает бровь. – Тогда, наверное, я отменю минет, который планировала сделать перед сном.

Черт.

– Если ты уже потратила столько сил на планирование...

– О да, это было невероятно сложно.

– М-м-м. Тогда я согласен.

– Ты очень великодушен, – дразнит она.

– Это мое второе имя.

Ее пальцы скользят под воротник моей накрахмаленной рубашки.

– Но только если это не помешает твоему режиму сна, старичок.

Я стону.

– Не начинай.

– Хм. Потому что не сможешь угнаться?

Я резко сжимаю ее талию в качестве предупреждения.

– Угонюсь. Сколько бы мне ни было, я все равно буду хотеть тебя.

Но ты, возможно, не захочешь меня.

Она прижимается к моей щеке, глубоко вдыхая. Я чувствую, как ее тело расслабляется в моих руках, тает. Это лучшее ощущение.

Я провожу рукой по ее волосам.

– Но, милая, если без шуток, я и правда староват.

Изабель отстраняется.

– Сорок один еще не старость.

– Нет. Но если сравнивать с тобой, очень даже.

Изабель хмурится.

– Пятнадцать лет – не такая уж большая разница.

– Не в сравнении с двадцатью, может быть, но это единственный выгодный ракурс, – в моем голосе горечь. – Послушай, это несправедливо по отношению к тебе. Тебе двадцать пять. Впереди годы поисков, приключений, годы, когда разбираешься в себе и в том, чего хочешь. Мое ограниченное время и двое детей в эту картину не вписываются.

В ее глазах вспыхивает вызов.

– О чем ты? Что я слишком молода?

Я качаю головой.

– Нет. Что я слишком стар.

Она начинает отрицательно мотать головой еще до того, как я заканчиваю фразу, и отодвигается.

– То есть я не слишком молода для секса, но слишком молода для серьезных отношений?

Грубость ее слов заставляет меня стиснуть зубы.

– Нет, но подумай, милая. Серьезно подумай. Как бы ты представила меня своей семье? Как бы реагировала на бесконечные вопросы, комментарии, намеки? И хочешь ли ты быть мачехой? Потому что я иду в комплекте. Знаю, что тебе нравятся дети, ты лучшая няня, которую они когда-либо имели, и я готов вечно наблюдать, как ты с ними общаешься... но няня может уйти. Мачеха же нет, не так просто. А тебе двадцать пять.

Она хмурится.

– Не говори, что для меня будет лучше.

– Но это правда, – говорю я. – Это ты будешь жертвовать. Я не могу уехать из Нью-Йорка, не могу бросить «Контрон», не могу оставить детей.

– Почему это проблема? – голос напряжен, как струна перед разрывом. – Объясни мне. Почему?

Как она может не видеть? Для меня это очевидно с самого начала. Изабель моя... но не навсегда. Как бы мучительно ни было представить, что она уйдет.

– Ты хочешь детей. Сама говорила об этом, и конечно хочешь. Ты будешь потрясающей матерью. Допустим, через пять лет. Не раньше. Тебе будет тридцать... а мне сорок шесть. Пятьдесят шесть, когда им исполнится десять, и шестьдесят шесть, когда будет двадцать.

Ее ладони упираются мне в грудь.

– Я тоже умею считать. Думаешь, не прокручивала эти цифры в голове?

– Уверен, что прокручивала. Но проживать ведь совсем другое, – я снова качаю головой, вспоминая слова отца.

Он не единственный, кто будет так думать. Охотница за деньгами. Трофейная жена. Не может быть по любви. Женился на няне.

Эти ярлыки будут преследовать ее везде, куда бы мы ни пошли.

А она выше этого. Настолько выше, что сама мысль о том, что кто-то посмеет подумать о ней плохое из-за меня, режет, как нож.

Изабель снова толкает меня, и я отступаю. Она спрыгивает со стола, скрещивая руки на груди.

– Это из-за того, что сказал сегодня твой отец?

– Совсем нет.

– Врешь, – ее голос дрожит. – Я слышала ваш разговор в кабинете. Как он говорил... что мне нужны только твои деньги, статус или эта квартира. Как будто все, чего я хочу – это красивые безделушки.

– Он мудак, – резко говорю я. – Не слушай его.

– Но ты думаешь так же, да?

– Конечно нет. В тебе нет ни капли меркантильности, да и даже если бы была, какая разница? Стань ты моей, я бы осыпал тебя подарками, пока сама не попросила остановиться.

Ее глаза расширяются.

– Но ты боишься, что другие так подумают. В этом дело? Тебя пугает, что скажут мамочки из «Сент-Реджиса», гости благотворительных вечеров? Что подумает Конни? Заголовки в газетах: «Гендиректор «Контрон» спит с няней»? – она отступает. – Ты тоже повелся на этот дешевый сценарий?

Я делаю шаг вперед, сжимаю ее плечи. Взгляд Изабель встречается с моим, и я ненавижу блеск в ее глазах.

– Слушай, – говорю я. – Мне плевать, что подумают другие. Раньше да, много лет это имело значение. Но если я чему-то научился, так тому, что слушать каждого бессмысленно. Это просто шум. Ничто по сравнению с правдой, которую знаем мы.

– Тогда зачем ты об этом заговорил? – ее голос срывается. – Почему это беспокоит?

– Потому что тебе будет больно. Придется терпеть их намеки, косые взгляды, вопросы. Я, возможно, уже испортил твои отношения с лучшей подругой... Но не могу разрушать еще что-то. Ты заслуживаешь весь мир. Все самое лучшее, и я готов разорвать любого, кто причинит тебе боль.

– Но это ты, – шепчет она, и слеза скатывается по щеке. – Ты причиняешь мне боль. Своими сомнениями, недоговорками, гиперопекой. Я просто не верю в это.

Я с силой выдыхаю.

– Я думал только об этом последние недели. О нашей разнице в возрасте, о детях, о том, что скажут твои друзья и семья. И о том... что подумаешь ты сама.

– О чем ты? Что я должна подумать?

– Сейчас разница в возрасте кажется незначительной. Но через несколько лет вряд ли.

– Это неправда. Никогда ею не было, – Изабель прикладывает ладонь к моей щеке, и теперь она не прохладная, а обжигающе горячая. – Либо ты себя не видишь, либо не доверяешь мне. С чего взял, что я когда-нибудь сочту тебя слишком старым? Или возненавижу тех прекрасных детей, которые сейчас спят в соседней комнате?

– Потому что я видел, как это происходит, – бормочу я.

Ее глаза расширяются.

– Что?

– Я видел это.

– С Викторией?

– Нет, с моей матерью. Она была всего на восемь лет младше отца, но... полна жизни. А потом жизнь в ней угасла, когда родились мы, когда отец пропадал в командировках неделями. Я не хочу, чтобы ты через это прошла. Ты заслуживаешь большего.

И я не переживу, если ты меня возненавидишь.

Рука Изабель соскальзывает с моей щеки, голос твердеет.

– Ты всегда берешь то, что хочешь. Я годами видела это, читала в газетах. «Контрон» при тебе стал мощнее, чем когда-либо. Ты не ищешь оправданий и не сдерживаешься. Так почему сейчас? Почему, когда дело касается меня?

Я закрываю глаза и говорю последнюю правду, что у меня осталась.

– Потому что я не могу быть причиной твоей боли. С работой, компанией... они не значат для меня то, что значишь ты.

Потому что я люблю тебя, думаю я. И это убивает.

Она долго смотрит на меня, а потом качает головой. Еще одна слеза скатывается по ее щеке.

– Нет, – говорит она. – Я не принимаю эту логику. Ты не можешь заявлять, что отдаляешься, чтобы не причинить мне боль. Мы все страдаем в этой жизни. Это неизбежно. Но у нас есть выбор. Именно так я жила все эти годы. Я выбирала боль и усталость, чтобы испытать и радость тоже. И, возможно, готова на то же самое с тобой. Готова рискнуть и принять боль... но, похоже, ты не готов.

Я открываю рот, но не могу вымолвить ни слова. Не знаю, как заставить ее понять, как разрывает изнутри мысль о том, что ей придется оправдывать наш союз перед всеми.

Год за годом.

Но еще невыносимее представить, что она сделает это с кем-то другим. Родит чужого ребенка, уедет из города, подарит свою доброту и любовь кому-то еще.

– Ты просто ужасно боишься, – шепчет она, – снова пострадать. Потерять того, кого любишь, вести трудные разговоры, отвечать на вопросы детей о нас... и на косые взгляды тех, кто будет шептаться, что ты женился на няне. Думаю, проблема в тебе. А не попытка меня защитить.

– Изабель, – хрипло говорю я. – Эта работа, физиотерапия, машина с водителем... Я хотел...

– Работа? – ее голос звучит надломленно. – Что ты имеешь в виду?

– Часть меня хотела заботиться о тебе. Всегда, – я провожу рукой по затылку и раздраженно вздыхаю.

Это желание жило во мне дольше, чем готов признать. Ее грация, мягкие улыбки, добрые слова. Она всегда говорила со мной, как с человеком, а не просто как с братом Конни или случайным прохожим. И мои руки жаждали обнять ее тогда так же, как и сейчас.

Я просто изо всех сил старался подавить это.

– Но ты так и не решаешься, – говорит она. – Или решаешься, но в твоем понимании «заботиться» значит отпустить меня. Потому что именно это ты говоришь, да? Что разница в возрасте, гиперопека и... и... мнение окружающих... – она сглатывает, и хотя глаза блестят от слез, губы сжаты. – Я больше не останусь там, где не нужна, и не буду добиваться чьего-то одобрения. Если ты предпочитаешь не рисковать и оставаться в безопасном несчастье, что ж. Твой выбор, Алек.

Ты нужна, хочу сказать я. Так сильно, что не могу думать ни о чем другом.

Она проходит мимо, направляясь в свою комнату. Длинные волосы колышутся с каждым шагом.

– Изабель, – зову я.

Но она не оборачивается. Шаги ускоряются, а я остаюсь со сжатыми кулаками, сожалея о каждом сказанном слове.

Даже если все они были правдой.