Текст книги "Моя идеальная ошибка (ЛП)"

Автор книги: Оливия Хейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

26. Изабель

Я нервничаю в ожидании Антуана, сидя за столиком в ресторане. Свет от свечей в стенных бра озаряет зал, играя на лицах гостей и официантов, которые снуют между столиками с уверенностью, будто знают расположение каждого наизусть.

Он легенда балетного мира, два сезона проработавший с труппой Нью-Йоркского Балета. Этот станет последним, финальное выступление состоится в декабре, а затем он уезжает. По слухам, на родину, в Париж.

Возможно, ему нужны танцовщики для нового спектакля.

Антуан опаздывает на десять минут. Запах сигарет въелся в воротник его кожаной куртки, но перебивается мятной жевательной резинкой.

– Изабель, – произносит он с мягким французским акцентом, почти стершимся за годы работы за границей. – Спасибо, что нашла время встретиться.

Я с улыбкой опускаюсь на стул.

– Была рада вашему звонку. Как дела в труппе?

Он пожимает плечами, слегка улыбаясь.

– Как обычно. Ирина ноет больше обычного, у двух балерин растяжения. Балансируем на грани краха, но ты знаешь, как это бывает.

Типичная ситуация. Я спрашиваю о новой постановке в Париже, и он с удовольствием рассказывает. Это балетная интерпретация оперы Пуччини, и Антуан подробно описывает хореографию. Завораживающе. Раньше я не слышала, чтобы он так подробно говорил о творческом процессе. Да и вообще мы никогда не общались один на один, тем более за бокалом вина.

Что-то в душе откликается, когда я снова слышу о балетном мире. Говорить о балете, даже просто думать о нем, будто достаю из головы целый словарь, которым не пользовалась последние месяцы.

Первый бокал вина сменяется вторым, затем третьим, а он все еще не спросил о бедре. Зато интересуется моей нынешней работой.

– Сейчас я работаю няней, – говорю я с кривой улыбкой. – Это приносит удовлетворение и оплачивает счета, пока бедро заживает. Думаю, через пару месяцев все придет в норму.

Он поднимает брови.

– Ах да, черт, точно. Уже лучше?

– Да, намного, – киваю я. – Делаю упражнения, чтобы сохранить гибкость.

Антуан одобрительно мычит.

– Хорошо, хорошо. Ты была прекрасной танцовщицей.

От этих слов становится тепло.

– Спасибо.

– Твои фуэте завораживали. Очень полезно в балете, – в его взгляде появляется игривость и... легкий флирт. – Скажи, ты свободна?

Я замираю.

– Эм, да.

Он протягивает руку через стол и берет мою, лениво перебирая пальцы.

– Все мы в этом бизнесе такие, – говорит он с кривой улыбкой. – Ни отношений, ни любви, только работа и боль. Все одиноки, но что поделать, это балет.

Я застываю от шока.

Труппы иногда становятся слишком «близкими» буквально за выходные. Танцовщики меняют партнеров по постели так же часто, как и на сцене. Но когда «художественные руководители» спят с балеринами – это уже другая история. Такое случается. Реже... но о его репутации я наслышана.

– Изабель... – его пальцы лениво постукивают по моей руке. – Ты была прекрасна на репетициях. Кажется, я наблюдал за тобой чаще, чем следовало бы.

О.

Нет.

В груди что-то болезненно сжимается, и последние надежды, которые я лелеяла, рассыпаются в прах.

– Я слышала о твоей... репутации, – говорю я. – Не похоже, чтобы ты страдал от одиночества.

Он оскаливается в улыбке.

– Одиночество бывает разным. Да, я не прочь повеселиться с балеринами, но только не из труппы, которой руковожу.

Это ложь, думаю я.

Его взгляд смягчается.

– Но теперь, когда уезжаю из Нью-Йорка... хочу запомнить это время. Воспользоваться тем, что осталось. Разве ты не хочешь того же?

Требуется несколько секунд, чтобы осознать его слова. Чтобы попытаться вложить в них хоть какой-то смысл, но не получается и это больно.

– Я думала, ты хотел поговорить о танцах, – голос звучит неестественно ровно.

Смотрю на его руку, лежащую поверх моей, и та кажется чужой. Не той рукой, не тем прикосновением, о котором мечтала годами. Не той рукой, которая стала для меня родной.

Антуан усмехается.

– О танцах? Ах, если бы было для тебя место? О, Изабель, никогда не говори никогда, – его пальцы сжимают мои чуть сильнее. – Мы хорошо проведем время, ты поправишься, и... посмотрим. Возможно, да?

Я отдергиваю руку. Разочарование накрывает с головой, давя на грудь, будто тяжелый камень, приковывающий к земле. Хочется, чтобы она разверзлась подо мной и поглотила целиком. Унесла подальше.

– Спасибо за вино, – говорю я. – Мне пора.

Он откидывается на спинку стула, цокая.

– Уже уходишь? Что-то не так? Давай, выпьем еще. Тебе ведь можно, ты больше не танцуешь!

Интересно, это его обычная схема? Антуан так развлекается с бывшими балеринами труппы, заманивая их призрачной надеждой на возвращение?

Мне душно, нужно глотнуть холодного ноябрьского воздуха. Нужно сбежать.

– Спасибо, – повторяю я. – До свидания.

Я выскакиваю из ресторана, на ходу накидывая пальто. Только не плачь, твержу себе. Глаза предательски горят, но я сжимаю кулаки и иду вперед. Нельзя ждать такси у входа.

Мало ли, вдруг Антуан тоже скоро выйдет.

Набираю Маку сообщение онемевшими пальцами:

Я: Жду у закусочной на углу.

Через три минуты подъезжает знакомый черный седан. Я с облегчением ныряю внутрь. Мак открывает дверь с неизменной улыбкой, и я погружаюсь в мягкие кожаные сиденья, скрытая тонированными стеклами. Странно, как эта машина начинает казаться вторым домом. В кармашке переднего сиденья лежит планшет, который мы берем в долгие поездки с детьми, и рюкзачок с их любимыми перекусами.

Мак трогается с места. Я пытаюсь ровно дышать, но боль в груди не отпускает. Как будто не могу вдохнуть полной грудью.

Он смотрит на меня в зеркала заднего вида.

– Все в порядке, Изабель?

– Да, – говорю я. Но качаю головой, уставившись на узорчатую строчку кожаного сиденья. – Нет. Все пошло не так, как я надеялась.

Голос Мака становится глубже.

– Кто-то тебя обидел?

– Да, но не физически. Я... Боже, какая же я дура, – предательская слеза скатывается по щеке. – Такая дура.

– В подлокотнике есть салфетки, – мягко говорит он. Машина плавно ускоряется, направляясь к Верхнему Ист-Сайду. – И если захочешь поговорить, я довольно неплохой слушатель.

Дорога занимает не больше десяти минут. К моменту прибытия я более-менее прихожу в себя, хотя до спокойствия еще далеко. Всего десять вечера. Дети давно спят... но не Алек.

Не знаю, хочу ли, чтобы он видел меня в таком состоянии.

Тихо отпираю дверь. Квартира встречает меня мягким светом бра в прихожей, широкими дверными проемами. Нужно пройти через всю гостиную, чтобы добраться до комнаты.

Из телевизора доносятся приглушенные голоса дикторов, похоже новости. Легкий стук клавиатуры. Он работает на диване.

Делаю глубокий вдох и прохожу в зал.

Алек поднимает голову.

– Привет, – но тут же хмурится, заметив мое лицо. – Изабель?

– Все нормально, правда.

Он одним движением откладывает ноутбук и встает.

– Что случилось?

Я качаю головой, и слезы начинают течь ручьем. В этот раз не могу их остановить.

– Я полная идиотка.

– Нет, это не так, – он обнимает меня за талию, другой рукой бережно касаясь щеки. В голосе появляется сталь. – Что случилось? Кто тебя обидел?

– Я сама и дурацкие надежды.

Он хмурится, в глазах мелькает беспокойство.

– Так не бывает.

Я прижимаюсь лбом к его плечу и даю слезам течь свободно. Почему вообще думала, что эта встреча вернет меня в балет? Теперь надежды кажутся такими глупыми, такими наивными.

Возможно, для меня просто нет пути назад.

Алек гладит меня по спине, крепко прижимая к себе.

– Милая, – бормочет он. – Пойдем. Давай... вот так.

Он ведет меня в спальню и закрывает за нами дверь. Направляюсь к кровати, Алек ложится рядом, и я приникаю к его груди. Слезы не останавливаются.

Похоже на еще одну смерть моей карьеры. Может, и преувеличение, но сейчас я чувствую именно это.

Дверь закрыта. Путь отрезан.

Изабель Моралес балерина. Эта личность будет медленно стираться, как надпись на потрепанной бирке. Она поблекнет, и постепенно появится новая: Изабель Моралес няня. Инструктор по йоге. Студентка.

Но сейчас я просто Изабель, потерянная Изабель.

Рука Алека медленно гладит мои волосы. Его грудь твердая под щекой, ровно поднимается и опускается в такт дыханию.

– Расскажи, – говорит он.

Я закрываю глаза.

– Он не хотел, чтобы я снова танцевала. Ни в Нью-Йорке, ни в Париже.

– А что хотел? – голос Алека становится жестче.

– Просто переспать со мной.

Его тело напрягается, в голосе появляется ярость.

– Он что?

– Да, – я усмехаюсь, но в этом нет ни капли веселья. – Я даже... даже не могла представить, что он позвал меня по этой причине. Думала, он помнит, как я танцую. Что хочет узнать, как бедро. Но я для него просто еще одна девушка, которую попытался затащить в постель.

Алек что-то бормочет у моего виска, объятия становятся крепче.

– Мне так жаль.

– Я больше не буду танцевать, – говорю я, и новая волна горя накрывает с головой.

Я прячу лицо у его шеи. Это уже второй раз, когда плачу в его объятиях из-за этого. На два раза больше, чем вообще планировала.

Первый раз был совсем другим. Тогда это была сиюминутная боль из-за потери профессии. Сейчас больше похоже на потерю личности.

Осознание, что дороги на сцену больше нет.

– Ты рассматривала другие варианты?

– Да, – тихо отвечаю я. – Но каждый из них ощущается как поражение.

– Другие профессиональные балерины ведь меняли карьеру, – говорит он, берет меня за колено и перекидывает ногу через себя. – Чем они занялись?

Этот вопрос заставляет слезы замедлиться.

– Их жизни очень разные. Если были достаточно известны, некоторые становятся... экспертами в этой сфере. Но большинство... я не знаю.

– Можешь связаться с кем-то из них? Попросить совета?

Я моргаю, уткнувшись в его рубашку.

– Да. Наверное.

– Хорошо, – бормочет он, пальцы медленно скользят по моим волосам, спускаются к спине. – И пока будешь этим заниматься, передай контакты хореографа.

– Зачем?

– Потому что хочу быть уверен, что он больше никогда не найдет работу.

Я слабо усмехаюсь, но Алек не смеется в ответ. Делаю глубокий вдох, затем еще один. Позволяю последним слезам уйти.

Приподнимаюсь на локте и смотрю в глаза Алека. Они твердые, полные заботы и едва сдерживаемой ярости.

Я провожу пальцами по его скуле.

– Как ты справился?

– С чем?

– Ты потерял будущее, которое планировал. Будущее, которое, как ты думал, наступит. Твою... личность мужа. Как это не разорвало на части?

Он стирает слезу с моей щеки большим пальцем, заводит прядь волос за ухо.

– Разорвало, – тихо признается он.

– О...

– Но у меня были другие роли, милая. Две другие. Я был новоиспеченным отцом и Коннованом. Это не давало сломаться. У тебя тоже есть другие ипостаси.

– Сейчас они кажутся такими незначительными.

– Конечно, кажутся. Но ты их найдешь. Ты сестра и дочь. Ты друг. Ты упорно работаешь. Ты добрая, – последнее слово дается с трудом, его большой палец скользит по моей нижней губе. – Ты встанешь на ноги. Все так делают, даже если путь адски болезненный.

Я делаю дрожащий вдох.

– Ты справился.

– Разве? – в его голосе проскальзывает нотка иронии. – Да, пожалуй. Мы все справляемся.

– Даже не представляю, как тяжело тебе было. Двое детей, и ты совсем один...

Его пальцы касаются завитка моего уха, осторожно проводят по раковине.

– Сэму было всего полгода, когда она умерла. А через год я стал генеральным директором.

– Не могу поверить, что ты совмещал это. Что до сих пор совмещаешь.

– Судя по твоим словам, не слишком хорошо получается, – уголки его губ приподнимаются.

В голосе нет упрека, лишь спокойное принятие.

Я качаю головой.

– Нет, нет, у тебя прекрасно получается. Это впечатляет. Ты впечатляющий.

– Мне помогают. В том числе ты. А вот ты действительно впечатляешь. Дети тебя еще не сломали. Это я восхищен.

Пальцы скользят по его лицу. По виску, по темным бровям. К щетине, которая делает его старше и грубее. Обожаю, когда Алек не бреется.

– Ты не улыбался первые несколько лет, что я тебя знала, – бормочу я.

Он хмурится.

– Правда?

– Да. И сейчас редко. Но в начале... было ощущение, что ты носишь в себе что-то тяжелое. Держишь все внутри.

Алек делает долгий выдох и закрывает глаза. И я с ужасом понимаю, что только что нарушила неписаные правила. Он с самого начала дал понять: мы не говорим о его покойной жене, не говорим о горе, и Алек не ищет отношений.

Но затем он снова открывает глаза.

– Думаю, ты тоже так делаешь. Может, поэтому я это распознал.

Алек стирает последние следы слез с моей щеки. Кончик его пальца задерживается на моих губах, медленно водя по ним круги.

– Хочешь побыть одна?

Я качаю головой.

– Нет. Не уходи.

– Не уйду, – он притягивает меня ближе, касаясь губами моих.

Сначала поцелуй нежный, но быстро становится глубже. Я хочу утонуть в этих ощущениях, оставив грусть позади. Хотя бы на время.

Я расстегиваю его рубашку, пальцами скользя по груди. Обожаю проводить ногтями по этой коже: он всегда стонет, как и сейчас. Один из моих самых любимых звуков.

Его рука запускается в волосы, другая ложится на бедро, прижимая меня плотнее.

Но затем Алек отрывается от моих губ.

– Прости. Ты расстроена.

– Я хочу тебя, – шепчу я, свободной рукой играя с пряжкой ремня.

Он хрипло выдыхает.

– Да?

– Да.

Алек переворачивает нас.

– Что ж, – говорит он, снова целуя меня. – Позволь улучшить твое состояние.

Он снимает с меня одежду, предмет за предметом, пока не остаюсь полностью обнаженной. Алек покрывает мою кожу поцелуями с той преданностью, к которой я уже привыкла. Он никогда и ничего не делает наполовину.

Раздвигает мои ноги, целует внутреннюю поверхность бедер, пальцы скользят вдоль щели.

Я закрываю глаза, погружаясь в ощущения. Ему нравится это делать. И судя по тому, как Алек стонет, когда лижет меня, ничего не изменилось.

– Такая красивая, – бормочет он.

Дыхание учащается с каждым влажным прикосновением его языка. Алек предается моему удовлетворению, будто нет временных рамок, никакой цели, а только наслаждение процессом, и я все глубже погружаюсь в мягкость постели. Волны удовольствия накатывают одна за другой, каждая сильнее предыдущей.

Он вводит палец внутрь, изгибая, и от этого дополнительного давления я вздыхаю. Пальцы впиваются в его коротко стриженные волосы.

Я не думала, что смогу кончить. Просто хотела, чтобы он прогнал грусть теплом, что возникает между нами, чтобы позволил почувствовать его кожу на своей. Но оргазм зреет во мне, неумолимый и глубокий.

Я перехватываю Алека за плечи, подтягивая к себе.

– Я хочу тебя.

Он поднимает затуманенный взгляд, изучая мое лицо в поисках следов печали.

Хватка на его плечах становится крепче.

– Сейчас же, Алек.

Его губы растягиваются в кривой ухмылке, и Алек поднимается на колени. Расстегивает ремень.

– Ладно, милая, – говорит он. – Может, потренируемся заодно?

– Чему?

Он опускает молнию.

– Чего именно ты хочешь?

Хочется закатить глаза от этого вопроса. Но его рука замерла на поясе, большие пальцы зацеплены за ремень, и Алек явно ждет, чтобы я произнесла это вслух.

– Хочу, чтобы ты трахнул меня, – выдыхаю я.

По его телу пробегает дрожь. Пальцы скользят по внутренней стороне моих все еще раздвинутых бедер.

– Чем именно? – он стягивает брюки.

Член твердый и по-прежнему огромный, напряженный.

– Просто иди сюда, – я сжимаю его член и подтягиваю к себе.

Алек накрывает меня, опираясь на локоть рядом с головой.

– Черт, милая, – стонет он от резких движений.

Алек коленом раздвигает мои ноги шире и пристраивается у входа. Когда он входит, спина выгибается от сладкого давления. Боже, такой большой.

– Вот так, – бормочет он у моих губ. – Вот так, моя девочка.

От этих слов веки дрожат, и новая волна тепла разливается по телу. Он начинает двигать бедрами, а я впиваюсь пальцами в его плечи, прижимаясь лицом к гладкой коже.

Сегодня Алек медленнее и точнее, чем обычно, каждый толчок глубокий и выверенный.

Я раздвигаю ноги шире, приподнимая бедра навстречу движениям. Алек теплый и тяжелый, и мне нравятся его полуприкрытые глаза, учащенное дыхание.

Он обхватывает мою икру и поднимает все выше, пока я почти не складываюсь пополам. Я обхватываю рукой колено, удерживая ногу. Алек осторожен с моим больным бедром, и именно за это я люблю его.

Толчки становятся резче.

– Черт, а ты гибкая.

– Профессиональная деформация.

Еще одна дрожь пробегает по нему, и движения меняются на более быстрые, жесткие. Алек смотрит вниз, отчего виды становятся намного лучше.

– Ты так хорошо принимаешь меня, Иза, – хрипит он. – Посмотри. Посмотри, как идеально я в тебя вхожу.

Он задевает клитор при каждом движении, и это подводит меня к самой грани. Алек наблюдает, как мое тело напрягается в предвкушении. Его правая рука касается лица, а бедра ускоряются.

Я достигаю кульминации, разлетаясь на части, а дрожь пробегает по всему телу. Алек прячет лицо у моего плеча.

– Черт, – стонет он.

Бедра дергаются, и затем он тоже кончает. Спина напрягается под моими ладонями, толчки становятся глубже. Я чувствую, как он пульсирует, а затем расслабляется, мышцы становятся податливыми под пальцами.

Я опускаю ногу, обвивая вокруг его талии. Пытаюсь притянуть Алека вниз, вынудив лечь, но тот сопротивляется.

– Ты меня не раздавишь, – бормочу я.

Алек сдается, и я приятно вжимаюсь в матрас. Закрываю глаза, вдыхая его запах – теплую кожу шеи, волосы, щекочущие щеку. Он такой большой, что полностью накрывает меня.

Его губы скользят по моему уху, шее.

– Этого не было в твоих выделенных фантазиях, – бормочет он у плеча. – Ванильного миссионерского секса.

А ведь было, думаю я. Просто не в электронной книге.

Алек приподнимается на локте. Его кожа покраснела, и привычное напряжение на лбу исчезло без следа.

Его глаза вдруг сужаются.

– Черт. Презерватив.

– Я на контрацептивах, – я провожу рукой по его густым волосам.

– Правда?

Я киваю, запуская пальцы в его волосы.

– Да. Для балерины месячные каждый месяц – не самая полезная вещь. Я годами их пропускала.

– О, – он хмурится. – Это безопасно?

– Да, думаю так. По крайней мере, это распространенная практика, – его забота вызывает улыбку.

Каким-то образом мое благополучие всегда оказывается его первой мыслью. Пусть Мак тебя отвезет. С бедром все в порядке? Ты в безопасности?

Алек переворачивает нас на бок, оставаясь внутри меня.

– Не могу поверить, что забыл.

– Увлекся моментом.

– Да, – говорит он, но хмурится, будто не может вспомнить, когда такое случалось в последний раз.

– А если я скажу, что это было частью фантазий?

Его брови опускаются еще ниже, а на губах появляется томная, мужественная улыбка.

– Интересно.

– Больше нечего сказать?

– Пока да, – он снова целует меня и медленно выходит.

Я лежу на спине и наблюдаю, как Алек направляется в ванную. Через мгновение включается вода, и вскоре он возвращается с влажным полотенцем в руках.

Действует методично, раздвигая мои ноги. Взгляд задерживается на теплой влаге, вытекающей из меня.

– Я понимаю, – говорит он, и в голосе слышится хрипота. – Эту часть фантазии... я определенно понимаю.

Он бережно вытирает меня, затем отбрасывает полотенце в сторону и садится на край кровати, держа мою руку в своей.

Хочется попросить его остаться.

Не знаю, согласится ли.

Раньше ведь никогда не оставался.

В соседней комнате спят дети, которые иногда просыпаются и стучатся в его дверь посреди ночи. Это тоже граница. Еще один слой между нами, который использовали, чтобы все оставалось четким и упорядоченным. Чтобы не превратилось в романтические отношения. А сегодня уже отбросили один такой слой.

Я обхватываю знакомую руку обеими своими.

– Останься со мной еще немного.

Он смотрит на наши соединенные руки, лежащие на покрывале. Кажется, Алек не ответит.

Но затем он кивает.

– Забирайся в кровать.

Я забираюсь под одеяло, в привычную мягкость постели. Он ложится следом с тихим вздохом, притягивает меня к себе, устраивает голову под подбородком и обнимает.

Я закрываю глаза, прижавшись к его плечу, пока рука рисует успокаивающие круги по моей спине. Завтра грусть вернется. Вопросы о том, что сегодня узнала, нахлынут. Страх перед будущим.

Но сейчас я чувствую только всепоглощающую усталость.

Его губы теплые у виска.

– Сделай для меня последнюю хорошую вещь, – шепчет он, – и засни.

Это заставляет улыбнуться, прижавшись к его коже. Вечно командует. Но не требуется много времени, чтобы выполнить просьбу и раствориться в объятиях.

27. Изабель

Проснувшись, я замечаю, что Алек ушел. Одеяло спутано, будто всю ночь ворочалась, а голова тяжелая и словно налитая свинцом. Но он пробыл достаточно долго. Был здесь, когда я засыпала.

Воспоминания вчерашнего вечера накатывают резкой, болезненной волной. Антуан. Напитки. Предложение. Я переворачиваюсь и зарываюсь лицом в подушку.

Конец.

Та жизнь в прошлом.

Я потерпела крах в мечте, которую всегда лелеяла.

Сколько лет твердили: «Просто работай усерднее». И я работала. Ранние подъемы, изматывающие тренировки, бесконечные часы растяжки. Но я видела, как подобные травмы ломали балерин. С восстановлением не поможет «просто работай усерднее».

У тебя есть другие ипостаси, сказал тогда Алек.

Но не думаю, что хочу быть няней на постоянной основе. Дети прекрасны. Мне нравится работать с ними, жить здесь... больше, чем ожидала. Однако сложно представить, что я повторю это с другой семьей, когда договоренность закончится.

Я знала, что уход неизбежен. Он всегда настигает профессиональных танцовщиков, и никогда тогда, когда они готовы.

Просто не думала, что это случится в двадцать пять.

С трудом вытаскиваю себя из постели и иду в душ. Алек уже поднял детей, из кухни тянет ароматом завтрака. Я собираю их рюкзаки, пока Сэм взахлеб рассказывает о сне.

Утро проходит в привычном хаосе: домашние задания, ланч-боксы, поиск потерявшихся шапок и туфель, бесконечная болтовня в машине по дороге в «Сент-Реджис». Мы с Маком высаживаем их, машем вслед, наблюдаем, как те бегут к школьным ступеням.

Возвращаемся в машину в комфортном молчании. Мак выруливает в утренний трафик, направляясь обратно. Я смотрю в окно на уже знакомые улицы. Мы проезжаем этот путь каждое утро. Кирпичные дома, улицы в тени деревьев.

– Знаешь, я не всегда был водителем, – неожиданно говорит Мак.

Я удивленно поворачиваюсь к нему. Но тот смотрит на дорогу, а плечи расслаблены.

– Да? А чем ты занимался раньше?

– Сидел, – он произносит это спокойно, перестраиваясь в правый ряд. – Дали двенадцать, вышел через восемь за хорошее поведение.

Мозг полностью отключается. Я не знаю, что сказать.

– Мне жаль, – наконец выдавливаю я.

Мак тепло усмехается.

– Не стоит. Это многому меня научило. Хочешь знать, за что? Большинство сразу об этом спрашивает.

Я сглатываю.

– Да. Если хочешь рассказать.

– Я не из Нью-Йорка, – его руки уверенно лежат на руле. – Нет, я из Бостона. Мой отец работал с машинами. Держал мастерскую. Я обожал это место. Проводил там каждую свободную минуту, ковырялся в двигателях, полировал капоты. Бросил школу, как только решил, что узнал все, что нужно... что отлично показывает, насколько я был зрелым в шестнадцать. Мой район был жестким. Отец вечно отсутствовал, да и в целом был не лучшим родителем. Но машины... – его голос теплеет. – Я их любил явно сильнее, чем сейчас. Планировал унаследовать мастерскую. Думал, что заслуживаю этого.

– Но... – он бросает взгляд в зеркало заднего вида. – Сначала хотел пожить на широкую ногу. Водить самые быстрые, самые сексуальные тачки. Гонять на них. Такие вещи быстро заводят в дурную компанию. Но мне хотелось всего и сразу. Вскоре мы с корешами начали угонять машины. Брали крутые модели, гоняли, потом перепродавали. Порше, Бугатти... дело шло как по маслу.

– Я не знала... – осторожно говорю я. – Сколько тебе было, когда...?

– Когда попался? Двадцать семь. Моя девушка тогда была беременна, и я хотел подзаработать для семьи. Но все пошло наперекосяк, – он качает головой, и в голосе появляется горькая нотка. – Охранника там быть не должно было, но он оказался на месте. Дело дошло до драки. Он выжил, но чудом. Я был в ужасе от содеянного и от возможных последствий. Через три дня полиция пришла ко мне домой.

Он делает паузу, затем продолжает.

– Я признал вину. Отбыл срок... вышел. Потребовались годы, чтобы просто увидеть сына. Впервые мы встретились, когда ему было одиннадцать, – в голосе Мака звучит гордость. – Сейчас ему двадцать два, живет с матерью в Вашингтоне, учится в муниципальном колледже. Я навещаю его при каждой возможности.

– Как его зовут? – спрашиваю я.

– Джереми. Сара сама выбрала имя, но, думаю, удалось на славу.

– Я рада, что у тебя появился второй шанс, – говорю я.

– Я тоже, – он постукивает пальцами по рулю. – И знаешь что? Я по-прежнему работаю с машинами. Возможно, это не самая быстрая или роскошная тачка в городе, но она элегантна. Истинная классика. И пусть она не моя, это неважно. Я могу водить ее каждый день, содержать в идеальном состоянии, – он снова смотрит на меня в зеркало заднего вида, и в уголках глаз собираются морщинки. – Я стал частью жизни этих детей, каждый день отвожу их в школу и забираю. Возможно, это не та «красивая жизнь», о которой я когда-то мечтал, но она гораздо лучше.

Я моргаю, чувствуя, как глаза наполняются влагой.

– Мне жаль, что тебе пришлось через все это пройти.

Он смотрит на дорогу и качает головой.

– Не стоит. Я заслужил срок, и он помог мне образумиться. Хотел сказать... Ну, я не мастер подбирать слова. Но, думаю, ты поняла?

Я улыбаюсь.

– Да, поняла. Спасибо, что поделился.

Вчера он был рядом и отвез меня домой после того, как ушла от Антуана. Он знает о крахе танцевальной карьеры. И возможно... возможно, утром Алек что-то ему сказал.

Все не обязано складываться так, как планируешь, чтобы быть прекрасным.

И с этим я могу работать.

Вернувшись домой, я выполняю обычную тренировку в домашнем спортзале. Упражнения, растяжка для бедра. Затем принимаю долгий душ и полчаса просматриваю вакансии преподавателей балета в Нью-Йорке. Мысль о карьере педагога вызывает легкое раздражение. Я не ожидала этого, но факт остается фактом.

Многие мои преподаватели были... жесткими. Я привыкла к этому миру и научилась в нем выживать. Но не уверена, что хочу сама нести эту жесткость другим.

Отвечаю на отложенные сообщения.

Я: Да, мам, я приду на семейный ужин в воскресенье. В свой выходной.

Конни наконец ответила на смешное фото и в ответ прислала свое. Она за рабочим столом, прикрывает зевающий рот. Иметь мужа выматывает, написала под снимком.

Я готовлю обед, когда замечаю толстый кожаный кошелек на тумбе в прихожей. Алека. Он, должно быть, его забыл. Такого раньше не случалось, и я вот-вот собираюсь отправить сообщение.

Но в голове рождается дерзкая, рискованная мысль совсем не в моем стиле. Впрочем, сейчас я вообще не в своем обычном состоянии.

Поэтому пишу нечто иное.

Изабель: Похоже, ты забыл кошелек. Хочешь, привезу в офис?

Алек: Да, знаю. Раздражает. И... да. Если у тебя есть время.

Изабель: Время есть. А у тебя?

Алек: Нет, но я его найду.

Я прикусываю нижнюю губу, перечитывая пять коротких слов. Тепло разливается по груди и собирается горячим комком внизу живота.

Изабель: Помнишь ту выделенную сцену в книге?

Алек: Она выжжена в моем мозгу. И ответ «да».

Изабель: Правда?

Алек: Да. Приезжай.

Я глупо ухмыляюсь и мчусь в спальню. Десять минут лихорадочных поисков в гардеробе, и вот я в платье, заканчивающемся на середине бедер, без колготок, накинув поверх длинное пальто. Взбиваю обычно не объемные волосы и разглядываю себя в зеркале. Глаза горят, щеки пылают, и в целом выгляжу слегка безумно.

Отлично, потому что так оно и есть.

Хватаю кошелек Алека и сумку, машу Кате на прощание. Она только пришла и занимается привычной готовкой: завтраки на завтра, ланч-боксы, ужин.

– Он обычно ничего не забывает, – цокает языком Катя. – Мак тебя отвезет?

– Да, – киваю я.

Катя открывает холодильник и достает аккуратно завернутый сэндвич с бутылочкой холодной газировки.

– На, – протягивает мне. – Захвати обед.

– Ты готовишь ему обеды?

На ее щеках проступает легкий румянец.

– Иногда, – бурчит она. – А теперь беги.

Мак довозит меня до небоскреба «Контрон» в Мидтауне. Сердце бешено колотится, когда вхожу в гигантский холл ровно как в тот день много недель назад, когда я пришла на первое собеседование.

Подхожу к ресепшену. Девушка бросает на меня оценивающий взгляд.

– Вы к кому?

– Я работаю на Алека Коннована, – говорю я. – Он уже ждет.

Она прищуривается, но начинает стучать по клавиатуре.

– Ваше имя?

– Изабель Моралес.

– Отлично, вы есть в базе. Вот карта доступа. Действует весь день, лифт доставит вас на нужный этаж. Пожалуйста , не забудьте вернуть карту на выходе, – ее алые губы растягиваются в профессиональную улыбку. – Приятного дня, мисс Моралес.

Лифт стремительно взмывает на верхние этажи, где расположен кабинет Алека. Я помню эту белую галерею, стеклянные перегородки и фотографии на стенах. Иду уверенно, будто имею здесь право находиться, хотя сердце бешено колотится в груди.

Его ассистент кивает мне и нажимает кнопку на панели:

– К вам пришла мисс Моралес.

Секунду спустя массивная деревянная дверь распахивается, открывая светлое пространство кабинета и вид на мужчину внутри.

Я вхожу. Если кто-то и наблюдает, мне все равно. В мире существует только Алек, сидящий за огромным стеклянным столом на фоне Манхэттена.

Дверь закрывается за моей спиной.

– Привет, – говорю я.

Его губы растягиваются в улыбке.

– Привет.

– Я привезла твой кошелек.

– Спасибо, – он отодвигается от стола, но остается сидеть, расслабленно раскинув руки на подлокотниках.

Между нами повисает молчание, и Алек вопросительно поднимает бровь.

Ну и?

Ах да. В той сцене, которую я дала прочитать, инициативу проявляла героиня. Она пришла в офис героя, заставив того сделать перерыв...

Я роняю сумку и стряхиваю с плеч пальто. От нервов в горле образуется ком.

– Так вот где ты работаешь.

– Да, – его низкий голос звучит заинтересованно. – Хотя обычно меня не навещают прекрасные девушки.

Провожу ладонью по платью, разглаживая несуществующие складки.

– Приятно слышать.

– М-м. Ты выглядишь потрясающе.

От комплимента в груди снова разливается тепло. Несмотря на блеск кабинета и его безупречный костюм, это все тот же Алек.

Я обхожу стол.

– Ты много работал?

– Как и всегда, – он сидит, широко расставив ноги, откинув голову и не отрывая от меня внимательного взгляда. – Но мог бы сделать перерыв.

Я встаю между его ног и провожу пальцами по волосам, ощущая, как мягкие пряди скользят между пальцами. До сих пор кажется нереальным, что мне позволено прикасаться к человеку, который всегда казался недосягаемым. Что теперь он мой.

Алек сжимает мои бедра.

– Это платье...

– Хорошее?

– М-м. Мягко сказано.

Я наклоняюсь, чтобы поцеловать его. На вкус Алек как крепкий кофе и решительность. Со стоном он притягивает меня ближе, но я не сажусь к Алеку на колени.