Текст книги "Лучшие враги навсегда (ЛП)"

Автор книги: Оливия Хейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

23. Конни

Через несколько часов я наконец-то прихожу в себя. Хотя бы немного. Габриэль исчез сразу после душа, оставив за собой только тепло и тишину, а я занялась тем, чтобы привести себя в порядок. Поправила волосы, нанесла легкий макияж, ответила на рабочие письма, отправила сообщение Алеку.

Я: Могу я прийти на ужин с тобой и детьми на следующей неделе? Очень бы хотела когда-нибудь сводить Харпер в зоопарк или парк.

Видя, как живут Томпсоны, наблюдая их дисфункциональные отношения и семейные перекрестки, вдруг осознала: я хочу большего для следующего поколения своей семьи. Я слишком долго оставалась где-то на обочине, дальней тетей, потому что Алек был дальним братом. Одно порождает другое. Но это вовсе не обязательно.

Возможно, те вечера с шарадами у Коннованов всегда были чем-то вроде красивой, но хрупкой иллюзии. А вот ужины, не связанные с корпоративными переговорами, – нет. Они были реальностью, к которой стоило бы вернуться.

Я роюсь в чемодане, отыскивая бикини, которое точно клала в сумку. Я упаковывала два обычных – на случай, если появится возможность искупаться или посидеть у воды. Габриэль так и не удосужился рассказать, как обычно проходят «семейные выходные» Томпсонов в Оук-Хилл, так что собрала вещи на все возможные случаи.

И захватила третье бикини.

Темно-синее, с белой окантовкой. Минимум ткани. Два крошечных треугольника сверху и такой же скромный низ с завязками на бедрах. Оно выставляет напоказ слишком много, поэтому редко его ношу. Даже если, надев, чувствую себя чертовски привлекательной.

Я надеваю поверх кофточку и юбку и спускаюсь вниз.

И вот уже спустя час стою у озера.

Габриэль рядом, сосредоточенно развязывает веревку, удерживающую небольшую лодку на причале. Она слегка покачивается на тихой глади озера, мирно и безмятежно. С виду – обычная лодка. Хотя, если честно, я вряд ли бы отличила хорошую от плохой. Друзья Габриэля утверждали, что он часто плавает.

Мужчина предложил выйти на воду за завтраком на веранде. Вернее, не предложил. Просто объявил.

Не знаю, кто удивился больше – он или семья, когда я встала из-за стола.

– Я хочу пойти.

И вот мы здесь.

Он протягивает руку. Молчит. Молчит с самого утра, с той самой минуты, как вышел из комнаты.

Я задерживаю взгляд на руке слишком долго. Слишком хорошо помню, где она была и что держала всего несколько часов назад.

Он помогает сесть в лодку. Та опасно качается, но, стоит мне устроиться, движения стихают.

Солнце сегодня светит ярко, лучи разбегаются по водной глади, делая ее ослепительно красивой. Я надеваю солнцезащитные очки и оглядываю пейзаж. Это и правда красивое место.

Хотя слишком далеко от мира, в котором мы оба привыкли существовать.

Контраст с Манхэттеном кажется почти физически ощутимым, особенно когда Габриэль усаживается напротив. Я никогда прежде не видела его на природе. В аудиториях, на университетских вечеринках, на корпоративных мероприятиях в Нью-Йорке – да. Здесь же, на озере, под открытым небом, в лодке – никогда.

Для нас это неизведанная территория.

Он берется за весла, начинает грести, ровно и мощно, уводя нас все дальше от берега. Дом виднеется сквозь деревья, но людей на лужайке или на крыльце уже не разглядеть.

– Насчет семейной встречи, – говорю я, разрывая молчание. – Вчера я насчитала тридцать восемь человек.

Габриэль кивает.

– Это не считая тех, кто мигрировал на Запад.

– Безумие.

– А у вас? Ни одного семейного торжества Коннованов, где я должен был бы присутствовать?

Я усмехаюсь. Сухо.

– Ты был там. В «Солте».

Он продолжает грести, сильные руки уверенно ведут нас дальше по воде.

– И все?

– Ага. Наши семейные встречи обычно проходят… на похоронах.

Это должна была быть шутка. Глухая, саркастичная.

Но Габриэль не улыбается.

– Похоронах?

Я не планировала заходить так далеко. Сегодня план был другим – бикини под одеждой напоминает о нем с каждым движением. Я собиралась соблазнить его, а не откровенничать.

Но слова все равно слетают с губ.

– Моя мама была первой, – говорю я. – Честно говоря, я даже не помню ее похорон.

– Сколько тебе было лет?

– Два. После этого – одна бабушка, потом оба дедушки. Жена Алека умерла несколько лет назад, а в прошлом году мы простились с моей второй бабушкой.

– Мне очень жаль, – тихо говорит Габриэль.

В голосе нет ни капли насмешки.

Я придаю тону легкость, натянутую, почти фальшивую.

– У нас просто нет близких родственников, – пожимаю плечами. – Но, знаешь, когда я смотрю на тебя и твою семью… возможно, это и к лучшему.

Его губы кривятся в той странной полуулыбке, которую трудно прочитать.

– Может быть.

Я откидываюсь назад, опираясь руками о скамью. Здесь спокойно, слишком спокойно. Это место кажется другим миром, слишком резким контрастом после напряженной атмосферы того дома.

Взгляд снова цепляется за его руки: сильные, уверенные, ладони крепко охватывают обветренные весла. Пальцы слегка сжаты, почти касаясь друг друга, скользят по шероховатой поверхности дерева.

Приходится заставить себя отвести взгляд.

– Твоя мама все еще приезжает в Оук-Хилл на выходные? – спрашиваю я.

Насколько мне известно, его родители развелись довольно давно.

Он делает еще один уверенный гребок.

– Нет. Она вернулась на Западное побережье сразу после развода. С тех пор в Нью-Йорке бывает редко.

Я гадаю, беспокоит ли его это. Каковы их отношения. Какие силы сформировали человека, который несколько часов назад делал со мной то, о чем не забыть… а теперь спокойно гребет по озеру, будто ничего и не было.

Знаю, он не так спокоен, как кажется. Напряжение между нами говорит об этом яснее любых слов. Несколько дней назад его не было. По крайней мере, не в таком виде.

– Почему ты спрашиваешь? – Габриэль смотрит на меня. – Нужно больше информации для выдуманной предыстории?

Я вытягиваю ноги, позволяя им соскользнуть вперед, между его разведенными коленями. Юбка поднимается выше, чем следует. Его взгляд мгновенно улавливает движение.

– Знание – сила, – спокойно отвечаю я.

– Хорошо, – голос звучит чуть ниже, когда он натягивает весла, подхватывая новый ритм. – И я знаю, что ты любишь власть.

– Собираешься делать вид, что сам не любишь?

Он усмехается. Здесь, на середине озера, усмешка кажется немного неуместной, какой-то сдвинутой, небрежной.

– Нет, принцесса, не собираюсь. Так что же ты хочешь знать? Достаточно ли меня ругали в детстве? Терзаюсь ли я тем, что единственный ребенок?

– А ты терзаешься?

– Нет. У меня слишком много двоюродных братьев, чтобы чувствовать себя одиноким.

– Тебя достаточно ругали в детстве?

– Понятия не имею, – говорит он. – Я тогда был ребенком.

Это заставляет закатить глаза.

– А что насчет отца?

Он резко усиливает греблю.

– Что насчет него?

– Ваши отношения, кажется… ну. Не очень подходят под описание «близкие».

– Хочешь сказать, вы с отцом заплетаете друг другу косички? – ухмыляется он. – Потому что я встретил мистера Коннована. Это чушь собачья.

– Конечно, нет, – говорю я и нахмуриваюсь.

Есть что-то еще. Что-то, не дающее покоя. Габриэль кажется идеальным сыном для бизнес-магната и социального работника. Слишком идеальным. Но тот короткий, сдержанный комментарий его отца…

– Ты знаешь, какими бывают семьи, – говорит он.

Он не произнес слово «наши», но я улавливаю его между строк. В этом мы, пожалуй, слишком похожи.

– Знаю, – тихо соглашаюсь я, откидываясь назад и оглядываясь по сторонам.

– Ты приводил сюда друзей? – спрашиваю я, возвращаясь к более легкой теме. – На вечере покера кто-то упоминал эту лодку.

– Когда был моложе – да.

– А сейчас уже нет?

– Нет, – говорит он. – Нет времени, если честно.

– Тогда как ты сюда попал? – я слегка подтягиваю край майки, лениво играя с ним пальцами.

Адреналин прокатывается волнами, щекочет нервы.

– Обычно здесь очень спокойно, – сухо отвечает он. – Мне это нравится. И с этим местом связано много хороших воспоминаний.

– С тех пор, как ты был ребенком?

– Да.

Я медленно просовываю руку под край футболки, ощущая под ладонью тепло кожи.

– Ты когда-нибудь приводил сюда девушек?

Габриэль хмурится, между бровями появляется тонкая складка.

– Сюда? В Оук-Хилл?

– Ага, – отвечаю я и, не торопясь, стягиваю кофту через голову.

Бросаю ее рядом, оставляя на себе только юбку и откровенный верх бикини.

Габриэль замирает, весла в руках останавливаются.

– Что ты делаешь?

– Мне нужно больше солнца, – отвечаю я и откидываюсь на локтях, подставляя лицо безоблачному небу и закрывая глаза.

Грудь приподнимается с каждым вдохом, и я едва удерживаюсь, чтобы не улыбнуться.

Игра с ним опасна. Но и чертовски захватывающа. Я не помню, когда в последний раз чувствовала себя настолько живой вне работы.

– Ну? – лениво спрашиваю я, не открывая глаз.

– Ну и что? Надень кофту, Конни.

– Почему? – приоткрываю один глаз и ловлю его взгляд. – Ты не справляешься с открытой кожей?

– Это твоя кожа не справится. Ты сгоришь, – роняет он, резко снова вонзая весла в воду. – У тебя слишком бледная кожа.

– Я пользуюсь солнцезащитным кремом, не волнуйся. И вообще, я спрашивала, приводил ли ты сюда девушек.

Он замирает, голос становится чуть хриплым, почти неуверенным.

– Господи, ты… ревнуешь, Конни?

– Нет, – тихо отвечаю я.

Тишина на секунду повисает в воздухе, а потом его голос становится самодовольным, с характерной ленивой насмешкой.

– О, но ты ревнуешь. Каково это?

– Мне просто любопытно, – говорю я, касаясь пальцами молнии на юбке. – Вот и все.

– Хочешь знать, единственная ли ты, кого я когда-либо приводил сюда. Надеешься, что ответ положительный? – голос становится ниже, к концу почти срывается на шепот.

Я медленно стягиваю юбку, бросая ее поверх кофты. Сердце громко стучит в груди, но лицо остается безмятежным. Годы работы научили меня одному простому правилу: уверенность – ключ к победе. Даже если она фальшивая.

– Какого черта, – его голос срывается на глухой рычащий тон, – ты творишь?

– Я же сказала. Просто наслаждаюсь солнцем.

– А если кто-то еще выйдет на озеро?

– Тогда они увидят, как я загораю. В бикини. На лодке.

– Это не бикини. Оно почти ничего не скрывает.

Я открываю глаза и поворачиваю голову к мужчине. Лодка медленно покачивается посреди гладкой водной глади.

– В этом-то и смысл бикини.

Габриэль усмехается, и от этого звука по рукам пробегает рой мурашек.

– Так вот зачем ты хотела поехать со мной на лодке.

– Разве?

Рука тянется к моему колену и мягко ложится на него, теплая и чуть шершавая от воды и работы с веслами.

Я не смотрю вниз. Не хочу знать, как много сейчас видно. Никогда прежде не чувствовала себя настолько обнаженной, даже в таком, казалось бы, простом бикини.

– Неприятное чувство – ревность, – говорит он тихо. – Правда?

Сердце начинает биться быстрее, и в ту же секунду большой палец медленно скользит вверх, останавливаясь в паре сантиметров от сгиба колена.

– Нет, – шепчу я.

– Нет, – тихо соглашается он. – Но действительно, черт возьми, так.

Рука медленно отталкивает мое колено в сторону, всего на несколько сантиметров, но этого достаточно, чтобы я почувствовала, как тело напрягается, а дыхание застревает в горле. Внезапный всплеск нервного возбуждения прокатывается волной, сжигая мысли подчистую.

– Почему ты вышла за меня? – спрашивает он.

Его голос звучит ровно, почти бесстрастно, но за тишиной скрывается что-то куда более опасное. Вопрос повисает между нами, окруженный только шорохом легкого ветерка и далеким птичьим пением.

– Потому что мы были пьяны, – отвечаю я.

Он издает тихий, низкий звук, что-то среднее между смешком и рычанием. Рука скользит выше, к внешней стороне бедра, движения медленные, намеренные.

– Недостаточно пьяны, принцесса.

Я смотрю в безоблачное небо, но ни одна мысль не задерживается в голове. Все, на что хватает сил – это чувствовать. Его прикосновения, близость. Габриэль всегда повышает ставки. Я тоже. И рано или поздно мы оказываемся там, куда ни один из нас изначально не собирался попадать.

Как перед алтарем.

Я тянусь за шею, нащупывая завязку бикини.

– Мне не нравятся линии загара, – произношу я, стараясь звучать непринужденно.

Его рука внезапно сжимает ногу. Резко, властно. Сердце обрывается в груди. Взгляд обжигает, и в нем столько собственнической ярости, что едва удается не вздрогнуть.

– Не надо, – глухо говорит он. – Хочешь играть, поддразнивать меня, чтобы в конечном итоге заявил права на приз? Отлично.

Из легких предательски вырывается короткий, рваный выдох. Черт.

– Жди меня меня в спальне к 15:00. К тому времени дом будет пуст.

Мне слишком жарко. Даже легкий ветерок не спасает от жара, отхватывающего каждую клетку тела.

– Хорошо, – отвечаю я почти шепотом.

Габриэль тянется к веслам и, вложив в греблю куда больше силы, чем раньше, начинает разворачивать лодку в сторону дальнего причала.

– И оденься наконец, – бросает он.

– Не можешь справиться?

– Нет, – резко, почти зло отвечает мужчина, – правда, черт возьми, не могу.

24. Габриэль

Конни исчезает сразу, как мы возвращаемся на причал. Она неспешно идет по лужайке к дому, и я наблюдаю, как каштановые волосы мягко раскачиваются при каждом шаге, плавно ниспадая на спину.

Я дергаю вырез футболки. Жарко, как в аду. Кажется, каждый наш разговор всегда приводит к одному и тому же – к противостоянию. Это выматывает.

И заводит.

Видеть ее такой… Черт, я и представить не мог, что однажды увижу нечто подобное. Конни раздевалась передо мной, растянувшись в весельной лодке, в крохотном, темно-синем бикини. Под безжалостным солнцем я видел каждую линию ее тела, каждый сантиметр кожи, светлой, как растопленный крем.

Ну, не каждый сантиметр.

Я остаюсь на причале дольше необходимого, просто чтобы заглушить бушующий внутри огонь. Желать Конни издалека – одно. Жаждать, когда она рядом, – это совсем другой зверь, чьи когти пронзают основание позвоночника и плотно обвивают член. Проснуться рядом с ней, видеть на моей кровати – это была самая сладкая победа. Ровное дыхание, гладкое, расслабленное лицо. Ни злости. Ни недоверия.

Я возвращаюсь в дом, где вынуждают поддерживать вежливую беседу с двоюродными братьями и их детьми. Какими бы милыми они ни были, и хотя я обычно радуюсь передышке от нью-йоркского стресса, сосредоточиться на разговоре не выходит. Тот кажется пустым и бессмысленным.

Я пытаюсь ускользаю через крыльцо, когда позади раздается голос.

– Габриэль, – слышу я.

Поворачиваюсь. Бабушка Эдит сидит в привычном кресле и внимательно меня разглядывает.

– Я говорила с твоей новой женой. С девушкой Коннован.

Да, хочется ответить. И да, она моя единственная жена.

– Я заметил. Что ты о ней думаешь?

Ее губы складываются в прямую линию.

– Она слишком умна для тех планов, которые, как считают отец и тетя, ты якобы задумал.

Плечи напрягаются. Я не был автором этой идеи, но и не стал ее оспаривать. Большинство в семье, вероятно, уверены, что я играю в долгую. Что наш брак – это не брак по любви, а тщательно продуманная комбинация.

Но пока никто не знает правды. Это главное. Всем было бы куда проще, если бы нас с Конни не представляли пьяной парочкой из часовни в Вегасе.

– Это так, – отвечаю я.

Бабушка кивает и переводит взгляд на лужайку, где возятся новые поколения Томпсонов.

– Просто будь уверен в том, что делаешь, – произносит она с легким предупреждением.

– Я знаю.

Но когда иду через дом к лестнице, ведущей в спальню, внутри все натягивается. Я чувствую это: ложь затаилась и скоро вскроется. И когда поднимаюсь по лестнице, тело замирает, сжавшись, как сжатая пружина. Пусть. Пусть вскрывается. Оно того стоит.

Я останавливаюсь у двери гостевой спальни, которую делю с Конни, и краем глаза отмечаю время. Пришел на две минуты раньше, но ждать – не вариант. Не думаю, что смог бы, даже если бы захотел.

Я поворачиваю ручку и открываю дверь.

Конни ждет на кровати.

Она лежит на спине, приподнявшись на локти. Одна нога согнута, другая вытянута и чуть заострена в носке. Длинные, блестящие каштановые волосы свободно спадают по плечам. Похоже, девушка что-то сделала с губами – не знаю что именно, но сейчас они цвета спелой вишни.

И на ней то же самое бикини, что было в лодке.

Я застываю, прикованный этим зрелищем. Упиваюсь каждым фрагментом, зная: эта картина останется со мной до самой смерти. Мягкие изгибы, округлые бедра, и то, как ее грудь прижимается к треугольникам верха бикини.

Как она смотрит на меня. Как я смотрю на нее.

На лице Конни застыло нечитаемое выражение, и кажется – она нервничает. Рядом со мной Конни никогда не утруждала себя тем, чтобы скрывать злость или раздражение. Лишь другие чувства… те, о которых не хочет, чтобы я догадался. Те, что прячет глубоко внутри.

Я закрываю за собой дверь и поворачиваю замок. Громкий щелчок звучит так, будто в нем скрыт особый смысл.

– Точно вовремя, – говорит она.

Я расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки. Конни подходит к окну и задергивает льняные шторы, отгораживая задний двор от посторонних взглядов, но сквозь тонкую ткань все равно пробивается свет. Мягкие тени играют на ее коже, обрисовывая каждый изгиб.

Я медленно закатываю рукава.

– Посмотри на себя, – произношу я. – Устроилась и ждешь.

Ее грудь поднимается от глубокого, медленного вдоха.

– Ты сказал, что хочешь получить приз.

– Правда? – шаги приближают меня к изножью кровати, пока колени не касаются одеяла. – Напомни, какой меня ждет приз?

Зелеными глазами она ловит мой взгляд.

– Я, – выдыхает она.

– Именно так, – пальцами я скольжу по ее гладкой икре, поднимаясь выше, вдоль изгиба колена. – Признайся, что помнишь о той ночи.

Ее колени медленно смыкаются, а на губах появляется легкая тень недовольства.

– Давай, принцесса, – говорю я мягко, но с нажимом. – Признайся.

Конни приподнимается на локтях, и, черт возьми, взгляд невольно падает на то, как ее грудь напрягается под крошечным верхом бикини. Похоже, именно этого она и добивалась, выбрав такую позу. Желание стянуть ненужный кусок ткани и увидеть все самому, взвесить ее груди в ладонях, коснуться губами, сжигает изнутри.

– Почти не помню, – отвечает Конни.

В ее голосе звучит легкое высокомерие, которое только сильнее разогревает.

Так всегда бывает, когда мы играем в эту игру.

– Правда? – руками я обхватываю ее бедра, скользя по гладкой коже.

Она чертовски нежная, почти шелковистая.

Я раздвигаю Конни бедра, но не позволяю себе заострить взгляд на крошечном треугольнике ткани между ними. Нет, вместо этого опускаюсь на колени и кладу ладонь ей на голову, притягивая ближе. Слежу за тем, как эмоции вспыхивают и борются в ее глазах. Румянец уже разлился по шее и груди, поднимаясь к щекам, а дыхание стало прерывистым.

– Признайся, что помнишь.

Ее губы приоткрыты, дыхание сбито.

– Это не было частью пари.

Я прикасаюсь губами к ее ключице.

– Признайся.

Из ее груди вырывается новый вздох – мягкий, наполненный чем-то другим. Грудь приподнимается навстречу, и когда я чувствую это прикосновение, ю разум на мгновение замирает.

– Было поздно. Темно, – бормочет она, будто против своей воли. – Мы выпили.

– Верно, – я целую ее в шею, ловя едва уловимый аромат свежести, как будто она только что вышла из душа.

Мое тело уже на грани.

– Что случилось дальше?

– Мы остались одни в коридоре, – шепчет она. – Мы спорили о… о…

Я беру ее руки и поднимаю, укладывая над головой. Глаза Конни широко раскрыты, взгляд обжигающий. В нем искрит раздражение, но где-то в глубине – желание. Режет, словно лезвие.

– Законе о собственности, – подсказываю я, поднося губы к ее лицу, так близко, что чувствую дыхание. – Дело Макмиллиана.

Она слегка кивает. Сейчас, на этом расстоянии, кожа кажется особенно гладкой, и я чувствую каждый сантиметр ее тела, прижатого к моему.

– А потом? Что было потом, принцесса?

Ее бедра едва заметно приподнимаются, повторяя движение моего тела.

– Габриэль, – шепчет она.

– Не хочешь об этом думать? – мои губы почти касаются ее. – О моменте, когда хотела меня. Без сожалений. Без вины.

– Да пошел ты, – шепчет она, а затем тянется ко мне и целует.

Губы мягко и уверенно прижимаются к моим, и я чувствую, как самообладание трещит по швам.

Конни чертовски хороша на вкус.

Ее рот – теплый, настойчивый, с легким привкусом гнева, будто ненавидит меня за это. Или, может быть, за то, что на самом деле… вовсе не ненавидит.

Но она должна признаться, думаю я даже тогда, когда пальцы сжимают ее обнаженную талию. Несмотря на то что вся кровь стремительно отливает вниз, а ее тихий стон растворяется во рту, внутри разгорается неукротимая потребность проникнуть в Конни.

Я осыпаю поцелуями ее тело. В ушах стучит кровь, глуша все остальное.

Я останавливаюсь у края трусиков.

Если есть что-то, чего не позволю Конни сделать, так это использовать сегодняшний день как оправдание. Как повод убедить себя, что мы больше никогда не сможем повторить это. Представить все как простую ставку, как проигранную игру, за которую полностью расплатились. Как безличное «доказательство А» в длинной череде аргументов, почему этого не должно быть. Почему между нами ничего не должно остаться.

Я просовываю руки под ее бедра и резким движением укладываю на кровать. Конни отползает назад, головой опускаясь на подушку. Я провожу пальцами по узкому треугольнику ткани между ее ног, едва прикасаясь, медленно поглаживая.

– Это мой приз, принцесса. Не так ли?

Ее глаза сверкают.

– Да.

По обе стороны бедер завязки, держащие плавки бикини. Очень удобно. Я медленно развязываю одну, затем другую, словно осторожно разворачиваю подарок.

– Габриэль, – произносит она.

В голосе сквозит раздражение и что-то еще, что трудно сразу разобрать. Может быть, разочарование. Как будто делаю все совсем не так, как ей бы хотелось.

И это заставляет ухмыльнуться.

– Что? – спрашиваю я, замерев с руками на поясе ее трусиков.

Конни тяжело вздыхает и чуть извивается, скользя по моим ладоням.

– Неважно.

Правильно. Потому что девушка не может признать то, чего действительно хочет.

Я стягиваю тонкий треугольник ткани, обнажая ее.

Все внутри сжимается при этом зрелище.

– Черт, – выдыхаю я.

Киска розовая, красивая, влажная – и это именно те доказательства, которых я жаждал. Она возбуждена. Для меня.

Я отбрасываю ткань в сторону и раздвигаю ее колени, раскрывая перед собой.

– Ты чертовски хорошенькая, – шепчу я.

Взгляд прикован ко мне, как будто Конни не в силах отвести глаз. Как будто до конца не верит, что это действительно происходит. Щеки залиты ярким румянцем.

– Дотронься до меня.

Ее голос – едва слышный шепот, но в нем столько требовательности, что я не могу не усмехнуться.

– С радостью.

Пальцы скользят по ее мягкости один раз, затем еще, медленно, чувствуя, как под кожей отзывается каждое прикосновение. Я нахожу ее напряженный, возбужденный бугорок и нежно обвожу большим пальцем.

Ее плечи опускаются обратно на кровать.

– Боже…

Я повторяю это движение снова и снова, наслаждаясь ее все более прерывистым дыханием, слушая, как оно становится громче с каждой секундой. Я опускаю голову, пробуя ее на вкус, и, черт возьми, это именно то, о чем я мечтал.

Наверное, даже хорошо, что в университете мы так и не дошли до этого. Иначе я бы годами жил в голодной ломке по ней.

Конни откликается на каждое прикосновение, ее бедра двигаются в такт рукам, а нежная кожа покрывается вспыхивающим румянцем.

Мог бы заниматься этим весь день.

Я скольжу внутрь нее пальцем, не прекращая ласк языком. Ее бедра сжимают голову, обвивая теплом и мягкостью.

– Да, – выдыхает она, – пожалуйста…

С этой точки зрения она кажется идеальным пиршеством, сдержанным и одновременно на грани воспламенения. Соски прижимаются к тонкой ткани верха бикини, туго натянутой поверх напряженной груди.

В штанах член болезненно тверд.

– Только взгляни на себя, – шепчу я, медленно двигая пальцем внутри нее. Клитор набух, словно умоляя о новых ласках, маня вкусить еще раз. – Ты такая мокрая.

Я добавляю второй палец, и дыхание Конни срывается на тихий стон, почти хныканье. Бедра жадно прижимаются к моей руке.

– Кончай, принцесса.

Дыхание сбивается, рвется на части, и когда мои губы снова накрывают ее, Конни встречает это стоном – глухим, захлебывающимся, таким искренним, что все внутри сжимается.

Я продолжаю ласки, не останавливаюсь, даже когда ее спина выгибается дугой, даже когда ноги крепко обвивают меня, притягивая еще ближе.

Конни кончает. И черт возьми, это самое красивое, что я когда-либо видел. Ее тело сжимает пальцы так жадно, что член в брюках ноет от зависти. Я не отпускаю ее, целую, ловлю губы, даже когда ее тело дрожит в оргазме.

И только когда Конни слабеет и тяжело опускается обратно на кровать, я поднимаю голову.

Улыбка расползается по лицу – самодовольная, победная. Я мягко похлопываю ее по внутренней стороне бедра.

– Вот она, моя хорошая жена.

Ее лицо выглядит так спокойно и нежно, кожа чистая, румянец медленно растекается по щекам, делая ее еще красивее. Именно этот момент я и запомню. Конни – покрасневшую, трепещущую, с моим именем на губах.

– Габриэль, – шепчет она.

Конни шевелится, скользит взглядом вниз – к явной выпуклости между моими ногами.

– Хочешь, чтобы я тебя трахнул? – спрашиваю я, снова поглаживая ее между ног, медленно, нежно, словно напоминая: я все еще здесь.

Бедра чуть приподнимаются навстречу моим пальцам, а взгляд говорит больше любых слов. Горящий, настойчивый, почти вызывающий. Это и есть Конни, без прикрас.

Я провожу по ней последний раз, прежде чем оторваться от кровати и выпрямиться. Намеренно не спеша, вытираю рот тыльной стороной ладони и, закатывая рукава, будто только что закончил тяжелую смену.

– Габриэль, – зовет она, голос звенит от разочарования и ожидания. – Что ты делаешь?

– Я забрал свой приз.

Она выдыхает, чуть прищурившись.

– Это была не ставка.

– Ты должна быть рада, что я не потребовал большего, – я подхожу ближе, наклоняюсь и подцепляю пальцем ее подбородок, поднимая лицо. – Принцесса, мне не нужны ставки, чтобы спать с женщинами.

Ее глаза сверкают.

– Когда захочешь меня, – спокойной продолжаю я, глядя прямо ей в глаза, – я хочу услышать это. Четко. Без игр. Тогда тебя трахну.

– Будь ты проклят, – шепчет она.

Я отхожу к двери, оборачиваясь напоследок с той самой улыбкой, которую она ненавидит больше всего. Улыбкой победителя.

– Не те слова, которые я хочу услышать.

– Никогда не скажу тебе этого.

Взгляд медленно скользит по ее телу: по раскрасневшейся коже, по губам, которые до сих пор чуть приоткрыты, по груди, тяжело вздымающейся после оргазма.

– Твое тело только что сказало кое-что другое, – шепчу я, зная, что ее это бесит до дрожи. – Дай знать, когда, наконец, решишь послушаться.