Текст книги "Лучшие враги навсегда (ЛП)"
Автор книги: Оливия Хейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
19. Конни
Прекрасный день. Солнце стоит высоко в небе, ленивые облака играют в догонялки на ветру, вокруг царят звуки лета. Птицы наполняют воздух щебетом, стрекочут насекомые, а зелень повсюду будто взорвалась от позднемайской жары.
Оук-Хилл – настоящий рай. Может быть, в этом есть что-то предательское, но мне нравится. Слишком нравится, чтобы это отрицать. Место чертовски красиво.
Дом возвышается, как из иллюстрации к открытке: элегантный особняк в стиле Новой Англии, с широкой крытой верандой. Три этажа, балкон на втором, с которого открывается вид на бесконечную лужайку, уходящую за дом. Вход обрамляют огромные горшки с гортензиями, а голубой деревянный фасад и белые ставни создают идеальную картинку уюта и ухоженности. Здесь жили, любили и берегли.
Три поколения Томпсонов называли Оук-Хилл домом.
Газон раскинулся ярким, сочным ковром, зелень которого возможна только в самом начале лета, когда трава еще свежа и полна жизни. Лужайка плавно скатывается к могучим дубам, а их кроны взмывают высоко в небо. За деревьями поблескивает гладь озера, и между стволами я различаю эллинг25 и аккуратный причал.
– Идешь? – голос Габриэля выводит меня из раздумий.
Он стоит рядом с машиной, с одной сумкой в каждой из рук. Деловой костюм сменен на темно-синие брюки чинос и льняную рубашку на пуговицах, рукава на которой небрежно закатаны. Выглядит расслабленно. По-домашнему. Чертовски привлекательно.
– Уже иду, – отвечаю я, чувствуя, как каблуки проваливаются в густую траву.
В офисной одежде чувствую себя почти неуместно. Придется переодеться, как только представится случай.
Дорога сюда прошла под ритм голосa Габриэля, который, с легкой иронией и нескрываемым удовольствием, рассказывал о своем разветвленном семейном древе. Сейчас живых Томпсонов, кажется, больше, чем когда-либо было Коннованов. Тети, дяди, двоюродные, троюродные, родственники мужа, племянники, племянницы – и, конечно, бабушка Эдит.
– Она правит всеми нами, – сказал тогда он, и хотя улыбнулся, ясно было, что это не просто шутка.
Мы поднимаемся по ступенькам веранды, и меня сразу встречает его семья. Пожатие рук, вежливые улыбки, череда приветствий и, конечно, долгие, слишком уж любопытные взгляды. Томпсоны, судя по выражениям лиц, никогда прежде не слышали о Коннованах.
И вряд ли услышат снова. В конце концов, такие сборы случаются всего пару раз в году.
Габриэль кладет ладонь мне на поясницу, ненавязчиво направляя, пока мы двигаемся по кругу. Он на мгновение задерживается, чтобы помахать группе детей, которые с криками несутся к озеру, держа в руках сачки. Растрепанные волосы, грязные колени и звонкий смех кажутся самой живой иллюстрацией лета. Один из них бежит, сжимая в руке тающее мороженое.
Наблюдая за ними, я невольно думаю о племяннице и племяннике… детях Алека. Коннованы всегда были дружной, но маленькой семьей. Мы не устраиваем такие семейные обеды.
И я не могу вспомнить, чтобы когда-либо устраивали.
– Конни, – произносит Габриэль, привлекая мое внимание. – Это мой отец, Ричард Томпсон.
Я оборачиваюсь и замечаю мужчину, раскинувшегося на шезлонге. Простая черная бейсболка, солнцезащитные очки, которые он неторопливо снимает, открывая проницательные, цепкие глаза. Лицо чисто выбрито, и, хотя ему, вероятно, под пятьдесят, выглядит собранным и свежим. Как более зрелая, закаленная временем версия сына.
– Знаменитая Констанция, – произносит он, вставая со стула и задерживая на мне долгий, изучающий взгляд. – Добро пожаловать в Оук-Хилл.
– Спасибо, – отвечаю я, протягивая руку и одаривая его самой лучезарной, отточенной улыбкой. – Невероятно приятно наконец здесь оказаться. Габриэль так много о нем рассказывал.
– Правда? – взгляд Ричарда скользит к сыну, изучающий и чуть насмешливый. – Мы решили поселить вас в «Зеленую» комнату.
Габриэль кивает.
– Хорошо.
– Пит ушел за припасами для барбекю. Поможешь ему?
– Да, конечно. Буду рад помочь.
Ричард кивает и оборачивается ко мне.
– Итак, Конни, верно? Это твое полное имя или сокращенное?
– Сокращенное. Так проще.
Он легко касается моей руки, чуть сжимая локоть, будто обозначая границы нового знакомства.
– Если собираешься стать частью семьи Томпсонов, тур по дому – обязательная программа. Этот дом мой дед купил в достаточно преклонном возрасте. Потратил почти десять лет на его восстановление.
Габриэль бросает в мою сторону взгляд – смесь тихого раздражения и сдержанного веселья. Я закусываю губу, чтобы не выдать улыбку. Видимо, он слышал эту историю больше раз, чем мог бы сосчитать.
Ричард ведет нас по дому, вежливо, но с ноткой гордости указывая на мелкие детали. Останавливается у камина, показывая трещину над полкой.
– В 1928 году сюда ударила молния. Мы так и не заделали. Напоминание о том, что за высокомерие всегда приходится платить.
– После этого мы, Томпсоны, стали исключительно скромной компанией, – с легкой иронией добавляет Габриэль. – Никогда больше не склонной к диким амбициям.
Я не сдерживаюсь и смеюсь, но Ричард лишь вздыхает.
– Всегда шутник, сын мой. Ладно, давайте, покажу вам комнату.
Габриэль подхватывает сумки, и мы поднимаемся по широкой деревянной лестнице на второй этаж. Стены здесь украшены обшивкой, а на них аккуратно развешаны черно-белые фотографии в паспарту.
– Зал славы, – бормочет Габриэль вполголоса.
Я замираю возле одной из фотографий. Молодой Габриэль, едва ли старше двадцати. Я помню его таким. В руках держит огромный трофей, окруженный товарищами по команде, и его улыбка – настоящая, искренняя, без намека на маску. Он был счастлив. По-настоящему счастлив.
– Откуда это?
Габриэль собирается ответить, но его опережает отец.
– В свое время сын был очень одаренным спортсменом.
– Я знаю. Помню его. Он был лучшим.
– А дальше, увы, дело не пошло, – замечает Ричард и, толкнув дверь, впускает нас в комнату.
Гостевая спальня оправдывает свое название: стены оклеены обоями мягкого, зеленого, как мох, оттенка. Контраст белой обшивки и темный, вытертый временем пол создают атмосферу уюта и старинного достоинства.
В центре комнаты – аккуратно застеленная двуспальная кровать. Одна кровать.
– Чувствуйте себя как дома, – говорит Ричард, разворачиваясь к двери. – Я буду внизу.
Он уже почти выходит, но вдруг останавливается, глядя прямо на меня.
– Ах да, Конни?
– Да?
– Добро пожаловать в семью. Только, если можно, сведи корпоративный шпионаж к минимуму, хорошо?
Он произносит это с серьезным видом, но все же это должна быть шутка. Я улыбаюсь широко и легко.
– Постараюсь, обещаю.
Ричард задерживает взгляд еще на миг, потом усмехается собственной шутке и уходит, оставляя нас с Габриэлем наедине.
Габриэль с глухим стуком опускает сумки на пол.
– Игнорируй его.
– Он просто пошутил. Правда?
– По большей части.
Я захлопываю дверь и прислоняюсь к ней. Комната сразу кажется меньше, чем была минуту назад. Кровать, занимающая большую часть пространства, ощущается слишком реальной. Слишком тесной для нас двоих.
Габриэль молча роется в сумке, на удивление расслабленный. Видимо, не удивлен. Или хорошо это скрывает.
Я умею играть. Умею держать лицо. Перед публикой. Перед кем угодно. Мы оба сыграли эту партию за покерным столом. Тогда было весело… до тех пор, пока не стало слишком реальным, слишком близким к правде.
Но здесь не будет публики. Будем только я и он. Одна кровать. Одна ночь. Высеченное тело под тем же одеялом, что и мое.
Габриэль достает солнцезащитные очки, выпрямляется и оборачивается ко мне. Комната будто сжимается. Он смотрит долго, прищурившись, словно читает мысли. Мужчина всегда умел это делать – раздражающе легко.
– Паникуешь из-за кровати, принцесса?
– Конечно, нет.
– Конечно, нет, – с насмешкой повторяет он. – Потому что у тебя никогда не бывает нечистых мыслей о собственном муже.
Я закатываю глаза.
– Я могу быть профессионалом.
– О, я знаю. Это ведь именно то, кем ты всегда была, – он наклоняется ближе, понижая голос. – Расслабься хоть раз.
Я прохожу мимо, наклоняюсь к сумке, стараясь не бить слишком уж очевидной. Нужно срочно найти сарафан и сандалии, чтобы наконец избавиться от черного офисного наряда.
– Я умею расслабляться, – бросаю я.
– Докажи это, – отвечает он.
Уверенная, неторопливая манера его речи всегда выводила из себя. Габриэль знал, как залезть под кожу, как насмешливо поддеть, как одним тоном расшатать мою броню. Он делал это годами – и с каждым разом все эффективнее.
И я ненавижу, что это все еще работает.
Ненавижу, что все еще ищу его одобрения. Что нуждаюсь во внимании. Игра в покер должна была изменить правила. Я чувствовала его желание, ощущала возбуждение – все это должно было дать мне преимущество. Дать контроль.
Вместо этого все пошло иначе. Вместо власти – только хаос внутри.
Пальцы наконец нащупывают знакомую ткань: синий хлопковый сарафан. Я вытаскиваю его и поворачиваюсь. Габриэль все еще стоит у стены, спокойно, уверенно, с тем же выжидающим взглядом.
– Хочешь, чтобы я это доказала? – спрашиваю я и медленно тянусь к молнии на спине платья.
Его глаза чуть сужаются. Едва заметно. Но я это вижу. Чувствую этот момент – как застала мужчину врасплох. Восхитительное ощущение.
Я стаскиваю платье с плеч, давая тому соскользнуть вниз, оставляя его скомканным у талии. Под светом заходящего солнца кожа кажется теплее, а кружево нижнего белья – почти интимно личным.
Сердце колотится, будто вырываясь из груди.
– Конни… – произносит он, не отрывая взгляда от моего тела.
Желание в его глазах такое же явное, как было в ту ночь, когда эрекция упрямо выдавалась сквозь брюки.
Я сбрасываю платье окончательно и остаюсь в одном нижнем белье. Часть меня хочет укрыться, спрятаться, отвернуться. Но другая – сильнее. Другая наслаждается властью, вниманием, триумфом. И им. Габриэлем Томпсоном.
Он жадно скользит взглядом вниз – от лица к шее, к груди, к животу, к бедрам, замирая у кружева на трусиках.
Кожа горит.
– Надеюсь, я не причинила тебе слишком много боли той ночью, – говорю я, медленно поднимая сарафан и надевая его. Лямка за лямкой. – Говорят, это неприятно… когда мужчина уходит неудовлетворенным.
Я бросаю взгляд вниз, на его пах, и ухмыляюсь.
Габриэль остается неподвижен, но руки невольно сжимаются в кулаки.
– Я не был неудовлетворенным, – отзывается он глухо.
Что? Мозг тут же подбрасывает картинку: а с кем? Неужели с кем-то другим, в ту ночь? Я же была там, я бы знала. Ублюдок.
Я тянусь за молнией, но не дотягиваюсь. Он замечает это и молча преодолевает расстояние между нами. Я поворачиваюсь спиной и замираю, позволяя застегнуть платье. Его пальцы скользят по коже – медленно, почти нарочно.
А затем он наклоняется к самому уху и, едва касаясь дыханием, шепчет:
– После игры в покер пришлось дважды подрочить, чтобы уснуть. Все это время я думал о тебе.
Во рту пересыхает. Я представляю его – растянувшегося на кровати, в темноте, с рукой, стиснутой на собственной эрекции. Какое у него было выражение лица? Напряженное? Глаза зажмурены? Стоны глухо подавлены в подушку?
– Правильно, – голос возвращает меня к реальности. – Приятно знать, что я тебя хочу?
– Да, – вырывается на выдохе.
Это правда. Голая, беззащитная, простая. Я не могу больше ее прятать.
Мужчина ведет руками по моим обнаженным плечам, и кажется, что кожа дрожит под его прикосновениями.
– Скажи, что тоже хочешь меня, – просит он.
Я закрываю глаза.
Не могу. Потому что если скажу – все рухнет. Вся дистанция, ложное равнодушие, фальшивая безопасность. Все.
Желание делает все слишком сложным.
А когда брак себя изживет – будет невыносимо больно.
– Нет, – шепчу я.
Он молчит, а затем медленно убирает руки и отходит на шаг.
– Ты лжешь, Конни.
Я поднимаю голову и смотрю ему прямо в глаза.
– Разве не в этом все и дело? В нас? В лжи.
Габриэль замирает, прищуриваясь, но взгляд не отводит. Не знаю, что именно он там видит, но наконец выдыхает.
– Я буду внизу.
Он выходит и закрывает за собой дверь.
Я стою одна, с рукой, прижатой к бешено бьющемуся сердцу. Каждый раз, когда пытаюсь перехватить инициативу, поднять ставки – он парирует.
Совсем скоро я сдамся.
20. Конни
Некоторое время спустя я спускаюсь вниз, проходя мимо рядов дверей, которые, предположительно, ведут в другие комнаты для гостей. Одна из них приоткрыта, и я заглядываю внутрь – это оказывается кабинет. Вдоль стен выстроились книжные полки, а на кресле свернулся клубком полосатый кот. Он спит, а хвост едва заметно подергивается в такт сновидениям.
В семье Томпсонов, как и в нашей, наверняка есть своя форма дисфункции. Обычно так бывает у семей, которые вместе управляют бизнесом. Но у них хотя бы есть это – место, пропитанное традициями и узами крови, даже если оно неизбежно связано с ожиданиями.
Сердце все еще бешено стучит после произошедшего в спальне. Кажется, будто я балансирую на натянутом канате, осторожно переступая по лезвию великой лжи, в которой мы с Габриэлем изо всех сил стараемся жить. Одно неосторожное движение – и я сорвусь.
Я спускаюсь по потертой деревянной лестнице, прохожу мимо просторной кухни в деревенском стиле. Из-за открытой двери доносятся голоса, слышен звон льда о стекло – кто-то готовит домашний лимонад. Это так идиллически, что почти больно.
Габриэля на крыльце нет. Зато его тетя Шэрон сидит там, рядом с пожилой женщиной с седыми волосами, собранными в аккуратный пучок. Женщина держит в руках блокнот и перечитывает его с сосредоточенным выражением лица.
Может ли это быть бабушка Эдит?
– Подойдет, – говорит она. Голос у нее сухой, шуршащий, как осенние листья, но в нем слышна несомненная властность. – Только поменяй местами Еву и Джереми.
Шэрон принимает блокнот.
– Сделаю, – говорит она и уже собирается встать, но, заметив меня, замирает. – Ах. Жена Габриэля Коннован здесь.
Бабушка Томпсон медленно поворачивает голову и смотрит на меня. Из-под седой шапки волос сверкают пара ясных темных глаз.
– Констанция, – произносит она. – Хорошо. Я ждала тебя.
– Здравствуйте, миссис Томпсон.
Она тихо усмехается.
– Я бабушка Эдит, девочка. Миссис Томпсон я не была уже больше двадцати двух лет.
Шэрон проходит мимо и исчезает наверху, сжимая в руках блокнот. Бабушка Эдит кивает на свободный стул.
– Присаживайся.
– Приятно познакомиться, – говорю я бабушке Габриэля, усаживаясь рядом.
Она кивает, словно это само собой разумеется.
– Итак, значит, ты та самая девушка, которая сумела ввести в замешательство всю семью.
Мои брови удивленно приподнимаются.
– Полагаю, да. Люди… обсуждают это?
– Обсуждают? – переспрашивает она, снова усмехнувшись. Смех ее краткий, поверхностный. – Девочка, с тех пор, как вышла статья в газете, они больше ни о чем другом и не говорили. Видишь ли, кое-кто даже хочет отлучить моего внука от церкви.
Рукой я крепче сжимаю подлокотник кресла.
– Ох. Надеюсь, до этого не дойдет.
– Конечно, нет, – отвечает бабушка Эдит. – У него слишком большой потенциал.
Я киваю. Это правда. Даже мне это уже слишком очевидно.
– Здесь мы не разыгрываем вежливости. По крайней мере, я – точно нет. Если прожить столько, сколько прожила я, и пройти через такое же дерьмо, как мне довелось, это дает право не быть приятной.
– Да, думаю, вы правы, – осторожно отвечаю я.
Ее взгляд проникает в меня насквозь – проницательный и тяжелый.
– Тогда, полагаю, ты уже знаешь, с чем приходится сталкиваться Габриэлю в этой семье.
– Вы имеете в виду двоюродного брата?
– Да, в том числе. И теперь его путь связан с твоим.
Во рту пересыхает.
– Да. Верно.
– Расскажи о себе, – приказывает она. – С самого начала.
На столе перед нами стоит стакан лимонада, холодного и до зябкости освежающего. Он принадлежит ей, но в этот момент я никогда еще не жаждала чего-либо сильнее.
– Хорошо. Я родилась в Нью-Йорке двадцать девять лет назад…
Она слушает, пока я рассказываю свою историю. Сухо, лаконично, лишь иногда останавливаясь на действительно важном. Только однажды она перебивает меня.
– Ты ведь ходила в школу с моим внуком, так?
Я киваю.
– Он был на два класса старше в «Сент-Реджисе». Студенты редко пересекались вне школьных коридоров. Как вы, наверное, знаете, после выпуска он два года работал, прежде чем поступить на юридический факультет. В итоге мы одновременно оказались в Гарвардской школе права.
Мы больше не одни на крыльце. В какой-то момент рассказа другие родственники начинают появляться, усаживаются чуть поодаль, кто-то приносит огромный поднос с арбузом. Все стараются казаться непринужденными, но я почти уверена – каждый подслушивает разговор с Эдит.
– Скажи, девочка, – произносит она. – Что ты видишь в нем сейчас такого, чего не видела тогда?
Ой.
Вот он – настоящий вопрос, спрятанный под поверхностью. Почему ты на самом деле вышла за него замуж? Ключ любой лжи – это зерно правды в ее центре.
Казалось, все затаили дыхание: другие тети и дяди Габриэля, двоюродные братья, свекровь, плюс-единицы.
– Его было невозможно не заметить, – говорю я. – Он всегда выделялся: хвастался перед друзьями во дворе, собирал награды за лакросс. Казалось, никогда не учился, никогда не готовился к контрольным, и все равно – каким-то чудом – неизменно оказывался на высоте. Это сводило с ума, – я встречаю взгляд бабушки Эдит. – Я из тех, кто начинает готовиться за несколько недель до экзамена. Месяцев, если позволяет время.
– Я хорошо знаю этот тип, – отзывается она.
В ее взгляде вспыхивает тот самый огонек, который заставляет заподозрить: она говорит не только о нем, но и о себе.
– На юридическом факультете он был точно таким же. Только там я уже могла наблюдать поближе. Габриэль умел очаровывать и преподавателей, и студентов, и даже когда всем, кто знал его чуть менее поверхностно, становилось очевидно, что в люди он не выбьется, но умудрялся вытащить нужные ответы, словно кролика из шляпы. Это раздражало невыносимо. И тогда его фамилия, принадлежность к семье Томпсонов казалась пустым звуком – я была Коннован, и только это имело значение.
– Но я уже тогда знала… что он мне нравится. Всегда знала, где находится в классе. Злило, когда он выводил меня из себя, но куда сильнее ненавидела, когда он меня попросту игнорировал.
Я делаю глубокий вдох. Пока что все, что я сказала, – правда. Я знала это. И это всегда было чертовски болезненно.
И до сих пор не уверена, что когда-нибудь прекращалось.
– Годы шли, но каждое новое столкновение с Габриэлем вызывало все те же старые эмоции. Только с каждым разом они ощущались иначе. То, чему я когда-то завидовала, со временем стало вызывать восхищение. Пожалуй, оно было там всегда, просто я не хотела себе в этом признаваться. Конечно, он красив, но к этому добавляется ум, талант, чувство юмора и амбиции. Он невероятный, – я смотрю на бабушку Эдит, и в уголках губ расползается кривая улыбка. – Даже когда невыносимо раздражает.
– О, мужчины часто так делают. Но самое странное в них то, что это никогда не мешает любить их.
Я думаю о своем отце, который стал почти синонимом слова «расстояние». О старшем брате, который всегда держал меня на почтительном отдалении. И о Габриэле, который, похоже, знает меня лучше, чем я сама себя знаю… включая то, на какие кнопки нужно нажимать.
– Наверное, именно за это мы их и любим, – говорю я. – Они никогда не облегчают задачу, а мы, кажется, любим сложности.
Ее глаза вспыхивают.
– Если мужчина не бросает тебе вызов, девочка, значит, это не твой человек.
С улицы доносится чей-то крик. По лужайке перед домом мелькают силуэты, вырисовываются линии. Я замечаю фигуру, очень похожую на Джейкоба – двоюродного брата Габриэля, в бейсболке и рубашке-поло.
– Игра начинается, – произносит бабушка Эдит.
Она выпрямляется на стуле, взгляд устремлен на перила крыльца, и в нем живет неподдельный интерес.
– Какая игра? – спрашиваю я.
Но отвечает не она.
– Турнир по соккеру, – говорит голос позади.
Я оборачиваюсь и вижу Габриэля, прислонившегося к одной из колонн крыльца. Уголки его губ изогнуты в той самой, едва заметной, но красноречивой улыбке, и я мгновенно понимаю: он слышал каждое слово.
– Ох, – только и выдыхаю я. – Ты играешь?
– Да.
Именно этим она и занималась, бабушка Эдит, когда водила пером по страницам блокнота. Перебирала команды.
Я перевожу взгляд на женщину рядом. Шаль, накинутая на плечи, мягкое, располагающее выражение лица – она вполне могла бы быть чьей-то доброй старенькой бабушкой. Но почему-то я не верю, что все так просто.
– Пожелай мне удачи, – говорит Габриэль.
Он делает шаг назад, спускаясь по ступеням на лужайку, а едва заметная улыбка превращается в открытую, широкую ухмылку. Действительно слышал.
– Удачи, – произношу я, а затем, чуть тише: – Будь осторожен.
Габриэль закатывает глаза, но жест скорее ласковый, чем насмешливый.
И снова я задаюсь вопросом: играем ли мы супружескую пару или все-таки ею являемся?
– Габриэль и его двоюродный брат в разных командах? – спрашиваю я у бабушки Эдит.
Она не отводит взгляда от собирающейся группы.
– Конечно.
Разумеется. Конечно.
Я беру стакан лимонада и устраиваюсь поудобнее, наблюдая за тем, как на лужайке разворачивается подготовка к, судя по всему, весьма серьезной игре. Белые линии выводят на траве аэрозольной краской. Я насчитала не меньше десяти человек в разной спортивной экипировке – все слоняются поблизости, готовые рвануть по свистку. Большинство – мужчины, но среди них мелькают и три-четыре женщины.
Габриэль стоит с группой двоюродных братьев, все примерно одного возраста, и оживленно с кем-то болтает.
Я наклоняюсь ближе к бабушке Эдит.
– Это происходит на каждой семейной встрече?
– О, да, – отвечает она с легкой усмешкой. – Вручаются даже медали.
Не могу понять, шутит она или нет.
Солнце ярко льет свет на обе команды, выстроившиеся по разные стороны свежеостриженной лужайки. В просветах между деревьями все так же сверкает озеро – немой свидетель семейной игры Томпсонов.
Габриэль в футболке и шортах, расслабленный, но сосредоточенный. Он переговаривается с кем-то слева, время от времени ухмыляясь.
И внезапно кажется, будто я снова в подготовительной школе.
Свисток. Игра начинается.
Я никогда не была спортивным человеком. Даже когда пыталась ею быть. Даже когда еще боролась со своим телом, не зная, как принять его. Командные игры, особенно с мячом, были для меня чем-то чужим. Велоспорт, йога, пилатес – вот максимум.
Может быть, в настольный теннис я когда-нибудь рискнула бы сыграть.
Но это? Это выглядит брутально.
На лужайке разворачивается бурная схватка. Я наблюдаю, как Джейкоб ловко уходит от защитников, обводит одного за другим и делает точный тачдаун. Лицо искажено сосредоточенностью и злой решимостью.
Со всех сторон раздаются аплодисменты и крики поддержки, с крыльца кто-то выкрикивает: «Вперед!»
И уютный уголок загородного дома внезапно превращается в спортивную арену.
Габриэль ловит мяч. Движения быстрые, уверенные. Он уклоняется, мчится по полю.
И тут навстречу ему – Джейкоб.
Грязь, толчки, натянутое до предела напряжение. Джейкоб ловко подрезает его, и Габриэль падает, перекатываясь по траве. Вокруг звучат возгласы – кто-то аплодирует, кто-то негодует.
– Так нельзя! – вырывается у меня.
Я чувствую, как внутри вспыхивает злость. Это не просто игра. Это… личное.
Но бабушка Эдит лишь усмехается.
– Не переживай, девочка. Твой муж отдаст ровно столько, сколько получит.
И она оказывается права.
Спустя несколько минут Габриэль отвечает тем же: валит Джейкоба на землю, мгновенно вскакивает и снова рвется вперед, словно это ничего не значащий эпизод.
И все же ясно: сейчас на поле разыгрываются не просто очки. Разыгрываются годы сдержанной агрессии.
Их лица – раскрасневшиеся, взмокшие – отражают одну эмоцию: желание победить.
Я только наблюдаю, но адреналин в жилах пульсирует, как будто сама участвую в игре.
– Как думаете, Шэрон и Ричард сделали ставки? – спрашиваю я Эдит.
Она смеется дольше, чем раньше, словно этот вопрос действительно пришелся ей по душе.
– Следовало бы, – отвечает она, вытирая уголок глаза.
Команды подобраны идеально. Я почти уверена, что это заранее спланированная комбинация, выверенная женщиной, сидящей рядом, чтобы довести напряжение до предела.
Глаза прикованы к полю. Игра затягивает полностью, рев толпы вокруг достигает апогея. С каждым рывком команды Габриэля во мне вспыхивает новый прилив адреналина.
– Давай, у тебя получится! – выкрикиваю я, когда мяч оказывается у него в руках.
От Габриэля невозможно оторвать взгляд. Высокое, сильное телосложение всегда пряталось за строгими костюмами, но сейчас – на поле, в движении – проявляется во всей красе.
Команда Габриэля ведет в счете, остаются считанные минуты до конца матча, когда Джейкоб врезается в него сзади. Мяч уже улетел к другому игроку, пас был отдан, но столкновение все равно происходит.
Я замираю, когда Габриэль с глухим стуком падает на землю – сначала головой, затем локтями. Даже с крыльца я слышу этот звук.
– Что за черт? – вырывается у меня.
И не у одной меня. Хотя, к огромному удивлению и, честно говоря, ужасу, часть зрителей аплодирует.
Джейкоб отталкивает его и, не спеша, протягивает руку, чтобы помочь подняться. На лице появляется ухмылка, от которой сжимаются кулаки.
Габриэль поднимается сам. Улыбается, но в этой улыбке больше ярости, чем радости.
Это не просто игра. И никогда ею не было.
Джейкоб пятится к команде, прикидываясь невинным. Выражение его лица «упс» выглядит фальшиво.
На предплечье Габриэля я замечаю длинную, свежую ссадину. Даже с этого расстояния видно, насколько она глубокая.
Но все это оказывается напрасным: через несколько секунд раздается финальный свисток – игра окончена, и команда Габриэля побеждает.
Вокруг раздаются приветствия, радостные выкрики, звучат похлопывания по спине, кто-то обменивается пятюнями, кто-то обливает себя и других водой из бутылок.
Я облокачиваюсь на перила и смотрю на лужайку, полную улыбающихся лиц. Даже проигравшие выглядят так, будто только что получили долю удовольствия.
Взгляд снова останавливается на Габриэле. Теперь, когда игра окончена и он стоит неподвижно, ссадина выглядит еще более болезненной. Ее определенно нужно обработать.
Он поднимает голову, и наши взгляды встречаются. Будто почувствовал, что я смотрю. Улыбка становится шире, белоснежная полоса отчетливо выделяется на загорелом лице.
Темные волосы прилипли к вискам от пота. И он идет ко мне, по лужайке, медленно и уверенно, как победитель, возвращающийся с поля боя.
– Ну что скажешь, принцесса? – спрашивает он, остановившись прямо подо мной.
Улыбка искренняя, с легкой, милой долей самодовольства, от которой сердце замирает.
Он красивый. Всегда таким был. Но сейчас – потный, с разгоряченным лицом и ярким светом солнца в глазах – кажется невыносимо настоящим и притягательным.
Я наклоняюсь к нему, призывая подойти ближе. Габриэль подходит вплотную к перилам, и я беру его лицо в ладони, целуя, не обращая внимания на пот, на запах свежескошенной травы, на десятки любопытных взглядов, впившихся в нас.
Может быть, это для них. А может – для себя.
Он отвечает на поцелуй – тепло и крепко. Я чувствую, как запах травы тянется от футболки и кожи.
Где-то сбоку раздается свист.
Когда отрываюсь от его губ, не тороплюсь отступить. Я лишь наклоняюсь ближе, к уху.
– Хотелось бы, чтобы ты расправился с двоюродным братом еще жестче, – шепчу я.
Габриэль усмехается, и смех приятно отдается на щеке вибрацией.
– Это моя девочка, – говорит он.
