Текст книги "Япония по контракту"

Автор книги: Ольга Круглова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 41 страниц)

Глава ХIV. Разлуки миг наступил

Уходит земля из-под ног.

За лёгкий колос хватаюсь…

Разлуки миг наступил.

Басё

Сайонара-сэйл

Обметают копоть.

Для себя на этот раз

Плотник полку ладит.

Басё

– Вы должны сдать квартиру такой же, какой получили её, то есть пустой, – говорили дамы из Шимин-центра. – Таков наш обычай. Если Вы оставите мебель, хозяин потребует деньги за вывоз. Потому что меблированные квартиры у нас не сдают.

В других странах за оставленную мебель жильцу платил хозяин. Но в Японии всё наоборот. Японки советовали ей отвезти вещи на мусоросжигательный завод, заплатив за машину.

– Зачем платить, если можно получить деньги! – возмутилась Вероника. – Продайте мебель, объявите сайонара-сэйл! Так делают многие иностранцы.

Объявление про сайонара-сэйл, то есть распродажу по случаю отъезда, следовало повесить в Кокусаи-центре. Вероника уже сделала так. Ведь они тоже уезжали.

– Вы решили продать мебель? – всполошился Хидэо. – Ну, что Вы сможете получить за это старьё? Ничтожную сумму!

Конечно, цены сайонара-сэйла были бросовые – за всё её добро удалось бы выручить долларов пятьсот. По-японски, конечно, гроши, а по-русски – немалые деньги. Заметная прибавка к её сбережениям, совсем небольшим – японская дороговизна съедала даже её немалую зарплату: ман в месяц на автобус, ман – свет, газ, керосин, вода, полтора мана – телефон, ещё столько же – столовские обеды… А ман – сто долларов. Так было весной. Летом йена поднялась до восьмидесяти за доллар, но к концу осени, когда у неё только-только стали скапливаться первые сбережения, упала – за доллар приходилось платить сто двадцать йен.

Японцы на пятидесятипроцентное падение национальной валюты внимания не обратили – цены в стране не шелохнулись – недаром их печатали на упаковке в типографии. Но для неё падение йены означало сокращение сбережений в полтора раза! Ведь везти в Москву предстояло доллары.

– Йена упала? – Хидэо удивился – он услыхал об этом впервые. И равнодушно пожал плечами. – Ну и что? Кстати, после Вас в Вашей квартире будет жить американский профессор Кларк!

Спина Хидэо согнулась в почтительном поклоне, словно американский профессор уже стоял перед ним, и в голосе зазвучало благоговение. Но заплатить за это благоговение предстояло ей.

– Мебель не продавайте! – приказал Хидэо – И телефон оставьте. Оставьте всё, как есть! – Хидэо не хотел заставлять американца тратиться. – Как много мебели Вы купили! Как хорошо устроили всё! – радовался Хидэо, обходя квартиру.

Её научным результатам он никогда не радовался так. Да ведь они почти не влияли на репутацию сэнсэя, эти научные результаты. А визиты иностранцев выгодно представляли его перед начальством, укрепляли его авторитет в мировом научном сообществе. И создавали задел на будущее – по законам этого сообщества гость в ответ должен был пригласить хозяина к себе. Учёные всего мира, как японцы, чтили долг благодарности.

– После американца меня посетит профессор из Германии. Вы видели его в Фукуоке, он очень стар. Ему неудобно будет спать на татами. Жаль, что Вы не купили кровать. Я хочу сохранить эту квартиру надолго для своих иностранных гостей…

Хидэо обходил квартиру так, словно принимал хозяйство. А она брела за ним, печально думая – может, в этом и была её главная роль – обустроить гостевую квартирку? И потому Хидэо первой пригласил её, женщину, чтобы купить мебель, навести уют… И уплатить положенный при въезде взнос, совсем немалый.

Жилец, снимающий в Японии частную квартиру, должен сделать подарок хозяину – внести лишнюю месячную плату. Столько же полагалось за работу агенту по найму – в законопослушной стране дикой аренды жилья без контрактов не существовало. Кроме того, трёхмесячную сумму хозяин брал в залог. Итого, плату за пять месяцев – три тысячи долларов – пришлось отдать просто так.

– Такова наша традиция, – пожимал плечами Хидэо.

Ей традиция не понравилась. Но заплатить пришлось, утешаясь тем, что к ней вернётся хотя бы залог, страховочные деньги, которые платят на случай, если жилец что-нибудь сломает, разобьёт… Но она ничего не била, не ломала…

– В Японии залог не возвращается, – разрушил её надежды Хидэо. – Залог уходит на смену татами, на переклейку свежей бумагой раздвижных дверей, шкафов… Татами меняют после каждого жильца.

Она готова была поверить, потому что татами – вроде постели, на них спят, по ним ходят босиком, их невозможно чисто вымыть…

– Ещё триста долларов из залога уйдёт на профессиональное мытьё после Вашего отъезда, – объяснял Хидэо.

При её въезде квартира не блистала чистотой. Может, это и называлось "профессиональное мытьё"?

– Мы, японцы, любим чистоту, – Хидэо говорил заинтересованно, горячо. Он был на стороне квартирного хозяина, не желавшего вернуть ей залог.

– Хозяин тут вовсе не при чём, – ворчал Никола, – просто залог возвращается, когда освобождают квартиру. А твоё жильё остаётся ждать американца.

– И нет такого правила – менять татами после каждого жильца! – негодовала Вероника, – Мы на старые татами въехали, да и ты тоже. Наш квартирный хозяин полностью вернул нам залог! Но, может, он такой добрый потому, что я бесплатно учила английскому его сына? Их, японцев, не поймёшь!

– Залог за телефонный аппарат ты тоже потеряешь, – уныло произнёс Никола, – ведь твой сэнсэй приказал не расторгать договор с телефонной компанией.

– Подумаешь, залог за телефон! Это же мелочи! Какие-то сорок долларов! – досадливо отмахнулся Хидэо. – Есть ещё одна деталь – Ваш контракт заканчивается на месяц раньше, чем договор об аренде квартиры, Вам надлежит заплатить за этот месяц тоже.

С неё хотели получить ещё шестьсот долларов сверх уже потерянных трёх тысяч! Она обиделась. Хидэо рассердился:

– Вы не понимаете, как Вам повезло! Жильё в Японии так дорого, а Вам оно досталось даром!

Это словечко "даром" было сильным преувеличением. Да, по условиям контракта её жильё оплачивал Токийский научный фонд. Но не полностью. Один ман из суммы аренды стипендиат должен был почему-то покрывать за свой счёт. За год из этих манов сложилась тысяча двести долларов – стоимость двухмесячной аренды. Если прибавить сюда три тысячи при въезде и ещё шестьсот за месяц, который она не будет тут жить, то получалось, что квартира оплачивалась почти дважды: за год фондом и за восемь месяцев – из её кармана. Квартира превращалась в мощный отсос, опущенный одним концом в её тощий кошелёк, облегчённый почти на пять тысяч долларов! А ведь она говорила Хидэо, что такая большая квартира ей не нужна. А он смеялся:

– Да что Вы беспокоитесь, квартиру оплачивает фонд!

Зная заранее про все эти японские штучки, он мог бы снять квартиру подешевле! Хидэо слушал её, всё больше раздражаясь. Потом вскочил, принялся торопливо писать на доске столбики цифр. Его суммы с её расчётами не сходились.

– Этот дополнительный месяц я оплачу из своих денег! Своих! – воскликнул он, доставая из стола пакетик.

Этот пакетик явился на свет после её поездки на Кюсю.

– Я обещал компенсировать Ваши расходы на конференцию. Вот деньги! – сказал Хидэо после её возвращения и протянул запечатанный пакетик. Написанная на нём сумма была гораздо меньше той, которую она ожидала.

– Здесь только стоимость авиабилета, – пояснил Хидэо. – Ведь Ваш отель был оплачен спонсорами, а организационный взнос Вы в состоянии покрыть и сами. Да, это дорого, шестьсот долларов, но сверх зарплаты научный фонд дал Вам деньги на поездки по Японии – тысячу долларов.

Она имела право использовать эти дополнительные средства по своему усмотрению, так было написано в контракте. Но Хидэо вынудил её потратить их на никчёмную конференцию, не предупредив заранее.

– Деньги, которые Вам платит фонд, предназначены только для Вашей работы в Японии, а не для накопления! – строго выговаривал ей Хидэо, не скрывая – он старается, чтобы накоплений у неё не возникало.

Сам сэнсэй ездил в научные командировки исключительно за казённый счёт и немало возмутился бы, предложи ему кто-нибудь расплачиваться из своего кармана. Но он – другое дело. Тогда она расстроилась, но спорить с Хидэо из-за денег посчитала неприличным. И, проглотив обиду, молча протянула руку, чтобы забрать хотя бы плату за билет. Но пакетик качнулся перед её носом и отодвинулся, как кошелёк на верёвочке, который шутник отдёргивает, когда нагибаешься за ним. С ней играли в скверную игру.

– Я не отдам Вам эти деньги! – радостно сообщил Хидэо, пряча пакет в стол. – Буду хранить у себя. Вдруг у Вас появятся дополнительные расходы… – Теперь сэнсэй вновь достал пакетик. – Видите, как хорошо я придумал! Вам не придётся платить за этот лишний месяц из своего кармана!

Хидэо широко улыбался, радуясь собственной мудрости. И приглашал её порадоваться вместе. Но она рассердилась:

– Эти деньги – мои, хотя они и хранились в Вашем столе!

– Нет, мои, мои! – разволновался Хидэо. – Я взял их из моего лабораторного фонда!

– Но в таком случае Вы нарушили своё обещание, не заплатили за мою поездку на Кюсю!

– Заплатил! Заплатил! Вот эта плата! – Хидэо болтал в воздухе пакетиком, едва не задевая её лицо. – А теперь я использую их, чтобы заплатить за этот лишний месяц! Если Вы не доверяете мне, я могу написать расписку! Хидэо с оскорблённым видом принялся писать расписку. – Я не думал, что между нами возникнут финансовые проблемы!

– Вообще-то, Хидэо, финансовые проблемы возникли между мною и квартирным хозяином, который дерёт с меня три шкуры! А Вы тут вовсе не при чём, – осторожно начала она. – Я никогда не видела этого хозяина, но теперь, может быть, мне стоит с ним познакомиться? И убедить его, что платить за квартиру после отъезда – это слишком даже для японских традиций!

– Вы хотите поговорить с ним сами? – Хидэо побледнел. – Так Вы мне действительно не доверяете? Вы подозреваете, что я обманываю Вас! О, Вы ужасно подозрительны! Вот, посмотрите! Я регулярно перевожу Ваши взносы в банк!

Хидэо бросился к шкафу, выхватил с полки папку с аккуратно подклеенными квитанциями. Техника была такова: научный фонд, поставленный в известность о размере квартплаты, перечислял деньги на её банковский счёт, она забирала их оттуда и отдавала Хидэо, который пересылал положенную сумму квартирному хозяину. Она не сомневалась, что там всё было в порядке. Да она и не говорила об этих взносах вовсе! Почему Хидэо понял её так? И почему разволновался так из-за возможности её встречи с квартирным хозяином?

– Я не придумал этот месяц! – кричал Хидэо. – Меньше, чем на год, квартиру в Японии не сдают! Таковы наши традиции!

– Да нет никакой такой японской традиции драть с человека плату за то время, которое он в квартире не живёт! Надо просто за месяц предупредить, что съезжаешь. И нет традиции сдавать квартиру на год! – сердился Никола, наливая ей сливовую настойку.

Ужинать в одиночестве после такого бурного дня она не смогла, пришла спасаться к Николе. А поздно вечером позвонила Анна, посочувствовала.

– Очень невыгодно снимать частную квартиру на такой короткий срок. Зря ты согласилась!

Да разве её спрашивали? Сама Анна, как большинство иностранцев, жила в университетском доме. Квартплата там была смешная: семь тысяч йен в месяц. И никаких подарков и залогов. Но когда она приехала, Хидэо сказал, что в служебных домах мест нет. Может, так оно и было. А может, Хидэо воплощал в жизнь свою мечту о гостевой квартирке? Только очень преуспевающая лаборатория могла себе позволить роскошь привезти американского профессора прямо с вокзала в уютное гнёздышко…

Утром в коридоре университета Хидэо мрачно бросил ей:

– Зайдите в кабинет! – он не поздоровался, не предложил сесть. – Вам повезло. На Вашу квартиру нашёлся новый съёмщик и хозяин не будет требовать с Вас платы за лишний месяц! – Хидэо говорил, глядя в сторону.

Был понедельник, а неприятный разговор о лишнем месяце случился в пятницу вечером. Когда успел Хидэо позвонить хозяину? Когда тот успел связаться с квартирным бюро, которое в выходные не работает? И как смогли они за одно утро найти нового съёмщика? И куда же собирался поселить теперь сэнсэй американца? Ведь продавать мебель и телефон Хидэо ей по-прежнему не велел. Ей стало неловко за Хидэо. А он достал пакетик с деньгами, почти бросил на стол.

– Возьмите!

А ведь Хидэо полагалось радоваться, что его иностранная гостья избежит лишних трат ввиду столь чудесного возникновения нового жильца. Но Хидэо был зол. Не потому ли, что деньги вместо того, чтобы перекочевать в карман японского квартирного хозяина, теперь уедут из Японии? А за тот месяц, что квартира будет ждать американца, придётся заплатить сэнсэю? Не из своей зарплаты, конечно, из лабораторного фонда. Но его можно потратить иначе, например, купить новый компьютер для студентов…

– Теперь я вижу, что деньги интересуют Вас слишком сильно! – брезгливо поморщился Хидэо.

Те, кто знали её, рассмеялись бы. Но она обиделась.

– Люди, пристрастные к деньгам, не работают в науке.

Тезис провалился в пустоту. Сэнсэй её не слушал. Он был слишком поглощён борьбой за каждую йену, которую он хотел сохранить для Японии. Любой ценой. Даже если эта цена была – их дружба. Он без колебаний соглашался эту цену платить.

– О, Вы – человек совсем другого сорта! Не то, что я и моя жена! Мы преданы науке! Нас не волнуют финансовые проблемы!

Он говорил ещё что-то несправедливое, обидное. И с каждым словом терял её, терял. И не останавливала его японская практичность: ведь это нерасчётливо – потратить столько сил, чтобы получить для неё контракт, устроить, приспособить к совместной работе и в самом конце этой работы потерять. Потерять выгодного партнёра: в пачке работ, сделанных ею с Хидэо, было больше ста страниц. Но профессору словно наплевать было на все эти научные работы…

– Большинство людей, что встречались мне, оставались моими друзьями на всю жизнь, – скорбно выговаривал Хидэо.

Её он к таковым явно не причислял.

Я друга теряю…

В небе такая луна,

Словно дерево спилено под корень.

Белеет свежий срез.

Басё

– Уезжаем! Скоро уезжаем! – радостно грохотал Никола. – А как тут жить? Какие тут женщины? Одни плоскости! А я изгибы люблю! Потому мы в Мексику и уезжаем! Там у женщин с изгибами всё в порядке!

Вероника, смеясь, хлопала мужа ладошкой по плечу:

– Болтунишка!

– В Мексике нам будет хорошо! У Вероники там родители, у меня работа, постоянное место, не то, что тут – временный контракт. А общий язык с ними я найду! Я и с японцами ладил. – Никола улыбался. – Они меня так хорошо провожали! Вечеринку устроили, куклу подарили деревянную – кокеши. Благодарили, даже качали! – Он гордо выпятил грудь. – Мы с тобой тут хорошо жили! А уедем – будем выживать в другой стране. Мы с тобой нигде не пропадём! – Никола вдруг погрустнел. – Кончается моё процветание! Так хорошо, как здесь, мне вряд ли где-нибудь будут платить. Зато в Мексике даже на меньшие деньги мы сможем купить большой дом, нанять служанку, там это дёшево! Эй, Вероника! Ты, может, последние дни сама посуду моешь! – И Никола засмеялся, откупоривая свою любимую сливовую настойку.

В квартире было пусто. Телевизор, холодильник, стиральную машину отправили в Мексику.

– В Японии самая лучшая техника, – солидно объяснял Никола. – Вот мы и решили увезти всё с собой. Тем более, что за контейнер по условиям контракта платят японцы.

Мебель Вероника продала – устроила сайонара-сэйл. Спать теперь им приходилось прямо на татами. Только для девочек устроили постель из одеяла русской сеньоры. На уцелевшем пока столе накрыли прощальный ужин. Вероника уселась на коленях у мужа – в доме оставались две последние табуретки, такие знакомые. Она иногда брала их у Николы, когда ждала гостей. Конечно, проще было бы, как в России, попросить стулья у соседей. Но она не знала, удобно ли здесь одалживать стулья? Да и есть ли они у соседей? А Никола без лишних слов грузил табуретки в багажник машины и привозил.

– Выпьем за новые страны! – гаркнул Никола. И вдруг сказал неожиданно тихо: – Больше всего я был счастлив в своей Югославии, в родном Загребе. И в Белграде. Я учился там в аспирантуре у профессора, очень сильного в нашей области. Он был серб. Тогда никто не разбирался – кто серб, кто хорват… Это позже началось. Директор моего института в Загребе стал ворчать, что я для своей аспирантуры серба нашёл. – Никола замолчал, улыбаясь. Наверное, вспоминал, как счастлив был в Белграде. – Только денег там платили совсем мало. Мне отец помогал, иначе я бы не выжил. – Никола тряхнул головой, отгоняя воспоминания. – Выпьем за то, чтобы мы жили всё лучше и лучше!

– И за то, чтобы у вас, учёных, была работа! – вставила Вероника.

– Да, с работой становится всё хуже, – затосковал Никола.

– Плохая ваша наука, – сказала Bероника. – Пока шла вверх война и все вооружались, шла вверх и ваша физика. – Вероника показала правой рукой войну, а левой физику. Руки двигались в одном направлении.

– Это правда, спрос на науку падает, – вздохнул Никола. – Мы стали не нужны. Мой здешний друг, серб, остался без места. Японцы отказались продлить его контракт, а в других странах он места не нашёл – ни в Австралии, ни в Америке. Рынок труда в американской науке расстроен. Да ещё из Китая прёт поток дешёвой рабочей силы, готовой работать за что угодно, за чашку риса. Конечно, университеты нанимают их – на дорогих сотрудников денег не хватает – бюджет сокращается каждый год. Нам надо искать ещё неосвоенные учёными места, такие, как Мексика. Или консервативные, как Япония. Завтра сюда из Америки поедут подзаработать – здесь платят больше. Но поедут только старые профессора. Головастые мальчики и девочки в физику больше не идут. Они компьютеры предпочитают, банки… – Никола грустно улыбнулся. – Ну что же, если не прокормлюсь наукой, пойду картинами торговать. Я уже пробовал подрабатывать этим в Загребе, когда в институте стали совсем мало платить. Или открою агентство по найму прислуги. В Мексике у всех прислуга. Найти её – проблема, через знакомых ищут. А я поставлю это дело на научную основу. Буду девушек сам учить. Как ты думаешь, Вероника, справлюсь? – Никола рассмеялся. Но глаза у него были печальные.

В дверь позвонили. Подружка Вероники из католической церкви, перуанка, и её японский муж приехали забрать купленную ими мебель – стол и последние две табуретки.

– В Японии полно перуанок, – шепнул ей на ухо Никола. – В Перу работает много молодых японцев, у них там президент свой, японский – Фудзимори.

Перуанка отдала Николе тощенькую пачку йен.

– Я – коммерсант! – хвастался Никола. – Так выгодно всё продал!

Хвастать не стоило – цены сайонара-сэйла были скромные. Но для Николы это было как игра – купить, продать… Он сунул деньги в карман, не считая. И сдачу в магазине не пересчитывал никогда, презирал это занятие. А мелочь отдавал дочке – в коробке из-под печенья скопилось монеток на добрую сотню долларов.

– Пусть ребёнок играет! – отмахивался Никола. – А уедем, хозяину оставим…

Сливовую настойку допивали стоя.

– Без стола обойдёмся, – не унывал Никола. – А вот как без телевизора жить? Целых два дня! Я его с утра включаю по дороге в ванную.

– Он вообще всё, что есть в квартире, постоянно включает! – с улыбкой жаловалась Вероника. – Я устаю за ним свет гасить! Совсем не умеет экономить! Ох уж это социалистическое воспитание!

– Мне что, в темноте жить? – возмутился Никола. – А от японской скаредности меня тошнит.

Она предложила друзьям свой телевизор, тот, что с тротуара.

– Завтра заберу! – пообещал Никола.

Но назавтра не пришёл. А позвонить ему было нельзя: телефонная линия продана, телефон отключён. Пришлось зайти.

– Телевизор мы купили, – встретил её Никола, – на распродаже, очень дёшево. Он маленький, мы его с собой в самолёт возьмём в сумочке. – Сумочку тоже пришлось купить. – Зато параболическую антенну с собой не повезём, – радостно сообщил Никола, – не годится она для Мексики. Я её своему сэнсэю в подарок оставлю.

В прихожей Вероника сунула ей в руки два огромных пакета:

– Много всякой еды осталось, не рассчитала… – И улыбнулась смущённо. – Мы с Николой всё покупаем! Удержаться не можем…

В день отъезда друзей она зашла к ним. Скудный свет зимнего утра освещал квартиру. Вероника и Никола, уже одетые в дорогу, ходили в белых носках, похожих на перчатки, где каждый палец отделён. Кажется, такие делали только в Японии.

– Это хорошо для влажного климата, грибком не заболеешь и в дорогу удобно, – пошевелил пальцами Никола.

Шумный Никола сегодня был грустен. Бледная Элизабет ничего не ела.

– И спала она плохо, – волновалась мать, – переживала, все ли игрушки взяли с собой.

Завтракали всухомятку – посуда была упакована. Она сбегала домой, сварила для девочки кашу, принесла, закутав в полотенце, покормила с ложки.

– И как мы всё это увезём? – ужасалась Вероника, бросая тоскливые взгляды на гору чемоданов и сумок.

– Поэтому я вам подарки принесла маленькие… – она протянула Николе запонки с уральскими самоцветами, надела на палец Вероники кольцо ростовской эмали, застегнула на шее Элизабет янтарные бусы.

– Мы тебе тоже маленькое приготовили, – Никола достал из кармана пиджака коробочку. На бархате поблёскивала подвеска – оправленная в золото жемчужина. – Будет тебе память о Японии, – необычно тихо сказал Никола. – И о нас… – Он отвернулся к окну, вытер ладонью глаза. – Я теперь друга теряю…

В прихожей она обняла Николу, поцеловала Веронику и малышку Изабеллу. Элизабет не повисла, как обычно, у неё на шее, а стала струночкой, сказала серьёзно по-испански:

– Я всегда буду хранить Вас в своём сердце, сеньора.

– Нет, нет, я не учила её! Это она сама! – улыбнулась Вероника. И погладила дочку по голове. – Она же мексиканочка! У нас в Мексике все так говорят.

На следующее утро небо заморосило чем-то серым. По дороге к автобусной остановке она прошла мимо дома, где жили друзья. За окнами пустой квартиры было темно. Возле забора, на площадке для мусора валялась большая сумка, полная бутылок с широкими горлышками. В таких продавали любимый Николин напиток – настойку из горьких японских слив.

Яблоки из Аомори

Облака вишнёвых цветов!

Звон колокольный доплыл…

Из Уэно или Асакуса?

Басё

В Леночкином календаре со скворцом она отметила дату своего отъезда. Красным отметила, как праздник, и стала вычёркивать крестиками прожитые дни. Во многих странах скучала она по дому, но чтобы так, до крестиков… Будни, занятые работой, проходили легко. Но выходные… В холодном, выцветшем зимнем городе они зияли пустотой. Слоняться без дела по Ичибанчо не хотелось – подарки давно были куплены, места в чемоданах не оставалось. Она поехала в Ринодзи. Клочья скудного снега лежали на берегах прудика с притихшими золотыми карпами, на каменных фонарях. Места, казавшиеся прежде такими милыми, теперь мучили воспоминаниями, тоской. Она отправилась на горячие источники, выбрав самый экзотический – вырытый прямо на полянке бассейн. Мужчины и женщины выходили из раздевалки, закутавшись в простыни, и, поёживаясь от холода, босиком трусили по каменной тропинке, проложенной среди заснеженной травы к общей ванне. Отогреваясь в горячей воде, она с опаской поглядывала на порошащее снегом хмурое небо и вспоминала яркий осенний день, который они с мужем так славно провели в обществе Сэя и Сёко.

За неделю до её отъезда студенты устроили поездку в горы. Специально для неё, на прощание. Покататься на горных лыжах здешним людям было нетрудно: оборудованные трассы располагались недалеко от города, в соседней префектуре Ямагата, всего в часе езды, а горные лыжи давали напрокат в университетском спортклубе, так ей сказали русские. Японцы об этом не знали – у каждого из них было своё снаряжение. Она попросила Митико заказать ей такси, чтобы привезти из спортклуба лыжи. Но Митико возмутилась:

– Зачем Вам тратить деньги? Попросите Адачи, ему очень повезло, что он работает с Вами! То, что он сделал, вполне может стать дипломной работой.

Да, со временем как-то так устроилось, что умница Адачи стал работать с ней, хотя формально его руководителем считался доктор Чен. И сложная схема передачи её указаний студенту через шефа сама собой упростилась – они работали теперь напрямую: она говорила, Адачи делал. А доктор Чен тихо сидел в сторонке. Сэнсэй не возражал – так получалось быстрее. Всё устроилось. Япония привыкла к ней, она – к Японии…

– Я не знаю, где спортклуб, – смутился Адачи. Пришлось показывать ему дорогу. – Лыжи дают бесплатно? – удивился он. – Выходит, зря я их купил.

Немолодая тихая женщина, не спросив у неё никаких бумаг, просто записала в книгу фамилию и факультет, заставила расписаться и выдала дорогие лыжи и модные ботинки, правда, из мужского отделения склада – женские размеры оказались ей малы. Лыжами, взятыми на тротуаре ещё весной, она пренебрегла. Не могла же она явиться перед студентами в снаряжении прошлого сезона!

В субботу утром четыре машины отбыли от подъезда факультета на запад, вглубь острова, в горы. Она ехала в машине Шимады. Хидэо с ними не было, он кататься не умел.

– А Вы где научились? – с интересом спросил он и, покачивая головой, недоверчиво выслушал её рассказ о ежегодных поездках на Кавказ, завершив беседу сообщением, что у него, японского профессора, ни времени, ни денег на такие развлечения миллионеров нет.

Но у подчинённых сэнсэя и время, и деньги, кажется, были. Студенты катались так, слово на склонах родились, Шимада и техник Ямазаки не отставали – все они часто бывали тут. Скоростной подъёмник был по карману и студенту, и доценту, и технику, хотя один подъём на небольшую горку стоил шестьсот йен, абонемент на день – четыре тысячи. Народ катался аккуратно, серьёзно, без лихости. Наездов можно было не опасаться. Новичков инструктора вели осторожно, перестраховываясь многократно. Учеников было много: группа ребят лет десяти в одинаковых костюмах, группа парней постарше, группа немолодых дам… И у всех через плечо – ленты с цепочками иероглифов – названия спортшкол.

Склоны были вычищены по-японски тщательно – до льда, до земли – снега небогато в здешних местах. А вот трасс было много.

– Народу приезжает немало. По воскресеньям приходится стоять по полчаса, – опытная Митико каталась здесь со своим другом каждую неделю.

Теперь девушка, явно томясь низкой скоростью, неизменно следовала за ней.

– Не беспокойся, я умею кататься, – обиделась она.

Но Митико своих настойчивых забот не оставила.

– Сэнсэй Кобаяси велел мне присмотреть за Вами, чтобы ничего не случилось, и Вы смогли бы спокойно уехать.

Обедать отправились в большую столовую. У входа Митико смешала лыжины – одну свою, одну её. Воткнула новые пары в скобы стойки поодаль одну от другой. И подмигнула:

– Так не стащат!

Вместе с заморским видом спорта в Японию пришла и иностранная манера воровать.

Китаец Чен неумело пристегнул крепления – на лыжах он стоял впервые в жизни. Соотечественники снабдили его приличным костюмом, а лыжи он вместе с Шимадой взял напрокат на горе – они не знали о существовании бесплатного университетского спортклуба. Чен не хотел отставать от коллектива. Он поднялся вместе со всеми наверх, оттолкнулся и тут же упал. Но, едва встав на ноги, вновь принялся карабкаться, падая, раздирая в кровь о ледяную корку лицо и руки. Выслушав её советы и соболезнования, он ответил холодно:

– Я наслаждаюсь катанием!

Заразившись примером Чена, она стойко прокаталась вместе со студентами до вечера. А дома без сил упала в свой футонг.

И в воскресенье не смогла подняться, провалялась до обеда. Толькопод вечер выбралась в город. В последний раз. Она шла по торговому центру, по знакомым галереям. Теперь они уже не слепили, как раньше. Сплошное сияние распалось на кусочки: вот Мицукоши, где так любила назначать свиданья Леночка, вот знакомый вдоль и поперёк, как дом родной, Дайе… Она шла по торговому центру как хозяйка. С её зарплатой – хотя ей платили втрое меньше, чем японскому профессору, – ей было по карману всё. Даже автомобиль. И она не покупала его просто потому, что он был ей не нужен.

Под стеклянными сводами пахло яблоками. Этот запах поселился тут осенью, когда фруктами торговали прямо из ящиков, на улице, отдавая дёшево – по двести и даже по сто йен за килограмм. Яблоки привозили в город из окрестностей Аомори. Там, на севере Хонсю, в почти русском климате хорошо росли яблоки – красные, сочные, очень вкусные – сладкие с кислинкой. Плоды были крупные и ровные, как пластмассовые, что заставляло заподозрить участие химии в их жизни. Но натуральных яблочек с изъянами, с червячком тут не водилось. А перед Рождеством стали продавать и вовсе чудесные большие и дорогие яблоки-подарки. На их красных боках красовались жёлто-зелёные картинки: Санта Клаус, рождественские колокола… Чтобы такие картинки получить, на созревающий плод наклеивали кусок прозрачной плёнки с чёрным рисунком – под ним яблоко не краснело. Иногда их так и продавали с плёнкой, чтобы покупатель, отклеив узор рисованный, мог любоваться узором живым. Теперь, когда новогодние праздники остались позади, залежавшиеся плоды с картинками, уценив, продавали по всей Ичибанчо.

Возле чайной лавки под вечер обычно усаживалась гадалка… Она и теперь была здесь – маленькая, пухлая старушка деловито разложила столик, укутала ноги в ватное одеяло, зажгла японский фонарик и замерла, пожевывая губами. Она всё время что-то жевала. И от этого её мягкое, как у ватной куклы, личико, обтянутое свежей кожей, забавно шевелилось, и крошки сыпались на стёганое зимнее кимоно. Две юные девушки, немного поколебавшись, присели на приготовленные для клиентов стулья, глядя зачарованно на шевелящиеся в старческих руках стеклянные шарики, на кости, постукивающие в большой деревянной чашке, которую встряхивала гадалка…

Около рыбного магазинчика зимой продавали печёные каштаны. Круглая печь шумела, выбрасывая сквозь решётку языки синеватого газового пламени. На печи уютно булькая чайник, тихо урчала машина, перемешивая каштаны в раскалённом песке. Из узкого проулка-тупичка истекал запах рыбы и горячего соевого соуса – на железных прутьях жаровни шкворчали ракушки, разбрызгивая пахучий сок. Она протиснулась в проулок бочком, чтобы не сжечь брюки, и задела локтем прилавок какой-то лавчонки. Подхватив падающую чашку, рукодельную, грубую, она заметила, как заулыбалась, закивала торговка, и поскорее поставила чашку на место, чтобы не обнадёживать зря заждавшуюся покупателей женщину. В конце тупичка шуршал соломенными верёвками крошечный, как газетный киоск, шраин. Сквозь стеклянный купол смотрели с тёмного неба редкие звёзды. Сырой ветер с океана задувал скудным снегом с открытых улиц. Она стояла посреди сказки. Зимней сказки про Японию.