Текст книги "Япония по контракту"

Автор книги: Ольга Круглова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)

– И Митиё согласились выйти замуж по выбору начальника, без любви?

Помнится, этот вопрос очень не понравился Намико, она даже обиделась – как это можно не полюбить её сына, такого красивого, статного, серьёзного?

– Митиё была очень счастлива выйти замуж за нашего сына! – обиженно говорила Намико. – Ей пора было выходить замуж. Двадцать семь лет – самое подходящее время для образованной девушки, как она, вступить в брак. Когда начальник познакомил её с Нацумэ, она известила родителей и стала готовиться к свадьбе.

И Нацумэ согласился жениться по выбору начальника.

– А почему бы и нет? – недоумевала Намико. – Митиё подходила ему по возрасту, по образованию, по положению родителей. Начальник не посоветовал бы нашему сыну плохую невесту!

– Действительно, а почему же на ней не жениться? – улыбался Хидэо. – Митиё – очень красивая девушка!

Хидэо даже не знал, на ком женится его сын – начальник Нацумэ устроил свадьбу. Теперь этот начальник заставлял Нацумэ переезжать, бросая устроенную квартиру, оставляя без работы жену. Не слишком ли много позволял себе этот начальник?

– Может, для Нацумэ и Митиё было бы выгоднее не уезжать в Токио? Остаться в Осаке? Не послушаться начальника?

Намико испугалась. Это было видно даже по её затылку.

– Как это – не послушаться? – сказала она тихо и в ужасе посмотрела на мужа.

– В этом случае сын потеряет работу, – жёстко сказал Хидэо.

И с облегчением затормозил возле университетского корпуса.

– Ваши компании слишком часто заставляют своих сотрудников переезжать из города в город, совершенно не считаясь с их желанием, – поделилась она своими соображениями с Шимадой.

– Тасуя людей, компании спасаются от коррупции, – попытался оправдать начальство Шимада. – На одном месте человек обрастает связями. Моего старшего сына фирма тоже собирается перевести в другой город. Он совсем недавно окончил университет.

Шимада радовался, что у старшего сына и его жены пока нет детей, и потому переезд не вызовет у них много проблем. В семьях с детьми переезд проходил труднее – приходилось менять садик, школу. На новом месте дети могли не прижиться, поэтому многие предпочитали не рисковать, оставляя жену с детьми на старом месте. Чуть не сорок процентов японских мужчин работоспособного возраста жили отдельно от жён, так считал Шимада. Страшная цифра казалась правдоподобной – её знакомый с Кюсю, Такэда восемь лет жил без жены. И Зухра два года жила одна с детьми в Токио, пока муж устраивался на новом месте.

– Постоянные переезды разрушают семьи! – предположила она.

– Возможно, – неуверенно пожал плечами Шимада. – Да что же поделаешь, раз правила таковы?

– Но правила созданы людьми и люди могут их изменить!

– Бессмысленно бороться с тем, что установлено сверху, – Шимада говорил так покорно, словно речь шла о тайфунах и землетрясениях. – Власть сильна, а мы малы и слабы. Какой смысл бороться с тем, что сильнее нас?

Шимада смолк на полуслове, но входивший в комнату Хидэо всё-таки уловил конец разговора. И рассердился. Впрочем, он, кажется, был сердит на неё ещё в машине.

– Вы должны подчиняться законам той страны, в которой живёте! А Вы всё время боретесь.

В чём померещилась Хидэо борьба? В невинной фразе, что начальника можно не послушаться?

– Вы, русские, всё время боретесь! – волновался Хидэо. – У Вас в России опять забастовки. Да, да, не отрицайте, я видел в теленовостях!

Хидэо говорил так, словно забастовки были позором всех русских вообще и её в частности.

– Но людям не на что жить! – вступилась она за непокорных соотечественников.

Хидэо поморщился.

– Борьба не может улучшить жизнь. Надо прилежно работать и экономить. Экономия позволяет разумно распределять даже малые средства. А бастовать… – Он поморщился опять. – Мы, японцы, не тратим время на демонстрации. Мы привыкли усердно работать. И подчиняться.

Вечером она листала оставленные Леночкой книги.

– С властями в Японии не спорят, – писал японский историк. – У нас не принято обсуждать распоряжения начальства и тем более осуждать их. Мы, японцы, просто принимаем то, что есть. И покоряемся силе по старинной привычке крестьян склоняться перед самураями, имеющими меч.

Японский политик считал:

– В представлении японца власть есть нечто длинное и плотное.

Странное это определение рождало образ туго спелёнутого человека, не способного не то что оказать сопротивление – пошевелиться. А японский писатель, описывая в своём романе большой пожар в Токио в начале восемнадцатого века, прилежно перечислял, как люди бегут, лезут в реку… Страница за страницей – только бегство и ни слова о сопротивлении, о попытках потушить огонь. Только покорность. Покорность огню, судьбе… Девушка, выловившая из реки чужого осиротевшего младенца, брала его на воспитание и молча выслушивала упрёки жениха в неверности, даже не пытаясь оправдаться. И страдала, ожидая, что парень сам поймёт свою неправоту. Нет, непопулярна в Японии идея борьбы!

Специальная улица

Камнем бросьте в меня!

Ветку цветущей вишни

Я сейчас обломил.

Кикаку

Нет света без тени.

Японская пословица

В почтовом ящике лежала афишка, отпечатанная на плотной глянцевой бумаге. Маленькие фотографии едва одетых девиц и завлекательные сценки из их жизни сопровождали тарифы и телефоны. Афишки были составлены как меню, давая возможность выбрать блюдо по вкусу и по кошельку. Девиц помечали звёздочками, как коньяк. Цены были сходные: за один ман предоставлялся высший класс – три звезды; те, что попроще, одна звёздочка, вообще шли за три тысячи йен. Такую афишку ей приносили не первый раз, значит, в городе постоянно функционировал этот бизнес. И не удивительно, раз сорок процентов солдат компаний годами жили вдали от семей. А те, что оставались дома, к жене обращались только при необходимости завести ребёнка.

– А нам почему-то ничего такого не приносят, – обиделся Хидэо.

Супруги Кобаяси ужинали у неё. В прихожей среди бумаг на тумбочке Хидэо углядел афишку и стал с интересом её изучать, уверяя, что видит подобное впервые.

– Такие объявления не доставляют в частные семейные дома, а только в наёмное жильё, где много одиночек, – предположила Намико.

Проводив гостей, она выбросила афишку. А утром отправилась в город – день был воскресный, пустой. На безлюдной утренней улице дворник подметал усыпанную бумагами мостовую. И это было странно – японцы не имели привычки бросать себе под ноги. Мусор выглядел необычно – небольшие карточки с фотографией более или менее целомудренной красавицы и номером телефона. Выбор был велик – дворник намёл немалую кучу, сложил её в пластмассовый мешок. Но сделал он это только теперь, утром. Значит, ночью бумажки спокойно лежали на мостовой, и каждый желающий мог их поднять? И позвонить? Должно быть, улица была вроде диспетчерской, где девушки распределялись по клиентам. Эту глухую улицу на задворках знали все мужчины в городе, – так говорила Леночка во время одной из их прогулок. А ведь официально проституция в Японии была запрещена. Выходит, этому закону законопослушная Япония не подчинялась? И полиция не пыталась привлечь нарушительниц, чьи телефоны открыто валялись на мостовой.

– Полиции не просто изловить девиц, даже если она захочет, – пересказывала слова мужа Леночка. – Если нагрянуть вдруг по тем адресам, где стоят указанные в афишках телефоны, девушек там найти не удастся.

Впрочем, Кеничи не слыхал, чтобы на девиц устраивали облавы.

В торговом квартале Ичибанчо была и другая специальная улица – пустынная, неинтересная в такой ранний час. А вечерами улица преображалась, наполнялась людьми – здесь работали кабаре со стриптизом и питейные дома. В них можно было спросить не только рюмку сакэ, но и девочку. В конце улицы стояло внушительное здание за высоким забором И хотя вывески на нём не было, все знали, что это баня, где мужчины моются, а женщины немножечко им помогают, – так было написано в объявлении, не очень широко распространяемом в городе. И об этом ей рассказала Леночка, почерпнувшая столь специфическую информацию от мужа. Может, он тоже посещал это заведение, оставляя жену томиться в одиночестве? Специальная улица жила открыто, в центре города. Наверное, иначе нельзя было, раз пол-Японии – солдаты компаний? А солдаты, они и есть солдаты – молодые мужики, которым приходится идти, куда прикажут, бросая дома жён. А значит, городу были нужны такие улицы. Просто необходимы для нормальной работы компаний, где трудятся солдаты.

Возле вокзала на скамейку опустилась девушка. Вряд ли она куда-то уезжала – кроме маленькой сумочки в её руках ничего не было. И туфли на огромных каблуках к путешествию не располагали. Девушка закинула ногу на ногу и крошка-юбочка, и так не прикрывавшая почти ничего, обнажила почти всё, чем располагала хозяйка. Мужчина, тоже явно ожидавший не поезда, тут же подсел к ней, заговорил… В этот ранний час, пока не функционировали специальные улицы, процесс поддерживал вокзал.

В магазинчике с надписью "Видео" среди американских боевиков не нашлось ничего японского. Только на кассетах, спрятанных в отдельном зале в глубине, красовались исключительно японские девушки, одетые чисто символически. Видеомагазины с таким отделом встречались в городе на каждом шагу. И в книжных лавках пестрели журналы с полураздетыми девочками, и в Сэвэн-илэвэн…Тот, кто не имел денег, мог бесплатно посмотреть картинки – журналы стояли на полках открытые, не запечатанные. Город постоянно помнил, как много в нём одиноких солдат. И в продуктовых магазинах преобладала еда в мелкой расфасовке с вложенными маленькими пакетиками приправ…

Пачинко (Корейская школа)

Так я и знал наперёд,

Что они красивы, эти грибы,

Убивающие людей!

Исса

И добро, и зло – в твоём сердце.

Японская пословица

На фасаде одного из домов, втиснутых в плотный ряд магазинов в торговом квартале, вывесили большие венки из искусственных цветов. Точь-в-точь такие, как делают в России для похорон. Но на погребальную контору заведение не походило. Из его дверей вырывался оглушительный грохот, завёрнутый в табачный дым. Внутренность напоминала цех: крашенные зелёным простые стены, яркие лампы дневного света и длинные ряды машин. И шум тут был, как на заводе, где производят нечто железное. Труженики сидели в мягких креслах и часто дёргали какие-то длинные ручки. Она вдохнула поглубже, чтобы запастись воздухом, и шагнула в широко раскрытую дверь. Невероятный грохот хлестнул по ушам, яркий свет резанул глаза, удушливый табачный дым, непосильный даже для мощных кондиционеров, заставил закашляться. Это был зал игральных автоматов. Она пошла по длинному проходу между кресел. И не нашла ни одного пустого. На неё никто не обратил внимания – люди дёргали какие-то ручки, устремив глаза на стёкла автоматов, за которыми катались блестящие шарики. Мужчины, одни мужчины. Наверное, солдаты компаний, живущие вдали от семей и не знающие, как скоротать свободное время. А может и семейные, ведь в японском доме у мужчин обязанностей нет. В дальнем углу сидела пожилая женщина с сигаретой и ещё одна, помоложе, с ребёнком на руках. Бедный малыш глядел перед собой остановившимися от ужаса глазами. Задохнувшись, оглохнув и ослепнув, она вышла на улицу.

– А любители проводят за игрой часы, целые дни, – улыбнулся Шимада, внимательно выслушав в понедельник утром её рассказ о воскресных открытиях. Зал с игральными автоматами он называл странным словом "пачинко".

Слово происходило от названия детского бильярда гачанко. Эта простенькая в принципе игрушка в автоматах была поставлена вертикально и снабжена электроникой. А кладбищенские венки на фасаде означали, что в автоматах сменили программу, и в первый день игра будет идти со скидкой. Может, потому в пачинко и было так людно?

– Возможно, – пожал плечами Шимада. – Но вообще-то там всегда много народу.

– Да, да, пачинко очень популярны! – Хидэо подошёл, присоединился к разговору, тема его интересовала. – Там бывают и университетские профессора, – сообщил он тихонько, по секрету. – На нашем факультете есть один – очень большой специалист! Хотя правила игры очень просты, нужно только немножко подкручивать ручку, очень легонько, вот так! – Хидэо показал, как надо действовать. Он был в курсе. – Есть люди, которые хорошо умеют это делать. В пачинко можно выигрывать большие деньги! – Хидэо говорил заинтересованно, возбуждённо. И вдруг словно спохватился. – Ничего хорошего в этих пачинко нет, пустая трата времени и денег! – Но видно было, что сердится он так, для порядка.

– Гадость эти пачинко, – согласился Шимада. – Но люди ходят, даже детей с собой таскают. Недавно газеты писали, ребёнок задохнулся – родители заперли его в машине на стоянке, на солнце, сами заигрались.

Она припомнила малыша на коленях у матери в табачном дыму…

– Сорок процентов японских мужчин посещают залы игральных автоматов. Играть разрешается с восемнадцати лет. Некоторые пачинко открывают специальные залы для женщин и пожилых, – прочла она в журнале в Кокусаи-центре.

Журнал назывался "Япония в картинках". Весь выпуск был посвящён азартным играм. Общее число поклонников пачинко оценивалось в двадцать девять миллионов человек, и тратили они на это занятие семнадцать триллионов йен в год. Эти астрономические цифры журнал комментировал горделиво:

– Экономическое процветание позволяет японцам иметь достаточно свободного времени и денег на развлечения… В Японии больше, чем где-либо в мире, ночных клубов и кабаре, а также залов с игральными автоматами.

Действительно, пачинко стояли в городе на каждом шагу: маленькие в центре и огромные, как спортивные залы, на окраинах. Они блестели стеклом, металлом, неоном, привлекая издалека, поражая внушительными размерами автостоянок, лучше всего говоривших о богатстве пачинко – цена японской земли была умопомрачительной даже на окраинах. Пачинко никогда не пустовали. Даже в будни, днём. И у киосков лотереи в городе вечно толпились люди… Это казалось странным – трудолюбивые, бережливые японцы были сплошь игроки по натуре? В добропорядочной Японии открыто процветали азартные игры? Но рядом с ними неизбежно должна быть и мафия.

– Мафии хватает девочек, скачек и казино, – не согласился Шимада, неохотно возвращаясь к игорной теме. – А в пачинко якудзы нет. Ну, разве что в некоторых из них. Все знают, в каких. Туда не рекомендуется ходить. У этих заведений плохая репутация. – Торопясь закончить неприятный разговор, Шимада пошёл прочь из комнаты. Но на прощание сказал: – Владельцы пачинко в основном не японцы. Иногда это китайцы, но больше – корейцы. А японцев почти нет.

Шимада спасал честь родной страны:

– В войну японские публичные дома наполняли в основном юными кореянками. Их привозили сюда пароходами, большими партиями, – рассказывала ей корейская девушка – аспирантка Кумэды.

И японские газеты писали об этом, раскаивались в содеянном. Обсуждалось даже создание фонда для лечения корейских женщин, которых во время войны принуждали обслуживать японских солдат.

– В Японии живёт много корейцев, – рассказывала аспирантка. – В нашем городе есть даже специальная корейская школа.

Девушка взялась показать ей школу, повела её от университета в лес. На лесной дороге их обгоняли машины и торопившиеся на занятия пешие ребятишки – девочки были одеты в национальные корейские платьица: узкие сверху, широко расходящиеся внизу, с лентами на груди. Глубоко в лесу был спрятан целый городок из зданий, поставленных замкнутым глухим прямоугольником с единственным входом через ворота.

– В войну здесь был концлагерь, – тихо сказала девушка.

Городок напоминал хорошо защищённую крепость, от её стен уходил вниз крутой обрыв. Что тут делали во время войны? Кореянка потупилась, промолчала. Она только в одном призналась:

– Мы не любим японцев. Очень уж они зверствовали при оккупации нашей страны.

Но теперь, кажется, неприязнь уходила. В университете училось много студентов из Южной Кореи. Они соглашались жить здесь даже без стипендии, на свои деньги, как студент сэнсэя Кобаяси Чанг.

– Мы считаем учёбу в Японии престижной, – говорил он. – Диплом японского университета помогает быстро сделать хорошую карьеру на родине. В Корее считается, что японские университеты сильнее наших.

Работать в Японии кончивших курс корейцев не оставляли. И Хидэо не предполагал оставить в своей лаборатории Чанга.

– О нет, среди преподавателей нашего университета корейцев нет! Конечно, нет! – Хидэо восклицал так, словно его обидели.

А Намико, указав как-то на домик на окраине города, предупредила:

– В эту парикмахерскую я не советую Вам ходить. Конечно, там дешевле, но это – корейская парикмахерская!

Комментариев не последовало. Наверное, само собой подразумевалось, что там что-то будет не так…

Репутация

Бабочкой никогда

Он уж не станет… Напрасно дрожит

Червяк на осеннем ветру.

Басё

В Кокусаи-центре собрались коллеги со всей Японии – в городе проходил семинар японских физиков. Маленькая грустная фигурка отделилась от бодро клубящейся толпы.

– Я – доктор Мицугэ, – маленький даже среди японцев человечек улыбнулся ей застенчиво. А заговорил смело: – Вы же знаете работы Мицугэ и Нагаи? Это сделал я. – Конечно, она знала эти знаменитые работы. Только коллеги называли их "работы профессора Нагаи…" А тут вдруг: – Все эксперименты сделал я! Я – ассистент профессора Нагаи. До сих пор ассистент… – Мицугэ усмехнулся одними губами и склонился словно нарочно, чтобы показать свою лысеющую макушку. Ему было, наверное, за пятьдесят, а он всё ещё ходил в ассистентах. – О, нет, не подумайте плохого, сэнсэй Нагаи очень хорошо относится ко мне. Но его авторитета недостаточно, чтобы выхлопотать профессорскую должность для меня.

Это было невероятно – перед талантливым, блестящим Нагаи склоняли головы учёные всего мира.

– О да, Нагаи-сан знаменит во всём мире и очень влиятелен у нас в Японии. Но не в университете, – Мицугэ грустно улыбнулся. – К тому же Нагаи-сан скоро уходит на пенсию.

Так вот почему Мицугэ так смело говорил с ней. Не смелость это была, а нужда. Нагаи уходил, Мицугэ надо было торопиться получить должность, и скромность не могла тут ему помочь.

– Меня никто не знает, даже Вы… – Мицугэ опять улыбнулся, поклонился. – Я хотел бы Вас попросить… Не могли бы Вы поговорить с сэнсэем Нагаи? Он очень хорошо относится к Вам. Скажите ему, что считаете меня хорошим учёным.

Просьба была странная – посторонний человек будет рассказывать боссу, как хорош его подчинённый… Но в японской жизни странного много.

– От этого зависит моя репутация, – пробормотал Мицугэ.

Ну а дальше и объяснять не стоило. От репутации в Японии зависело всё. Ей захотелось поддержать маленького Мицугэ. Она легко поверила его словам: "Все эксперименты сделал я". Наверняка так и было. Ведь знаменитый Нагаи, как всякий японский профессор, проводил свои дни на собраниях, оставляя работать в лаборатории своего ассистента. Она нашла в толпе Нагаи, заговорила о Мицугэ.

– Конечно, Мицугэ-сан – хороший учёный, – согласился Нагаи. – Но, к сожалению, он окончил плохой университет, провинциальный, и докторскую степень получил слишком поздно – через шесть лет после окончания мастер-курса – это создаёт плохое впечатление.

Сам Нагаи был выпускником правильного университета, токийского, и докторскую диссертацию он защитил за три года, как положено. Это помогло ему стать профессором легко и быстро.

– И ещё… Мицугэ – сын мелких служащих из провинции, – Нагаи с сожалением покачал головой. Должно быть, это автоматически означало, что Мицугэ ждут трудности с карьерой в Токио.

– А я – профессор Токийского университета в третьем поколении… – скромно улыбнулся Нагаи.

И Кумэда был потомственным профессором, а всеми уважаемый сэнсэй Сато – правнуком бывшего правителя их провинции. Кажется, в японские профессора не попадали мальчики с улицы.

– Есть и ещё одна проблема, – нехотя сознался Нагаи. – В роду Мицугэ есть корейцы…

Нагаи осёкся, словно сожалея о своей откровенности. Значит, карьере Мицугэ мешали корейские корни? А карьеру Хидэо сделали такой трудной корни китайские – его дед был наполовину китайцем – так поговаривали иностранцы. Сэнсэи об этом молчали. Сэнсэи не любили выдавать своих тайн.

– Я должен успеть получить для Мицугэ должность профессора до моего ухода на пенсию, – Нагаи вздохнул, – новый начальник ему не поможет. А вот Вы могли бы помочь… – Это было удивительно – она могла поучаствовать в судьбах японских профессоров! Но как? – Вы живёте теперь в Японии, – осторожно заговорил Нагаи. – Вы могли бы сказать, что доктор Мицугэ – хороший учёный.

– Сказать? Кому?

– Кому угодно, – Нагаи улыбнулся её бестолковости. – Любому из наших коллег, с кем будете говорить… К сожалению, Мицугэ мало знают, а Вы – иностранка, к Вашему мнению прислушаются.

Ситуация была забавная – Мицугэ просил назвать его хорошим учёным в разговоре с собственным сэнсэем, сэнсэй просил говорить об этом с собственными японскими коллегами.

– И всё-таки, я боюсь, что Мицугэ придётся уехать из Токио и искать место профессора где-нибудь в провинции, в маленьком университете, – печально заключил Нагаи, – у него недостаточно хорошая репутация.

Репутация… Это словечко просто витало в воздухе, было самым важным в здешней жизни.

– Но Мицугэ делает блестящие работы! – бросилась она защищать маленького ассистента.

Нагаи пожал плечами.

– Чтобы стать профессором в Японии, недостаточно иметь блестящие научные результаты! – Нагаи сухо усмехнулся, отошёл.

Стоявший в сторонке Мицугэ, заметив, что босс уходит, направился к ней. Должно быть, он услыхал последнюю фразу.

– Чтобы стать профессором в Японии, надо просто громко что-то объявить. Придумать эффектное название. Побольше наобещать. Никто не станет проверять, осуществились ли обещания. Побоится, что завтра проверят его. У нас в Японии это – просто игра.

Она согласилась со всем, что он сказал. Кроме вот этих слов – "у нас в Японии". Такое творилось нынче везде. Профессора всё меньше интересовались наукой, предпочитая нечто околонаучное: зарубежные поездки за счёт университета, собрания, где делят должности и деньги… Мицугэ трудно приживался в этом мире.

– Не люблю я на эти сборища время тратить, – он с ненавистью поглядел на весело клубящуюся толпу. – Я свою работу люблю.

Да, трудно ему будет стать профессором в Японии. Впрочем, у него возникли бы трудности с карьерой в любой стране. Раз любит человек свою работу.

– У нас в Японии трудно стать профессором, – вздохнул Мицугэ. Только один из двух имеющих учёную степень доктора наук получает такое место.

В России степени японского доктора наук соответствовала степень кандидата. Только один из десяти кандидатов наук становился доктором, профессорами ещё меньше – в России статистика была гораздо хуже.

– Один из десяти становится профессором? – Мицугэ недоверчиво покачал головой. – Да это же как выигрыш в лотерее! Нет, у нас в Японии лучше!

И взгляд Мицугэ засветился привычной для японца гордостью за родную страну.

Тень горы Нараяма

Стебли морской капусты.

Песок заскрипел на зубах

И вспомнил я, что старею.

Басё

Визитные карточки Япония потребляла как хлеб. Вернее, как рис. У работающего японца они всегда были в достатке, всегда наготове. Он раздавал их щедро и немедленно бежал в типографию, если запас иссякал или если менялась его должность, адрес, место работы… Без визитки японцу на службе никак нельзя – карточку положено вручать партнёру, клиенту и просто случайному человеку, с которым пришлось знакомиться. Воспитанный японец протягивал карточку немедленно вслед за поклоном, держа её за кончики двумя руками, чтобы удобнее прочесть. А прочесть надо было как можно быстрее – от этого зависело, как низко надо кланяться хозяину визитки и как с ним говорить. И какими словами. Без этого мини-досье на собеседника японец просто нем. Если собеседник незнаком. Но зачем ей протягивал визитку входящий в фойе Кокусаи-центра доктор Такасуги? Ведь они знакомы давно.

– Это – мой новый адрес, домашний, – Такасуги поклонился. – Компания Ниппон Стил уволила меня на пенсию. – Она изумлённо посмотрела на Такасуги, ему не было и пятидесяти. Какая пенсия? Такасуги грустно усмехнулся. – У нас в Японии теперь экономический спад, компании вынуждены сокращать число сотрудников. Стали меньше брать молодых и увольняют стариков. А мне уже сорок пять лет – это первая ступень выхода на пенсию.

У японской пенсии, оказывается, были ступени…

– Когда сотруднику исполняется сорок пять, руководство компании предлагает ему уйти, – Такасуги объяснял абсолютно бесстрастно, словно это его не касалось. – Некоторые соглашаются получить раннюю пенсию – при этом платят хорошее выходное пособие. Но теперь жизнь так дорожает, что никакого пособия не хватит. Многие уходить не хотят. Таких переводят в филиалы, в дочерние компании где-нибудь в провинции, на меньшую зарплату. – Такасуги с новыми условиями не согласился, и его оправили на пенсию. На его место компания взяла выпускника университета. – Выгода тут тройная, – честно рассказывал Такасуги, – во-первых, зарплата молодого мала, ведь наше жалованье зависит от стажа. Во-вторых, фирма экономит на страховке – у вновь нанятых сотрудников она поначалу проще, дешевле, да и болеют молодые меньше. Наконец, молодой будет очень стараться, работать ночами, чтобы пробиться на следующую ступень. Основа богатства наших компаний – упорная работа молодёжи. – Такасуги не сказал "эксплуатация молодёжи". Он вообще говорил так, словно согласен был с мудрой политикой компании, выбросившей на улицу его, нестарого ещё, полного сил. – Пожилой человек не может работать так интенсивно, как молодой, – покорно говорил Такасуги.

– А молодые пенсионеры не пытаются протестовать против ранних увольнений? – спросила она и поймала изумлённый взгляд Такасуги. Он оставил её неприличный вопрос без ответа, сделал вид, то вообще не слышал его.

– Я пытаюсь найти новую работу. Возможно, мне попадётся место в университете или в какой-нибудь фирме в провинции, в маленьком городке. А если такого места не найдётся… – Такасуги невесело улыбнулся. – Ну что же, наймусь уборщиком или шофёром! Там вакансии есть всегда! Когда у меня появится новое место работы, я тотчас извещу Вас, пришлю новую визитку, – пообещал Такасуги и поспешно отошёл, завидев важного начальника из провинции. На совещание Такасуги приехал ради поиска работы.

– О причине раннего увольнения Такасуги нетрудно догадаться, – усмехнулся профессор Нагаи, пряча в карман новую визитку молодого пенсионера, Такасуги одарил карточкой и его. – В последнее время Такасуги-сан очень успешно работал. Выступал на всех международных конгрессах. Ни одного не пропускал! Он даже превзошёл своего шефа!

– Превосходить шефа опасно в любой стране, – согласилась она.

– А тема пенсии актуальна и для меня, – вздохнул Нагаи, – к сожалению, я работаю в Токийском университете. – Слова "к сожалению" совсем не шли к Токийскому университету. Работой в Токийском университете полагалось гордиться. – Когда наступает старость, приходится пожалеть, что живёшь в столице, – покачал головой Нагаи, – наш университет увольняет на пенсию в шестьдесят лет. – Но лаборатория Нагаи была знаменита на весь мир! А сам профессор был полон сил и идей. – Это не имеет значения, – губы Нагаи тронула жалкая улыбка. – Я, как и все, оставлю работу в тот день, когда мне исполнится шестьдесят лет – таков порядок.

Нагаи объяснял процедуру: когда придёт его срок, соберётся профессорский совет и назначит преемника. Обычно с уходом профессора его лаборатория просто прекращала своё существование, но группа Нагаи использовала слишком дорогие приборы, и потому её сохранят, назначив нового начальника.

– Вам следовало бы работать у нас! – подошедший Хидэо поймал конец разговора, засмеялся удовлетворённо. С годами у него появилось преимущество перед знаменитым токийцем – в провинциальных университетах сэнсэи трудились до шестидесяти трёх лет. – Но Вам не стоит горевать, Нагаи-сан! – вежливо заметил Хидэо. – Имя Токийского университета и Ваша репутация обеспечат Вам после выхода на пенсию хорошее место, например, в частном университете…

Это была обычная практика – пенсионеры из государственных университетов перекочёвывали в частные, там пенсия назначалась в семьдесят лет. Подбирая знаменитых пожилых профессоров, частные университеты поднимали свой престиж, считавшийся не таким высоким, как у заведений государственных.

– Но в последнее время стало трудно получить такое место, – вздохнул Нагаи. – Частные университеты стараются не брать людей со стороны, сохраняют вакансии для своих, чтобы привлечь квалифицированных людей помоложе, оставить им перспективу…

– Но у Вас есть и другая возможность…

Хидэо имел в виду место консультанта. Фирмы часто нанимали пенсионеров-профессоров – скорее для престижа, чем для реальной работы.

Она слушала сэнсэев с удивлением: разговор о пенсии вызывал у них не расслабляющие мысли об отдыхе, путешествиях, внуках, а заботы о поисках новой работы. Эта проблема волновала не только молодого Такасуги, но и пожилого Нагаи.

– Теперь на пенсию не прожить, – печально улыбнулся он.

– В вашей стране такие маленькие пенсии? – спросила она.

Сэнсэи переглянулись, смутились, и хором запротестовали:

– Нет, нет, конечно, нет!

Пенсия составляла около сорока процентов последней зарплаты, отнюдь не маленькой у японского профессора – около ста тысяч долларов в год, – это взялся объяснять Хидэо. Нагаи согласно кивал – оба сэнсэя знали эти расчёты досконально. Кроме того, при увольнении они получали единовременное пособие, зависящее от числа проработанных лет, помноженных на зарплату, – в Японии стоило получить профессорское место пораньше. Сумма пособия получалась огромная – около полумиллиона долларов. Япония уважала своих профессоров! Чтила, как национальное достояние! И старость их обещала быть безбедной.

– Полмиллиона – это совсем немного! – притушил её восторги Хидэо, – примерно пять годовых окладов!

Она покорно кивнула – действительно, немного! И подавила тихий вздох зависти.

– Пенсия и теперь невелика, – сокрушался Хидэо, – а дальше будет ещё хуже – рождаемость падает. Теперь одного японского пенсионера поддерживают пятеро работающих, а когда я выйду на пенсию, их будет только четверо! Наша страна и так самая старая в мире – средний возраст японца сорок один год, а в последнее время стареет ещё больше.

– Если я, выйдя на пенсию, не найду места, придётся пойти работать жене, – печально усмехнулся Нагаи. – Да, она никогда не работала. Кем её возьмут? Разве что уборщицей… Ну что же, пойдёт уборщицей! Не голодать же нам! – И Нагаи жёстко усмехнулся.