Текст книги "Япония по контракту"

Автор книги: Ольга Круглова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)

– Здесь – прекрасное место для медитаций, – шёпотом сказал гид. И бодро встал. – А теперь – в наш магазин!

И зашагал в сторону ещё одной сараюшки, где за баснословную цену – не меньше трёх тысяч йен за штуку – продавали грубые чашки, сделанные на простом гончарном круге.

– Посмотрите, какая замечательная работа! – гид взял в руки серую шероховатую плошку. Гончар с Сикоку гордился своими горшками так же, как гордились своей сталью металлурги с Кюсю.

У входа в красильню их встретил такой же гид – бойкий, молодой.

– Мы красим натуральные ткани натуральной краской.

Сорвав прямо у себя под ногами пучок травы, парень мазанул им по своей ослепительно белой футболке. На груди осталось яркое синее пятно, но парень не расстроился. Должно быть, испорченная футболка была запланированным вступлением, главной информацией – синюю краску индиго давала трава. Начиналось производство в низком просторном помещении, где люди, Сидевшие возле длинного стола, рисовали серые узоры на белой хлопчатобумажной ткани. Гид подвёл экскурсантов к стопкам батистовых носовых платков, разрисованных самураями, – иностранцам предстояло приобщиться к японскому ремеслу бок о бок с настоящими рабочими. Тем более, что технологический процесс был предельно прост. Прикрепив платки на вешалки, как для брюк, следовало макать их в большую продолговатую ванну с тёмно-синей жидкостью. Много-много раз.

Рабочие, стоя вокруг ванны, делали то же самое – размеренно двигали руками вверх-вниз, обмакивая маленькие платки и большие куски ткани. Из ткани шили очень дорогие платья, продававшиеся в магазине при красильне.

– Ванна, кроме синего настоя травы, содержит ещё сахар и сакэ, – объяснял гид.

Василий потянул носом воздух.

– И правда, водкой пахнет, – он с сомнением покачал головой, – у нас это ремесло не привьётся, выпьют ванну. Да и муторно целый день макать.

Он вытер капельки пота со лба, устало опустил большие руки. А щупленькие японские рабочие, не достававшие Василию до плеча, продолжали макать без остановки.

– Чем дольше макаешь, тем ярче получается цвет, – сказал гид, но, посмотрев на измученного Василия, смутился и велел группе прекратить процесс.

Раздав пластиковые пакеты для мокрых платков, он посоветовал платки хорошенько постирать, чтобы смыть серую краску рисунка, высушить и прогладить. На этом технологический процесс заканчивался.

Ночевать иностранцев отвезли в старую японскую гостиницу. В ней не было кроватей, спать полагалось на татами. И кондиционера не было. В открытое окно душно дышало близкое море. Ворочаясь в бесплодных попытках уснуть, она вдруг вспомнила о платке. У входа в общую умывальную, расположенную в конце коридора, воевал с тапками Василий, пытаясь всунуть свои огромные ноги в узенький носочек с надписью "Туалет". Жалобное поскрипывание тонких половиц перешло в угрожающий треск, Василий махнул рукой и ступил на кафель босиком.

– Уснуть не мог, не привык я спать на полу. Пока ворочался, вспомнил про этот платок. Вот иду стирать. Надо его до ума довести да показать дома, чего я тут в японской водке накрасил…

Жить в провинции (В Токио! В Токио!)

На высокой насыпи – сосны.

А меж ними вишни сквозят, и дворец

В глубине цветущих деревьев…

Басё

– Вы поедете на Кюсю еще раз! – приказал Хидэо. Вас приглашает мой друг Такэда-сан.

Этот южный друг возник ещё весной. Тогда она помогла Хидэо отредактировать доклад для конгресса в Париже. Он принял помощь и через день принёс ей факс.

– Это – письмо от моего друга. Я просил его принять Вас на Кюсю, и он согласился. – Долг благодарности в Японии платили исправно. Пусть и не из своего кармана. – Вашу поездку оплатит Такэда-сан. Он сделает это с удовольствием!

Официальной целью её путешествия на Кюсю была названа лекция в институте Такэды.

Такэда ждал её в аэропорту Фукуоки – маленький, грустный.

– Я родился в Токио, – сообщил он немедленно. Словно боялся – вдруг гостья подумает, что он всю жизнь прозябает в провинции. Говорил Такэда только об одном: это – не почётно, это – не престижно, это – почти стыдно – жить в провинции! А в Токио было лучше всё: университет, магазины, рестораны, дома… В Токио была лучше также зарплата. К ней добавляли тридцать процентов, чтобы компенсировать столичную дороговизну. И даже на севере Хонсю, где жил друг Такэды Кобаяси, была надбавка, хоть и маленькая, шестипроцентная. На Кюсю не доплачивали ничего. Потому что власти считали жизнь в провинции недорогой.

– Конечно, здесь всё дешевле, но всё-таки надбавка не помешала бы! – горевал Такэда и почему-то шёпотом рассказывал о распродажах, на которых можно было купить дюжину яиц всего за десять йен. Местные цены Такэда знал хорошо, потому что долго жил без жены.

Двадцать лет назад Токийский университет, где работал молодой тогда доктор Такэда, послал его на стажировку в Германию. В то время многие молодые японские учёные отправлялись на Запад поучиться. Такэда уехал вместе с женой и дочерью.

– Это была прекрасная жизнь! – Такэда говорил тоскливо, как о потерянном рае. Говорил обильно, горячо. Словно ему очень надо было рассказать кому-то свою историю. Он рассказывал о шумных пирушках в своём английском доме. – Это обходилось совсем недорого, для гостей я всегда покупал дешёвое вино. – На этот счёт у него была целая философия: – Дома люди пьют дешёвое вино, а потому непривычного вкуса дорогого вина оценить не смогут.

Такэда весело жил в Германии целых шесть лет. И хорошо работал. Так хорошо, что ему предложили остаться. И Такэда очень хотел это предложение принять. Но его желания было недостаточно – требовалось позволение токийского начальства. И Такэда вернулся в Японию.

Начальник позволения на отъезд не дал. Такэда остался в Токио и скоро почувствовал, что ему запрещено не только уезжать, но и продвигаться по службе. Уволить работающего в Японии нельзя, но можно дать ему понять – дорога тебе закрыта. Уразумев, что профессорской должности в родном университете ему не видать, Такэда стал искать её в провинции. А вот почему на этом самом месте он не наплевал на своего босса и не уехал в Германию, Такэда не объяснял. Он только смущённо улыбался, потирая свой длинный острый нос.

– Мы, японцы, так не делаем!

Собрав немалую коллекцию отказов, Такэда получил, наконец, желанное место профессора в маленьком городке на Кюсю. Такэда уехал, а его жена осталась в столице – учёба дочери в провинции плохо повлияла бы на её будущее. Выпускнице провинциальной школы почти невозможно поступить в Токийский университет, а диплом, полученный в провинции, закрывает путь к хорошей карьере. Пока дочь училась в школе, а потом в университете, Такэда жил один. Восемь лет. И навещал семью раз в три месяца – чаще не позволял семейный бюджет – транспорт в Японии стоит дорого.

– Сначала мы поедем в город Кумамото смотреть замок. Я всегда везу своих гостей туда, – Такэда печально улыбнулся, – в нашем городке нечего смотреть.

На улице было плюс тридцать пять, руки оттягивал тяжёлый портфель, но сопротивляться было бесполезно – Такэда составил план её пребывания на Кюсю, ей оставалось его исполнять. Поезд на провинциальном Кюсю был старомодный, с прямыми, высокими спинками, но со свежей отделкой и с кондиционером. За окном побежали маленькие рисовые поля и большие посёлки. Поезд шёл на юг, держась западной кромки острова, и поля становились всё больше, посёлки – меньше. Через час они вышли на маленькой станции с большим арбузом на вывеске.

– Арбузы – местная гордость, – объяснил Такэда.

Но поехали они не на рынок, где продавались арбузы, а в замок. В такси были белые кружевные чехлы, неизбежные где бы то ни было в Японии. А вот веера пассажирам полагались только на юге – водитель в белых перчатках подал им два круглых пластмассовых лепестка. Веера пригодились – одному кондиционеру не под силу было справиться с жарой.

Белый замок плыл в воздухе над кудрявыми деревьями парка. Серебристая черепица его многоярусной крыши была такой новой, а побелка стен такой свежей, что казалось, вот-вот зажгут прожектора и начнут снимать фильм про самураев. Япония ухаживала за своей стариной так старательно, что старина пряталась подальше, вглубь. Ярусы замка внутри обозначались только галереями вдоль стен, середина уходила ввысь единым куполом, хранящим прохладный сухой воздух – старые мастера умели сделать дом приятным и без кондиционера. По стенкам, как в краеведческом музее, были развешены старинные мечи и черепки, портреты суровых японских начальников в плоских чёрных шапочках…

Камни площади возле замка забирали жар, отдавая прохладой. Асфальт же за воротами жадно впитывал солнечные лучи, наполняя воздух вонючим, липким жаром. Проваливаясь каблуками в размякшую мостовую, она брела вслед за Такэдой.

– Теперь поедем в Ваш город? – с надеждой спросила она, но Такэда отрицательно покачал головой, вздохнул.

– Да что там делать, в этом городе? – И покраснел, словно стыдясь, что живет в таком скверно месте.

Они пришли в японский сад. Две женщины в будке у входа продавали билеты. Трое мужчин за письменными столами в глубине комнаты с озабоченными лицами надзирали за их работой. Вернее, за её отсутствием – посетителей почти не было. Небольшой пруд и бегущий поток, петляющая тропинка и подстриженные шариками деревья – в саду имелось всё, что положено японскому саду. Излишеством была лишь невысокая, метров в пять, горка, с какими-то очень знакомыми очертаниями – срезанная вершина, гладкие склоны…

– Да, да, это – точная копия горы Фудзи, – подтвердил её предположение Такэда. – А вокруг в точности воспроизведена местность между Токио и Киото.

Наверное, устроители сада тоже очень горевали, что живут в провинции. И свою тоску по столице воплотили в этом макете. Любоваться Фудзи на открытой полянке было опасно – солнце могло расплавить мозги. Такэда свернул в тень, к пруду.

Ресторанчик на берегу больше походил на место для пикника: столы-пеньки окружали пеньки пониже – стулья. Официант принёс первое блюдо – веера. Такие же, как в такси, лепестки, только не из пластмассы, а из бумаги, укреплённой на тонких бамбуковых прожилках, сходящихся к бамбуковой ручке. Веер украшали написанные тушью иероглифы. Кажется, это были стихи. Может, эти?

Торговец веерами

Принёс вязанку ветра.

Ну и жара!

Потемневший бамбук, пожелтевшая бумага с надрывами по краям, выцветшая от времени тушь…

– От времени? – Такэда хмыкнул. – Веер новый, подделка под старину. – Официант поставил на пенёк стола две большие миски из серой глины в сетке трещин, наверняка извлечённые из древних раскопок. – И это – имитация, – предупредил её восторги Такэда.

В чашках было самое что ни на есть японское питье, спасительное в жару – взбитый бамбуковой кисточкой холодный зелёный чай. Она отхлебнула, если глагол "хлебать" применим к процессу поедания зелёной пены. На полоске высушенной серой глины, заменяющей тарелку, официант принёс маленькое, словно перепелиное, яичко с желтком внутри, оказавшееся пирожком из сладкой фасоли. Только лежавший рядом ради украшения глянцевый зелёный лист был настоящим.

Она сидела на берегу искусственного пруда, глядела на игрушечный Фудзи, держала в левой руке имитацию старинного веера, в правой – имитацию старинной чашки, и думала, что и цапля, шагавшая по неглубокой воде, тоже может оказаться подделкой. Очень уж походила птица на рисунок с банкноты в тысячу йен. И жалобы Такэды казалось ей игрушечными. Стоило ли просить позволения японского босса, чтобы уехать в Германию? Зачем было расставаться надолго с женой из-за токийского диплома дочери? Почему нельзя было растить её в провинции, на свежем воздухе? Впрочем, она допускала, что многого в японской жизни не понимает…

– Теперь едем в наш город, – сказал Такэда так, словно откладывать это неприятное событие больше было нельзя.

От Фукуоки автобус направился на восток по северной кромке острова. Городки, перемежаемые полями, нанизывались на нитку шоссе, как бусины. Они объединялись в один мегаполис – Кита-Киушу. "Киушу" – так японцы произносили Кюсю. За окнами автобуса, увозившего её в столь нелюбимый Такэдой город, бежали мягкие лесистые холмы, милые долины с уютными деревушками. В окна летел небесной свежести ветер, но лицо Такэды оставалось грустным. Через час они вышли посреди небольшого городка. Розовый кубик трёхэтажного нового дома походил на советский обком. Только статуи Ленина на площади перед ним не было, да голубых ёлочек.

– Гостиница принадлежит городским властям, – сообщил Такэда. – Они опекают университет, поэтому наши гости могут останавливаться здесь. У нас есть на этот счёт специальное соглашение.

Опять пахнуло знакомым, советским. Вспомнилась обкомовская гостиница, куда устраивал её ректор местного университета.

На крыше гостиницы в напряжённой позе дозорного стоял полицейский, при входе дежурили двое его товарищей. За полгода жизни в Японии она не видела столько блюстителей порядка, сколько сгрудилось их тут, постояльцев ведомственной гостиницы охраняли всерьёз. Постояльцев теперь было только двое – она да ещё один японц, – так сказал Такэда.

– Я должен представить Вас охране, – Такэда долго беседовал с полицейскими. – Им надо запомнить Ваше лицо. Входя в гостиницу, обязательно здоровайтесь с полицейскими. Им надо дать время, чтобы разглядеть Вас. Для нас, японцев, различать иностранцев сложно.

Полицейские поинтересовались, в котором часу иностранка намеревается принимать душ. Пока она лихорадочно соображала, стоит ли давать японской полиции столь интимную информацию, Такэда её успокоил – горячую воду в номера давали только в определённые часы. Охранники заулыбались, заговорили нечто приветливое.

– Сегодня, по случаю Вашего приезда, вода будет всю ночь, – перевёл Такэда. – Вы сможете мыться, когда захотите

Такэда проводил гостью в номер, показал, как открыть дверь магнитной карточкой, заставил её проделать эту операцию под его надзором, приговаривая:

– Я отвечаю за Вас!

В номере он устремился в ванную, чтобы показать, как открываются краны и как работает душ. К счастью, душем он и ограничился. До обкомовской роскоши гостиница не дотягивала, зато в ней были телевизор, электрочайник, электробудильник, тапочки и кимоно – всё, как обычно в Японии. Необычной была только цена – очень низкая. Обкомовские гостиницы тоже обходились почти даром, не налогоплательщикам, конечно, постояльцам. В номере работал кондиционер, но Такэда не дал ей отдохнуть в холодке, потащил по коридорам, чтобы показать расположение лифтов, пожарных выходов… Снова вывел на улицу – на сей раз он вёл её ужинать к себе домой.

– Рестораны тут неважные, – извинился он за свой неудачный город. – Поэтому ужин для Вас приготовила моя жена. Она теперь со мной. Дочь выучилась, работает. Мать ей больше не нужна.

Такэда жил в квартале бетонных пятиэтажек. Эти служебные хрущобы строили для своих сотрудников университеты по всей Японии – на Хонсю, на Кюсю… В крошечной трёхкомнатной квартире вообще не было свободного пространства.

– В Токио у нас остался дом, а тут видите, как приходится жить!

Босая женщина в сером переднике не поклонилась, а пожала руку сильно, энергично, необычно для японской женщины. Специальность у неё тоже оказалась редкостной – русский язык и литература. Жена Такэды рассказывала, как переводила на японский язык русские книги по физике, а её физик-муж их редактировал. На этом сотрудничество супругов, столь редкое в Японии, кажется, заканчивалось. Во всё время ужина они не сказали друг другу ни слова, словно за долгие годы разлуки разучились общаться.

На журнальном столике среди обычного – риса, мисо-супа, тофу – красовалось южное блюдо – пареная тыква и драгоценное сашими из фугу – её принимали как почётную гостью. Такэда вяло ковырял вкусную еду, морщился:

– Пока я жил один, привык к столовской пище, но там готовят слишком много жареного, я испортил желудок.

Жена молча принесла из кухни стакан воды, молча поставила перед мужем. Он принял лекарство и стал говорить о преимуществах провинциального университета – он часто ездил за границу. Такэда перечислял города и страны, где бывал. Но чаще других географических названий он произносил слово "Токио". Он строил планы, придумывал проекты, как ему вернуться туда, в нежно любимый Токио.

– До гостиницы Вас проводит жена, – объявил после ужина Такэда и непреклонно отверг возражения: – Я отвечаю за Вас!

Женщина вела за руль велосипед и молча слушала, как гостья хвалит её мужа, его гостеприимство.

– Это он для Вас так старается, – хмуро прервала она похвалы. – А к семье он равнодушен. Дочь его совсем не интересует. Девочка замуж никак не выходит, а мужа это не беспокоит! А я не могу помочь ей устроить брак – она работает в Токио, я живу здесь. А здесь – какие женихи? Вот если бы мы жили в Токио…

И она принялась ругать мужа-неудачника, который держит её в провинции.

Рано утром Такэда разбудил её, чтобы снова пригласить к себе домой – для гостьи жена приготовила западный завтрак – хлеб, масло, джем, чёрный чай, хотя сами супруги завтракали по-японски – рисом, рыбой, мисо-супом. Ради её лекции Такэда долго сидел на телефоне, собирая студентов, отпущенных на каникулы. Дисциплинированные ребята явились и послушно продремали полтора часа под её рассказ. После лекции Такэда повёз её в ресторан, потом в торговый центр – ряд магазинов под общей стеклянной крышей – такой же, как всюду в Японии. Такэда неотступно следовал за ней и робкие мольбы дать ей свободу отвергал вежливо, но твёрдо:

– Я отвечаю за Вас!

Он отвечал за иностранку перед всей Японией вообще и перед сэнсэем Кобаяси в частности и потому не мог допустить, чтобы она ходила без провожатых. Она уныло брела вслед за Такэдой и только однажды созорничала слегка – зашла в магазин женского белья, краем глаза наблюдая, что станет делать Такэда. Он невозмутимо последовал за ней.

Провожая её в аэропорт, Такэда протянул нарядную коробку. Там лежал сервиз – пять крошечных чашечек и чайник с носиком сбоку.

– Эта фабрика делает посуду для императорского двора! – Такэда показал похожий на гору Фудзи знак на дне чашки. – Ей стало неловко от дороговизны подарка и вообще от всего этого чрезмерного гостеприимства – замков, домашних завтраков… – О, это всего лишь маленький сувенир на память о Кюсю! – потупился Такэда. И, наконец, признался, глядя в сторону: – Ваш сэнсэй Кобаяси стал влиятельным человеком. Он часто бывает в столице, встречается с важными людьми. Он может помочь мне перебраться в Токио. А Вы могли бы поговорить с ним обо мне.

– Но Кобаяси – Ваш друг, Вам проще самому попросить его… – начала она и не стала продолжать – японские порядки замысловаты. Она вспомнила, как загадочно улыбался Хидэо перед её отъездом на Кюсю:

– О, Такэда-сан хорошо встретит Вас, очень хорошо! – Значит, Хидэо знал об этой Такэдиной мечте?

На прощание Такэда рассказывал, как славно жить в Токио. И всё восклицал, как чеховские три сестры. Только не: "В Москву! В Москву!" а "В Токио! В Токио!"

В Токио

Скажи мне для чего,

О ворон, в шумный город

Отсюда ты летишь?

Басё

– И что в нём хорошего, в этом Токио? Зачем все они рвутся сюда, эти японцы? – недоумевала она, глядя на надвигавшееся со стороны далёкого ещё города серое облако. Облако поднималось к небу, как чёрная гора, как дым большого пожара. Шинканзен приближался к Токио и за окнами исчезали синие дали, оставляя только серую близь. Города, обгладывая зелёные пространства, разрастались и, наконец, слились в одно. Потоки машин и давка домов спрессовались до невероятной плотности – под грязной шапкой смога поезд незаметно пробрался к столице. Она ехала в Токио на встречу с профессором Сакагути. Хидэо против этой поездки больше не возражал. Напротив, он советовал ей ехать в Токио. Ведь знаменитый Сакагути недавно посетил его лабораторию и теперь был сэнсэю Кобаяси почти другом. Сакагути назначил её визит на конец августа. В самую жару. Японское лето – не сахар везде. Но в Токио… Было плюс тридцать шесть. Плюс влажность. Плюс смог. Ей показалось – её опустили в банку, наполненную горячим паром, и плотно закрыли крышку.

Сакагути обещал ждать её на центральной станции метро, на обычном месте свиданий токийцев – у серебряного колокола.

– Колокол стоит у выхода из метро на сторону Иесу, – писал в своём подробном письме Сакагути.

Но колокола не нашлось. Поискать его она даже вышла на улицу. И тут же потерялась. Токийское метро – не помпезное московское, которое видно за квартал. Здесь метро – просто подземный переход или подъезд дома. Но который?

– Метро близко, – утешил её какой-то мужчина.

Может, от тесноты, от духоты близко ей не показалось. Наконец она увидела вход с надписью "Железнодорожная станция". Но станция оказалась не та. А чтобы вернуться к той, пришлось ехать на поезде. Несколько минут пешей ходьбы унесли её на такое расстояние, что возвращаться к исходной точке приходилось поездом! Задний вагон поезда ещё не вполне покинул неизвестную станцию, а передний уже въезжал куда надо. Правда, колокола там не было. В этом странном городе как сквозь землю проваливались станции, колокола…

Она спрашивала про колокол у всех подряд, брела по переходам, которые выводили её на улицу и опять возвращались под землю. При этом контролёры спрашивали у японцев билет. Её пропускали просто так – белое лицо – символ бестолковости в Японии. Ему прощается многое. Наконец ей пришла в голову гениальная идея – спросить служащего метро. Он указал ей в сторону, противоположную Йесу. Она уже собиралась зареветь с горя, но тут увидела всё сразу: и колокол, и сэнсэя Сакагути. Он волновался – было без пяти минут назначенное время, по-японски почти опоздание. Он сердился. А похвалить её за то, что она нашла колокол в неположенном месте, забыл. И не извинился, что напутал. Только сказал рассеянно:

– Колокол перенесли. Я не знал.

Хорошо, что сэнсэй встретил её. По сравнению с тем, как зарыт был институт в каких-то дремучих закоулках, пропавший колокол казался детской забавой. На станции, по крайней мере, висели указатели. В городе же ей не попалось ни одной надписи, хотя бы по-японски.

В здании работал кондиционер. Токийскому университету положен кондиционер, в Токио жарко.

– А дома у меня кондиционера нет, из-за жары мы летом не можем спать до двух ночи! – Сакагути зевнул. И улыбнулся. – Впрочем, ложиться раньше я всё равно не успеваю, я и мои сотрудники всегда работаем до полуночи.

Сакагути хвастал тем, чем положено хвастать японцу, трудолюбием. А она, как положено, уважительно кивнула. И не пошутила, как хотелось:

– Конечно, в такую жару стоит сидеть там, где есть кондиционер.

В Японии не шутят.

Сакагути велел пятерым своим студентам слушать её доклад, и они покорно уселись, прикрыв безразличие выражением вежливого внимания. Сэнсэй рассеянно поглядывал на её графики и схемы и сосредоточенно на часы, он спешил. Она свернула никому не нужный доклад за сорок минут.

– Это очень кстати! – обрадовался Сакагути, – у меня важное заседание! Вчера меня избрали председателем ещё одного научного комитета при нашем министерстве науки. Теперь у меня их шесть! По этому случаю я нанял вторую секретаршу – одной с шестью комитетами не справиться.

Увидев, что она достаёт из портфеля отчёт о своих опытах, Сакагути забеспокоился.

– Я ужасно занят! Но пообедать с Вами я время найду!

Секретарш сэнсэй взял с собой – он их баловал. Они были самыми нужными, самыми близкими сотрудницами босса. Широко шагая по улице, Сакагути оживлённо болтал с девушками. Одну из них он уговаривал поскорее выйти замуж, чтобы приостановить наметившееся в Японии падение рождаемости.

– Вы не должны этого допустить! – смеялся Сакагути.

Девушка, поправляя большой вырез на пышной груди, весело обещала поторопиться. Ко второй леди претензий шеф не имел, она уже была замужем. Правда, детьми обзаводиться не спешила, оправдывая свою медлительность дороговизной жизни в Токио, вынуждавшей её работать.

– Мы идем в китайский ресторан! – объявил сэнсэй горделиво.

Секретарши радостно защебетали – японцы считали китайскую кухню лучше своей и в китайский ресторан приглашали только почётных гостей.

Всё пространство ресторана было разгорожено на отдельные кабинки фанерными ширмочками, раскрашенными аляповато, ярко, словно ярмарочный балаган. Тесную внутренность кабинки целиком занимали круглый стол и стулья. Сакагути, едва глянув в меню, что-то коротко сказал официанту в синем шёлковом халате. И началось… Дверь закутка, едва закрывшись за официантом, тут же открылась вновь, впуская трёх китаянок в национальных платьицах, похожих на наши косоворотки. Девушки сновали, как челноки. Вслед за горячими влажными салфетками – неизбежным первым блюдом ресторана китайского, японского – возник тоже неизбежный чай, только не японский зелёный, а китайский коричневый, со вкусом и запахом древесной коры. Не останавливаясь ни на минуту, девушки подтаскивали какие-то плошки, миски, водружая их на вертящуюся середину стола. На его узкое внешнее кольцо, остававшееся неподвижным, они поместили только палочки и чистые тарелки. На них полагалось класть приглянувшуюся еду.

Сакагути и его секретарши, выбирая угощение, подкручивали середину стола. Перед её носом плыли мелко натёртые сырые овощи, залитые яйцом грибы, цыпленок в соевом соусе, пельмени гёза – хотя опознать, что есть что, удавалось не всегда. Всё было вкусно, но очень замысловато. Она предпочитала простенькую японскую свежанинку, неиспорченную, натуральную. Хотя многое роднило китайскую стряпню с японской – варёный рис, лапша… Официантки принесли каждому по большой миске лапши в горячем и очень остром мясном бульоне – главное блюдо обеда. Лапшу полагалось подцепить сначала плававшей в миске маленькой фарфоровой ложкой-плоскодонкой и только потом забирать в рот палочками. Операция требовала немалой ловкости.

– Когда Вы успели заказать столько еды? – спросила она сэнсэя. И сэнсэй объяснил:

– В китайском ресторане достаточно назвать сумму, которую посетитель хочет потратить, а набор блюд определит сам официант.

Это напоминало комплексный обед. И японский ресторан – там клиент тоже произносил только одно слово, например, "сашими", и получал обед из пяти блюд. И никто его не спрашивал, хочет ли он рис и мисо-суп? Здешние люди привыкли есть, что принесут, не привередничая. Обед закончился компотиком, в котором плавали вишенки и кусочки белого, пахнущего гвоздикой желе. Сакагути метнул всё это в рот, не глядя, и вскочил – японские профессора всегда спешат. И спешкой хвастают, как знаком высшего отличия. Сэнсэй ел так быстро, что сомнений в его высоком положении не возникало. И умчался он почти бегом, бросив через плечо:

– Секретарши отведут Вас в гостиницу, я заказал Вам номер…

Крошечный номер походил на пластмассовую мыльницу, сделанную одним нажатием штампа. Между столом и кроватью достало места только для того, чтобы поставить шлёпанцы. Но надевать их не имело смысла – ходить было негде. Кровать занимала всю комнатку, тесную, как шкаф. На крошечном столе ни телевизору, ни даже чайнику места не нашлось. Она открыла конверт, вручённый Сакагути при прощании конверт. Там лежало шестьдесят тысяч йен – щедрая плата за короткую лекцию. Да сэнсэй ей и не за лекцию платил. Три года назад профессор приезжал по её приглашению в Россию, его визит оплачивала русская академия наук. Теперь он исполнял долг благодарности. И нового сотрудничества, плодящего новые долги, затевать не хотел. Она выбросила в мусорницу приготовленные для Сакагути научные бумаги, подошла к окну посмотреть на столицу.

С высоты её двенадцатого этажа столица выглядела неважно – в густом смоге теснились нагромождения грязно-серых домов, втиснутых как попало, случайно. Единственным светлым пятном на улице был розовый женский зад внушительных размеров, в два этажа. Картина висела на фасаде дома напротив. Сакагути снял для неё гостиницу в Роппонги, известном весёлом квартале. Вряд ли сэнсэй задумывался о славе квартала, он просто выбрал отель поближе к институту. И тот, кто строил тут институт, не обратил внимания на нелогичное соседство, просто построил, где нашлось место. Она решила прогуляться по весёлому кварталу Роппонги. Стены дома возле гостиницы украшала целая коллекция фотографий едва прикрытых девушек, в соседнем здании с зашторенными окнами давали стриптиз. Об этом сообщил ей по-английски вежливый японский юноша, приглашавший спуститься вниз по затемнённой лестнице. А бойкая рыжая американка в сомбреро бесцеремонно хватала зазевавшихся, пытаясь затащить их в мексиканский ресторан. Парень, национальную принадлежность которого мешали определить зелёные волосы, громко извещал о начале работы дискотеки – у дверей большого бетонного здания, похожего на склад, выстроилась длинная очередь молодёжи. В глубь весёлого квартала уходили глухие, плохо освещённые улицы. На одной из них она купила сущи, которые продавала прямо из окна своей квартиры бедно одетая пожилая женщина. Сущи были крупные, тёплые, с рыбой, с вишней… В своём номере она взяла из холодильника банку с питьём. Банки лежали на боку в гнёздах пластмассовой панели, обернувшись к клиенту дном. Разглядеть этикетки было трудно. Оказалось, коричневый бочок скрывал не ожидаемый китайский чай, а пиво. Но вернуть банку на место не удалось – гнездо закрылось металлической шторкой. Она поддалась вымогательству бара-ловушки, выпила пива.

Следующий день обещал жару под сорок, поэтому она проснулась пораньше, вышла на улицу… В шесть утра в квартале Роппонги было безлюдно, только маленькие фургончики сновали по улицам. Им навстречу из задних дверей ресторанчиков выбегали заспанные парни, вынося корзины, полные неряшливо скомканных мокрых салфеток. Из чрева грузовичков они забирали салфетки чистые, скатанные в аккуратные трубочки, запаянные в пластик. Кажется, именно салфетки были главной заботой утреннего квартала. Фургончики уезжали, увозя запах помоев и грязного белья, оставляя дух свежих пирожных и морской рыбы. Часам к семи на улицах появились уборщики. Они упаковали в чёрные пакеты обильный ночной мусор и стали тереть щётками тротуары. Из клочьев мыльной пены являлись весёлые разноцветные плитки – квартал Роппонги отмывался от ночной грязи.

На карте Токио в самом центре серого массива города она разглядела зелёный островок, императорскую резиденцию Чиода. По карте казалось – недалеко, и она отправилась пешком. По большому проспекту мчались четыре потока машин. Ещё четыре потока неслись по эстакаде над улицей. Смешанный с парами бензина и вонью асфальта дридцатипятиградусный воздух прилипал к гортани и не проходил в лёгкие. Носовой платок, которым она утирала вспотевшее лицо, мгновенно превратился в мокрый комок. Она решила спуститься в подвернувшееся метро. Поезд только что отошел, оставив на платформе цепочку элегантных молодых людей в кремовой униформе. Она удивилась – зачем столько дежурных? Станция быстро заполнилась народом, она оказалась в самом центре толпы. Она заметалась на отведённом ей пространстве – полсантиметра вправо, полсантиметра влево, но никакой возможности отступления у неё не было, разве что срочно обзавестись крыльями и взлететь. Точно в тот момент, когда на платформу уже нельзя было добавить ни одного человека, подкатил поезд. Он был полон. Но толпа не отступила – она выдохнула разом и дружно шагнула к раскрывшимся дверям. Первые как-то втиснулись. Оставшихся принялись запихивать внутрь кремовые униформисты, которых она приняла за дежурных. Оказавшись в точности напротив дверей, они активно заработали руками в белых перчатках, ногами и даже головами в форменных фуражках. Люди, заранее согласные со своей участью, подчинялись толкачам с выражением сонного безразличия. Кусочек пола, чтобы стоять, достался редким счастливцам. Остальные держались на естественных кривизнах тел соседей. Приткнувшись кое-как на чей-то ботинок, упёршись в чей-то портфель, она прикидывала, протянет ли три остановки, не дыша. Кондиционер повизгивал, задыхаясь. На следующей остановке толкачи умудрились упаковать в вагон кого-то ещё, но это уже ничего не меняло – стиснутая толпа была поглощена страданием. Если бы кто-нибудь теперь сформулировал ей цель этого путешествия – посмотреть императорский дворец – она бы его убила.