355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ольга Круглова » Япония по контракту » Текст книги (страница 31)
Япония по контракту
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 22:47

Текст книги "Япония по контракту"


Автор книги: Ольга Круглова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

– На пенсии не бедствуют только те, кто имеет своё дело, – Хидэо указал на маленького, пухленького старичка с белым пушком на голове. – Это – профессор Итоку. Ему восемьдесят, но он продолжает возглавлять собственную фирму.

Итоку раздавал коллегам рекламные проспекты своих новых изделий. В молодые годы он сделал открытие и получил международный патент. Но найти хорошую работу в государственном учреждении это ему не помогло, и он создал свою фирму, частную. Это принесло ему богатство, но в повадке старичка, в его низких поклонах проглядывало что-то робкое, словно он чувствовал себя классом ниже сэнсэев – государственных служащих.

– Нам, японцам, на пенсии особенно сложно, – Нагаи печально потупился, – мы слишком заняты пока работаем и не успеваем завести хобби.

Нагаи стал рассказывать историю о коллеге, которому перед увольнением разрешили забрать домой свой электронный микроскоп – таким образом университет сэкономил деньги, которые пришлось бы платить за вывоз старья на свалку. А старый сэнсэй, поставив прибор у себя дома, смог продолжить привычное занятие. Смешная была история. Но сэнсэи не улыбались.

– Я провёл в своём университете больше сорока лет, с тех пор, как пришёл туда студентом, – печально сказал Хидэо. – Я всё время проводил в университете. Что я буду делать дома?

– Муж-пенсионер в доме – это беда! – говорили женщины в Шимин-центре. – Домашней работы мужчины не знают, толку от них нет, они только мешаются под ногами! Мы, японки, называем их "ненужной кучей сырого мусора"…

Ей стало жалко сэнсэев. Захотелось утешить их:

– Мне кажется, японским пенсионерам живётся совсем неплохо!

В городе ей часто приходилось видеть группы благопристойных пожилых мужчин и дам – они заполняли туристские автобусы, музеи, храмы, спешили в Шимин-центр на уроки танцев и кулинарии, на поля для гольфа…

– Вы живёте в престижном районе! – мрачно усмехнулся Хидэо. – На окраинах Вы ничего подобного не увидите.

Да, в бедных кварталах старики одевались не в спортивные костюмы, а в тёмные ветхие кимоно. И лица у них были иссиня-бледные, пергаментные, с набрякшими подглазицами. И спины у старух были такие скрюченные, что ходить они могли, только повиснув на остовах детских колясок. Должно быть, татами и вечные поклоны согнули этих несчастных женщин?

– Татами так не согнёт! – мрачно усмехнулся Нагаи. – Это – рис, работа согнувшись, по колено в холодной воде, ревматизм…

Она слушала грустные рассуждения пожилых сэнсэев и вспоминала Леночкину книгу. "Сказ о горе Нараяма" – так назвал японский писатель свой жуткий рассказ. В день семидесятилетия отца или матери сын сажал на спину их, живых, ещё здоровых, и нёс на гору умирать. Таков был порядок – старый должен освободить место молодым, урожаи небогатой японской земли не позволяли прокормить лишний рот. И старики покорялись. А если не выдерживали медленного умирания на горе от голода и холода, приползали ослабевшие к дому, униженно просили впустить. Их уносили опять, связывали, бросали в пропасть, чтобы не нарушали порядок. И никто их не жалел. Только маленькие внуки плакали, услыхав стоны старика за порогом, просили пустить дедушку домой, но родители пресекали это неяпонское чувство – жалость.

За окнами Кокусаи-центра белели свежими снежными шапками предзимние горы. Может, среди них была и гора Нараяма? Ведь она где-то здесь, на севере. Почему-то именно воспоминания о жестокости этой горы приводили на память рассказы японцев о пенсии – вроде приличной, но такой неумолимой своим приходом точно в день рождения, равно неизбежной для талантливого учёного и пустого клерка. Японские правила вряд ли позволят назначить Мицугэ профессором, значит, дело Нагаи после его ухода на пенсию погибнет. Япония потеряет знаменитую на весь мир лабораторию. Но никого это не волновало, все покорно следовали японским правилам. И Нагаи покорно готовился к неизбежному, привыкал, повторяя:

– Я старею! – И, подарив ей книгу о японских праздниках с картинками бурлящей фестивальной толпы, пояснил: – Я выбрал именно эту книгу потому, что здесь много энергии, а в моём пожилом возрасте её уже не хватает. – И за русский подарок поблагодарил словами жалкими: – Спасибо, что не забыли старика!

Лёгкий, стройный Нагаи без морщин и седин словно старался соответствовать надвигающейся пенсии, как бабка из сказа про Нараяму, что, отправляясь умирать, выбивала свои крепкие белые зубы камнем, чтобы не выглядеть неприлично молодо, когда сын понесёт её на гору. Идеальная упорядоченность японской жизни оборачивалась горой Нараямой.

Она шла по университетскому коридору, заполненному молодыми, энергичными сэнсэями. Встретить божьего одуванчика здесь было невозможно. И невозможно увидеть лабораторию с устаревшим названием. Вывешенные на дверях таблички блистали новизной: суперкомпьютеры, роботы, машинный интеллект… Консервативная Япония знала эффективный способ постоянного обновления – в день выхода на пенсию старый профессор снимал с дверей старую табличку и уходил, оставляя свободные помещения. И место для новой таблички. Способ был жестокий. Но здесь сначала думали о благе Японии. А уж потом – японцев.


Глава XII. Времена года – зима

Уродливый ворон -

И он прекрасен на первом снегу

В зимнее утро!

Басё


Зимой на солнечной стороне улицы…

С треском лопнул кувшин:

Ночью вода в нём замёрзла.

Я пробудился вдруг.

Басё

Чтобы холодный вихрь

Ароматом напоить, опять раскрылись

Поздней осенью цветы.

Басё

Она проснулась оттого, что у неё замёрз нос. Открыв глаза, увидела прямо перед собой ледяную корку на подушках у балконной двери. Дверь – одинарная, холодная, сверху донизу стеклянная, да ещё раздвижная, оставляла у полозьев широкую щель. Заткнуть её навечно было нельзя – на балконе стояли канистра с керосином и стиральная машина. Только подушки для сидения на полу, принесённые Намико, прикрывали щель. Теперь они примёрзли к двери. А не будь подушек, примёрзла бы её голова.

– Зиму в Японии не живут, переживают! Зимними ночами в доме бабушки замерзала вода в вазе с цветами, – рассказывал уроженец здешних мест Шимада. – Вылезти из футонга стоило большого напряжения воли…

Интересно, почему Шимада говорил в прошедшем времени? В его теперешнем доме по утрам было, наверное, не теплее. Японцы, как и она, отапливали свои жилища керосинками. Днём они кое-как прогревали дом, но на ночь их выключали, чтобы во сне не сгореть или не угореть. И потому утром… Ну что хорошего может быть в квартире с одинарными щелястыми окнами, что простояла без отопления всю зимнюю ночь?

– Вам хорошо! В японских домах теплее, – завидовали ей иностранцы из международного общежития.

Их просторные хоромы с линолеумом вместо тёплых татами даже днём удавалось прогреть не лучше, чем до пятнадцати градусов, сколько керосина ни жги. А за ночь тоненькая бетонная стенка выпускала наружу всё тепло, так что к утру в комнатах устанавливалась такая же температура, как на улице, минус пять. Японская зима несерьёзная: даже здесь, на холодном севере Хонсю. Что такое для русского минус пять? На улице. Но если минус пять дома…

Оттягивая страшную процедуру подъема, она поглубже зарылась в футонг. Усиленный на зиму московским пледом, одеялом Намико и всеми тёплыми тряпками в доме, футонг стал похож на звериную нору. И для того, чтобы по утрам из этой норы выбираться, она разработала целую процедуру. На мгновение высунув руку из футонга, включила маленький электрический обогреватель, с вечера поставленный на татами рядом с постелью. Выждав несколько минут, пока ледяной воздух прогреется хотя бы чуточку, она натянула под одеялом тёплый халат, ночевавший вместе с нею в постели – иначе его утром невозможно было бы надеть. Собрав всю волю в кулак, она вынырнула в морозное облако комнаты, опрометью кинулась в столовую, нажала кнопку большого керосинового обогревателя и побежала обратно в спальню. Завернув по пути к телевизору, нырнула обратно в тёплую берлогу футонга.

Показывали прогноз погоды. На южной части карты Японии покачивались зонтики с каплями дождя, на севере улыбались снежные бабы – там шёл снег. На кривых дневного изменения температур полуденные горбы таяли, как у оголодавшего верблюда. И без слов всё было понятно – зима. Пущенная на полную мощь керосинка быстро разогрела воздух. Окна в столовой заплакали. Но она всё равно накинула на плечи пальто – туалет и ванная располагались рядом с прихожей. Эту часть квартиры отсекала гармошка раздвижной двери. С приходом холодов стала понятна ценность этого сооружения, казавшегося летом ненужным. Если раздвинуть гармошку, спальня, столовая и кухня нагревались быстрее, и керосина шло меньше. Но третья комната, прихожая, ванная и туалет плохо прогревалась даже при сложенной гармошке – Вероника с Николой звали это место в её квартире Сибирью. Сами они зимой даже на ночь не выключали кондиционер, оплачивая огромные счета за электричество.

Выйти утром в Сибирь было нелёгким испытанием. Она шагнула в ванную, как в прорубь, повернула ручку газовой колонки, намереваясь принять душ. Колонка работать отказалась. Кое-как поплескав на лицо ледяной водой, она посмотрела на себя в зеркало – зрелище было жуткое: посиневший нос, на плечах пальто… Придётся просить Намико вызвать мастера, чтобы починить колонку, – тоскливо думала она, натягивая спортивные брюки. В последнее время выгонять себя на пробежку становилось всё труднее – уж больно тоскливо было в парке зимой – голые ветки да вороны. И серый океан заодно с серым небом. Она нехотя открыла дверь на галерею… И замерла. Дальние горы, ближние холмы, городская улица – всё было бело. Ночью выпал снег, первый снег этой зимы.

– Юкки, юкки! – радостно кричала девочка.

Милое это слово по-японски означало снег. Девочка бежала по заснеженной дорожке парка вприпрыжку и, завидев знакомую иностранку, не поклонилась церемонно, как обычно, а помахала издали рукой, улыбаясь заспанным личиком. Её рыжий щенок по имени Пу рвался, натягивая поводок, и возбуждённо скулил, принюхиваясь к незнакомому запаху, это был первый снег в его жизни. Они часто встречались по утрам в парке: она делала зарядку, девочка гуляла со щенком. Девочке было лет четырнадцать, она охотно болтала по-английски, не очень смущаясь. Но сегодня она только смеялась и бегала без удержу, как её щенок. Потому что выпал снег. Оказалось, многие кусты сохранили плотные тёмно-зелёные листья. Они были незаметны среди серых веток, но теперь под снегом горели ярко – листья и… цветы. Наверное, старые, засохшие? Она подошла поближе – занесённые снегом кусты были густо облеплены лопающимися бутонами – бело-розовыми, свежими… Цветы, пришедшие вместе с первым снегом! В середине декабря! Парень, выскочивший в парк побегать, увидел цветущий куст, вернулся домой за фотоаппаратом. И долго прилаживался, чтобы получше снять. Молодая мама наклонила веточку с бутонами пониже, поближе к личику своего малыша, заговорила, улыбаясь. Значит, и для привычных японцев это чудо – зимние цветы.

Среди снега стали заметнее в садах золотые шарики хурмы – её оставляли подвялиться прямо на ветвях. Самая вкусная вяленая хурма получалась именно из круглых плодов, вяжущих, костлявых, а не из сладких четырёхугольных, без оскомины и семян. Вяленая хурма – зимнее японское лакомство. С приходом холодов её стали продавать в каждой овощной лавке. В дорогих магазинах ту же хурму упаковывали в красивые деревянные ящички, так получался подарок – недешёвый, зато сезонный, зимний. Некоторые хозяйки нанизали хурму на верёвочки и развесили под крышами своих домов рядом с белыми хвостами редьки и длинными кочанами китайской капусты – японцы подвяливали овощи перед засолкой.

Дешёвая лавка, торгующая одеждой, выставила в витрины простые тёмные кимоно, стёганые, как наши телогрейки, зимнюю одежду для стариков, приверженцев традиций, для бедных людей. На автобусной остановке пахло нафталином от толстых пальто, извлечённых из шкафов по случаю снега. Люди приоделись потеплее, а детям, даже новорождённым, шапок не надели. Снег таял на мягком ёжике чёрных волос на непокрытой головке младенца, обвисшего мягким тельцем в недрах общей с мамой куртки. Малыш постарше, пристёгнутый к материнской спине, бесстрашно болтал высунутыми из рюкзачка ножками в тонких носочках – японское закаливание сурово.

– Так лучше для ребёнка, – спокойно говорили японки.

А русские матери приходили в ужас.

– В детском садике сын сидит на промёрзшем с ночи линолеуме, там все дети в соплях! – жаловалась Галя.

А уже пообвыкшаяся Наташа была довольна – её первоклашка-дочь бегала кроссы по улице босиком, а в школу ходила по морозу в короткой юбке и гольфах с голыми коленками.

На шоссе выстроилась длинная вереница брошенных машин – водить по снегу японцы не умели. Вернее, они не пробовали это делать. Снег – это опасно! По снегу ездить нельзя! Такие предупреждения развешивали на дорогах, произносили по телевидению, радио… И дисциплинированные японские водители, завидев первые снежинки, бросали машины прямо там, где их застигло стихийное бедствие, и рысцой бежали к ближайшей автобусной остановке. Автобусу было позволено ездить и в снег. Но в цепях. Он подполз, тяжело ворочая колёсами, обёрнутыми серьёзным железом, зловеще лязгающим по едва припорошенному снежком асфальту. Автобус отставал от расписания, но длинная очередь ждала терпеливо – ведь выпал снег! И на цепи люди смотрели серьёзно, без ухмылки, не считая предосторожность излишней. Рабочие посыпали дорогу какими-то белыми гранулами. Мешки с этим средством были приготовлены заранее и сложены в ящики на прочных бетонных основаниях, поставленных у крутых извилин шоссе. Ящики не запирались: каждый мог в случае нужды достать мешок и посыпать дорогу – север Хонсю встречал зиму во всеоружии.

Первого декабря в университетском городке заработала котельная, батареи в корпусах стали тёплыми. Затопили точно в первый день зимы, по календарю, и топили по расписанию – с девяти утра до шести вечера. В шесть отопление отключали, и оставшиеся трудиться после официального окончания рабочего дня спасались керосиновыми обогревателями. Но и их выключал последний уходящий. За ночь бетонный дом промерзал до костей, до арматуры.

– Сегодня – первый снег нынешней зимы, – улыбнулся ей шедший по коридору Сато и шмыгнул покрасневшим носом.

Даже по случаю холодов он не изменил японским традициям и продолжал носить пластмассовые шлёпанцы на босу ногу.

– Первый снег для нас праздник, – сказал Шимада, потирая озябшие руки.

Митико, ставшая круглой в двух толстых свитерах, куталась в толстый шарф и кашляла. Многие студенты кашляли. Должно быть, они мёрзли в экономных родительских домах и в университете старались отогреться – не ограничиваясь батареями, разгоняли печь на полную мощность. Запас керосина быстро таял, и лабораторный техник Ямазаки то и дело ходил с канистрой в подсобное помещение, где стояла цистерна. Кобаяси ворчал на расточительность молодого поколения, за топливо он платил из лабораторных денег. В студенческом зале пахло керосином. У её домашнего обогревателя была хотя бы труба, а в стене столовой – дырка. Студенческая же комната отапливалась по-чёрному. При включении обогревателя полагалось открыть окно, но ребята, сохраняя тепло, ограничивали вентиляцию фрамугой над дверью, ведущей в коридор. Эта фрамуга была единственным источником тепла для Хидэо. Он широко открывал дверь своего кабинета, расположенного напротив, а свой обогреватель никогда не включал, экономя керосин. Он и электричество экономил, сидя зимними вечерами в тёмной комнате, освещённой только тусклым экраном компьютера.

– Поздравляю всех с первым снегом! – весело влетел в студенческий зал Хидэо. И захлопотал заботливо: – Сегодня после обеда Вам принесут новый обогреватель. Я договорился.

Её бытовые проблемы он решал отменно – на холод она пожаловалась только вчера. Батареи в её кабинете не было, а маленький электрический камин не справлялся с морозом. Ровно в час в дверь её кабинета постучали. Расторопный юноша в чёрном костюме внёс большую коробку.

– Это – газовый обогреватель. Вам не придётся хлопотать с керосином! – вежливо известил он по-английски.

Сняв пиджак, он приколол зажимом тёмный галстук, закатал рукава белоснежной рубашки и присоединил машину к газовой трубе – вода и газ были в каждом кабинете. На прощание он вручил визитку – на случай неполадок – и с поклоном удалился. Обогреватель был элегантный, кремовый, с сияющей латунью эмблемой знаменитой японской фирмы, Но, включая его, полагалось открыть окно. Иначе кабинет заполнял запах газа.

Рано утром позвонила Намико, чтобы известить – в одиннадцать придёт мастер чинить колонку. Милая Намико, как и её муж, мгновенно исполняла все её житейские просьбы. Неожиданно освободившееся утро она решила посвятить хозяйству. Зимой у неё появилась новая забота – ходить на бензоколонку за керосином. Жители частных домов поступали проще – они выставляли канистры за ворота, доверяя их заливку бегавшей по району машине. Но она не знала, где поставить канистру в многоэтажке, как оплатить счета… На бензоколонке парень и девушка, стоявшие навытяжку, как часовые, стремглав бросились ей навстречу. Парень выхватил из её рук канистру и помчался её наполнять. Девушка, приняв деньги, ринулась к кассе бегом и вернулась с чеком и сдачей. Парень сам завинтил крышку канистры, едва ворочая закоченевшими пальцами. И у девушки лицо было сизым от холода – они работали на ледяном ветру в лёгких форменных курточках. А брюки им позволили надеть совсем недавно – в ноябре они стояли на ледяном ветру в шортах с коленками такими же синими, как носы. Едва отдав ей канистру, парень рванулся к подъезжающей машине, подхватил шланг, чтобы её заправить. Девушка приняла деньги и выбежала на улицу, отмахивая рукой – путь свободен. Водитель из машины даже не вышел.

Вслед за бензоколонкой в программе её хозяйственных дел значилась химчистка. В лёгких туфельках шла она по тротуару – сухому, чистому – утреннее солнце съело вчерашний снег без остатка. Внезапно налетевший ветер закрутил метель. Через минуту она уже утопала по щиколотку в мокром снегу и в химчистку вошла как снежная баба. Малюсенький закуток умудрился на пяти квадратных метрах уместить прилавок, вешалку, газовый обогреватель… Две японки тихо переговаривались, разложив на столе шёлковое чёрное кимоно с вышитыми цветами. Женщины водили пальцами по швам, должно быть, обсуждали, как их распороть. Дорогие кимоно распарывали перед тем, как их почистить или постирать, а потом сшивали заново. Завидев её, приёмщица прервала разговор и сама принялась отряхивать от снега принесённые вещи, не позволяя клиентке ей в этом деле помочь. И пяти минут не заняло посещение химчистки, но за дверью её уже встретила весна. Под ярким солнцем прямо на глазах таяли сугробы, по мостовой текли ручьи. Теперь идти пришлось не по снегу, а по воде – таковы капризы океана, хоть и Тихого, но капризного, меняющего погоду мгновенно, однажды летом уже накрывшего её на побережье внезапным дождём…

Мастер включил колонку, и она выдала горячую воду. Мастер пожал плечами и ушёл, сказав спасибо – "аригато." На следующее утро колонка забарахлила опять. Она опять позвонила Намико и услыхала застенчивое:

– Вы принимаете душ утром? Надо попозже. Теперь зима.

Из сбивчивой, смущённой речи Намико выходило – надо ждать, пока на солнце оттают трубы, в которых за ночь замерзала вода. Ждать солнца пришлось и при попытке постирать – замёрзшее масло заклинило кнопки машины. Машина заработала только к полудню – солнце сделало своё дело. Сильное японское солнце вообще стало очень важным в зимней жизни. Хидэо переставил свою пишущую машинку поближе к окну, иначе в ней замерзала смазка. В погожие дни можно было не включать обогреватель и обходиться солнечным теплом. На солнечной стороне улицы за день оттаивал ночной снег и лёд. А поскольку снегоуборочных машин и даже дворников со скребками городу не полагалось, люди предпочитали ходить по солнечной стороне улицы – движение людей в городе стало определять солнце.

Именно зимой почему-то вспомнилось, что Япония – страна восходящего солнца и само слово "Япония" пишется двумя иероглифами – "солнце" и "корень". И что издревле японские цари получали имена с концовкой – "хико", что означало "любимец солнца". И что японцы ведут свой род от богини солнца Аматерасу, и в японском многобожии место этой богини особенное…


Торговые ряды и японские боги

Ива склонилась и спит.

И кажется мне, соловей на ветке -

Это её душа.

Басё

За левым окном автобуса мелькнули красные тории шинтоистского шраина, за правым – деревянный забор буддийского храма. Два разных храма на одной улице – вещь для Японии обычная. Вещь нужная, потому что новорожденного японцы несут к богам шинто, покойника – к Будде. Ведь шинтоистский обряд жизнерадостен, буддийский мрачен. А на свадьбе японец успевает побыть ещё и христианином. А почему бы и нет? Венчание в христианской церкви так красиво! И современно. Венчание – знак приобщения к западной цивилизации, знак принадлежности к почтенному обеспеченному классу. Как этикетка универмага Фуджисаки на костюме. А о Христе вряд ли кто вспоминает, склонив голову перед священником. Доктринами тут себя не обременяют, к богам тут отношение спокойное. И повенчанный как христианин японец, на той же свадьбе быстренько переодевшись в кимоно, становится шинтоистом и исполняет брачный ритуал дедов. К богам тут отношение практичное: японец выбирает тех, что больше подходят к случаю.

– Когда я прилетаю в Америку, – говорил суперкомпьютерный профессор Такасими, – я становлюсь христианином, а в Японии я буддист.

А новорожденного сына он носил в шраин. К богам тут отношении свойское. Японец в японской сказке связывал верёвками статую бога, приговаривая:

– Если выполнишь мою просьбу – развяжу.

Словом – работай, коли ты бог. А работаешь плохо – получай наказание, хоть ты и бог.

– Наша родная японская религия шинто – простенькая, языческая. У храмов волки стоят, обезьяны, овцы… – улыбался Шимада. – Священники исполняют необременительные службы в шраине в свободное от работы где-нибудь на фирме время. А буддизм – он импортный, из Китая, слишком сложный для нас. Поэтому целиком мы его не приемлем. И из христианства мы выбрали самое упрощённое и практичное – протестантство.

Торговые ряды нарядились в зелёное, красное, золотое – цвета католического Рождества. Красные Санта Клаусы, золотые ленты и колокольчики, зелёные венки и ёлки в каждом ресторане, магазине. Все ёлки пластмассовые. Только Кокусаи-отель устроил в фойе огромную, метров в пять пирамиду из красных живых цветов, рождественских, американских. Там их называли "Святая ночь". Отелю хотелось оправдать своё название международного и по-американски отметить неяпонский праздник – Рождество. В круглом зале универмага "141" – "Ичи-йон-ичи" ребятня обступила невиданное западное чудо: большой, в рост человека кукольный домик, разрезанный так, чтобы открыть уют маленьких спален, гостиных, населённых игрушечными человечками, рождественский домашний уют.

Народу на Ичибанчо было несметно. Словно весь город, забыв на время Будду и своих шинтоистских богов, устремился в торговые ряды. Ведь Рождество – повод для подарков. Может, за то и приняли этот праздник японцы? Ведь для них так естественно дарить, они вечно что-нибудь дарят. И торговцы рады были обратить Японию в христианство. Хотя бы на пару рождественских недель. И только в торговых рядах. В прочем городе христианским праздником и не пахло.

– Да что Вы, какое христианство! – на перекрёстке улиц белолицая старуха раздавала прохожим маленькие, сложенные гармошкой книжечки – до такого размера ей удалось отжать Библию. – Сама Библия слишком сложна для японцев! Они и этого читать не станут! – ворчала бабуся, вручая книжечку пожилому мужчине.

Глянув рассеянно на первую страницу, он выбросил крошку-Библию в мусорницу и устремился к вынесенному на улицу прилавку – там шла распродажа рождественских подарков для детей. Через минуту в его руках был набитый сладостями красный чулок Санта Клауса. Проводив мужчину презрительным взглядом, дама обратилась к ней ласково, как к своей:

– Вы-то наверняка читали Библию…

Даже слово "Россия" старушку не остудило – разница между православными и католиками казалась такой несущественной здесь, среди японцев. Женщина оказалась родом из Голландии, в Японии жила уже двадцать пять лет, безуспешно пытаясь привить на здешней земле христианство.

И всё-таки христиане в Японии были. Хидэо уже десять лет ходил в баптистскую церковь.

– Наша семья всегда держалась буддизма, – объяснял он. – Однако в Англии я стал посещать баптистов, и какое-то время я и моя семья были раздвоены. Но, поскольку я – старший сын, и после смерти отца я всё в семье решаю, я запретил жене и матери ходить в буддийский храм, и теперь мы только христиане.

Однажды, соскучившись воскресным одиночеством, она попросила Хидэо взять её на службу. А он обрадовался, что введёт в общину новую прихожанку. Церковь стояла совсем недалеко от её дома, на Ягияме. Небольшая, деревянная, обшитая выкрашенными в голубое досками, она выделялась среди соседских домишек только шпилем с крестом. У входа в церковь всегда цвели цветы. Небольшой дворик, вымощенный плитками, был вымыт так чисто, что разуться хотелось уже здесь. Но у баптистов не разувались. У них царил Запад – от прихожей с раздевалкой и западным туалетом до молельного зала с мягкими стульями. Вместо алтаря тут была сцена, вместо икон – большой букет в красивой вазе. И только высокое окно над сценой несло в себе нечто церковное – серебристый витраж – серый крест на голубом.

Она стала приходить в церковь каждое воскресенье. Здесь было тепло в холода, прохладно в жару – электричества для больших кондиционеров богатые баптисты не жалели. В хорошую погоду настежь открывали окна, и ветерок с океана красиво колыхал тонкие дорогие шторы. Ей нравилось идти к своему месту среди поклонов и улыбок, нравилось смотреть, как юная девушка садится за пианино и играет что-то светлое – так всегда начиналась служба. Пастор в дорогом костюме и модном галстуке поднимался на кафедру и читал проповедь. Понять японскую речь она не могла, но при входе каждому вручалась программка вроде театральной – план службы. А садившийся рядом Хидэо помогал японский текст перевести. Потом наступал черёд псалмов. Перед микрофонами на сцене появлялась щупленькая девушка в сильных очках и парни с электрогитарами. Певица тоненьким голоском выводила красивые западные мелодии, а прихожане, поднявшись со своих мест, хором подпевали. Тот, кто нетвёрдо знал слова, мог подглядеть их на большом экране возле кафедры – с проектором управлялся один из верующих, студент. Текст можно было прочесть и в книжечках, которые имелись у всех прихожан. Ей тоже выдали одну из церковной библиотеки вместе с Библией на английском языке.

Ей нравился комфорт и уют церкви. И приветливые прихожане, встретившие её, как родную. Её первое посещение церкви началось с того, что по просьбе помощника пастора, молодого адвоката, она по окончании службы встала и рассказала всем о себе – когда и где родилась, где работала и учились – так всюду принимали новичков в Японии – на работе, в церкви. Тогда было первое воскресенье апреля, и вслед за знакомством стали поздравлять всех, кто родился в этом месяце, такой здесь был обычай. Новорожденные выстроились у кафедры, сообщая по очереди, сколько им исполнилось лет.

– Мне семь, – гордо сказал мальчик.

– А мне семьдесят, – улыбнулся стоявший рядом старик.

И зал весело зааплодировал. Маленькая дочка пастора загадывала загадки – без викторины в Японии не обходился ни один праздник, а потом одаривала поздравительными открытками. Прихожане молились за здоровье новорожденных и пели хором по-английски: "Хэппи бёсдэй!", добавляя вместо имени японское "минасан" – "всем". Счастья желали всем сразу. Баптисты жили одной семьёй. А ей здесь так не хватало семьи.

В своём вечно пустующем почтовом ящике она стала находить послания от сестры во Христе, старушки Сагами, и её подарки – набор японских марок или забавную открытку с пожеланием здоровья и предостережениями, такими домашними:

– Переходя улицу, помните о нашем левостороннем движении, будьте осторожны!

Опекала ли её Сагами-сан по собственной воле или по поручению общины – неважно. Важно, что у неё появились друзья. И молодой пастор стал её другом. Однажды она даже пригласила его к себе домой. Он пришёл вместе с женой и роскошным букетом. Одетые в джинсы супруги, стройные, молодые, звонко смеялись, запивая водкой русские пирожки – никто не заподозрил бы в них чету священнослужителей.

И в церкви часто устраивали общие обеды, отмечая не только праздники церковные, но и семейные, например, проводы прихожанки в другой город или выздоровление старушки, которая посещала эту церковь много лет, а потом на долгое время слегла. Согнутая дугой старушка стояла, держась за спинку стула, и смущённо улыбалась, пока зал гремел аплодисментами в её честь. Ради общей трапезы мужчины раскладывали стоявшие вдоль стен складные столы, и молельный зал превратился в банкетный. Дамы-активистки выносили из кухни приготовленные ими овощные салаты, фруктовое желе и пластмассовые тарелки с готовой едой из магазина – рис с жареной рыбой, с кусочками мяса. Еду, разогретую в микроволновке, запивали зелёным чаем из больших термосов – спиртного в церкви не полагалось. Так обычно проходили общие обеды. На пасхальном обеде прихожане попросили её рассказать, как празднуют Пасху в России. Хидэо стоял рядом с ней у микрофона и переводил её рассказ на японский, Японцы удивлённо слушали про пост, крашенные яйца, освящённые куличи, ночную службу и покачивали головами: какие сложности! Для них Пасха была обычной службой, отмеченной разве что совместным обедом, но тоже обычным – салат, рис с рыбой и мясом, желе…

Благодаря баптистам в её жизни стало больше праздников. Иногда Хидэо брал её в летний лагерь. У церкви была своя земля – дорогая, пригородная, просторная. На берегу озера посреди леса стоял большой двухэтажный дом, пахнущий свежим деревом. В тёплое время года службы иногда проводили здесь. Прихожане с семьями, с детишками приезжали субботним вечером и ночевали в жилых комнатах на втором этаже. Комнаты напоминали вагон двухъярусными нарами, отсутствием дверей. Но радовали благоухающей чистотой, новизной досок пола, стен и кроватей, застеленных мягкими матрацами в красивых чехлах. В конце коридора располагался биотуалет и умывальные с водопроводом – даже за городом баптисты жили с комфортом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю