Текст книги "Япония по контракту"

Автор книги: Ольга Круглова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)

– Это искусство пришло к нам из Китая, – говорил Шимада в понедельник, – но и мы, японцы, на фейерверки большие мастера.

Телевизор три дня напролёт показывал мастерские, где делают фейерверки. Немолодые женщины заворачивали щепотки серого порошка в бумажки, обвязывали нитками, укладывали внутрь полого шара. А мужчины в резиновых сапогах и касках заправляли шары в торчком стоящие на поляне трубы и быстро их поджигал. Вот и вся технология чуда.

Три дня город гудел от толпы, от криков торговцев, от фестивальных шествий. Утром восьмого августа торговый центр походил на помойку. Мостовая была усыпана обрывками цветной бумаги, пустыми банками и остатками праздничной еды. Теперь тяжело было не голове, а ногам, по щиколотку утопавшим в мусоре. Заспанные уборщики ошалело смотрели на разгром, не понимая, с чего начать. Но всё-таки начинали. После шумной Танабаты городу предстояло быстро приготовиться к празднику тихому. В середине августа наступал буддийский день поминовения – Обон. В Обон души умерших возвращались в родные места. Город снял фонарики и взялся за шётки, тряпки, мётлы… Нельзя же принимать души в такой разор!

Обон (Плывущие огоньки)

О, не думай, что ты из тех,

Кто следа не оставил в мире!

Поминовения день…

Басё

В городе стало тихо. Запахло цветами. Ими торговали всюду: в магазинах, на улицах, рынках. В овощных лавках появились странные вещи – маленькие яблочки и какие-то мелкие овощи на большом листе, похожем на лотос или лопух.

– Это угощение для душ умерших предков, его кладут на домашний алтарь, – сказала Намико. Она словно стеснялась, словно сомневалась, стоит ли говорить о таких потаённых вещах с чужим человеком. Обон – не для праздного любопытства. Обон – событие печальное. Супруги Кобаяси собирались на кладбище, на могилу отца Хидэо. – Запаситесь деньгами в банке, – предупредила Намико. – И в магазине купите необходимое. В Обон три дня будет закрыто всё.

Утром пятнадцатого запах цветов сконцентрировался на шоссе, ведущем к предгорьям, к кладбищам. Вся Япония ехала к родным покойникам. И она поехала вместе с Японией. Вышла из автобуса у кладбищенских ворот, постояла немного под навесом, возле длинного жестяного умывальника с множеством кранов, как в пионерлагере. Здесь люди, покинувшие свои машины налегке, брали совки, вёдра, ковшики и шли прибрать могилки, поставить букеты цветов в высоких стаканах из обрезков бамбукового стебля или из его пластмассовых подобий. Сделав свою работу, люди оставляли под навесом общественный инвентарь, чтобы следующие посетители кладбища могли воспользоваться им. Рук не мыли, просто выбрасывали испачканные в земле белые перчатки и выходили к своим машинам чистенькими. В этой стране было хорошо организовано всё, даже скорбь. Может, от этого здесь справлялись со скорбью легче. На кладбище никто не плакал, все работали.

Вечером телеэкран заполнили мужчины в угольно-чёрных костюмах с голубым цветком в петлице, власти Японии отмечали национальный траур: пятнадцатое августа – день капитуляции Японии. Императорская чета низко склонились перед убранной цветами сценой, перед памятью жертв войны. Лёгкий, сухощавый император и элегантная императрица в чёрном платье с жемчугом на шее… Многие женщины здесь надевали жемчуг на чёрное в дни скорби. Императрица, как положено японке, стояла чуть позади мужа, кланялась чуть ниже… Хранить японские традиции – важная обязанность императорской четы.

Шестнадцатого позвонила Намико, она хотела показать иностранке толонагаши – плывущие огоньки.

– Вы просили, – смущаясь, сказала Намико

Она действительно просила показать ей плывущие огоньки, которые видела когда-то в кино. Красивая японка в кимоно пускала на воду горящую свечу в бумажном фонарике в память об умершем муже. Над рекой склонялась ива, старый храм отражался в воде, японка плакала. А по воде плыл колеблющийся огонёк, ограждённый от ветра гармошкой бумаги с большими чёрными иероглифами. Теперь она сможет увидеть это сама.

– Для этого надо ехать в национальный парк на побережье, толонагаши будут выпускать там. Я могу поехать с Вами.

Милая Намико даже в день скорби готова была исполнить желание гостьи.

Японцам стоило бы на время Обона ввести одностороннее движение: пятнадцатого утром в сторону гор, шестнадцатого вечером – в сторону моря. К пяти часам японское единодушие обернулось мёртвой пробкой на шоссе. И на вокзале клубилась толпа. Билеты на электричку, идущую в национальный парк, продавали со скидкой по случаю Обона. Власти чтили народный обычай и не хотели на нём наживаться. В поезд они с Намико едва втиснулись. Кондиционеры задыхались, открытые окна не помогали – на улице было плюс тридцать. Ей захотелось выйти из вагона и навсегда забыть о плывущих огоньках и о японских традициях, имеющих такое количество приверженцев.

– Поезд пойдёт без остановок, – утешила чуткая Намико и непреклонно сжала губы, приготовившись терпеть.

На платформе приморского посёлка было не лучше, чем в вагоне: плотная, почти недвижимая толпа и душное дыханье моря. Полицейские подравнивали расползающуюся людскую массу, подталкивали её легонько к набережной. Всё пространство между отелями и морем, включая тротуары и даже часть дороги, было застелено синими циновками. Крошечные островки между ними заполняли тележки и палатки, торгующие съестным. Душный дым от ракушек и печёной кукурузы стелился над синим пластмассовым полем, на котором люди сидели, ели, пили и даже спали. К морю было не подойти. И нечего было надеяться увидеть ни плывущие огоньки, ни саму воду. Намико, не павши духом при виде людского нашествия, свернула к бетонной набережной. Конечно, в промежутки между циновками поставить ногу было нельзя, но можно было, изрядно постаравшись, не наступать хотя бы на еду, на руки, ноги. Люди на циновках на проходящих внимания не обратили, как на дело обычное. Произнеся в сотый раз "сумимасэн", она, наконец, увидела воду. Они устроились у выхода на мол, почти пустой. Сюда пускали за две тысячи йен желающих полюбоваться зрелищем с комфортом, сидя на стульях, по такому случаю выставленных на мол. Примоститься у самых ног продающего билеты удалось лишь подтянув колени к самому подбородку.

В семь, когда стало смеркаться, к мосту подплыла простая рыбачья лодка. Внутренность её светилась. Два мужика, споро орудуя, принялись выпускать за борт огоньки. Скоро к ним на помощь пришла другая лодка, наполненная светом, и через несколько минут вся бухта была усеяна светящимися точками. Выгрузившись, дядьки завели моторы и уехали. И не поплакали даже над плывущими огоньками, как красивая японка в кино. Потому что вряд ли в домах у дядек было столько покойников. Вряд ли вообще в здешних местах была такая жуткая смертность. Несколько огоньков волна прибила к набережной. Перегнувшись через каменный бордюр, она выловила один. Чего с ним церемониться, с ничейным! Пучок рисовой соломы был перехвачен посередине верёвочкой, расплюснут в два круга размером с блюдце, скреплённых по краям. Посередине стояла свеча, окружённая куском полиэтиленовой плёнки, измятой, наверное, специально, чтобы свет играл. Получился упрощённый вариант поминального фонарика, серийный, индустриальный. Толпа никакого интереса к огонькам не выказала, продолжая есть, пить и спать. Толпа ждала чего-то ещё. И в восемь это что-то грянуло. Над бухтой повис огромный фейерверк. Море огня, повторённое в воде, смешалось со светящимися точками плывущих огоньков… Намико встала, сказала рассудительно:

– Конечно, это красиво, но когда всё кончится, будет давка!

В понедельник в университете было пусто. Обон – это ещё и отпуска, японские отпуска, знаменитые своей краткостью.

– Отпуск в промышленности – две недели, но мы получаем деньги от налогов с производства, и потому наш отпуск должен длиться меньше, – Хидэо говорил, как государственный муж. И сожаления по поводу мизерности отпуска не выражал. Напротив, он считал длинное безделье непозволительным. – Я никогда не отдыхаю долго. Я просто добавляю к двум выходным три дня обона.

И Шимада собирался отдыхать четыре дня. И Кумэда сообщил ей, что нормальный отпуск в университете – неделя, но профессора обычно не используют и это время. Вопрос – как провести свой отпуск? – здесь не возникал. Что можно успеть за три – четыре дня? Отоспаться, поваляться на татами… Поехать к морю? В горы? На курорт? Сэнсэи улыбались.

– Это для богатых!

И недоверчиво слушали её рассказы про бедный русский народ, который отправляется к морю на двадцать четыре дня. Во взглядах японцев читалось недоверие. И осуждение – такие долгие перерывы в работе ведут к потере квалификации! А неразумные траты на поездки – к экономическим проблемам.

Шимада серьёзно выслушал её сетования на толчею на побережье, сказал строго, предупреждая насмешки:

– Многолюдные гуляния свидетельствуют о процветании страны!

Процветание… Пожалуй, летом в Японии оно чувствовалось особенно ясно – фестивали, фейерверки… Но лето уже кончалось. Короткое японское лето.

Глава VI. Работаем вместе
(Им никогда не сойтись…)

Запад есть Запад,

Восток есть Восток

И им никогда не сойтись…

Р. Киплинг

Кампания интернационализации

Посадили деревья в саду.

Тихо, тихо, чтоб их ободрить,

Шепчет осенний дождь.

Басё

– В последние годы мы уделяем большое внимание сотрудничеству с иностранцами, – говорил Хидэо. – Такова установка нашего руководства – мы должны перестать быть закрытой страной!

Хидэо пребывал в отличном настроении – он получил приглашение на приём, который устраивал президент университета в честь иностранных сотрудников. Мероприятие проводили ежегодно, но Хидэо участвовал в нём впервые. Приглашения удостаивались только те профессора, которые сумели привлечь в свою лабораторию много иностранцев, а у Хидэо в этом году работали китайский доктор Чен, корейский студент Чанг и профессор из России – она.

– Только самые активные в деле интернационализации сэнсэи приглашены на приём! – радовался Хидэо. – Это большая честь! Приём состоится в Кокусаи-отеле, лучшем отеле в городе!

По дороге в ресторан Хидэо заехал за ней. Рядом с мужем сидела нарядная, немного смущённая Намико. Её тоже пригласили. За особые успехи мужа в деле интернационализации. За окнами машины промелькнуло распластанное среди тёмных деревьев парка здание Кокусаи-центра. Кокусаи-отель, Кокусаи-центр…

– В последние годы в нашем городе появилось много новых домов с называнием "кокусаи", – говорил Хидэо, – по-японски оно означает "международный". Помните, я привёз Вас в Кокусаи-центр вскоре после Вашего приезда?

Она помнила. Хидэо сам проводил её в библиотеку, где ласковая девушка вручила ей карту города и красочный буклет, описывающий его историю. Денег девушка не взяла, только попросила записаться в регистрационной книге гостей. Карта была на английском языке, а буклет и вовсе на русском – такая забота о приезжем трогала. Потом она часто заходила в Кокусаи-центр. Место это было красивое – с мраморным фойе, с коврами в библиотеке, с деревянными куклами и лаковыми шкатулками в стеклянных витринах. Место это было приятное – мощные кондиционеры делали его тёплым в холода, прохладным в жару. Здесь можно было, устроившись в мягком кресле, посмотреть большой телевизор, всегда настроенный на новости СNN, или почитать газеты и журналы на многих языках. Правда, русского среди них не было. А ещё Кокусаи-центр был местом полезным – здесь на больших щитах вывешивались объявления. Кто-то, уезжая, дёшево продавал мебель, автомобиль, телефонную линию или велосипед. Кто-то, приехав, хотел что-то купить, снять комнату, найти приятеля, говорящего по-английски или по-японски. Японцы предлагали экскурсии по городу в обмен на беседы по-английски. Иностранцы обещали научить своему языку.

Дважды в год Кокусаи-центр устраивал распродажу товаров, необходимых приезжим иностранцам для обустройства дома на чужбине. В большом зале расставляли холодильники, телевизоры, велосипеды… Вещи штучные, как в комиссионке, бывшие в употреблении или зележавшиеся. Однажды Наташа привела её на такую ярмарку. Они пришли рано, но в вестибюле уже стояла длинная очередь – первым достанутся самые лучшие вещи. В ожидании открытия ярмарки два молодых американца предлагали публике купить за пятьдесят долларов подержанные обогреватели, очень похожие на те, что она видела на тротуаре в день вывоза крупного мусора. Только отмытые и отремонтированные. Такой у американцев был бизнес. Наташа беседовала со знакомой перуанкой, та хотела купить подешевле мебель. Справиться с этой серьёзной задачей перуанке предстояло одной, поскольку мужу-японцу появляться на распродаже в Кокусаи-центре было неприлично.

В девять утра зал открылся, а к десяти почти опустел. Арабы вынесли футонги, посуду, постельное бельё, поляки выкатили велосипеды, китайцы оформили доставку холодильников. Цены были смешные. Всего за пару тысяч йен она наполнила большую сумку всякими нужными для дома вещами. У выхода её поймал молоденький японский журналист.

– Не могли бы Вы сказать несколько слов благодарности за дешёвые товары?

Она сумела улизнуть, и журналистик вцепился в коменданта Кокусаи-центра, заговорившего охотно, солидно:

– Для иностранцев японские цены слишком высоки. Мы идём им навстречу, участвуем в кампании интернационализации…

Между собой японцы называли иностранцев гаджинами. И чтобы привлечь гаджинов в свою страну, заботились о них, устраивали дешёвые ярмарки, бесплатно лечили, учили японскому языку…

За окнами машины мелькнуло двухэтажное белое здание Шимин-центра, а вскоре такое же, построенное по типовому проекту. В городе было более двадцати таких домов. И в каждом – бесплатные курсы японского.

– А это – общежитие для иностранцев, – указал Хидэо на серую бетонную коробку.

Здесь жили многие из её новых знакомых. Болгарин Тодор сам подошёл к ней в университете, заговорил по-русски, пригласил на семейный обед к себе в общежитие. Общежитие на самом деле оказалось домом с небольшими и очень дешёвыми квартирами, где жильцов бесплатно снабжали мебелью, телевизорами, холодильниками и даже утюгами.

– Я вынужден был бежать от нищеты, – рассказывал Тодор. – В начале девяностых зарплаты старшего научного сотрудника в Болгарии не хватало, чтобы прокормить семью.

Скромного, приветливого болгарина быстро произвели в ассистенты профессора. Тодор отдал детей в английскую школу, чтобы они смогли подготовиться к поступлению в американский университет.

– Это наша давняя мечта – учить детей в Америке, – говорила жена Тодора. – И благодаря Японии мы сможем её осуществить! Ради этого стоит потерпеть.

У себя на родине она была вице-директором крупной фирмы, известным человеком, здесь превратилась в домохозяйку. На люди выходила только раз в год, на приём для иностранцев у президента университета. К этому событию она готовилась заранее, покупала новое платье…

– Остальное время я сижу в четырёх стенах, – жаловалась женщина. – Да не возвращаться же в Софию, в нищету!

От нищеты сюда бежали многие.

– В Японии теперь денег в науке больше, чем где бы то ни было в мире, – говорил другой жилец общежития для иностранцев, профессор физфака МГУ Олег. – Он вынужден был поехать по миру – от его московской зарплаты в двести долларов приходила в отчаяние жена и грустили две дочери – невесты. А японское жалование приглашённого профессора с надбавками тянуло на семь тысяч долларов. – За Японию стоит держаться, – говорил Олег.

И Дима из Свердловска думал так же. Раньше Дима тоже жил в общежитии для иностранцев. Потом у него закончился контракт, и его с женой и двумя детьми из общежития выселили. Но домой в Россию Дима не поехал.

– Что нас там ждёт? Нищета. А здесь у меня есть надежда – сэнсэй обещал выхлопотать новый контракт, – делился Дима.

Он часто навещал Тодора, бывшего соседа, друга. В ожидании контракта сэнсэй предложил Диме поработать бесплатно. И Дима согласился. Деньги, скопленные за первый год, быстро таяли. Из экономии семья сняла дешёвую квартирку на окраине. Домишко был маленький, дощатый, хлипкий. Когда приходил тайфун, дом трясло, а в щепки не разносило только потому, что ветер свободно проходил насквозь через несметное число щелей – так считал Дима. Он и его жена пережидали ураганы на полу, забившись в угол, прижав к себе детей, чтобы их, лёгоньких, не унесло. Единственное, что нравилось Диме в бедном квартале – его обитатели.

– Люди там добрые. Соседка в день рождения дочки пирог испекла, сосед с сыном в мяч играет, японскому учит…

Отчаявшись дождаться, пока сэнсэй исполнит обещание, Дима сам подал свой проект на конкурс, объявленный в университете. И победил – ему дали новый контракт с хорошей зарплатой.

– После первой получки жена повела детей в кондитерский отдел Мицукоши, – рассказывал Дима. – Велела им выбрать булочки, какие они хотят. Намучились они тут, наголодались, бледные стали, худенькие. Вот она и решила их побаловать.

И себя Дима решил побаловать: снял большую красивую квартиру в центре, купил хорошую мебель, холодильник, видео… В отпуск на своей машине всю Японию с семьёй объехал, выписал в гости маму. Она сына поддержала:

– Не жалейте денег, живите хорошо, пока можно, дома у вас будущего нет!

Дима пересказывал мамины слова, печально кивая, словно соглашался с ней. Он вообще ходил невесёлый – его контракт заканчивался.

– Вряд ли мне удастся ещё место найти, – терзался он, – конкуренция больно велика, не только русские в Японию поехали, но и американцы, европейцы…

Соседки Тодора, Лота из Берлина и Франсуаза из Марселя преподавали в японском университете свои родные языки. Найти работу дома им не удалось, да и платили там хуже, чем в Японии. И всё-таки девушек прельщала не столько японская зарплата, сколько японская экзотика. И экскурсии их волновали больше, чем работа. Впрочем, и русские не все ехали в Японию только заработка ради… Молодой доктор наук Алёша из Челябинска у себя дома придумывал всякие маленькие устройства. Но в России Алёшины игрушки никого не интересовали. И для него они были просто так, хобби. Но однажды на международном конгрессе Алёша нарисовал такую штучку скуки ради прямо в зале заседаний и показал сидевшему рядом японцу. Японец оказался сэнсэем Сато, начальником знаменитой лаборатории микромашин. Он глянул на чертёжик, ахнул и пригласил Алёшу в гости. Ненадолго, на месяц, нормальное рабочее место для Алёши было выхлопотать сложно – он был инвалидом, с трудом ходил. И спал Алёша плохо, а в Японии, где утро начинается на четыре часа раньше, чем на Урале, и вовсе спать перестал. И бессонными ночами рисовал чертёжики. А лаборатория сэнсэя Сато быстро-быстро строила по ним маленькие машинки.

– Япония – прекрасная страна! – восторгался Алёша. – Здесь мой механизм всего за пару месяцев сделали! И теперь запускают в серию на заводе! В России на это ушли бы годы! А до серийного выпуска и вообще вряд ли дело бы дошло! – Вопрос – сколько ему заплатили? – Алёша не любил. Отмалчивался. Или отмахивался. – Да разве в этом дело? Главное – увидеть реализованную мечту, свою машину. Посмотреть Японию. На жизнь мне хватает – квартира в общежитии стоит всего четыре тысячи йен, одежду я привёз с собой, еду покупаю из небольшой стипендии… – Алёша быстро прекращал неприятный разговор про деньги. Он предпочитал объяснять свой новый чертёжик.

Общежитие для иностранцев скрылось из виду. За окном мелькнуло ещё одно общежитие для иностранцев, впереди показался Кокусаи-отель. В Японии шла кампания интернационализации.

«Особенно блестящие»

Зал для заморских гостей

Тушью благоухает…

Белые сливы в цвету.

Бусон

Кокусаи-отель сиял огнями – японские гостиницы так щедро не освещались. Большие люстры блестели жёлтым металлом и стеклом, пушистый ковёр укрывал фойе. Кокусаи-отель – западного стиля, в японских гостиницах ни люстр, ни ковров нет.

– Мы должны стать открытой страной!

Доклад президента университета походил на отчёт: общее число иностранцев на каждом факультете, наиболее преуспевшие в этом деле лаборатории… Иностранцы слушали невнимательно, поглядывая на накрытые банкетные столы. К счастью, доклад оказался коротким. Аплодисменты быстро сменились шорохом ног и звяканьем тарелок – народ спустили с поводка вежливости и терпения. Толпа расслоилась, распалась на две резко разнящиеся струи: дорогие костюмы, плавное достоинство, хорошо исполненное безразличие к еде – сэнсэи. Пиджачки, свитера и джинсы, суетливые движения, переполненные тарелки – гаджины. Их рубашки не выдерживали соперничества с белоснежными сорочками японцев, их светлые головы с фантазийными причёсками казались кляксами на ровных строчках безукоризненно постриженных японских голов – гаджины смотрелись неважно.

Хидэо отошёл поздороваться с деканом. Намико последовала за мужем. Оставшись одна, она огляделась – как много знакомых лиц! Как много завелось у неё друзей! Здесь иностранцы знакомились друг с другом прямо на улице. Приметив белое лицо, непременно здоровались, а иногда и заговаривали – обычная это здесь вещь. Может потому, что бледнолицые хорошо заметны в смуглой толпе? Или одиноко блондинам в этой стране черноголовых? Или причина была в том, что почти все приезжие в Японии оказывались слепо-глухо-немыми и обмениваться информацией могли только изустно, как дикари? Друзья – это хорошо везде. Но здесь особенно. В одиночку Японию не одолеть. Без друзей не справиться не только с магазинами, больницами, счетами, но и с недоумением, с тоской. Япония ковала сплочённую русскую диаспору. Услыхав русское "здравствуйте", тут же приглашали друг друга в гости, обменивались телефонами. Листок, приколотый над изголовьем её футонга, быстро заполнился, стал мал. Так и жили они тут, так и спасались, передавая друзей с рук на руки, по цепочке… Дима познакомил её с Алёшей, Наташа – с Галей…

Теперь обе женщины подходили к ней. С ними был муж Наташи, невысокий, незаметный рядом с красивой женой. Вообще незаметный. И обычно молчаливый. Но сегодня, раскрасневшись от обилия съеденного и выпитого, он вдруг стал рассказывать, как плохо жилось ему в Киеве, как мало платили ему, кандидату наук…

– А здесь я схитрил, скрыл диплом, – озираясь, сознался он.

Нет, в Японии признавали советских кандидатов наук и работу им давали. На год, на два, а он хотел пожить тут подольше. И стал студентом мастер-курса, по-нашему третьекурсником. В тридцать лет. Ему пришлось туго – студенту положено писать контрольные и сдавать экзамены на японском языке. Но он смог окончить университет и поступить в аспирантуру в надежде, что с японским кандидатским дипломом ему удастся найти более продолжительную работу. А если не удастся, всё равно получится пять лет, два на мастер-курсе и три в аспирантуре. Целых пять лет с большой японской стипендией. В аспирантуре он получал двести тысяч йен – почти две тысячи долларов.

– Мы втроём отлично живём на эти деньги, – говорил он. – Правда, квартирку приходится снимать крошечную, негде даже стол поставить, дочери приходится делать уроки на полу, зато откладываем долларов пятьсот в месяц. – Специальность ему пришлось сменить, но он не горевал. – Какая разница, что делать? Всё лучше, чем картошку копать. Дома мы с Наташей всё лето работали в деревне, чтобы как-то пережить зиму. Вспомнить страшно!

– И мне вспомнить страшно! – эхом повторила Галя.

Но всё-таки вспоминала родной Питер и маленькую комнатку в коммуналке, где ей пришлось сидеть с больным сыном. А муж – научный сотрудник не мог их прокормить и стал подрабатывать, устраивая концерты сомнительных эстрадных звёзд. Но денег всё равно не хватало. Устав бороться в родной стране, он нашёл работу в Японии. Тут сразу решились все проблемы. Галя совсем забыла, что она программист и полюбила роль домохозяйки.

– Здесь так приятно ходить по магазинам: кругом так красиво и продавцы такие вежливые, да и деньги у меня всегда есть! – счастливо улыбалась Галя, поправляя свои роскошные волосы. – А какие шампуни здесь хорошие! И воздух прекрасный! И еда! У меня даже румянец появился! У сына – аппетит!

После операции, сделанной в Японии, Галин сын выздоровел, и она смогла отдать его в детский сад. Вот только казённый футонг ему оказался мал. Это была единственная проблема, с которой Галя столкнулась в Японии. Но и она успешно разрешилась – футонг по росту сына заказали в мастерской.

– Он сам выбирал ткань! Здесь такие красивые ткани! – ликовала Галя. – А форменную курточку ему покупать не пришлось, в садике подарили, подобрали из обносков. Нам здесь всё время что-нибудь дарят! И операцию сыну сделали бесплатно. Потому что в Японии мы с нашей зарплатой бедные! – Слово "бедные" Галя выговаривала, счастливо улыбаясь. – Сэнсэй даже отдал мужу свою старую машину. Бесплатно! И сэнсэю выгодно – за вывоз машины на свалку не платить, и нам хорошо. Правда, машина не ездит, надо отдать её в ремонт. Да ещё за техосмотр заплатить. Это дорого. Она просто так стоит пока. У нас рядом с домом бесплатная стоянка есть, потому что дом служебный, очень дешёвый.

Нарядная, как бабочка, молодая женщина, выпорхнула из толпы, подлетела к их столу. Подругу Гали и Наташи, их ровесницу, звали Инна.

– А это Гриша, мой муж, – Инна указала куда-то под соседний стол.

Там сидел, развалясь, молодой мужчина. Его мягкое расплывшееся тело уютно покоилось в новом костюме, румяное лицо было спокойно, глаза сонны. Он слегка кивнул головой, почти скрытой под столом. Столы были сделаны, чтобы есть стоя, но Гриша где-то раздобыл стул. И оставил он его нехотя, подошёл вяло, сообщил, что живёт прекрасно – студентов гоняет, с сэнсэем ладит. Её жалобы на то, что она никак не может толком начать работу, Гриша выслушал вполуха.

– Работать не дают? Ну и не работайте! – сказал он наставительно. – Спорить с сэнсэем нельзя! Я со своим душа в душу живу. Делаю, что он велит. Кто платит, тот и заказывает музыку! А мне всё равно, что делать, лишь бы платили.

– Но нам, иностранцам, здесь платят гораздо меньше, чем своим! – попробовала возразить она.

Гриша посмотрел сердито.

– А Вы знаете место, где платят больше? Может, в России? Да Россия со своими учёными вообще по-свински обращается!

Гриша умолк, словно выдохся, переутомился непривычным возбуждением. И потянулся, возвращаясь к сонному состоянию.

– На работе я не надрываюсь. А зачем? Здесь всё равно надолго не оставят. У меня контракт на два года, потом придётся уезжать. – Гриша уже и работу новую себе приискал. В Америке. Друзья помогли. У Гриши в Америке было много друзей. – Здесь мы последние месяцы доживаем. Я работаю теперь поменьше, домой прихожу пораньше. Вечерами играю на гитаре, хожу с женой в концерты. Кстати, здесь прекрасный концертный зал! Мы здесь вообще прекрасно живём… – В России Гриша тоже не бедствовал – в своём институте появлялся редко, приторговывал цветами. – Но в Японии, конечно, лучше, – рассудительно заключил он. – Денег больше платят. А Вы пессимистка какая-то… – Он лениво отвернулся, медленно побрёл за новой порцией еды и снова вернулся к себе под стол.

Инна, кивнув в его сторону, похвасталась вполголоса:

– Я больше него зарабатываю! – И поделилась опытом: – Преподаю русский язык в пяти местах: в клубе, на курсах, в кружках… Здесь многие хотят учить русский: сотрудники компаний, работающих с Россией, старички, собирающиеся в турпоездку, студенты… – Инна давала и частные уроки. – Когда мы приехали сюда, сэнсэй мужа устроил меня лаборанткой в университет, но через год я ушла – уроки давать выгоднее.

Галя, слушая Инну, восхищённо ахала и, стыдясь, сознавалась, что за год жизни в Японии выучила всего несколько слов.

– Неважно! – авторитетно утешала Инна.

Она сама знала немного, но этого хватало, чтобы учить. А то, что виза у Инны была, как у всех жён, без права работы, тоже не мешало. Здесь многие женщины обходили такую преграду. Особенно ловко это делали польки, они работали все, поголовно, не упуская случай заработать приличные деньги в богатой стране.

– Нет, нет! – испуганно округляла глаза Галя. – Я так не смогу. И потом, у меня проблемы, ребёнок…

У Инны проблем не было. И не было детей.

– Я ещё не всё попробовала! – прервала разговор Инна, отправляясь за закуской.

И вся компания потянулась за ней.

Возле соседнего стола беседовал с молодым американцем долговязый парень. Его рыжие курчавые волосы спадали на плечи неопрятными слипшимися прядями, осыпая перхотью лопнувший по шву обвисший свитер. Парень так явился на торжественный приём – в старом свитере и жилетке на пуху. Жилетка была дешёвая, китайская, пух вылезал из неё, прилипая белым сором к засаленной чёрной ткани. С этим парнем она познакомилась у себя на Ягияме. Был сезон дождей. Парень брёл, укрывшись дешёвым прозрачным зонтиком. Такие покупали на случай, на несколько дней, но этот зонт служил хозяину давно – помутневший, пожухлый полиэтилен отбрасывал мятые серо-жёлтые пятна на бледное веснушчатое лицо. С ручки зонта неряшливыми клочьями свисала размокшая от дождя бумажная салфетка. Зачем он обернул ручку бумагой? – подумала она и поздоровалась с парнем и остановилась поговорить – в сезон дождей любой собеседник мил! Парень назвался Мишей и сообщил, что он физик-теоретик, кандидат наук, в здешнем университете преподаёт физику. О своей прежней работе в научно-исследовательском институте в Москве Миша говорил неохотно.

– Я там в основном столы таскал…

В Японии Мише нравилось всё, особенно зарплата.

– На неё можно многое купить! – возбуждённо говорил он, лихорадочно перечисляя свои приобретения: холодильник, телевизор, видео, пылесос…

В длинном списке была даже подержанная машина. Вот только водить её Миша не умел. И экзамен на права выдержать не мог. Была у Миши и другая проблема – девушки. Мише шёл тридцать пятый год, но он не был женат. Тема эта Мишу очень волновала, он горячо говорил о любезной ему скромности японок, хвалил брачные агентства. Сам, без агентства, он к девушкам подойти не мог, боялся. Ещё он боялся конторских служащих, выдающих всякие справки. Вообще нравы этой категории населения определяли отношение Миши к стране. Хамские конторы России напугали его на всю жизнь, до смерти. Россию Миша не любил. И Европа ему не приглянулась – чиновники там были невежливы, потому, проработав несколько месяцев в Брюсселе, Миша съехал. А вот услужливая Япония пришлась ему в самый раз. Он часто заходил в факультетскую канцелярию и обсуждал с угодливыми молодыми клерками, как правильно заполнить какую-нибудь бумагу. Эта тема вызывала почтение не только у клерков. Сэнсэи с удовольствием присоединялись к разговору, глядя на Мишу уважительно, кивая согласно, когда он произносил: