Текст книги "Япония по контракту"

Автор книги: Ольга Круглова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)

И от американцев, покупавших японскую электронику, автомобили… Японские компании зависели от заокеанских мотов. Они открывали свои магазины по всему миру и, обогнув весь земной шар, упирались в родное "не мотай!". Японцы, оставаясь верными японской бережливости, обрекали свою страну на экспортную зависимость. Компании пытались привить японцам американское мотовство. Они исхитрялись, как могли, вписывая в свои бюджеты графу "представительские расходы". Общественные деньги бросали на подарки нужным людям, на коллективные пикники, банкеты для сотрудников – так в прижимистой стране росло потребление. Общественные фонды разрастались пугающе. Газеты писали о скандале: Токийский суд пустил в открытую печать меню банкетов Токийской мэрии. И их стоимость. Народ ахнул, а мэрия отреагировала нервно – такое вмешательство нарушает нормальный рабочий процесс! Американское мотовство становилось нормой. И начальник, который раньше интересовался, сколько подчинённый сэкономил и снёс в банк, теперь спрашивал, что новенького купил? А городские власти помогали жителям освободить место для новых покупок, устраивая каждый квартал день сбора крупного мусора.

Сегодня опять был такой день – на тротуарах топорщились кучи – огромные, пёстрые… Дикие среди сереньких скромных домиков. Словно кто-то посторонний, сильный, грубый, навязывал это мотовство японцам. Толкал их на тротуар, на панель. И японцы, привыкшие экономить каждую йену, теряли голову и тащили на помойку крепкие, годные к употреблению вещи. Япония выбрасывала на помойку свою бережливость, скромность, грусть. Предавала себя. Куча, зловеще ухмыляясь стеклянными бельмами телеэкранов, наползала на хрупкие домики, угрожая поглотить их, прихватить с собой на мусоросжигательный завод. И домики уже едва сдерживали её наглый натиск…

– Это молодое поколение бросает годные к употреблению вещи, – сердито ворчал заехавший к ней по дороге в церковь Хидэо. – Молодые покупают слишком много новых вещей, они стали расточительны, забыли наши японские традиции! Оно всё пустит по ветру, это молодое поколение!

Молодое поколение (Чёрные мотоциклисты)

Лишь вершину Фудзи

Под собой не погребли

Молодые листья.

Бусон

Её разбудил странный гул. Она посмотрела на часы – пять утра. Гул надвигался – страшный, непонятный. Вспомнились рассказы о землетрясениях. Пока она тут жила, их случилось штук десять – но все слабенькие, заметные только лёгким дрожанием стёкол в окнах. А сильное землетрясение – может, оно начинается именно так? Она сложила в сумочку документы и деньги… Если это землетрясение, то что же делать? В её шкафу хранилась целая пачка инструкций. Первую она получила от Хидэо в день приезда, вторую ей дали в Кокусаи-центре вместе с картой города, третью – в городской управе вместе с пластиковой карточкой удостоверения личности, четвёртую просто положили в почтовый ящик…

Инструкции предписывали залезть под стол с подушкой на голове. Она посмотрела на свой стол с нежностью – вот и пришёл его час! Но прежде следовало выключить свет и газ и открыть входную дверь. Прижав к груди сумочку с документами на случай, если до стола добежать не удастся, она распахнула дверь. Оглушительный гул нёсся с улицы. Он нарастал, превращаясь в рёв. Вдали на дороге показалось что-то большое, тёмное. Через минуту на простор пустого проспекта вырвалась стая чёрных мотоциклистов. Чёрные кожаные куртки, чёрные перчатки, развевающиеся концы чёрных головных повязок, жёсткие взгляды чёрных глаз в прорезях чёрных шлемов… Ревущие машины без глушителей мчались по тихой улице спального района в благопристойной, благополучной Японии! В пять утра! В окнах задребезжали стёкла. Она сердито захлопнула дверь и положила на место сумочку.

– Сегодня меня разбудили в пять, – пожаловалась она в университете.

– А, мотоциклисты… – махнул рукой Шимада. – Обычное дело – они гоняют по всему городу, когда хотят – рано утром, ночью… – Шимада отвернулся, словно стесняясь говорить плохое о своей стране. – К счастью, в нашем квартале живёт парень из мафии, из якудзы, – Шимада улыбнулся. – Только он может усмирить этих парней. Пока мафиози дома, мотоциклисты нас не беспокоят. Но иногда его сажают в тюрьму. Мы очень об этом сожалеем, потому что мотоциклисты тут же появляются и не дают нам спать. Раньше такого не было. Это всё молодое поколение!

– Ох уж это молодое поколение! – подхватил разговор влетевший в студенческую Хидэо. – Оно совсем распустилось! Вот и мои студенты ленятся и не хотят работать! Они забывают наше японское трудолюбие… – А ей казалось, японские молодые не уступают в трудолюбии отцам, работают вместе с ними до десяти вечера. – Э, мы раньше работали не так! – тоскливо махнул рукой Хидэо.

На лабораторном семинаре студент Мацутани водил указкой по экрану, где чётко видна была формула из американской статьи, а в формуле – ошибка – грубая, понятная даже школьнику – автор складывал килограммы и километры. Но этого почему-то никто не замечал.

– Тут ошибка, – не выдержала она.

Аудитория замерла. Хидэо нагнулся к её уху, зашептал:

– Как можно? При студентах! Это же известный журнал, американский!

– Ну и что же, что американский? Журнал ведь, не Библия! – вспылила она, – и почему нельзя сказать про ошибку при студентах?

Хидэо отвернулся и стал говорить по-японски – обильно, быстро. Словно торопился засыпать опасную яму, прервавшую плавное течение семинара.

– У нас не принято критиковать, – склонился к другому её уху Шимада. – Обязанность студентов – заучивать наизусть то, что написано. А убедить наших студентов в том, что в журнале, тем более американском, может быть ошибка, невозможно. Да и сэнсэев тоже.

Шимада говорил совсем тихо, чтобы не услыхал Кобаяси. Но говорил. А вечером она обнаружила в своей электронной почте его письмо: он нашёл в работе американца новые ошибки и, вдохновлённый её примером, решился покритиковать. Но почему по почте? Из соседней комнаты! Может, он опасался, что об этом узнает шеф? Ей не хотелось думать так. Ей больше нравилось считать, что причина письма – традиция: японцы издревле предпочитали обсуждать острые темы не в лоб, а в письмах, да ещё переданных через посредника. Вот и Шимада использовал электронного посредника, компьютер, ведь критиковать американскую статью – нешуточное дело! Она быстро нажала кнопку, скрывая послание Шимады, – в комнату входил Хидэо.

– Я пригласил профессора Кларка посетить мою лабораторию, – сообщил Хидэо. – И он согласился. Потому я дал студентам для изучения его статью.

Американец только дал согласие, а студенты уже штудировали его труды. Она жила в Японии почти год, но сэнсэй ни разу не обратился к её работам. Сэнсэй вообще давал для изучения студентам либо свои работы, либо американские. К американцам сэснэй относился с предварительным, только из названия страны вытекающим почтением.

– Эти чёрные мотоциклисты, байкеры, пришли к нам из Америки, – морщилась Сумико, а другие преподавательницы согласно кивали, сгрудившись вокруг русской ученицы, порадовавшей их своим неожиданным визитом в Шимин-центр. – Наша молодёжь слишком усердно копирует всё американское, – вздыхала Сумико. – Моя Харуно часами смотрит по телевизору американские развлекательные программы и хохочет. А я нахожу их глупыми! Я не понимаю, что там смешного?

Японское телевидение действительно любило развлекательные программы в американском стиле. Юные японки в купальниках по свистку судьи набрасывались на парня в плавках, пытаясь зубами – так велели правила – оторвать наклеенные на нём ярлыки. Наивысшим баллом оценивались наклейки в наиболее рискованных местах – на плавках, между ног… Телевидение не брезговало такими сюжетами. И всё более популярным становилось чисто американское развлечение – женский кэч. Полуголые дамы злобно колотили друг друга, лягали ногами, остервенело рвали волосы, визжали и выли. И вместе с ними визжал и выл переполненный зрителями спортивный дворец.

– Да, западные нравы постепенно уничтожают наши, японские, – несмело произнесла Намико, – молодые женщины перестали рано вставать.

– А какие короткие юбки они носят! И сколько денег тратят на наряды! – с жаром сказала Соно-сан. – Совсем забыли о нашей скромности. Ох уж это молодое поколение!

Слова "молодое поколение" здесь многие произносили как ругательство. Старики ворчат на молодых везде. Но японское ворчание было особенно отчётливым. Уж очень вырвались вперёд, очень оторвались от отцов японские молодые, воспитанные в школах с бассейнами и компьютерами.

– Наши дети совсем другие, чем мы, – печально вздохнула Соно-сан. – Да ведь они и живут иначе – спят на кроватях, не в футонгах, сидят на стульях. И едят иначе, чем мы, не мисо-супе и рис, а сосиски, а нашей рыбе предпочитают гамбургеры, и пьют кофе и кока-колу вместо зелёного чая. Впрочем, мы и сами виноваты – кормим их молоком и мясом…

– Потому они и переросли нас на целую голову, – подхватила Сумико, – Они и толще нас. Я вижу, когда покупаю дочерям одежду и обувь, что для молодежи меняют наши японские стандарты, выпускают большие размеры.

Она припомнила стайки школьниц на улицах. Девочки в коротких юбочках широко шагали крепкими, не по-японски длинными ногами в бульдогоносых башмаках. К башмакам полагались толстые белые носки, прихваченные клеем посреди икр так, чтобы образовались складки. Ради достижения этого эффекта, требуемого модой, девочки даже носили клей в школьных ранцах, а чулочные магазины, потрафляя вкусам молодых, продавали клей.

– Ужасная мода! Ох уж это молодое поколение! С ним Япония совсем потеряет традиции! – сказала очень современная женщина Мидори. И её подружки согласно закивали.

А ей казалось, японские молодые ревностно хранят традиции. На Танабату тысячи девушек в городе надевали кимоно, а юная подружка соседа, которая в невестах красила волосы чем-то красноватым и носила мини-юбки, после свадьбы как-то очень быстро вернула волосам чёрный цвет, а юбкам нормальную длину и стала таскать из магазина тяжёлые сумки. Ей вообще нравились японские молодые. Ей легче было с ними, чем с их отцами. Она играла со студентами в теннис, вместе с ними плавала, каталась на горных лыжах, играла на пианино… Её японские сверстники ничего этого не умели. Они больше походили на её родителей, отдававших всю жизнь только самозабвенной работе и дому – ни на что другое у них не оставалось ни времени, ни сил. Японцы словно отставали от русских на одно поколение.

Ей нравились японские молодые. Они отличались от своих западных сверстников трудолюбием, скромностью, послушанием, дисциплиной… Здешние школьники ходили по улицам спокойно, не хулиганя и не оглашая окрестностей криками, даже маленькие дети не шумели, словно их вышколили ещё в колыбели. Конечно, здесь были чёрные мотоциклисты, но, в общем, с ними всё было в порядке, с молодыми японцами.

– Так только кажется на сторонний, иностранный взгляд, – отмахнулась Мидори.

Значит, глаз японский различал тонкие волосяные трещинки разрушения? Значит, здесь существовала другая точка отсчёта и тот, кто для человека западного казался прилежным тружеником и ревнителем традиций, японцу представлялся бездельником, разбазаривающим достояние отцов?

Впрочем, и её взгляд, взгляд иностранки уже улавливал признаки порчи. Она шла по улице, отмечая, как танцуют под американскую музыку прямо на тротуаре девочки с розовыми волосами и зелёными ногтями. Посреди улицы журналист предлагал молодым женщинам почистить пупки палочкой, обёрнутой ваткой. И японки, преодолевая японскую стыдливость, оголяли перед телекамерой животы, принимая из рук парня премию – три тысячи йен. Возле газетного киоска хохотали два подростка – они купили потешные американские картинки с девушками и, потерев ластиками их юбки, проявили трусики. Парни постарше выстроились в длинную очередь, расхватывая новые компьютерные программы американца Гейтса, который смотрел на них с большого плаката, ухмыляясь веснушчатой физиономией. Молодёжь заполняла Макдональдсы, закусывая кока-колу гамбургерами с кетчупом, не с соевым соусом. Владения Макдональдса и Кентукки Фрайд Чиккен стояли тесно, перемежаемые магазинами джинсов и американских видеофильмов, киосками, торгующими жареными сосисками и сливочным мороженым. Японские дети росли на той же пище, что и американские. Одевались в те же джинсы и ковбойки. И восхищались пластмассовыми уродствами Диснейлэнда. Америка закреплялась на будущее на Японских островах.

Мы стали патриотами

Эй, не уступай,

Тощая лягушка!

Исса за тебя.

Исса

Хочешь узнать себя – спроси других.

Японская пословица

В лаборатории Кобаяси появился новый гость – профессор Карлинский из Канады. Прочитав единственную лекцию студентам, он целый месяц маялся бездельем, коротая время в электронной переписке с Канадой, с женой. Пять лет назад, когда Карлинский ещё жил в Варшаве, он приезжал к ней в Россию, восхищался Москвой и говорил по-русски:

– Я поляк. – Теперь он представлялся по-английски: – Я из Канады…

Перед отъездом Карлинского Хидэо устроил званый ужин у себя дома. Гость принёс в подарок хозяину канадский кленовый сироп и альбом с видами Оттавы и всячески нахваливал свою новую родину. И Японию.

– Японцы – идеальный материал для построения совершенного общества. Для японца прежде всего покорность, а это укрепляет нацию, служит её единству. В Японии главное – подчиняться. И поглядите, как Япония хороша! А в России подчиняться никто не хочет. В России все личности, – пан Карлинский морщился. – Личности – не лучший строительный материал для общества. Вот у вас и творится чёрт знает что! – Хидэо согласно кивал, хотя в словах Карлинского было больше обидного для Японии, чем для России, где все – личности. – Русским следует учиться у японцев покорности и… – Карлинский замешкался, подыскивая английское слово.

Она безжалостно врезалась в паузу по-русски:

– У всякой страны бывают плохие времена. Но времена меняются. А вдруг мы выкарабкаемся? И окажется, что страна, где каждый – личность, не так уж и плоха?

– Мне пора! – пан Карлинский поднялся. – Мне завтра улетать…

В его устах это звучало как "мне завтра умирать." Пан Карлинский смертельно боялся самолётов.

На следующее утро Хидэо пришёл на работу раздражённый и прицепился к сущей мелочи: она приготовила черновик совместной работы как обычный черновик – с пометками, пробелами… Японский же обычай велел и черновики писать идеально. А она пожалела времени, особенно дорогого теперь, перед отъездом.

– Я давно заметил – Вы безалаберно относитесь к работе! – негодовал Хидэо. – Теперь я не удивляюсь, что в Вашей стране творится столько безобразий, если все русские такие, как Вы!

К позорному столбу пригвождали не только её, но и державу! За державу ей стало особенно обидно. Раньше, пока был Советский Союз и его мощь, Хидэо так не говорил. А теперь, когда её родина ослабела, решил, что можно не церемониться? Она почувствовала, как где-то внутри шевельнулся и стал расправлять маленькие плечики совсем забытый, забитый патриотизм. Конечно, её страна – не рай, но и Япония… Она припомнила, как японские полицейские продержали её сорок минут в аэропорту из-за неправильной записи в бумагах, присланных из Японии. Как токийские коллеги просто забыли встретить русскую группу, и она зависла в аэропорту и выбралась только с помощью русского дипломата… Она не обвиняла японцев в безалаберности, она просто сказала – проблемы встречаются в любой стране.

Наутро Хидэо пригласил её на лабораторное чаепитие, устроенное без особого повода, просто потому, что жена испекла торт. Неудивительно, что Намико знала обо всех их стычках – после каждой муж приказывал ей печь торт. Существовал в Японии такой способ загладить вину – одарить обиженного. Хидэо заканчивал размолвки чаепитиями, Зухра после сорванного вроде из-за тайфуна визита принесла дорогой подарок… Наверное, японцы верили, что в результате обиженный, связанный долгом благодарности, забудет обиду. А простая мысль – не обижать – здешним людям в голову не приходила.

– Я очень боюсь, что Вы будете плохо говорить о Японии, когда уедете, – Хидэо встревожено заглядывал ей в лицо.

Он словно только теперь сообразил – покинув Японию, она лишит его возможности контролировать её разговоры, встречи… И понял – торта тут мало. Однажды он вошёл в её кабинет сияющий.

– Я сумел устроить так, что Вы сможете приехать в Японию ещё раз, на конгресс. Я поговорил тут кое с кем… Мы не хотим, чтобы у Вас осталось нехорошее впечатление о нашей стране.

Конгресс в подарок, чтобы забыть обиды? Но её работу, которую она послала на конгресс, отвергли.

– Я потрясён Вашей новой работой, – говорил ей пару лет назад американский профессор. – Я велел своему студенту её повторить.

Теперь эту работу представлял на конгрессе американец. В программе, которую верстал японско-американский оргкомитет, докладчики из США чередовались с японцами, разбавленными парочкой немцев, одним французом, бельгийцем… Всё было, как всегда. Из России если и приглашали кого, то непременно либо татарина, либо еврея. Много стало политики в науке. Так много, что для науки места не осталось.

Но если кто-то так пристально отслеживает твою национальность и только на этом строит отношения, поневоле станешь патриотом.

– Мой доклад не приняли на конгресс, – сухо сказала она.

– Да какая разница, будет ли Ваш доклад в программе? – раздражённо прервал её Хидэо. – Мы нашли спонсора, который выделил Вам деньги! Больше, чем необходимо на поездку!

Значит, иностранные коллеги привыкли к мысли: заплати русскому, и он согласится на всё. И достаточно было учёных из России, которые поддерживали эту идею: попрошайничали, выклянчивали подачки у брезгливо улыбающихся иностранцев.

– Я не поеду без доклада! Тратить японские деньги на прогулки я не могу! – ответила она.

Хидэо посмотрел на неё с изумлением – он привык, конечно, к её строптивости, но такого не ожидал! Он не мог поверить в столь немыслимую вещь – русская отказывалась ехать в Японию!

– Можно попытаться поставить Ваш доклад сверх программы, – неуверенно пробормотал Хидэо.

Втискивать Россию сверх программы – и с этим пора было кончать! Она сказала "нет" ещё раз.

Не справившись с нею самостоятельно, Хидэо решил ввести в бой тяжёлую артиллерию. Через несколько дней он передал ей официальное приглашение, подписанное самим председателем конгресса Нагаи.

– Моё решение не зависит от ранга приглашающего, даже если этот ранг так высок, как у уважаемого сэнсэя Нагаи, – вежливо сообщила она.

Хидэо, не смирившись с поражением, ответил тоном абсолютно ледяным:

– Вы упускаете прекрасную возможность приехать в Японию ещё раз. Ведь у Вас в России нет финансовых возможностей для научных поездок.

Хидэо был прав. Возможностей не было. Но…

– В последнее время эти поездки потеряли смысл, международные научные конгрессы постоянно приглашают одних и тех же людей, которые говорят из года в год одно и то же.

– Да, к сожалению, Вы правы, – забормотал Хидэо. Он сник, помрачнел. Но быстро собрался. Заметил жёстко, словно мстя ей: – Учтите, согласно контракту Вы должны покинуть Японию не позже первого марта.

И посмотрел на неё так, словно подозревал, что она попытается хитростью продлить удовольствие жить в Японии.

– Я уеду раньше, – сказала она.

Хидэо изумлённо вскинул брови. Сказал совершенно растерянно:

– Но все русские хотят остаться…

Кумэда, севший вечером в тот же автобус, что и она, тоже удивился:

– Уезжаете? Уже? Странно. Русские всегда ищут какую-нибудь возможность пожить у нас подольше. Мой сотрудник Гриша-сан после первого года очень старался найти новый контракт.

Ну что тут поделаешь, коли в японских головах прочно засел стандарт: все русские – голубоглазы и светловолосы, все нищие и все хотят жить в богатой Японии. Как Гриша-сан.

– Уже уезжаете? Так быстро? – Миша с Гришей встретились ей на Ягияме. – Значит, не понравились Вы тут, не пришлись.

Их улыбки отдавали превосходством – они оставались. Но раз Миша с Гришей оставались, ей самое время было уезжать.

Вечером она смотрела по телевизору урок русского языка. Бойкий малый рассказывал, как нравится ему всё в Японии, особенно татами, где мужчина чувствует себя мужчиной.

– Когда мы стали спать на татами, моя жена по-новому оценила меня. Надо бы и в России в каждом доме завести татами.

Ей было стыдно за скабрёзное, невнятное бормотание, из которого научиться русскому языку невозможно, за пошлую ухмылку. Ведь японцы подумают – все русские такие. Для них русские – единое тело. Как японцы. Позвонила Анна.

– И я скоро уезжаю…

Анне предлагали поработать в Японии ещё, но она отказалась. Японцы удивились, обиделись:

– Вы должны быть счастливы предложением работать в Японии! Ведь в России Вы не имеете таких условий…

– А какие тут условия? – сердилась Анна. – Холод, одиночество, рутина! Да я в Москве более насыщенной жизнью живу – у меня там работа интереснее, семья, сослуживцы, друзья! А тут со мной после отказа остаться вообще перестали разговаривать. Даже те крохи общения, что были, и те исчезли!

Дома в Москве ждали Анну пенсионеры-родители, сын-студент с семьёй и мизерная, как милостыня, зарплата русской Академии наук.

– Да чёрт с ними, с деньгами, – горячилась Анна. – Не могу я тут больше. Свихнусь! И никакие деньги не помогут! – Голос Анны потух. – Я начала учить японский в семнадцать лет. Япония была моей мечтой, я ей всю жизнь отдала. А теперь вот думаю, на что я потратила свою жизнь? – Анна приглашала сходить вместе в Мицукоши, купить новые платья для приёма у ректора. – Я и платья для работы там покупаю, денег не жалею, – созналась Анна. – Иначе нельзя! Я же японским студентам лекции про русскую экономику читаю, про наш теперешний кризис. А они ручки кладут, прекращают записывать, говорят: "Простите, сэнсэй, Вы, видно, ошиблись, такое падение производства, как у вас, это коллапс, конец, у нас в учебнике так написано." – Анна рассмеялась. – В учебнике у них видите ли написано, что нам конец! Понимаешь, зачем мне нужны дорогие платья?

Она понимала.

Две русские женщины в красивых платьях от Мицукоши прошли по залу под восхищёнными взглядами сэнсэев. Сели рядом. Услыхав, как представляют её:

– Профессор… Россия… Москва… – она почувствовала незнакомый спазм в горле.

В банкетном зале к ней подошёл Хидэо, заговорил печально:

– Я очень боюсь, что Вы будете плохо говорить о Японии. – И вдруг зачастил взволнованно, горячо: – Если у Вас возникли проблемы в нашей стране, то дело тут вовсе не в японских порядках! Это я плохой, я, а не Япония!

Он готов был взять грехи Родины на себя. Прикрыть её грудью. Ну, как тут не стать патриотами? Среди таких-то людей.