355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ольга Круглова » Япония по контракту » Текст книги (страница 35)
Япония по контракту
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 22:47

Текст книги "Япония по контракту"


Автор книги: Ольга Круглова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

Виталий вдруг остановился. Прямо у его ног возникло нечто немыслимое здесь, посреди нарядной торговой улицы. На ярких плитках тротуара спали двое – мужчина и большая собака.

Они лежали возле дверей уже закрывшегося в этот час маленького магазинчика, привалившись друг к другу похожими головами, всклокоченными, немытыми. Должно быть, собака была когда-то белой и роскошной, но теперь её грязная шерсть свалялась, пожелтела. И длинные волосы мужчины, прежде чёрные, висели серыми, как у его собаки, космами.

– Бродяга, – равнодушно бросил Виталий. – А Вы думали, в Японии их нет?

Люди обходили спящих, словно не замечая. Чистенькие, благополучные люди, одетые в одинаковое, серое. А бродяга, что спал на тротуаре, был в засаленной красной куртке. Может, ему не нравился серый цвет? Не нравился тёмный, как у всех, костюм? И его несчастная псина не походила на своих японских подруг. В стране похожих людей почти все собаки были похожи тоже – небольшие, с короткой шерстью, с загнутым колечком пушистым хвостом. И обязательно песочного цвета. Словно единый питомник снабдил мононациональную страну монолитным собачьим племенем. А собака бродяги была большой, косматой и белой. Может, потому её и отвергла стая?

Проводив Виталия, она снова прошла по Ичибанчо. Бродяга и его собака уже проснулись и ужинали. Расположившись на скамейке, мужчина достал из кармана куртки баночку сакэ – маленькую, на стакан, отвинтил крышку… В России никому не пришло бы в голову закупоривать навинчивающейся крышкой стакан водки, а в Японии даже эту порцию выпивали не сразу. Закусывал бродяга купленной в соседней лавчонке холодной лапшой. Собака подбирала с полу то, что он ронял. Ронял он щедро – руки у него тряслись. Не съев и половины лапши, мужчина поставил пластмассовую коробку перед собакой, склонившись к ней угрюмым, опухшим лицом. Где он брал деньги? Милостыню на улицах здесь не просил никто.

– У нас в Японии нет нищих, – говорил ей на следующий день в университете Шимада, – а те, что спят на улицах… Наверняка у них есть дом, семья, но они хотят бродяжничать и пить. Им нравится так жить. – Тема была Шимаде неприятна. И школьные бойкоты он обсуждать не захотел. И детские самоубийства. Об этом рассказала Анна:

– В Японии много самоубийц, я видела цифру – двадцать процентов смертей. И среди них есть дети. Недавно девочка положила голову под поезд, совсем маленькая девочка, из начальных классов. Газеты писали – она оставила записку: "Дорогие мама и папа, я не могу достичь тех успехов, которых вы ждёте от меня. Я не хочу вас огорчать".

Нахватав двоек, русский малыш идёт плакаться родителям, японский ложится на рельсы. Японцу, даже маленькому, положено решать свои проблемы самому. Его никто не пожалеет. Ей вспомнилась побледневшая от недосыпания и зубрёжки старшая сестра Харуно и равнодушные слова её отца:

– Молодой человек должен усердно трудиться.

Он не хотел своей дочери зла, он просто требовал от неё исполнения японских правил. А если дитя не может их исполнить? Здесь говорят: надо стараться! А если нет способностей и не получается ничего, как ни старайся? И перед ней возникло страшное видение: маленькая головка на рельсах и поезд – сверхсовременный, сверхскоростной…

– Так кончают редко, – равнодушно выслушала жуткий рассказ Митико. Тема её не удивила. – В нашем городе чаще прыгают в провал. Да Вы его знаете. Вы же ездите через него каждый день. Раньше это было самое известное место в городе для таких дел. Правда, недавно мост загородили, а то слишком часто приходилось снизу тела доставать… – Митико зевнула, размешивая кофе – она говорила о вещах обычных. Но всё-таки поёжилась. – Вечерами, когда темно и в машине со мной никого нет, я одна через этот провал не езжу. Говорят, там внизу и теперь находят человеческие кости…

На следующий день она решила разглядеть как следует этот провал – между двух скал уходила вниз узким клином тёмная, бездонная расщелина. Перекинутый через неё мост, маячивший в расплывчатом свете утренних фонарей, напоминал проход, по которому выпускают на арену цирка зверей. Поверх ограды возвышался метра на три плотный частокол из стальных заострённых прутьев, загнутых внутрь, – ни влезть, ни протиснуться. Конструкция, сооружённая ради самоубийц. Самоубийцы вписывались в японскую жизнь нормальным, обычным элементом. Заборы тут ради них строили… Сухонький старичок в дешёвой серенькой курточке дошёл до середины моста, остановился, шагнул к перилам, замер… И только губы его, синеватые на серо-жёлтом пергаментном лице, слегка шевелились, словно старик молился. Покончив с молитвой, он пошарил в заношенной хозяйственной сумке, с какими пенсионеры ходят за продуктами, хоть в Японии, хоть в России, достал оттуда какую-то бумажку, исписанную иероглифами, просунул руку сквозь ограду моста. Отпущенная на свободу узкая полоска, планируя, как стрекоза, медленно пошла на дно провала. Старик стоял, провожая её скорбным взглядом. Может, в этом провале погиб кто-то из его родных? Может, сын спрыгнул с моста, когда не было ещё забора? Может, внук?

Сразу за мостом уходила вниз дорога, узкая, грунтовая, скрытая в кустах. Наверное, по ней увозили из провала тела? Она пошла по пыльной колее. Полдюжины кошек бросились врассыпную, исчезли среди придорожных кустов. Кошки, в лесу? Среди великолепных сосен отвратительными пятнами замелькали лачуги, неряшливые, состряпанные из чего попало, из нищеты. За маленькими окошками мелькали кролики, куры. На верёвке, натянутой между деревьями, болталось старое, отвратительное тряпьё. Вокруг не было ни японской красоты, ни японской чистоты. Тут был другой мир, надёжно спрятанный от глаз, сброшенный в провал.

Кто тут жил? Те, кому не хватило места наверху? Может, рабочие с городских скотобоен, до сих пор отверженные, нечистые? А, может, сюда приходил в холодные ночи бродяга с большой белой собакой? Залаяли псы. Она круто повернула и стала быстро подниматься, торопясь вернуться назад, в Японию. Наверху остановилась, чтобы успокоить сбившееся дыхание, оглянулась на мост. Мост смотрел безжалостно. Но у него была своя роль – он ковал японский монолит. Убирал всё нестандартное, что не вписывалось, выпадало из общего строя. Однородное японское общество нуждалось в прополке. И придумало для прополки инструменты: школьные бойкоты, мост через провал…

– В Японии это называется забиванием гвоздей, – говорила Анна. – Молоток бьёт по шляпке гвоздя, который торчит выше других.

Хорошо организованная японская жизнь была беспощадна, как прорубленная в скале дорога. И сойти с неё было некуда. Разве что в провал. Для русского человека самоубийство – плохой конец. А в Японии самоубийство всегда было делом достойным.

Вечером телевизор показывал фильм про старую Японию. Герой, не сумевший исполнить свой долг, намеревался убить себя – сделать харакири, здесь это называли сиппука. Помощник за спиной смертника готовил меч, чтобы помочь разрезавшему себе живот умереть, обмывал клинок, поливая его из ковшика. Вода прозрачными каплями стекала с блестящего лезвия, самоубийца в белом кимоно читал предсмертные стихи – всё демонстрировало чистоту, красоту… Таковы правила. Они велят убивать себя, нарушившего правила. И места милосердию в этих правилах нет. Жестокость неизбежна там, где правят правила. Жестокость к себе, к другим – японская норма, японская доблесть. Правда, теперь животы себе не вспарывали, но незадолго до её приезда застрелился чиновник, не сумевший обеспечить водой разрушенный землетрясением Кобэ. Японцу положено исполнить свой долг. До конца. Перед сном она читала старую японскую легенду – героиня, наказывая себя за то, что обидела возлюбленного, испугавшись, когда он обернулся змеем, протыкала себе матку палочками для еды. Даже вообразить себе страшно, как она умирала…

Позвонил Виталий, пригласил в гости.

– Приезжайте! А то мы тут совсем одни живём. Японцы друг к другу в гости не ходят, и мы так привыкли. Тем более что мы за городом живём, добираться приходится электричкой. Зато тут квартиры дешевле и океан рядом. Я иногда зимой ухожу на пляж, складываю среди снега костерок, сижу, как в России. Только один. Я и от семьи отвык. Я же их почти не вижу. Приезжайте! Я знаю магазинчик, где можно русскую водку подешевле купить. Да вот выпить не с кем – я да жена. Я всё больше один пью. И русские фильмы на видике один кручу – жене надоело, детям неинтересно – они русскую жизнь уже плохо понимают, и русский язык. Младшая звук "л" не выговаривает, лимон называет "ремон", как японцы. И суп норовит с края тарелки выпить, как они. И спрашивает, что такое "пить залпом?" Мать с ней занимается, боится, что она совсем свой язык забудет. И косолапит дочка – здесь все девочки косолапят. Это оттого, что они с детства на пятках сидят и ножки складывают носками внутрь. И наша ещё в детском садике выучилась так сидеть. Как японка…


Надеваем кимоно

«Сперва обезьяны халат!» —

Просит прачек выбить вальком

Продрогший поводырь.

Басё

– Это – кимоно. Я покажу, как его надевать. По программе Шимин-центра положено такое занятие для иностранцев, а Вы его пропустили!

Голос Намико звучал укоризненно. Добросовестная Намико не могла допустить, чтобы иностранка уехала, не выполнив программу. Заботливая Намико сама пришла к ней домой и принесла кимоно.

– Мы, учительницы Шимин-центра, всегда для этого занятия приносим кимоно из дома, – отвергла Намико благодарности. – Это – старое мамино кимоно. Она его уже не носит. После занятия можете оставить его себе.

Из открытой сумки дохнуло нафталином и ещё чем-то особым, японским – старинной плесенью вечно сырого шкафа. Намико разложила кимоно на татами, заботливо разгладила руками плотную хлопчатобумажную ткань. Синий халат в крупных белых цветах темнел на светлой зелени чётким прямоугольником. Покрой – верх простоты, как распашонка. И что за проблема такой халат надевать? Она вставила руки в широченные рукава, попав в разрез под мышками. Намико немедленно исправила её ошибку. Но она тут же допустила новую – угодила в зашитый прямоугольным карманом конец рукава. Выпутавшись кое-как, она запахнула полы и услыхала испуганный вопль Намико:

– Не так, не так! Не запахивайте полы по-женски, справа налево! Так надевают кимоно только на покойников!

Живые же, и мужчины, и женщины, запахивали кимоно слева направо, по-мужски. Намико сама сделала, как положено, не доверяя неопытной ученице.

Халат повис до пола.

– Не мой размер, – заметила она, недоумевая, как носила это сооружение низенькая мать Намико, и потянулась за ножницами, решив укоротить старый халат, перешедший отныне в её собственность.

– Нет, нет, – в ужасе замахала руками Намико, – отрезать кимоно нельзя, мы, японцы, никогда не делаем так! – Претензии по поводу размера Намико отвергла: – Все женские кимоно одинаковы…

Правда, были ещё кимоно мужские и детские, но те – совсем другое дело. Совершив кучу ошибок за две минуты, она согласилась с Намико: этому и правда стоит учиться – надевать кимоно.

– Излишек длины мы подхватим вот этим… – Намико достала из сумки узенький поясок.

Глядя на некрасивую толстую складку, повисшую на животе, она вспомнила дотошные наблюдения Леночки – японцы длинные брюки подворачивали, никогда не отрезая. Может, это шло от традиций, от кимоно?

– Складку прижмём, – Намико достала пояс пошире, от старости потерявший форму и цвет.

Она посмотрела на себя в зеркало – до японских красавиц ей было далеко.

– Ничего, этого старого пояса видно не будет, – утешила Намико. – Поверх мы повяжем третий пояс – оби.

Оби оказался широким, твёрдым, нарядным. Недоумевая, зачем японцы устраивают всю эту возню с лишней тканью и тремя поясами, превращая простое одевание халата в сложную процедуру, она слушала объяснения Намико. Теперь предстояло самое трудное – научиться завязывать оби. Привычным движением Намико приложила один конец широкого пояса к плечу ученицы, другой подхватила у талии рукой.

– Так определяют длину того, что пойдёт на бант… – Опоясав её оставшимся длинным концом, Намико заплясала вокруг. – Это надо продеть снизу, это сверху… – После многочисленных операций на животе возник замысловатый громоздкий бант. – Теперь повернём его назад… Мы, японки, всегда делаем так: завязываем бант спереди – иначе с ним не справиться, а потом поворачиваем.

Но поворот не получился, на крутом русском бедре пояс заклинило. Намико заморгала удивлённо – у неё таких проблем не возникало. Узел пришлось перевязать послабее, только после этого он повернулся. Чтобы закрепить пройденное, Намико велела ученице завязать пояс самой. Но ученице не удалось одолеть сложную вязь.

– Надо пробовать, надевать кимоно должен научиться каждый иностранец, – волновалась Намико. И показывала опять и опять. Наконец, пояс был завязан, и Намико принялась обучать иностранку поклонам. Именно поклонами должен был завершаться урок надевания кимоно.

Вслед за Намико она распростёрлась на татами, скользя по нему вынесенными вперёд ладонями. Широкий жёсткий пояс, выталкиваемый боками, подпрыгнул вверх, врезаясь в грудь, рвущуюся наружу, даже её скромный сорок шестой размер выпирал из кимоно всюду – спереди, сзади… Узел за спиной торчал, как кукиш.

– Не идёт мне кимоно, – жалобно улыбнулась она.

Намико не обратила на её жалобы ни малейшего внимания.

– Нет, нет, всё хорошо, – отозвалась она рассеянно.

Намико не видела её в кимоно, она видела на ней кимоно, надетое по всем правилам. Намико была довольна – всё шло по программе.

– В прошлом году я обучала немецкую женщину, – рассказывала Намико. – Она была просто чудо! Она умела сама надевать кимоно! И каждый день готовила мисо-суп!

Намико от радости захлопала в ладоши. Она любила эту замечательную немку за мисо-суп. А мы станем любить иностранца за то, что он варит щи? Вряд ли. И уроков обувания лаптей мы не устраиваем. А японцы приглашали, просили, заставляли:

– Стань такой, как мы!

– Вам следует есть палочками, – часто говорил ей Хидэо. – Палочки, в особенности деревянные, полезнее для здоровья, чем железные вилки и ложки. Они захватывают слишком большие куски, с которыми плохо справляются зубы и желудок. А палочки берут совсем маленькие кусочки… Они не разрушают еду, не рвут тонкие нити жизни. Мягко касаются губ. Кроме того, еда палочками требует от человека ловкости, заставляет сосредоточиться, отстраниться от постороннего. А ложка и вилка допускают вялые, расслабленные движения, дурные мысли…

Речь Хидэо потрясала страстью, философской глубиной. И она сдавалась, соглашалась, начинала есть палочками даже дома. Японцы старались поставить пришельца в свой строй. Надеть на него кимоно. И ценили только тех, кто его надел. И любили человека не за природное, своё, а за то, насколько он стал японцем. И кто сказал, что японцы умеют приспосабливаться?

– Японцы не умеют приспосабливаться, – считала Анна. – Они подходят к другим людям с той же меркой, что и к соотечественникам, не могут принять что-то чужое. Японцы предпочитают чужое подогнать под привычное, своё, чтобы легче было с ним справиться. С персоной нестандартной как жить привыкшему к сценарию японцу? С чужим общаться, говорить – сплошное творчество, сплошная мука для японца.

– За тот год, что мы с женой провели в Америке, – говорил Шимада. – В нашей жизни мало что изменилось. Мы покупали продукты в японском магазине, готовили свою еду, общались больше с земляками. В Америке их много…

– Вы не должны употреблять в статьях такие выражения, мне они незнакомы! Вы должны изменить своё мнение! Вы должны делать, как я! Развивать мои научные идеи! – учил её Хидэо.

А её идеями Хидэо даже не поинтересовался за тот год, что они проработали вместе. И Намико не освоила борщ и русские пирожки. Это ей пришлось варить мисо-суп и работать с Хидэо по его правилам. Ей пришлось научиться всему этому. И не только потому, что она была на чужой территории, в чужой стране. Просто легче русским принимать нестандартное, чужое. Нам легче сделать шаг кому-то навстречу.

Нелегко ей дался этот шаг. Хотя, казалось бы, нетрудно нам ужиться – русским и японцам. Ведь мы такие похожие – коллективные, общинные люди. Япония вообще удивительно походила на Советский Союз: личное подчинялось общественному, профессорские собрания были всемогущи, как парткомы, равенство всех граждан и скромность считались нормой, а роскошь – неприличием. Японский телевизор показывал чисто советские программы – ремесленников, рабочих, рыбаков с богатым уловом, женщин, собирающих яблоки с провисших от изобилия веток, тяжёлые от зёрен рисовые метёлки и комбайны, бойко бегущие под победную музыку почти советских маршей. Наверняка бодрый японский диктор произносил нечто вроде:

– На поля страны вышли флагманы колхозных полей!

Похожие мы, русские и японцы. Похожи наши пословицы и поговорки. Мы не любим делить шкуру неубитого медведя, японцы – оценивать шкуру неубитого барсука. И "читать проповедь Будде" у японцев – занятие столь же непочтенное, как у русских "учить учёного". Русские о своих женщинах говорят:

– Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт!

И японцы признают женскую силу:

– Женщина захочет, сквозь скалу пройдёт.

Казалось бы, русским и японцам нетрудно шагнуть друг другу навстречу и соединить гениальные русские идеи с гениальным японским исполнением, а русский бурный прорыв к цели с педантичной постепенностью японского Пути. И слить воедино японскую скрупулёзность с русским размахом, а русскую бесшабашность смирить японской расчётливостью. И сашими отлично пошло бы под водку… Но почему-то не получалось так пока.

– Обязательно купите японские сандалии, – советовала на прощание Намико. – Кимоно нельзя носить с обычными туфлями! Просто невозможно!

Темнело. День кончался. Короткий зимний день. На татами темнел прямоугольник кимоно, сложенного не абы как, а по строгим правилам.

– Постоянно тренируйтесь надевать кимоно, – наказывала Намико, уходя, – у Вас это пока не очень хорошо получается.

Намико всерьёз верила, что остаток своих японских дней иностранка посвятит упражнениям со старым халатом. За окнами зажигал огни чистенький, ухоженный город с идеальными дорогами, надёжными телевизорами, компьютерами, автомобилями, с трудолюбивыми работниками, услужливыми служащими в конторах, магазинах, ресторанах – всюду, с честными торговцами, у которых не страшно покупать сырую рыбу, город без воров. А может, и впрямь стоило учиться надевать кимоно и делать всё, как японцы? Она стояла посреди комнаты, примеряя на себя, как кимоно, японскую жизнь…

Вот жизнь Намико. Красивый дом, богатый муж… Но… Муж, избранный матерью, не сердцем. И дом, где надо просыпаться в половине пятого без праздников и выходных. И, качаясь от недосыпания, заполнять свой длинный день миллионами мелких, нудных дел: прибрать, купить, подать, сготовить… И вечно ждать мужа, который ждёт от жены только этого – прибрать, купить, сготовить… И экономить без малейших послаблений в виде купленного в магазине торта. Она поёжилась. Нет, в кимоно Намико ей было неуютно. А в кимоно её мужа? Хорошая работа, хорошая зарплата, уверенность в себе и в непрерывном росте счёта в банке, достаток, уважение, почёт… И дни, которые проходят на собраниях, без любимой работы… И наспех проглоченные холодные макароны в обед, и вечера, которые надо непременно высидеть в лаборатории, даже если нет дел. И вечная усталость. И отпуск всего семь дней в году, чтобы только отоспаться, не помышляя об отдыхе у моря или в горах… Нет, в кимоно сэнсэя ей тоже было неуютно. И кимоно служащего какой-нибудь компании ей вряд ли подошло бы. Длинный день в душном офисе с лапшой быстрого приготовления в обед, сакэ в вечернем ресторане с сослуживцами и выходной в пачинко в грохоте, в дыму… Но главное в японском кимоно – не думать. Не размышлять – а подходит ли оно тебе? А просто надевать его и носить. Как все. И жить, как оно велит. И не задавать вопросов. И не сопротивляться. Нет, она бы так не смогла! Но принимать Японию, так всю, целиком – всё хорошее, всё плохое. Нельзя же надеть кимоно только в один рукав!

Она смотрела в окно на идеальный город. А может, не потому процветала Япония, что японцы умели приспособиться к новому, а потому, что это новое приспособилось к Японии? Что шла теперь эпоха массового производства стандартной продукции? Эпоха конвейера, идеально подходящая к японским возможностям: скрупулёзной тщательности, бездумному усердию, покорному забвению своей индивидуальности, которую нетрудно забыть, потому что она несильна… Вот и вырвалась вперёд Япония – однородная, монолитная… Она оценивала преимущества японского характера. Но преимущества оказывались субстанцией текучей. Они легко переливались в недостатки. А ну как остановится конвейер, и жизнь потребует решений штучных, нестандартных? Что с ним тогда произойдёт, с японским чудом? С ним и теперь уже творилось что-то неладное: пятнадцатипроцентное падение продаж автомобилей, двадцатипроцентное сокращение приёма новичков в крупные фирмы, досрочное увольнение на пенсию сорокапятилетних… Чудо, кажется, оказалось коротким?


Разговоры о политике (Чудо и зонтик)

Иметь много людей, рассуждающих о политике,

значит навлечь на страну несчастье.

Хиробуми Ито, министр внутренних дел Японии, 1769 год

Разочаровала её Япония. Нет, не та Япония, где море и горы, и между этих двух красот – храмы, как деревянные игрушки, как куклы дамы в кимоно. Эта Япония была прелестна. Но Япония, где экономическое чудо… Эту Японию она представляла себе как-то иначе. Парень стриг её уже целый час. Лёжа в откинутом кресле, она чувствовала, как его руки, неловко спотыкаясь, продвигаются по её голове. И хирург, лечивший её палец, был так же неловок, и швея, что ремонтировала платье, и сапожник, подбивавший каблук, и лабораторный техник Ямазаки… А она думала, что у людей, устроивших в своей стране чудо, в руках всё горит. Парикмахер сначала велел ей выбрать по фотографиям образец и теперь стриг, чаще поглядывая в журнал, чем на неё.

Голова получалась правильная, аккуратная. Как у всех в этой стране. Растрёпанная голова здесь так же немыслима, как нечищеные ботинки. Если бы теперь измерить длину каждого её волоска, наверняка обнаружилось бы точное соответствие картинке. Но ей больше пошло бы, если на висках чуть короче, на лбу чуть длиннее… Но это означало бы отклонение от образца. Здесь такого не допускали. Здесь действовали точно по инструкции – парикмахеры, Леночкины кулинарные ученицы, университетские сэнсэи, студенты… Здесь исполняли инструкции добросовестно, дотошно – до буквы, до запятой. Без устали, лени и плутовства. И этого оказалось достаточно для процветания? Не сходилось как-то японское уравнение. Не видно было в нём резонов для чуда. Не хватало чего-то дополнительного. Кого-то постороннего. Кто эти инструкции писал.

– После войны японскую молодёжь посылали в Америку, – вспоминал пожилой профессор Нагаи. – Нас было много, мы изучали американскую науку, американские технологии, американский бизнес…

Токиец Нагаи прожил в Соединённых Штатах шесть лет, местный сэнсэй Сато – пять. И старенький профессор Итоку стажировался в молодости в Америке, и Хидэо, и Шимада. А Такасими и теперь больше времени проводил в заокеанских компьютерных фирмах, чем в своей японской лаборатории. Американские технологии, внедрённые в Японии, два миллиарда долларов американских инвестиций в японскую экономику – сразу после войны это были хорошие деньги… Японское чудо было, кажется, не вполне японского происхождения.

– Америка подсадила Японию на ступеньку современной цивилизации, – говорила Анна. – Конституцию ей написала…

– Наша конституция неизменна уже пятьдесят лет, – гордился Хидэо. – Это потому, что она написана очень, очень умно! – У Хидэо был и другой предмет гордости: – На военные расходы Япония тратит всего один процент бюджета!

Про этот один процент знали все: Сато, Шимада, Кумэда… И поминали часто, словно кто-то велел японцам напоминать об этом иностранцам. Конечно, отсутствие военных расходов способствует чуду. Но как выжить в современном мире без сильной армии? Только под чьим-то зонтиком – военным, лучше ядерным. Американские военные базы в Японии – естественное вроде продолжение разговора про один процент. Но японские собеседники глухо замолкали.

– Жители Окинавы требуют закрытия американской базы на их острове, – поделилась она прочитанной в газете новостью с Шимадой.

– Да, время от времени они бузят, – усмехнулся он.

– Но на сей раз демонстрацию вызвал безобразный случай – два американских солдата изнасиловали школьницу.

– Это не в первый раз, – отмахнулся Шимада, – всё обойдётся.

Действительно, вскоре демонстрантов уговорили разойтись, солдат заставили уплатить компенсацию родителям девочки. И сумма потребовалась не очень большая: около десяти тысяч долларов. И база, конечно, осталась.

– Ваши военные расходы в последний год сильно растут, – снова процитировала она газету. – Япония хочет укрепить собственную армию?

– Собственную? – Шимада оглянулся, словно испугался, что их услышат. – Военные расходы растут? С чего Вы взяли? – И отчаянно замахал руками. – Даже если они и растут, это ни о чём не говорит! Просто у нас очень высокие цены!

Японцев раздражала её осведомлённость – неудобная, неприличная. Она обсуждала действия японских властей! И даже, кажется, их осуждала? Японцы никогда не делали так. Они словно разделяли мнение старого министра Ито и не хотели рассуждать о политике, навлекая на свою страну несчастья.

– Вы поддерживаете курс вашего правительства? – спросила она Хидэо.

– В определённой степени, – это всё, что мог позволить себе сказать о властях очень прогрессивный человек, профессор западного стиля Кобаяси.

Зонтик привязывал Японию к Америке намертво, тесно. Телевизор рассказывал о совместных военных учениях Японии и США. На экране то и дело возникали Америка и Израиль. А ведь это далеко от Японии – Израиль. Но эту любимую Америкой страну показывали часто, любовно. А Россию – совсем иначе. Невзрачные посёлки Сахалина и Курил, полуразрушенные дома, оборванные провода, выбитые стёкла, а потом – обвитые огоньками деревья ухоженного японского города – вот так, мол, было бы на ваших сопредельных землях, будь они нашими, японскими! Конечно, нам следовало бы прибрать свои города, чтобы не нашлось в них ничего драного, чтобы снимать. Но всё-таки…

Мы не поминали Японии обид – затопленный в начале века русский флот, осевшее где-то в Японии русское золото Колчака – и не очень кричали о том, что под шумок теперешней русской неразберихи японцы обильно брали в наших водах контрабандную рыбу и краба. Что для русского Япония? Электроника, автомобили, чайная церемония, икебана… А что для японца Россия? Великая литература, музыка, живопись, балет? Космические корабли? Нет. Злобная, ощетинившаяся ракетами страна, не отдающая бедной маленькой Японии крошечные острова. Обиду на русских нянчили. На северной оконечности острова Хоккайдо был устроен "дом тоски", чтобы оттуда смотреть в подзорную трубу на "свои Курильские острова". И пол-Японии перебывало там, расписалось в книге посетителей. Старуха, встретившаяся ей близ того дома, спросила:

– Откуда иностранка? – И, услыхав "Россия", вдруг выпалила плачущим голосом: – Россия – такая большая страна! И не отдаёт нам наши острова! А ведь мы – маленькая страна!

Значит, так объяснили бабушке, говорившей злобно и жалобно – ну хоть бери и отрезай ей кусок от своей большой страны! Жалко же старушку!

И новая заноза появилась в наших отношениях: ежедневные отчёты о газовой атаке в токийском метро в марте девяноста пятого неизменно показывали не только лидера секты Аум Сенрикё – длинноволосого с сонными глазами под низким лбом Сёку Асахару, но и обложку русской книги "Отравляющие вещества". Журналисты искали в японских несчастьях "руку Москвы". Нет, вражды по отношению к себе она не чувствовала. Но самый высокий дом в городе Шимада, улыбаясь, представил ей названием похожим на марку русской ракеты – "С-30" – в доме было тридцать этажей. И о русских атомных подлодках в японских водах он часто поминал. И верил сущим сказкам:

– Ведь Наполеон проиграл России войну из-за пуговиц…

Физик Шимада знал: на морозе белое олово превращается в серое и рассыпается в пыль. Даже он, умница Шимада, принимал оловянные пуговицы всерьёз, считая – Наполеон ушёл из России из-за них. Кто-то упорно подсовывал эту простенькую байку, понятную конкретному японскому мышлению, – пуговицы, мороз… Ну как воевать, если падают штаны? Потому Наполеон и ушёл из России. И Гитлер отступил из-за морозов. А успехи русской армии тут вовсе не при чём. А про Квантунскую армию, разгромленную летом, и про жаркую Курскую дугу – ни гу-гу. Словно шулер тасует карты – одну из колоды выхватит, другую. И все – в масть. И всё выходит, только морозы русским помогают, а так они – никудышные дураки. Как в том детективе, что показывал телевизор…

Фильм был из времён Великой Отечественной войны. Японский разведчик, арестованный советскими органами, играючи ушёл из здания КГБ на Лубянке, спросив у часового: где туалет? Возмущённая охрана вытолкала его на улицу со словами:

– Тут тебе не общественный сортир!

После своего чудесного спасения гениальный японец подослал к русскому генералу неотразимую японскую красавицу, которая служила актрисой в Большом театре и пела, конечно же, Чио-Чио-сан. Усыпив генерала снотворным, певица и её напарник отвлекли генеральского шофёра бутылкой водки и рванули на русско-японскую границу. Граница оказалась сухопутной. И даже если допустить, что своей территорией японцы числили тогда Манчжурию, добрались до неё герои из Москвы на генеральской эмке за те несколько часов, что генерал спал. Такой был фильм про Россию.

Про русские обиды помнили. Про американские забыли. О Хиросиме и Нагасаки говорили только в годовщину, в августе, беззлобно так говорили, словно и не американцы вовсе, а некие инопланетяне решились метнуть жуткое оружие на города, на живых людей. И неповинны эти бомбы в тысячах страшных смертей в сорок пятом и многие годы спустя, и в мощном взрыве рака в Японии в семидесятых, через тридцать лет после облучения, как предсказали доктора. И ковровые бомбардировки Токио в конце войны американцам не поминали, не винили их за то, что разнесли они беззащитный деревянный город в "святую ночь", развлечения ради кладя бомбы крестами. Все эти исторические воспоминания жили отдельно, а любовь к американцам – отдельно. Теперь Америку любили. И не только официально, в правительстве, но и в каждодневной жизни – вкусы правителей и граждан тут совпадали. Во всяком случае, выглядело это так. Японцу привычно покоряться силе. А Америка нынче сильна. И что бы ни сотворила Америка, даже самое скверное, официальная Япония первой спешила одобрить её и поддержать. Ведь Япония зависела от американского зонтика, от американских военных баз.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю