Текст книги "Ваша С.К. (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)
Глава 49 «Под боком у мертвецов»
Темные крыши домов с многочисленными дымоходами проносились мимо, словно в аллюрной скачке, пока на смену им не пришла темно-серая чешуйчатая вода Невы. Нетопырь повел вверх крылом, совершил разворот, мягко пошел на снижение и, едва коснувшись травы под стенами Александро-Невской Лавры, поднялся с земли темной высокой фигурой, которая, тряхнув рукавами, будто крыльями, ловко вскочила на светлую каменную ограду и бесшумно спрыгнула вниз.
Кладбище было по-ночному тихим. Даже листва примолкла, вслушиваясь в легкую поступь трансильванского вампира. Он не спешил, у него оставалась еще целая минута, чтобы со счастливой улыбкой на темных устах смаковать ожидание желанной встречи.
Граф заметил жену раньше, чем она его. Сквозь темную листву он видел бледный поднятый к мутной луне профиль Светланы. Он улыбнулся, гадая, научилась она уже угадывать по луне время или просто ждет. Ночь выдалась ветреной: короткий платок шумно трепыхал на ее голове, и светлые короткие волоски светились вокруг лица, точно нимб. Однако граф не сводил темных глаз с приоткрытых в ожидании встречи бледных губ. Светлана сидела прямо на траве, облокотившись на черную чугунную оградку. Ее бледные руки лежали на красной юбке поверх полосатого передника. Ноги, все в тех же красных ботинках, отбивали секундный такт, подобно часам. Вдруг лицо ее сделалось серьезным и даже грустным, потому что губы плотно сжались. Луна отсчитала ровно час ночи. Светлана знала точное время.
– Вы сегодня просто изумительны, графиня!
Светлана вскочила так резво, что две ее тонкие косы взметнулись вверх и мягко упали на маленькую грудь, прикрытую рубахой из выбеленного льна с красными, как и юбка, вставками на рукавах.
– Вы пунктуальны, словно король, – нервно улыбаясь, проговорила Светлана.
– Это наследие немецких предков, – усмехнулся граф и тут же пожалел о своих словах, так как едва появившаяся на устах графини улыбка мигом погасла. – Ну разве мог я опоздать к собственной жене!
Он улыбнулся самой своей доброй улыбкой и шагнул из-под кроны дерева к могильной оградке, на которую снова облокачивалась Светлана.
– Я немного побаивалась, что вы уедите с Федором Алексеевичем и так и не прочтете моей записки.
– Как я мог уехать! Я был уверен… Нет, я надеялся, что вы придете ко мне.
Он протянул руку, но Светлана не подала своей, словно не заметила приглашения. Она не сводила с мужа своих теперь по-кошачьи ярких зеленых глаз, словно видела впервые. Ее белые пальцы перебирали левую косу прядь за прядью в такт уже третий день как не бьющемуся сердцу.
– Вас не узнать, Фридрих, – проговорила она и наконец бросила косу.
Граф успел шагнуть вперед и перехватить руку, чтобы удержать жену подле своей груди.
– Вас тоже. Но смею заверить, наряд замужней крестьянки не портит вашей красы, Светлана.
Он нашел ее губы и прижал хрупкое тело к своему еще сильнее, потому что новоявленная графиня дернулась и даже уперлась свободной рукой ему в грудь, но граф ожидал отпора, потому собрал все свои силы, чтобы справиться с молодой вампиршей. Теперь он сам привалился спиной к ограде и поднял жену в воздух, чтобы подол ее юбки не запутался в низеньких молодых елочках, росших вдоль дорожки. Он больше не чувствовал сопротивления, и язык его свободно скользил по ее острым клыкам, руки же заскользили с талии вверх и замерли там, где начинался передник.
– Прекратите! – простонала Светлана, невольно своим сопротивлением открывая для поцелуя шею. – Сейчас пост… Остановитесь, молю вас…
Губы графа уже спустились к груди, призывно сверкающей в вороте распахнутой его нетерпеливыми руками крестьянской рубахи. Вняв мольбе, Фридрих осторожно опустил красные башмачки на дорожку и отошел от ограды.
– Простите меня, Светлана… Я посмел забыться…
Светлана затянула дрожащими руками шнурок ворота и даже завязала на бантик.
– Я просто хотела увидеться с вами без посторонних глаз.
– Ну вот, вы увидели меня. И что теперь?
Он схватил ее за руку и развернул к себе.
– Светлана, зачем вы мучаете меня? Я хочу стать вашим мужем до конца…
– Пост…
– Да вы полоумные тут все в Петербурге!
Граф нагнулся, чтобы поднять оброненную шляпу.
– Для нас Бог умер, как и мы умерли для Бога. И вы забыли истинное назначение поста – оно в молитве, в общении с Богом, а никак не в отказе от пищи и плотских утех. Светлана…
Ресницы ее дрожали сродни тому, как трепетали они, когда он впервые поцеловал ее в Панаевском театре.
– Вы не понимаете…
Она осеклась и прикрыла глаза. Что это, приглашение к новому поцелую? Но граф не решился на проверку своей догадки и остался стоять, глядя сквозь колышущуюся от ветра листву на монастырские стены.
– Неужели вы сейчас оттолкнете меня и выставите вон окончательно?
– Мы же… – голос Светланы дрогнул. – Мы ведь договаривались с вами… о новой встрече.
Она осеклась и запрокинула голову, чтобы, не отступая от высокой фигуры трансильванца, видеть его лицо. Он опустил свои глаза и поглотил ее лесные озера ночной тьмой.
– Я ни о чем не договаривался с вами, милая княжна. Это была шутка. Вы приняли мое предложение, и я надеялся, что вы забудете свои глупости и станете полноправной хозяйкой моего замка. Поверьте мне, княжна, я взял вас как жену, и лишь на том условии даровал вечную жизнь. Вы – моя, понимаете это? В вас нет больше русской крови, я осушил вас до дна. Вы – вампир, в вас нет ничего от упыря. Обереги, полынь… Вы же сами все видите! Вы больше не русская, и вас не должно волновать, что происходит на чужой теперь вам земле!
Светлана тут же молча поднялась на могильную плиту и раньше, чем граф метнулся к ней, рухнула на крест, обхватив его обеими руками. Граф замер, глядя как с диким хохотом Светлана сгибает перед крестом колени. Когда она обернулась, ее тонкие косички возмущенно взметнулись в воздух.
– Вот видите! – с вызовом выкрикнула она. – Ничего! Я – упырьша, потому что нельзя перестать быть русским, как нельзя перестать быть немцем. И я не собираюсь ехать с вами в Трансильванию! Я уже начала читать «Практическое руководство для войсковых фельдшеров и фельдшерских учеников», теперь-то с моей памятью я хоть завтра смогу сдать экзамен!
– Завтра еще войны не будет, – граф сунул руки в карманы брюк, чтобы не подать Светлане руки, хотя она и не пыталась слезть с могильной плиты, заставляя мужа стоять на пугающей для вампира близости к кресту. – А отчего вы тогда йодом не написали мне записку? Об этом в учебниках по медицине не пишут?
– А мне нечего скрывать! – звонко выкрикнула Светлана. – Так что ни к чему мне исчезающие чернила! Пусть у вас на память останется моя записка. И странно вообще, что вы мне пеплом из ивы писать не предложили!
– Так то ж не из осины…
– Остроумно, Фридрих! Браво! – Светлана спрыгнула с плиты и встала против вампира. – Попробуйте писать фельетоны в газеты. Я их буду читать.
Граф тряхнул головой и вынул руки из карманов брюк, чтобы поймать холодные пальцы Светланы.
– Графиня фон Крок, неужели мы всю вечность станем подтрунивать друг над другом?
Ее глаза сверкали, но губы вновь плотно сжались, словно страшились супружеского поцелуя.
– О чем вы думаете, Светлана? Я не дам вам развода, сколько бы вы ни просили меня. Тут я с вашим отцом солидарен: вышли замуж – значит, вышли.
– А я развода и не прошу. Я просто сказала, что не уеду из Петербурга и от своего народа в ближайшие сорок лет. Что такое для вампира сорок лет?
Но она не успела и плечами пожать, как граф ответил:
– Сорок лет – это очень много даже для вампира.
– Так оставайтесь здесь, со мной… Ну кто догадается, что вы немец?! У нас и инициалы-то одинаковые. Ну же?!
Граф молча смотрел на Светлану, на ее горящее ожиданием ответа лицо, чуть приоткрытые губы… Он не мог с ней говорить, он желал лишь целовать ее.
– Фридрих… – она не упиралась ему в грудь и не отталкивала, но в голосе ее звучала мольба. – Прошу вас, не сейчас и не здесь…
– Ну как же не здесь, когда мы, увы, здесь, а не в гостинице. И завтра ночью я уеду… Без вас. Мой пост будет длиться не сорок дней, а сорок лет. Так неужто кто-то припомнит мне этот грешок? И язычество ближе вашей, а теперь и моей семье, так что свой медовый день я не собираюсь портить православным постом…
Но поцеловать жену граф не успел. Она бросилась бежать. Граф мог бы легко перехватить ее, потому что понял, что Светлана еще не знает, как пользоваться вампирской стремительностью, но ему хотелось поиграть с ней и понять, что его графиня затеяла. Светлана свернула в сторону, перепрыгнула через несколько могильных плит и, вбежав под сень склепа, обернулась к графу. Тот медленно поднялся на ступеньку и опустил свои большие ладони на руки жены, лежащие на мраморной колонне портика.
– Я буду вашей, – улыбнулась Светлана и подалась вперед, чтобы уткнуться носом в жилетку мужа.
– Я знал, что вы согласитесь. Только почему в склепе?
– Потому что здесь за нами не будут подглядывать…
– Вы уверены, Светлана? А как же Ангелы смерти?
Она вспыхнула, и граф резко отступил, чтобы подарить жене теперь уже не желаемую ею свободу. Светлана скуксилась и закусила губу, а затем достала из-за колонны темную бутылку.
– Чухонская… Бабайка утащил из тайника княгини.
Она протараторила все это с безумным блеском в глазах, и графу на миг показалось, что щеки жены залил живой румянец. Перед ним дрожала маленькая испуганная девочка, такая же, как княжна Людмила в темноте брачного ложа князя Руслана. Фридрих тут же вернулся под портик и поймал Светлану за талию, прижимая к себе совсем как-то уж по-отечески, будто пытался успокоить ребенка, проснувшегося от кошмара.
– Если даже оно отравлено, то мы умрем вместе, как Ромео и Джульетта, – прошептал он на ухо жене. – Но я все же верю в добрые русские сказки, где ядом напоены лишь яблоки.
– Бабайка не будет нас травить, – Светлана не оторвалась от плеча мужа, потому голос ее прозвучал глухо.
Граф выудил из рук жены бутылку и вытащил пробку зубами.
– Долгие лета! – улыбнулся вампир и сделал первый глоток. – Теперь ваш черед, Светлана.
Светлана судорожно попыталась проглотить ту малость крови, которую отхлебнула из горлышка темной бутылки. Граф осторожно коснулся ладонью напряженной шеи жены и провел по ней рукой, помогая проглотить.
– Какая гадость! – выдохнула Светлана, еле сдерживаясь, чтобы не сплюнуть в сторону.
– Да, не надо было мне тогда соглашаться с вашей матушкой на такой неравный обмен… Ваша кровь, Светлана, была намного вкуснее. Вы голодны?
Ее губы были по-прежнему нервно сжаты, пальцами она вцепилась в передник и плюхнулась на каменную ступеньку склепа.
– Не настолько, чтобы пить это.
– Ну, так дело не пойдет. Вы предлагаете мне одному выпить всю бутылку? Мы же не хотим провести тут весь день, а у нас осталось чуть больше часа…
С этими словами Фридрих скользнул рукой под красную юбку и сжал дрожащую коленку.
– И вообще в склепостроении я предпочитаю готический стиль, а не неоклассицизм.
– У меня осталось открытым окно, – выдохнула Светлана едва слышно. – Хотя уже почти среда…
– А может все же в «Асторию», а потом вместе на вокзал?
– Вы за старое, Фридрих?
Светлана отстранилась от мужа и в упор посмотрела на него сузившимися кошачьими глазами.
– Светлана, я безумно желаю вас, но уже слишком стар для того, чтобы красть любовь под боком у мертвецов. Я даю вам на раздумья этот день. Я приду завтра проститься с князем и… Вы дадите мне свой окончательный ответ.
Рука графа исчезла, и Светлана нервно одернула юбку. На кладбище стало совсем тихо, даже комары больше не пищали. Граф поднялся и протянул жене руку.
– Идемте, я провожу вас домой. Хотя… У нас в запасе целый час, и я хочу пойти на Поцелуев мост, чтобы поцеловать вас. Даже если это станет нашим прощальным поцелуем. Но вдруг, если вы не слышите голоса разума, вы услышите зов своей бессмертной души?
Светлана вложила руку в ладонь Фридриха и сжала ее тонкими пальцами. Над ними тут же взвился комариный рой, и граф с улыбкой толкнул ногой бутылку: чухонская кровь тут же залила сероватые ступени чужого склепа.
Глава 50 «Долгие проводы, лишние слезы...»
Граф фон Крок проснулся со сладким вкусом поцелуя на губах. Нет, не того неистового, которым одарила его Светлана на Поцелуевом мосту, по своей вампирской неопытности распоров ему губу молодыми острыми клыками. Ужаснувшись содеянному, она хотела отпрянуть от него, но он притянул ее обратно и улыбнулся. Тогда она осторожно коснулась языком темной капли в уголке его рта – и графу на миг показалось, что он вновь слышит затихающие удары ее сердца, чувствует вкус собственной крови, которая должна была оросить его темные губы, чтобы он мог даровать поцелуй бессмертия посиневшей девушке, безвольно лежащей у него на руках.
Пустой гостиничный номер наполнился серостью петербургского позднего вечера, и граф понимал, что нужно вставать, ведь минуты, оставшиеся до отхода поезда, таяли мучительно быстро. Получаса на прощание не хватит ни ему, ни Светлане. Предчувствие никогда не обманывало его: он не сомневался, что встреча в Фонтанном доме станет прощанием на долгие сорок лет.
Он понял это еще и по тому короткому легкому, словно у ребенка, поцелую, которым одарила его Светлана на пороге родительского дома, когда он, наплевав на уже почти белый утренний воздух, все никак не мог отпустить заветной руки. Хотелось унести с собой воспоминание о девичьей робости, сохранить его до новой встречи, потому что через сорок лет это будет совсем другая Светлана. Но когда дверь парадной все же хлопнула, граф взмахнул крылами летучей мыши, неистово прорезав ими безжалостное утреннее небо блистательного Санкт-Петербурга, равнодушного к трагедиям прошлого, настоящего и будущего. На костях построенный, на костях и процветает.
На столе Фридрих нашел записку от Раду, в которой оборотень уведомлял его, что забрал из номера все вещи, чтобы граф за считанные минуты мог долететь до Фонтанки. Граф заправил кровать и захлопнул дверь чужой теперь комнаты. Возвратил ключи портье и вышел на улицу. Впереди его ждал короткий и грустный полет. Он опустился на карниз, но окно в комнате Светланы оказалось закрытым, и комната сквозь плотные портьеры выглядела пустой. Пришлось спрыгнуть на мостовую и поздороваться с дядей Ваней, который держал метлу на манер ружья.
В передней его никто не встречал, и граф направился в гостиную, где, как и три дня назад, сидели на диване князь и княгиня Кровавые. Только на Марии сегодня было черное прогулочное платье, мягко облегающее ее тонкую фигуру, и широкополая черная шляпа с плюмажем из натуральных перьев и чучелом вороненка. Князь же по-прежнему был сер в своем сером костюме.
Фридрих с радостью отметил их неприкрытое вежливой скукой удивление при виде зятя, облаченного в дорогую черную тройку. Он поклонился князю, который поднялся при его появлении, и склонился над протянутой рукой княгини, продолжавшей сидеть на диване.
– Светлана еще спит. Вернулась вчера почти засветло, – с ухмылкой промурлыкала Мария, скрещивая руки в тонких кружевных перчатках на манер распятия. – Так что вам навряд ли удастся проститься еще раз.
Граф молча кивнул. Он ожидал подобного отказа от князей Кровавых и не собирался настаивать на прощании с женой.
– Долгие проводы, лишние слезы, – пробурчал Мирослав и протянул трансильванцу руку.
Тот крепко пожал ее и бросил быстрый взгляд на дверной проем в смутной надежде увидеть Светлану, но весь этаж выглядел обреченно пустым.
– О, шум мотора! – вдруг оживился князь. – Федор отвезет вас на вокзал.
– Премного благодарен, – сухо проговорил граф фон Крок, но все же замешкался в передней.
Что-то удерживало его, не давало сделать последнего рокового шага из Фонтанного дома. Княжеская чета стояла перед ним в немом ожидании. Но граф смотрел через их головы туда, где на фоне окна показался призрачный силуэт Светланы. Фридрих быстро отвел взгляд, борясь с желанным миражом, и вновь увидел перед собой только Мирослава и Марию – далёких, холодных и смертельно бледных. Затем вновь глянул в окно: призрак оставался на карнизе.
О, какой же еще более бледной, холодной и далёкой показалась ему Светлана в одной нательной рубахе, даже без пояса, но с перекинутыми вперёд двумя косичками. Граф попытался поймать ее взгляд – отполированный изумруд – и без какой-либо надежды стал ждать появления на смертельно-бледных щеках румянца и, не выдержав, снова первым отвел взгляд.
– Фридрих, вы забыли присесть на дорожку! – как раскат грома, прозвучал в томительной тишине голос княгини Кровавой.
Граф рухнул на диван и замер под картиной, не сводя взгляда с жены. Та протянула к нему руку, и пальцы распластались по стеклу. Мирослав тем временем поставил супруге стул, а сам присел на подоконник, закрыв собою дочь. Так они и сидели молча, может быть, минуту, может, две, пока голос дяди Вани, отворившего дверь, не заставил всех вздрогнуть:
– Пора ехать, барин.
Все вскочили. Когда князь отошел от окна, карниз снова был пуст. Фридрих развернулся и вышел, собрав в кулак всю свою волю, чтобы не броситься в спальню княжны, в которую та явно успела уже вернуться все так же по карнизам. Дядя Ваня почти бесшумно прикрыл тяжелую дверь парадной, и граф сделал шаг к работающему Форду, у распахнутой задней дверцы которого стоял Федор Алексеевич, крутя в руках фляжку.
– Выпьем первый бокал за свободный народ. А второй наш бокал за девиз наш «Вперед»! А наш третий бокал будем все подымать за любимую Русь, нашу родину-мать.
Федор спел студенческую песню залихватски живо, будто уже поднял все три тоста до встречи с графом.
– Благодарю, – сухо сказал вампир, когда понял, что фляжка предназначалась ему. – Оставьте себе.
– Ведь от рюмки вина не болит голова, – все так же живо пропел княжеский секретарь. – А болит у того, кто не пьет ничего.
Качнув головой, он сам тогда отхлебнул из фляжки и сунул обратно за пазуху. Граф молча поднялся в автомобиль. Федор Алексеевич захлопнул дверцу и сел впереди. Когда холеные басмановские пальцы легли на тонкое колесо руля, граф услышал тяжелый вздох Раду. Тотчас первые капли дождя ударили по крыше, и графу даже показалось, что он видит, как прогнулась под их тяжестью черная кожа кабриолета.
Оба трансильванца молчали и даже не смотрели по сторонам. Только Федор Алексеевич что-то тихо мурлыкал себе под нос, так тихо, что невозможно было разобрать слов. На повороте он обернулся, словно хотел что-то сказать пассажирам, но его красивые губы так и не разомкнулись. Басманов вновь уставился на дорогу, а граф – в темную крышу автомобиля, чтобы начать считать редкие капли летнего дождя.
– Дождь в дорогу – это хорошо, – вдруг вырвалось у него, и Раду нервно хохотнул.
– А Питер всегда провожает гостей дождем, – усмехнулся Федор Алексеевич, смотря прямо на дорогу, и голос его урчал в унисон с мотором. – Всегда желает им доброго пути.
Граф усмехнулся:
– Признайтесь, Федор Алексеевич, что все же вы рады, что я уезжаю один. Что Светлана…
– Да-да, скатертью дорога! – перебил Басманов и воскликнул: – Провалить такой спектакль…
– Какой спектакль? Можете хоть раз говорить прямо, без намёков?
– Да какие уж намеки! Помилуйте! Прямее некуда! Знаете, как любил говаривать Антон Павлович: там же все написано! Неужели я вам мизансцены должен был прописать?! Смешно!
– Да, вы знатно повеселились, как погляжу, – зло выплюнул в спину водителя Фридрих.
– Да мне до безумия скучно среди этой непроглядной серости народных масс, будь вы неладны, Фридрих фон Крок! А теперь мне еще и горько, что чухонскую зря извел. Что, я со свечкой должен был стоять?
– Федор Алексеевич, попрошу вас…
Граф заметил, что Басманов сплюнул в сторону, затем запел, как ни в чем не бывало:
– Так хочется хоть раз, в последний раз поверить, не все ли мне равно, что сбудется потом; любви нельзя понять, любви нельзя измерить, ведь там, на дне души, как в омуте речном. Пусть эта глубь бездонная, пусть эта даль туманная сегодня нитью тонкою связала нас сама. Твои глаза зеленые, твои слова обманные…
Вдруг Раду перегнулся вперед и осторожно коснулся плеча княжеского секретаря. Басманов резко оборвал песню. Дальше они ехали молча, вдоль трамвайных путей, обгоняя извозчиков, пока впереди не замаячило желтое здание Витебского вокзала.
– Можете не провожать.
Граф сам отвязал чемоданы, сунул один в руку Раду, второй взял сам и уставился на сундук.
– Что это?
– Это для меня, – сказал оборотень, вспыхнув. – Я позову носильщика.
Носильщик нашёлся незамедлительно.
– Вы сообщите, когда приедете через сорок лет. Я вас встречу, – бросил Федор Алексеевич в спину трансильванцам, но ни один не обернулся.
В такт легким каплям дождя, вампир и оборотень шли между людей, обходя стороной экипажи, но лошади все равно ржали и рвали поводья из рук извозчиков. Раду на ходу сунул монету в руку мальчишки и взял газету, хотел было протянуть графу, но, заметив его каменное лицо, сунул себе за пазуху, одной рукой одернув полы голубого пальто.
Когда они зашли в здание вокзала, Раду непроизвольно поднял глаза к потолку, с которого свисали тусклые фонари, граф же по-прежнему считал шахматку у себя под ногами. Они вышли к платформам, отчего-то в унисон взглянули на круглый циферблат часов, а затем – друг другу в глаза.
– Ты мог бы попросить у князя остаться, – сказал граф глухо, но Раду промолчал и направился прямо к темной гусенице поезда.
Протяжно завыл паровоз, подобно охрипшему трансильванскому волку. Ударил колокол, словно зашедшееся в страхе девичье сердце. От паровозов валил пар, как горячее человеческое дыхание в ледяной ночи. Неохотно заскрежетали колеса, застонали рельсы, и один состав тронулся в путь… Граф смотрел, как медленно тает в сумраке белой ночи и в клубах серого дыма чужой паровоз и старался ни о чем не думать. Объявили отправку поезда на Будапешт, и Раду потянул графа за рукав. Они разминулись с провожающими и прошли уже по пустому коридору к своему купе, куда носильщик доставил два чемодана и сундук.
Раду запер дверь, задернул плотную занавеску на окне, потушил лампы в изголовьях, оставив лишь одну над столиком, куда граф принялся выкладывать письменный прибор. Оборотень ничего не спросил, уселся на свой диванчик и откинул голову на укрытый кружевом подголовник. Поезд застонал, качнулся и отправился восвояси. Раду прикрыл глаза, хотя и понимал, что не уснет. Просто боялся смотреть на графа. Да и сквозь плотную ткань занавески все равно зоркими волчьими глазами видел мелькающие железнодорожные станции, поля, леса, и от этого пейзажа на его живой душе становилось еще более тоскливо…
Граф стучал пером о чернильницу и карябал им по бумаге. Раду морщился от неприятного звука, но терпел целый час, а потом все же открыл глаза и спросил:
– Что вы делаете?
Граф поднял на него темные уставшие глаза и ответил просто:
– Пишу письмо.
– Кому?
– Светлане… В Будапеште перечитаю и отправлю.
Раду смолчал и вновь прикрыл глаза, нервно крутя на пальце кольцо ключа.
– Глупо было уезжать, – сказал он через минуту.
– Я тебе еще на вокзале предлагал остаться…
– Вам глупо было уезжать, – повысил голос Раду, – если эта княжна так вам приглянулась. Что за глупое упрямство…
– Жена должна следовать за мужем, а не муж за женой.
– Все в мире относительно… Перебраться к жене в Петербург из Трансильвании – это даже…
– Раду – это твоя родина, как ты смеешь! – перебил Фридрих зло.
– Моя, но не ваша. Копайте глубже свои немецкие корни… Если бы вы переселились, скажем, в Берлин, ну или на крайний случай – в Вену, Светлана бы за вами побежала…
– Ты не понял эту девочку. Она уверена, что предназначение женщины быть больше, чем женой… Какие глупости… Это феминизмом скоро назовут, но вскоре поймут, что нельзя поставить все с ног на голову, не сломав шеи.
– Да она просто боится помереть от скуки в нашем замке, и я, честное слово, ее понимаю… – оборотень замолчал. Но через секунду начал уже с мольбой: – Давайте действительно в Париж махнем из Будапешта?
– Раду, в ближайшие сорок лет самое безопасное место – это наш замок.
Рука графа легла на исписанный лист, и пальцы распластались по нему, подобно паучьим лапкам, готовые скомкать бумагу и швырнуть в окно, но в последний момент граф передумал, подул на чернила, сложил лист вчетверо и сунул во внутренний карман пиджака. Затем, облизав пересохшие губы, на манер спутника откинулся на спинку дивана.
– Что в сундуке? – спросил он, когда Раду в очередной раз поцеловал ключ.
– Мое счастье. Зря вы не послушались Фёдора Алексеевича.
– Что в сундуке? – перегнулся через стол вампир.
– Аксинья. Границу переедем, я ее выпущу. Не смотрите на меня, как на зверя какого-то. Ну кто же продаст билет на русалку…
Поезд ровно скакал по рельсам, унося трансильванского вампира, трансильванского оборотня и русскую русалочку в сторону Венгрии и затерянного в лесах старинного замка. А в Санкт-Петербурге провожающие давно разошлись, и платформы Витебского вокзала опустели до утра. Не было больше ни громких обсуждений последних новостей, ни тихого прощального всхлипывания, ни ругани на нерасторопных мальчишек. Лишь тихие визги метел раздавались то тут, то там, выметая чужой сор из блистательного Санкт-Петербурга.
Вдруг от серой стены отлепилась незаметная ни для кого тонкая фигура в сером плаще и заскользила вдоль здания вокзала, чертя двумя пальцами в ставшей от грязи серой белой перчатке бесконечные контуры железнодорожного полотна. Дойдя до угла, она поравнялась с такой же серой фигурой, кудрявая шевелюра которой дрожала на легком ночном ветерке.
– Дура! – как удар кнута прозвучал тихий мужской баритон.
Ответом стало тихое всхлипывание.
– Да как же можно обрекать себя и того, кого любишь, на сорок лет одиночества?!
Федор Алексеевич взял Светлану за локоть и потянул за собой.
– Не одиночества, – тихо отозвалась графиня фон Крок. – У меня будет много дел, время пролетит незаметно, и потом… Потом он может приехать раньше, потому как поймет, что для меня очень важно сносить все невзгоды моего Отечества вместе с русским народом.
– Дура! – повторил все так же тихо, но еще тверже Федор Алексеевич. – Дура, потому что считаешь, что мужчина способен оценить то, ради чего его бросили. Поверь, мы не ценим даже того, что бросает женщина ради нас. Я верил, что ты пойдешь к нему, у тебя же в кармане лежит билет на поезд!
– Вы ведь специально подложили его мне? Вы меня проверяли? Ну так вот, я прошла вашу проверку, Федор Алексеевич.
– Дура! – теперь уже совсем громко выкрикнул Басманов и резко развернул внучку, чтобы быть с ней нос к носу. – Самое ужасное, что ты свято веришь в свою правоту.
– Вы просто не понимаете…
Светлана тряхнула плечами, но вырваться из цепких черных когтей оказалось делом невозможным даже для упырьши.
– Да, я не понимаю, – процедил ей в лицо прадед. – И он…
Федор Алексеевич махнул рукой в сторону убегающей вдаль железной дороги.
– Он, твой муж, тоже не понимает. И твой отец не понимает… Никто не понимает, но ты одна права… Дура, просто дура… Если тебе плевать на него, то почему стояла тут и ревела, а?
– Мне не плевать на Фридриха! – чуть не плакала Светлана. – Но Русь я люблю больше!
– Дура! – уже орал на внучку Басманов. – Русь давно нам не мать, а мачеха! Она никогошеньки не любит! Да и любить скоро некого станет! Хоть на костях пляши!
– Вот и будет упырям пир на весь мир! – выкрикнула Светлана сквозь слезы и сверкнула своими кошачьими глазами. – Без тебя тошно, тошно, тошно… Как снести это, скажи?
– А нечего сносить! Сумела долететь сюда, голубушка, так и на ближайшей станции поезд нагонишь. Вон, за мужьями в Сибирь едут, а ты в Трансильванию не можешь!
– Не должно мне.
Светлана с вызовом смотрела на прадеда, но тот прекрасно видел, как блестят от еле сдерживаемых слез ее глаза, и потому запел:
– Моя душечка, моя ласточка, взор суровый свой прогони. Иль не видишь ты, как измучен я?! Пожалей меня, не гони! – оборвал он дешевый романс.
Светлана поджала губы, а потом оскалилась на манер княгини, и Федор Алексеевич даже вздрогнул, впервые увидев клыки внучки. Графиня фон Крок отказалась от поданной руку, взглянула на круглый циферблат часов и стала медленно спускаться в здание вокзала, не отрывая взгляда от пола. Протяжно скрипнула дверь, словно чей-то стон, а потом дерево громко хлопнуло о дерево. Следовало идти вперед с надеждой, что впереди их ждет долгожданная встреча. Пусть и через долгие сорок лет.
