Текст книги "Ваша С.К. (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
Глава 45 “В тишине бездыханной ночной”
Говорят, украсть – в беду попасть, а на деле нынче вечером выходило малость иначе: забрать, что дарено – беду отвратить. Неотвратимую.
– Пойдемте, княжна. Я провожу вас домой.
Светлана прикрыла голую шею рукой и обернулась к графу. Фридрих вместе с ней смотрел в спину грабителям и сейчас, точно опомнившись, подал ей руку.
– Не заставляйте отца нервничать два утра подряд, – добавил граф громче. – В его возрасте это вредно для здоровья.
Светлана молча принялась расстегивать пуговицы воротника.
– Светлана, прекратите! Я не стану вас кусать, слышите?
Пальцы княжны замерли на очередной пуговице, но не вернулись к пустым петлям.
– Фридрих, почему вы кричите на меня?
Глаза графа, перестав блестеть, сделались темнее самого темного омута.
– Светлана, вы можете верить в мое пророчество, можете не верить! – его голос по-прежнему срывался. – Если верите, то подите к князю и объяснитесь с ним. Прошу, не впутывайте во все это меня…
Он осекся. Светлана заметила, как дрожат у вампира руки, и протянула ему обе свои, но граф спешно отступил.
– Фридрих, я приняла ваше предложение, все обдумав, – произнесла Светлана медленно. – Не пытайтесь образумить меня. Это пустое. Я хочу быть вашей женой. До Петрова поста осталась всего одна ночь… Не время мешкать.
– Светлана…
Вампир медленно опустился перед смертной девушкой на колени и стиснул запястье с такой силой, словно княжна собиралась от него сбежать. Светлана не могла пошевелиться и чувствовала, как от близости ледяного тела графа фон Крока по ее мокрой спине растекается смертельный холод.
– Вы хотели упасть в реку и утонуть, чтобы возродиться русалкой… – говорил граф, не поднимая головы. – Это ведь тоже позволит вам пережить двадцатый век… Я еще раз подниму вас над Невой и вы уберете с моих плеч руки…
Светлана улыбнулась:
– Вы ничего не смыслите в русалках, Фридрих. Если бы вы оставили меня у себя в номере, то утром я бы дошла до реки и утопилась. А теперь поздно – я ваша законная супруга.
Под натиском ее слов, граф совсем пригнулся к земле, и Светлана, став коленями на мостовую, обвила руками шею своего избранника.
– Князь примет наш союз, будьте покойны, граф. Благодаря моей крови, вы станете русским, а русских князь любит. И потом, как сказал Федор Михайлович, русская женщина все разом отдаёт, коль полюбит, – и мгновенье, и судьбу, и настоящее, и будущее: экономничать не умеют, про запас не прячут…
Граф замер.
– А единственная любовь, которую привил мне князь – это любовь к земле русской. Но вы научите меня другой любви, и в будущем я сумею полюбить вас, я знаю. Ну же, не томите меня… – княжна звонко рассмеялась. – Мне кажется, я сейчас умру от разрыва сердца, я уже сбилась, считая его удары. Я не крикну, обещаю… – прошептала она, сильнее откидывая голову.
Граф нащупал шею и вонзил в кожу острый ноготь в том месте, где оставило заметный след серебряное колье. Светлана стиснула зубы.
– Не жмурьтесь, Светлана. Другой боли не последует – я не разорву вашу прекрасную шею клыками.
Он опустился на холодные камни и заставил жену лечь к себе на грудь. Расстегнутое платье легко соскользнуло с плеча, и граф поймал губами набухшую каплю. Еще поцелуй становился все жестче и жестче, и вот уже из крошечной ранки в горло хлынул горячий поток. Он едва не захлебнулся, однако сумел удержать губы на ране, чтобы не забрызгать платье кровью. И не отрываясь от горячей шеи, нащупал пиджак, чтобы накинуть на голову.
Белая ночь превратилась в привычную чёрную. Петербургской луне не стоило смотреть на рождение нового вампира… Ой, простите, упыря, если не сказать хуже… Впрочем, графу фон Кроку хотелось верить, что в слове «мерзавка» изначально действительно заложено значение «холодная». Шея Светланы, щеки и плечи – все холодело под его пальцами. Осталась одна ночь до поста, но он обязательно вернётся после второй войны. Если, конечно, жена не позовёт его раньше, ведь между ними теперь кровная связь, а это куда сильнее всех брачных уз вместе взятых, будь они языческими, византийскими, да любыми другими, когда-либо существовавшими под Луной.
Фридрих медленно поднялся с колен, держа в руках бездыханное тело жены. Молодая графиня фон Крок зашевелилась лишь у Аничкова моста и бледной рукой откинула с лица пиджак, которым заботливо прикрыл ее муж. Граф осторожно поставил ее на мостовую, и Светлана, игнорируя протянутую руку, поспешила сделать шаг самостоятельно, однако, пошатнувшись, тут же привалилась к ограде моста.
– В тишине бездыханной ночной ты стоишь у меня за спиной, я не слышу движений твоих, как могила, ты темен и тих. Оглянуться не смею назад…
Голос ее больше не замирал, а звучал подобно перезвону плохо настроенной арфы.
– Это снова Сологуб… Есть пророк в своем Отечестве. Вот он… Это было на рождественской открытке… Откуда он мог знать…
Светлана оглянулась. Шумный город будто вымер. Не было видно ни фонарщиков, ни дворников, ни даже запоздалых гуляк… Точно все знали, что сейчас небезопасно вставать на пути у странного субъекта в сером пиджаке, без шляпы, и его спутницы в ярком малиновом платье, скрытом со спины спутанными русыми волосами.
– Светлана, нам нужно идти…
Она приняла его руку, но не отошла от ограды. Даже воды реки и те молчали.
– Как же могильно-тихо у меня в груди…
Граф тоже, как ни вслушивался в звенящую тишину, не слышал больше ни сбившегося дыхания спутницы, ни бешено стучащего сердца, ни даже шелеста материи. Графиня фон Крок стояла неподвижно, глядя мимо него на сереющие в белой ночи парадные фасады вычурных домов, разукрасивших собой главную артерию столицы Российской Империи.
– Нужно идти… Рассвет приближается.
Светлана не двигалась. Тогда граф протянул к ней руку, чтобы острыми ногтями, будто гребнем, расчесать спутанные русые пряди.
– Идемте.
И вот Светлана наконец шагнула вперед, и рука его поймала лишь серый воздух, гнетуще-душный от городской пыли, которую вампир не мог чувствовать, но зато прекрасно видел. Девушка в малиновом платье уходила от него молча, не сделав даже приглашающего жеста, и он последовал за ней, считая булыжники мостовой, словно каблук его ботинка мог застрять в разбитых плитах мостовой, как некогда ее. На Невском проспекте, неся на руках неподвижную жену, он чуть было не наткнулся на тумбу, назначение которой так и не сумел разгадать. Спросить жену? Так не ответит…
Светлана шла медленно. Медленно ли – он больше не замедлял шага, как прежде, когда внимал музыке трепещущего девичьего сердца. Сейчас это сердце было мертво и немо, как и его собственное. Им навстречу не попались ни экипаж, ни автомобиль, словно по мановению волшебной палочки, все исчезло – остались лишь двое: создатель и новорожденный вампир. Трансильванец безмолвной потерянной тенью шел следом за малиновой фигурой, пока та снова не замерла у ограждения набережной.
Светлана не дернулась, когда руки мужа осторожно легли на ее опущенные плечи и примяли светлые шелковистые пряди. Она вжалась лопатками в затянутую жилеткой грудь трансильванского незнакомца.
– Как же быстро мы пришли, – прошептала Светлана едва слышно. – Я хотела, чтобы набережная никогда не заканчивались. Как быстро потушили фонари. Мне страшно.
Светлана резко обернулась, словно змея, провернувшись в руках мужа, и Фридрих вздрогнул, узрев, будто в первый раз, мраморно-белый цвет ее кожи, на фоне которой глаза зеленели, словно у царской кошки.
– Ничего не бойтесь, Светлана.
Она невидящим взглядом смотрела ему в глаза, и ее белые пальцы медленно сжимались вокруг его запястий.
– Я должна прочитать вам еще одно стихотворение Федора Кузьмича. Он подсунул его под дверь моей спальни, когда в последний раз был у нас в доме. Отец сжег записку, но я помню каждое слово. Кто дал мне землю, воды, огонь и небеса, и не дал мне свободы, и отнял чудеса? На прахе охладелом былого бытия природою и телом томлюсь безумно я.
Граф осторожно коснулся губами ледяного белого лба и прошептал:
– Я сам переговорю с князем.
– О, нет! – в голосе Светланы послышалась мольба. – Молчите! Умоляю вас, молчите!
Она разжала пальцы и уперлась руками в грудь мужа, и тому пришлось отступить на шаг, чтобы удержать равновесие – Светлана перестала быть хрупкой девушкой, которую стоило поддерживать, чтобы ее ненароком не унесло ветром.
– Я сама должна объясниться с отцом, – голос ее был холоден, как и тело.
Она замолчала, но через секунду уже тараторила, силясь обернуться на парадную дверь родительского дома и все никак не решаясь сделать это:
– Отец выслушает меня и поймет. Я верю, что поймет.
– Светлана, – руки графа мягко легли на дрожащие плечи жены и принялись разглаживать белоснежный воротник, на который не попало ни единой капли ее крови. – Я теперь несу за вас полную ответственность, и вам вовсе не следует опасаться родительского гнева…
– Ах, пустое, пустое… – Светлана замахала на растерянного графа своими белыми, словно лебединые крылья, руками. – Вы ничего не понимаете, Фридрих! Да вы ничего и не можете понять в нас, русских. Пустите меня наконец! Я не могу, не могу… О, как режет глаза свет, как же ярка эта белая ночь… Идемте в дом скорее, не то я ослепну!
Она рванулась к парадной двери с быстротой лани, но граф все же успел поймать ее за руку, чтобы самому отворить тяжелую дубовую дверь. Однако лишь скрипнули старые петли, вся решимость тут же оставила Светлану, и она с таким неистовством сжала руку графа, что тот поморщился от боли. Затем притянул жену к себе, чтобы оторвать от двери, за ручку которой Светлана неожиданно ухватилась, словно решилась сбежать. Дверь с грохотом закрылась, и граф с опаской взглянул на потолок, под которым звякнули хрусталики люстры.
– Фу… – непроизвольно выдохнул он и ласково прошелся пальцами по холодной щеке жены, убирая волосы за ухо.
Лицо Светланы оставалось гипсовой маской. Однако дикий блеск в глазах выдавал сильнейшее волнение.
– Идемте, – позвала его сама Светлана.
Граф улыбнулся и потянул Светлану к лестнице. К удивлению, безлюдной, хотя своим появлением они наделали немало шуму. Было тихо даже за дверью кухни. Во дворе молчали и Тахи, и зебры. В передней их тоже никто не встречал. Светлана высвободила руку и стала на ощупь поправлять воротник, хотя граф и заверил ее, что на шее не осталось даже следа от его ногтя. Она с досадой махнула рукой, и Фридрих вновь взял жену за руку и примерился к мелким шажкам красных ботинок.
В столовой тоже оказалось пусто. Князь Мирослав и княгиня Мария сидели на диване в гостиной. Из-под расстегнутого пиджака князя виднелась аккуратно застегнутая жилетка и расправленный шейный платок. Княгиня же оделась в простой ярко-синий прогулочный костюм, который полностью скрыл ее шею. Напряженную и тонкую. Как и утром, Мария теребила перчатки, и было непонятно, вернулась княжеская чета с прогулки или так и не вышла из дома. Князь хотел было подняться навстречу вошедшим, но колени его подкосились, и он осел обратно на диван, а княгиня осталась неподвижна, лишь ее перчатки тихо спланировали на пол.
Повисло молчание, которое нарушалось лишь тихим, но сейчас таким громким тиканьем настенных часов, отсчитывающих последние минуты белой ночи. Ничье сердце учащенно не забилось, но граф фон Крок сильнее сжал руку графини фон Крок. Светлана потянула его вниз, и теперь они вместе, как когда-то она одна, в пояс поклонились княжеской чете. Затем выпрямились и остались недвижимы. Светлана не проронила ни слова, хотя все и видели, как она несколько раз размыкала свои синюшные губы.
– Князь!
От тихого голоса графа Мирослав вздрогнул и перевел на трансильванца потемневший взгляд.
– Прошу вас с этой минуты считать Светлану графиней фон Крок.
Лицо князя не изменилось. Даже короткая светлая бородка не дрогнула – он смотрел мимо дочери и ее новоиспеченного мужа в пустоту дверного проёма. Граф же скосил глаза на диван: пустой – княгиня незаметно исчезла, лишь ее белые перчатки остались лежать на полу. Он спешно вернул взгляд на лицо князя и лишь спустя долгое мгновение заметил протянутую руку. Крепко пожал ее и замер, не смея первым разжать рукопожатие, чтобы ненароком не нарушить какого-нибудь неизвестного ему обычая. Тогда князь резко вырвал свою руку, молча развернулся и, отбивая секунды в такт часам каблуками начищенных ботинок, медленно двинулся в сторону своего кабинета.
Граф отпустил руку княжны и хотел последовать за князем, чтобы между ними не осталось недопонимания, но Светлана удержала его руку и одними губами прошептала:
– У меня в спальне слишком светло днем…
Граф улыбнулся:
– Сегодня я запру вас в гостевом гробе. В нем темно. Я проверял.
Они медленно двинулись к лестнице, и графу показалось, что Светлана вновь жива, так медленно, совсем по-живому она переставляла неживые ноги. Он еще сильнее сжал ее руку, словно боялся, что Светлана может оступиться. В доме царила тишина, словно тот полностью вымер, и граф вздрогнул, когда неожиданно в распахнувшейся двери первого этажа возник Федор Алексеевич в изысканном полосатом костюме, а следом за ним Раду, так и не расставшийся с пальто. Только графу некогда было рассматривать своего воспитанника – он почувствовал на себе тяжелый взгляд княжеского секретаря и потупился, а когда поднял глаза, прапрадед жены показался ему ниже ростом, но вот Басманов снова вырос до прежних размеров, и граф догадался, что Федор Алексеевич просто-напросто запнулся за порог.
Глава 46 «Какой палец ни укуси, все больно!»
Одного взгляда на Фёдора Алексеевича было достаточно, чтобы усомниться в правильности народной поговорки про ворона. Этот выклюет глаз и слова не скажет. Фридрих заметил, как собрались складками рукава полосатого пиджака – упырь сжал кулаки. Граф фон Крок сильнее стиснул Светлане руку и не отступил ни на шаг.
– Мы просим вашего благословения, – прошептала графиня в звенящей тишине едва слышно и снова заставила мужа поклониться в пояс.
– Долгие лета вам, дети мои! – проговорил Федор Алексеевич таким же шепотом, как и внучка, и отодвинул оборотня в сторону. – Я не подношу к вам икону… Уж не обессудьте! – он даже хохотнул. – Велеть убрать все распятия с иконами?
Глаза в глаза. Нет, у Басманова они темнее и опаснее.
– Позвольте нам провести этот день в комнате для гостей? – все тем же шепотом проговорил граф фон Крок. – И ещё прошу оставить Раду стеречь нас под дверью. Хотя если у вас имеются ключи от гробов…
– Гроб с ключами у нас был только один, и он, увы, разбит, – Федор Алексеевич едва заметно кивнул в сторону внучки. – Позвольте мне предложить вам свой гроб, дети мои?
– Мы хотели бы остаться в нижнем этаже с Раду, – настаивал граф на своей просьбе.
– Вы переживаете за себя или за него? – Басманов потрепал оборотня по хрупкому плечу. – Слуги не отвечают за деяние господ… Во всяком случае, теперь… Но вы вольны не доверять мне, когда я говорю, что беру господина Грабана под свою опеку.
– Я доверяю своему чутью, – проговорил граф ещё тише, но жёстче. – Позвольте мне сделать так, как велит мне сердце.
– Да совет вам и любовь… Кажется, именно это оно повелело вам сегодня. И не тревожьтесь зря. Я тоже буду рядом… По коридору направо. Найдёте меня по рыбьему духу.
Тут скрипнула дверь верхнего этажа, и на лестницу вышла Арина Родионовна, держа в руках узелок. Вместо белого на голове ее был чёрный платок. В полной тишине старушка начала медленно спускаться к ним. Граф видел, как сжались губы Светланы при приближении няньки, как дрогнули ресницы, когда в тишине зазвучал старушечий голос:
– Упокой Господи душу твою, горлица ты моя неразумная.
Светлана рванулась к няньке и упала коленями на ступеньку. Стоя на две ступеньки выше сухонькая старушонка горой возвышалась над коленопреклоненной воспитанницей, ухватившейся за ее передник.
– Не брани, родимая, и так на душе тошно.
Арина Родионовна лишь головой покачала. Не опустила своей скрюченной руки на русую голову Светланы, хоть и ждала та ласки от бывшей няньки.
– Душу… – прошамкала нянька беззубым ртом. – Душу-то ты сгубила, и отца с матерью осрамила, бесстыжая… Ну где ж это видано, чтобы русская княжна…
– Хватит, нянюшка!
Светлана вскочила на ноги.
– Не суда прошу, а милости! И…
– Держи вот! Да не будет и Бог тебе судьей!
И Арина Родионовна медленно прошаркала обратно во второй этаж. Светлана провожала ее взглядом, прижав к груди заветный узелок. Хлопнула дверь, и лишь тогда молодая графиня медленно обернулась к мужу.
– Проклянет ведь…
– Любовь не умеет проклинать, – проговорил Фридрих и подал жене руку.
Однако Светлана продолжала обеими руками держаться за узелок.
– Уж не саван ли она тебе вручила? – раздался из дверей громкий голос Фёдора Алексеевича. – Что на лестнице стоишь? Здесь ставень нет. Пора и благоразумие заиметь, от коего при жизни отреклась ты за ненадобностью.
Рука графа вновь скользнула по щеке жены, но взгляд Светланы показался ему настолько суровым, что трансильванец не решился и слова сказать в ее защиту, лишь покачал головой и первым шагнул в придерживаемую Басмановым дверь.
– Дочитайте мне стих, который вы не дописали на моей руке, – попросил Фридрих, как только Раду прикрыл дверь.
– Серая комната. Речи неспешные. Даже не страшные, даже не грешные. Не умиленные, не оскорбленные, мертвые люди, собой утомленные… Я им подражаю. Никого не люблю. Ничего не знаю. Я тихо сплю.
Окна в гостевой спальне были закрыты ставнями, и сейчас комната напоминала камеру смертников. Граф указал рукой на раскрытый гроб.
– Светлана, вам нужно поспать. Тихо. Завтра будет тяжелая ночь.
– Там же Иван-чай рассыпан!
Граф тоже заглянул в гроб и усмехнулся:
– Кто из нас двоих должен испугаться этой травы?
– Никто. Но откуда она здесь?
– Не все ли равно, Светлана? Я велю Раду раздобыть одеяло, чтобы прикрыть ее.
– У меня же есть пуховой платок! Это теперь почти пуховая перина…
Платком оказался узелок, который Светлана развязала длинными острыми ногтями. Из него на пол выпали шерстяные носки.
– Нянюшка…
Светлана опустилась на колени и замерла над подарком.
– Это тоже что-то означает? – спросил граф сверху.
Светлана не подняла головы и принялась расшнуровывать ботинки.
– У меня при жизни постоянно мёрзли ноги. Эту пару нянюшка довязывала последние дни.
Светлана замерла, а потом со злостью зашвырнула снятый ботинок в дальний угол.
– Светлана, умоляю вас! Ложитесь спать!
Она подняла на графа глаза: они сверкали гневом. Ничего не сказав, Светлана швырнула ему в руки второй ботинок и натянули носки на обе ноги прямо на чулки.
– Что? – раздраженно спросил граф. – Что вы так на меня смотрите?! У русских, кажется, есть поговорка: женатый – не проклятый.
– Он тоже не простит меня…
Светлана отвернулась и спрятала лицо в пуховой платок.
– Светлана, умоляю! Я поговорю с князем вечером. Не такая уж я плохая партия для княжеской дочери. И ваш дед благословил нас…
– Я знаю вас всего три ночи! – перебила Светлана с жаром.
– Греки считали число три совершенным.
Светлана обернулась:
– Завтра четвёртая ночь, а четыре всегда было числом Гермеса, покровителя плутов.
– Что вы хотите этим сказать? Чтобы я солгал князю?
– Нет, я только боюсь, что он не поверит в наш договор…
– А вы сами-то верите в него, Светлана?
Вместо ответа она снова, как на площади, принялась расстегивать воротничок.
– Светлана, ложитесь в гроб прямо в платье! – Фридрих нагнулся к жене и перехватил ее руки. – Вы все ещё не полюбили меня. Придёт время, и я помогу вам снять другое платье. Гроб большой, но для двоих в нем все равно не хватит места. Скажите, где лежит ваш «Мелкий бес», и я велю Раду принести его для меня.
Граф отошёл к двери и позвал оборотня. Тот видимо поднялся с пола, потому судорожно одергивал пальто. Светлана объяснила, как найти нужную книгу, и, поклонившись, Раду удалился.
– Вам что-то нужно, граф?
В коридоре снова стоял Федор Алексеевич, но на этот раз без пиджака.
– Ничего… Хотя постойте! Возможно, вы лучше меня сумеете уложить Светлану в гроб?
Федор Алексеевич вскинул на просителя темные глаза, в этот раз прищуренные:
– Ступайте вон, товарищ дорогой! Я позову вас, когда молодая будет крепко спать.
Но Фридрих остался стоять у приоткрытой двери, слушая тихие всхлипывания жены.
– Ну полно, Светланушка, полно… Утри слезы, горе ты мое… Не живая ты невеста, а мертвая, так что поздно плакать по себе, поздно… Нами ты была любима и для милого хранима…
На пушкинских словах граф отошёл от двери и решил дождаться Фёдора Басманова в гостиной с роялем, чтобы сказать ему то, что собирался сказать вечером Мирославу Кровавому. Что-то странное по-прежнему чудилось графу в молчании Фонтанного дома. Словно кто-то следил за ним. Однако Фридрих не решился обернуться и продолжил спокойно смотреть на закрытый рояль. Вскоре непонятный шорох снова раздался за спиной, уже ближе, и на этот раз граф обернулся – никого. Но тут витиеватая колонна ожила: из-за нее выплыла княгиня в своем белом полупрозрачном кружевном платье, которое скрывало прелести мертво-юного тела намного хуже распущенных до пола черных волос.
– Ах ты, шельма прусская! Старый люд сказывает, что гость на порог – счастье в дом, но не всякого гостя на порог пускать следует. Позабыл уговор наш? Наказывала тебе, собаке, не сметь Мизгирем становиться для дочери моей. Женился он значится, вона как оно теперь величается, аспид ты басурманский. Аль не говорила тебе, сукину сыну, что кара моя материнская похуже геенны вашей огненной станется? А… Ирод окаянный! Глаза-то твои бесстыжие… Ну, ничего-ничего… Честь девичья до порога, да не до твоего. И пальцем своим поганым к дочери моей не прикоснешься, тварь смердящая. А… Иди-ка сюда, за порог, ночи-то у нас белые, да дни солнечные, а то редкость великая для нашей серой жизни, так как же на солнышко наше петербургское не полюбоваться твоими темными омутами… А…
Острые клыки блеснули под коралловой губой, а в белой рученьке – серебряное распятие появилось. Граф судорожно прикрыл лицо руками и отпрыгнул к двери канцелярии. Княгиня неотступно шла следом.
– Вон отсюда! – завизжала Мария, как безумная. – Вечером собственноручно смету твой пепел и выброшу как сор из нашего дома.
Она надвигалась на него с распятием, и граф еще раз отпрыгнул назад и ударился спиной о закрытую на день дубовую дверь приемной с такой силой, что люстра дрогнула и пала с потолка вниз, разлетевшись вдребезги у ног Фридриха.
– На счастье! – усмехнулась Мария, занося босую ногу для последнего шага, который заставил бы трансильванца проломить дверь прямо на улицу, но тут распятие с грохотом полетело на пол, и обе руки княгини оказались стянуты, словно путами, сильными руками Мирослава.
– Пусти! – завизжала Мария и впилась клыками в рукав мужниного пиджака, одновременно пытаясь лягнуть его ногой.
Князь навалился на жену всем телом, заставив осесть на пол, и руки его неспешно стали гладить черные волосы. Он все сильнее и сильнее прижимал княгиню к груди, шепча:
– Ну полно кручиниться, лебедушка ты моя! Полно! Суженого конем не объедешь.
– Да какой же он суженый! – княгиня попыталась вырваться из объятий мужа, но лишь порвала кружева, полностью обнажив белое плечо. – Страстей девочке нарассказывал, мозг одурманил и… Обычай русичей! Да дыба и острог на веки вечные ему, а не свадебка! Неужто нет жалости в тебе, Мирослав?! Неужто немцу девочку нашу на поругание отдашь? Вспомни, как дни не спали подле колыбели, как ночи напролет вышивала для нее… Неужели осрамим ее перед всем светом? Да хоть кому отдавай, но не ему! Не позволю! Не позволю!
Княгиня рванулась от мужа, оголив и второе плечо.
– Федька! – закричала так, что затряслись люстры в соседних комнатах. – Где тебя, собачья башка, носит?! Выметай немчуру поганой метлой отсюда…
Голос Марии затих, как только рука князя вжала ее голову в жилетку еще сильнее. Она сдалась – тонкие руки скользнули по плечам князя вниз, и черные волосы засыпали паркет вокруг его коленей.
– Лада моя ненаглядная, какой палец ни укуси, все больно!
Тонкое тело княгини сотрясли немые рыдания, и князь принялся наглаживать смоляные волосы вдоль худой спины, осторожно касаясь светлой бородой темной макушки. Вдруг он вскинул глаза, и его пронзительный синий взгляд уперся в бледное лицо графа фон Крока, который продолжал сидеть на полу у входной двери.
– На мой сор не гляди, да свой в мой дом не мети, – сказал князь тихо. – Какова березка, такова и отростка, да тебе не впервой… Помни, сынок, жена – не сапог, с ноги не скинешь. Ступай к ней, не время с тобой лясы точить, царевич наш заморский. Ступай!
Граф шумно поднялся, и от его воспаленного взгляда не укрылось, как дернулось тело княгини, и то, что князь прижал ее к себе еще сильнее, полностью зарывшись лицом в черные волосы. В три шага оказался Фридрих в коридоре, где тут же столкнулся с Раду. Книга в руках оборотня дрожала.
– Ну полно, тебе-то что надо?
Раду молчал.
– Не замолвлю за тебя ни словечка, но и супротив ничего не скажу. Каждый кузнец своего счастья.
На этих словах распахнулась дверь гостевой спальни, и Басманов молча прошёл мимо трансильванцев в другой конец коридора.
– Федор Алексеевич, не уходите!
Граф попытался ухватиться за рукав сорочки, но княжеский секретарь ловко вывернулся и еще шаг в сторону сделал, оставшись к гостям спиной.
– Я знал, что так будет! – сказал он тихо, пряча руки за спиной. – У меня такой же темный дар, как и у вас, Фридрих, имеется. Пообещайте мне увезти внучку мою отсюда насовсем.
– У нас со Светланой договор…
Федор Алексеевич обернулся: глаза его пылали гневом.
– Это было моим условием, граф фон Крок! Иначе я действительно поганой метлой погоню вас отсюда, и вы не увидите мою внучку ни завтра, ни через сто лет. Вы меня поняли?
– Я люблю ее…
– Приберегите признания для томной девы… Тогда она сама побежит за вами. И на худой конец всегда есть веревка и сундук.
– Я не понимаю вас, Федор Алексеевич.
– Я это вижу… Не заставляйте меня разочаровываться в выборе жениха. Доброго вам дня!
Басманов ушёл, и только когда в тишине хлопнула чужая дверь, граф обернулся к Раду, чтобы забрать книгу.
– Охраняй нас.
Оборотень молча поклонился своему воспитателю.
