Текст книги "Ваша С.К. (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
Глава 35 “Мезальянсы всякие нужны”
Гроб только знал, где черти носили сейчас княжну с басурманиным. Однако ж дворник дядя Ваня знал ещё одну поговорку о том, что дом пахнет дымом, а гроб ладаном, но живя с мертвецами давно усомнился в ее верности. В комнате княжны действительно пахло дымом, но вот от гробов в доме несло совсем другим – нынче, к примеру, Иван-чаем. Княгиня зачем-то насыпала его везде куда можно и нельзя – даже в пустой гостевой гроб.
– Заваривать, матушка, не пробовали? – наступал ей на пятки Бабайка. – Дабы кропить углы яко святой водицей.
– Да я сейчас тебя в чайнике искупаю, ирод! – оскалилась на него растрепанная хозяйка Фонтанного дома.
Хозяин же лежал без движения на кожаном диванчике в кабинете второго этажа. Над ним колдовала Арина Родионовна, то и дело протягивая уже давно не дымящуюся кружку с Иван-чаем, прозванным в Европе русским, а русскими почитаемым за полевые цветы.
– Лошадь я, что ль, овёс жрать! – заорал князь.
– Так соколики тож просо клюют с голодухи, – не спасовала перед барским гневом сказочная нянюшка.
Общим сердцем в доме работал сейчас молоток дворника – дядя Ваня забивал им гвозди в доски окна комнаты девицы Марципановой, да с таким усердием, точно те гвозди были серебряными и входили в крышку гостевого гроба, пустующего в силу неконтролируемых присутствующими в Фонтанном доме людьми и нелюдями обстоятельств.
– Пшел вон! – подскочила вдруг с края лодки хозяйка комнаты, вырвала из рук растерянного дворника молоток и ударила им по последнему гвоздю.
Но инструмент не вернула, а осталась стоять с ним наперевес, и дядя Ваня поспешил ретироваться с поля возможного боя.
– Скажи господину оборотню, чтобы из комнат носу не казал! – крикнула бывшая курсистка дворнику в спину.
Но тот не пошёл к господину Грабану – малый сам сообразит схорониться до поры до времени, ведь никто, как известно, на себя гроб не мастерит.
– И ничегошеньки в вас не шевельнётся! – выплюнула Олечка Марципанова в лицо вошедшего в ее скромный терем полюбовничка.
– Молоток положь! – изрёк спокойно Федор Алексеевич. – Погромы чинить потом будешь, а то Сибирь станет тебе домом родным.
Лицо упыря было серым, и решимость воевать с ним за честь княжны сразу улетучилась, будто и не было у Олечки Марципановой крамольных мыслей. Знала она про свою озёрную соперницу и успела порадоваться ее незавидной участи, но сейчас поняла, что ничего нет в мертвом сердце княжеского секретаря даже для собственной кровинушки. Чего уж там про неё, грешную, говорить.
– Пора бы веселым пирком да за свадебку!
Выдохнув, Федор Алексеевич присел на край лодки и поднял рыболовную сеть, которую успела за пару утренних часов сплести с горя бывшая курсистка, при жизни никогда не державшая в руках спиц.
– Не бывать тому! Сами ж знаете, что это мезальянс. Никогда князь…
– А при чем, позволь спросить, тут князь? – прошипел Федор Алексеевич, глядя исподлобья на свою зазнобу. – Светлана – моя правнучка, и лишь мне положено решать, кто хорош для неё, а кто плох. Али и ты решила, что я родства не помню?
Ничего не ответила больше Олечка Марципанова, испугавшись за собственную участь. Срок стенографских каторжных работ таял быстрее мартовской сосульки, а дальнейшего решения ее судьбы никто в этом доме пока не предлагал.
– Не помнил бы, – продолжал непреклонный судья глухим голосом, – незавидна была бы участь младенца, рождённого в Обуховской больнице от подобранной на улице матери. Не смей так на меня смотреть! Уж ты-то не смей!
Она и не смотрела. Как по команде, отвернулась к свежезаколоченному оконцу. И все же позволила себе наглое заявление, пусть и не решилась бросить его упырю прямо в глаза:
– Что ж хоронитесь тогда у меня и к князю не идёте, Федр Лексеич?
Специально назвала его на деревенский манер, но Федор Алексеевич и бровью не повёл. Пусть не видела Олечка лица его, да знала, что даже от взмаха чёрных густых бровей Басманова скрипела старая лодка.
– Я в семейные распри не лезу и в свою семью никого не пускаю…
– А есть ли семья у вас?
Теперь Олечка обернулась и замерла. Лодка не скрипела, потому что на ней никто не сидел. Федор Алексеевич стоял перед ней – Олечкой, а не лодочкой, на одном колене, а другой рукой держался за воздух, будто ему мешали ножны. На ладони у Фёдора Алексеевича лежало кольцо, настоящее, толстое, из червонного золота.
– Мне мезальянсы нынче по душе. Ну, душечка, в девицах засиделась, поди?
– Позвольте мне сесть, – голос у несчастной дрожал. – У меня коленки трясутся.
– Вставай рядом на колени, – и Басманов опустил второе колено, как перед богом.
Пусть вместо золотого иконостаса было у них простое заколоченное окошко, но невеста рухнула перед ним, будто подкошенная.
– Что дрожишь вся? Мне тепла в отношениях хочется. Холода на службе в достатке.
– Не буду больше… – зажмурилась бывшая курсистка. – Дрожать…
Но глаз не открыла, только ощутила, как давно желанное кольцо заняло почётное место на безымянном пальце ее правой руки, которой коснулись вскоре знакомые до боли губы. Тогда только осмелилась жена взглянуть на законного своего мужа.
– Зря, получается, окно заколачивали? – пролепетала бывшая курсистка, а нынче законная супруга самого Фёдора Алексеевича Басманова.
– Чего зря-то? – усмехнулся тот, отряхивая колени от пыли. – Я никуда отсюда уходить не собираюсь. До заката уж точно…
– Так боитесь князя, значит? – поднялась с колен и Олечка Басманова, но платья не одернула.
– Машенька, боюсь, дурниной орать будет… А у меня уши больные на бабский крик. Наслушался до тошноты при жизни ваших визгов!
– Да и пущай орет, – улыбнулась новоявленная жена. – Я вас в обиду никому не дам.
– Вот в чем, в чем, а уж в этом я не сомневаюсь. За доброй женой, как за каменной стеной, – усмехнулся Федор Алексеевич и выглянул за дверь. – Право слово, лучше б орала, чем так… На женский норов, доподлинно нам известно, нет угадчика. Не желаешь ли в разведку сходить, женушка? Куда Сатана не поспеет, туда бабу пошлёт, – в конец расхохотался княжеский секретарь.
Олечка Басманова поклонилась мужу, как должно, в пояс и только потом шагнула к двери.
– Дайте мне, Федор Алексеевич, сеть рыболовную, что ли… Для острастки, так сказать.
– Что же это ты, рыба моя, никак курицу сетью собралась ловить? – рассмеялся Басманов.
Олечка в девичестве Марципанова выпрямилась и проговорила хриплым боевым шепотом:
– Я безоружной туда ни ногой! Вот вам крест, – и скрестила плавником ноги, хоть с балетом не была знакома вовсе.
Еще и голову гордо вскинула, как положено знатной даме, госпоже Басмановой. Смотреть на неё было одно наслаждение для новоявленного мужа. Он аж до клыков в улыбке расплылся.
– Будь ты неладна! – усмехнулся и швырнул жене сеть. – Я уж свою золотую рыбку вытащил из синего моря… Буду теперь тихо сидеть в своём корыте.
И залез в лодку, закинул руку за голову и прикрыл глаза с мыслью: будь что будет, ибо хуже все равно уже некуда. У бабы муж должен быть, а у дитя оба родителя. Перестанет Машка место Олечке указывать, не будет Олечка по рекам и каналам от обиды мыкаться. Сердце у него пусть и каменное, а порой болит, как не болело при жизни, на ее слезы глядючи. А ведь болело и за жену, и за сыновей, и за многих ещё ох как болело… Никто, правда, не верит в басмановскую человечность, да и бог им судья, а его давно высшим судом осудили на такую каторгу, с которой и рад бы из града Петрова в Сибирь убежать, так не найти ведь желающего на его место. Это только свято место пусто не бывает, а его – проклятая работенка задаром никому не нужна! Мирослав лишь красиво говорит, да мотыги в руки не брал. С литераторами все общается, а Авгиевы конюшни не княжеское дело разгребать – псы на то придуманы Господом Богом и его приспешниками. Вот и не откроет рта Мирославушка. Все честь по чести будет, как он, Басманов, того желает… Не для себя – у самого все давно само собой сладилось – а для Светланы. От судьбы не убежит человек, если только бес все жизненные нити не спутает и в паутину не поймает на веки вечные, а судьба у девки незавидная на ручке-то вырисовывается…
– Придушить не придушу, а удовольствице от попыточки получу…
Не на того напал Бабайка. С левой руки в поддых получил и в угол мячиком отлетел.
– Пшел вон из спальни моей жены! – высунулся из лодки растрёпанный Басманов. – Ещё раз увижу здесь твою волосатую харю…
– Я глаза тебе выцарапаю, и не увидишь ничего…
Женщину бить не с руки, даже с правой. Но к потолку поднять можно даже на одной левой. Рыболовная сеть натянулась до предела и застряла у княгини на носу, но Олечка Басманова хватки не ослабляла.
– Уймись, Машенька! По-доброму прошу тебя! – совсем недобрым голосом увещевал чужую жену Басманов. – Не дочь тебе, но мне правнучка Светлана.
Он опустил руку, и Мария встала перед ним в полный рост, точно дева морская, вытащенная из воды – вся мокрая от собственных слез.
– Убью! – выплюнула она в лицо секретаря своего мужа, но дотянуться до него из-за сетей не могла.
– Кого именно, голубушка? – усмехнулся Федор Алексеевич. – Нас убивать уже поздно, а убивать Светлану – не женская работа, оставь ее нашему графу, сделай милость.
Рванула Мария сеть, да не по рукам и потом не по зубам оказались княгини узлы, завязанные городской русалкой, охваченной тем же праведным гневом на Фёдора Алексеевича, что и у ненавидимой ею княгини Марии, но нынче чаши весов сместились, ибо веками доказано, что муж и жена – одна сатана. Могла б придушить хозяйку дома, придушила б голыми руками и без всяких нитей.
– Успокоилась? – осведомился Басманов, присаживаясь на край лодки. – Или желаешь немного полежать в лодке? В ней сон поистине крепкий случается аки пакибытие…
– Шутки твои неуместны, душегубец! – плюнула ему в лицо княгиня и, развернувшись, как была в рыболовной сети, так и ушла из заколоченной комнатушки.
Тогда Федор Алексеевич перекинул ногу и сам завалился спать на дно лодки.
– Сейчас меня даже сладкоголосые херувимы не разбудят, – донёсся до Олечки Басмановой голос мужа.
Она подошла к двери, за которую выкатился уже и Бабайка, заперла засов и шагнула к лодке, зная наперёд, что брачного дня у неё не будет – супруг уже отправился на поиски своего пакибытия.
Княгиня же Мария искала дворника и, к своему великому удивлению, обнаружила дядю Ваню, вместо кухни, в спальне княжны.
– Как это…
– Понимать это надобно просто, – ответил на недозаданный вопрос вылезший из-под кровати Бабайка с ворохом трухи от полыни в бороде. – Сиё есть теперь зло для княжны…
– Это ты так решил? – ухватилась за дверной косяк княгиня.
– Князь изволили-с приказание отдать, – ответил дворник, только что сбивший метлой с карниза последний полынный пучок.
– Вот как…
Мария осела на пол и сидела неподвижно с минуту, пока до неё не добрались ножницы Бабайки.
– Я нож искала, – проговорила она, глядя в пол. – Да поострее, чтоб на меч был похож… Несите чесноку, чтобы топор висел…
Никто ничего не ответил хозяйке. Бабайка стащил с ее головы обрывки сети, но она и тогда не подняла на него глаз.
– Испей чайку, горлица ты наша горемычная.
Услышав голос Арины Родионовны, княгиня протянула лишь руку за чашкой, выпила Иван-чай залпом и резво на ноги вскочила.
– Лежит? – спросила она у няни.
– Лежит, – кашлянула та в ответ. – Покойник покойником, прости Господи…
– Чай в самоваре?
– В чайнике, матушка…
Княгиня обвела взглядом комнату дочери и, стиснув губы, направилась к супругу. Налила полную кружку зелья, данного Княгинюшкой, и опустившись подле дивана на колени, протянула Мирославу Иван-чай с твёрдым приказом «Пей!»
– А теперь вставай. Я сама приведу тебя в божеский вид для достойной встречи с этим ничтожеством.
Ничего не ответил князь Кровавый. Только глаза от супруги спрятал, когда поднялся с належанного дивана.
Глава 36 «Добропорядочная барышня»
Таксомотор остановился на Исаакиевской площади, которую княжна Светлана знала, как свои пять пальцев. Однако сейчас, когда не вылившиеся на щёки слезы склеили ресницы, ей пришлось нащупывать поданную графом фон Кроком руку. Чувство, что она попала в немецкий плен, только усилилось, когда Светлана вновь почувствовала под тонкой подошвой ботинок грубый камень мостовой и сумела наконец открыть глаза. Напротив принадлежавшей немцам гостиницы высилось только что отреставрированное немецкое посольство. Остальной же свет затмевало чёрное крыло плаща немецкого графа. Лучше бы она вовсе не открывала глаз!
Смотреть было не на что, а вспоминалось многое – можно сказать, вся ее короткая жизнь. Светлана отчетливо представила себе прежнее трехэтажное здание, уничтоженное по приказу английской компании. Особенно лавки, помещавшиеся в первом этаже, которые Светлана посещала вместе с матушкой. Княгиня Мария особенно любила антикварную, куда приносила целые баулы, набитые подарками, полученными от страстных поклонников неопределённого возраста. Вырученные средства княгиня Кровавая неизменно жертвовала пожарному обществу, которое организовал давнишний владелец здания князь Львов, и сейчас щеки княжны горели ярче зарева городских пожаров. Она не кричала караул в автомобиле и молчала сейчас: губы ее сковывали не вампирские чары и даже не страх, а элементарный стыд.
Любое сопротивление напрасно – в такой ранний час и в том растрепанном виде, в котором она пребывает сейчас, никто не примет ее за добропорядочную барышню. Извозчики, дремавшие над своими лошадьми, понимающе улыбались графу. Княжна поморщилась, словно перед ней висела вывеска не новой фешенебельной гостиницы, а зуболечебного кабинета: Карл Иванович Буре долгое время был личным портным княгини и обшивал заодно и маленькую княжну, которая постоянно боялась, что вместо примерки ее отведут в страшный кабинет, располагавшийся по соседству. Сейчас она уже ничего не боялась и зубы скрежетали от злости на графа, а не от флюса.
В столице Российской Империи более ста тридцати гостиниц, не считая меблированных комнат – кого же желал поразить деревенский граф, снимая номер в самом дорогом отеле города? Если ему хотелось быть поближе к родному посольству, мог бы остановиться хотя бы в соседнем Англетере! Наверное, этот граф живет по тому же девизу, под которым строилась Астория – только самое лучшее. И если уж охмурять, то непременно дочь предводителя столичной нечисти! Впрочем, вампир мог снять номер и за три рубля – вряд ли мертвый способен оценить мягкость кровати в сорок рублей. Впрочем и меру в деньгах, как и десятикопеечную радость от стакана водки с хлебом и ветчиной странно от него требовать. На что еще тратить деньги, если не на отель, который встречает своих постояльцев на вокзале?
– Не смотрите на извозчиков, княжна, – донесся до Светланы холодный голос вампира. – Я не отпущу вас ночью одну.
Сердце княжны продолжало бешено колотиться, но при этих словах замерло вместе с дыханием. Светлана нервно сжала пальцы, не сомневаясь, что коснется холодной кожи графских перчаток, но поймала лишь воздух. Она подняла глаза от носков своих красных ботинок, едва выглядывающих из-под красной юбки, но увидела лишь черный плащ, и ей ничего не оставалось, как шагнуть следом за графом в призывно распахнутые двери гостиницы «Астория». Они шли на почтительном расстоянии друг от друга, и такая демонстративная отчужденность еще сильнее опустила княжну в собственных глазах, ставя в один ряд с падшими героинями литератора Арцыбашева. Скорее бежать на улицу, пока граф не держит за руку!
Но он и не держит лишь потому что понимает, что дочь князя Мирослава трезво оценивает риски, связанные с прогулкой по ночной столице Российской Империи в одиночестве: маршрут от Исаакиевской площади до Фонтанки по последним сводкам городовых грозил ей тем же, что и день в «Астории», или того хуже. Если граф не пожелает воплотить в жизнь свою угрозу взять ее в путешествие по далёким трансильванским лесам в качестве жены, то князь найдет управу на нахального гостя и расправится с ним за поруганную честь дочери своими кровавыми методами.
– В номере имеется телефон, – граф так резко обернулся, что Светлане пришлось ухватиться за его руку, чтобы не встретиться с его грудью. – Вы сможете позвонить домой.
Светлана нервно заморгала: она ни разу не звонила в канцелярию Фонтанного дома и не знала, что говорят в таком случае телефонным барышням – как не понимала и того, что в таких случаях говорят родителям. Она промолчала, и граф вернулся от стойки с ключом от номера.
Светлана старалась ступать только по ковру, надеясь остаться незамеченной за широким плащом графа. Они не воспользовались лифтом, дверцы которого зазывно распахнул человек в форме, и начали подниматься по устланной ковром лестнице все так же бесшумно. Однако на этаже навстречу им поднялся из-за стойки служащий, от услуг которого граф тут же отказался, а княжна не посмела поднять глаза выше бабочки на его толстой шее. Пусть здесь в отличие от вестибюля под потолком не горели люстры, но Светлана знала, что ее лицо пылает намного ярче той лампы, что отбрасывает тени в широком пустом коридоре. Колени княжны так тряслись, что она, чувствуя себя на грани обморока, рухнула в одно из пустующих плетеных кресел.
Граф тут же обернулся:
– В чем дело, Светлана? – спросил он одними губами, и княжна задрожала еще сильнее, поняв, что слышит обращенные к ней слова только она. – Вы устали? Поверьте, я устал не меньше вашего, так же, как и ваш отец, который не сможет уснуть, пока не получит от вас весточку. Я не хочу, чтобы вы звонили ему из коридора. Пожалуйста, – он протянул руку, за которую княжна ухватилась против воли, – пройдемте скорее в номер.
Она уже вновь стояла на ногах, пусть и не твердо, зато голос прозвучал довольно сурово и эхо отскочило от стен пустого коридора отеля, в котором сейчас пустовала всего одна кровать из трехсот пятидесяти.
– Я не войду с вами в номер!
Граф отдернул протянутую руку, и Светлана, чтобы не упасть, ухватилась сначала за тонкий лист пальмы, растущей в кадке, и лишь потом привалилась мокрой от страха спиной к колонне.
– За кого вы меня принимаете, милая барышня? – на этот раз граф фон Крок разомкнул губы. – Вы можете просидеть до вечера в этом кресле. Однако, смею заметить, у вас намного больше шансов попасть в неприятную ситуацию в коридоре, чем в моем номере, – и не дав княжне даже секунды на раздумье, добавил: – Позвоните отцу и скажите, что мы вернемся домой после заката. Если вы не пойдете к телефону, то я велю принести телефон к вам, потому что не намерен портить с вашим отцом отношения из-за несносного басмановского характера его приемной дочери. Кстати, с вашим прадедом мне тоже не хотелось бы ругаться из-за такого пустяка, как… – граф отвернулся и, не закончив фразу, процедил уже сквозь зубы: – Я достаточно хорошо осведомлен о его прижизненных похождениях. И понимаю, что на моем месте он поступил бы иначе, но вы, Светлана, все же имеете дело со мной… Я настоятельно прошу вас позвонить отцу.
Светлана продолжала держаться за колонну.
– Я не могу позвонить. Если только написать записку…
– Тогда пишите записку! – перебил граф и повернулся к служащему с просьбой выдать ему бумагу и ручку и прислать к ним посыльного через десять минут. – Надеюсь, вам хватит времени написать три слова? – обернулся он к уже отошедшей от колонны княжне.
Кивнув, Светлана с замирающим сердцем переступила порог гостиничного номера: он не был особо вычурным, но и трехрублёвым этот номер назвать язык бы не повернулся. Княжна уселась в гостиной за стол, застеленный белоснежной скатертью, и потянулась к стоящей в центре стола лампе, но граф поднял руку и за мгновение до того дернул выключатель абажура, после чего присел в кресло у стены, украшенной картинами – портретами каких-то ветреных кокеток.
– Еще не рассвет, – прошептала Светлана срывающимся голосом, до конца не веря, что можно более не опасаться ни за свою жизнь, ни за свою честь. – Если я дождусь здесь вашего пробуждения, то… Вы забыли про театр? Он, конечно, в трех шагах отсюда, но билеты остались у матушки. Так что я пойду домой, как только добрые люди встанут, а все недобрые улягутся спать.
Глаза графа сузились, и княжна тут же закусила губу.
– Простите меня, граф, это всего лишь наша местная поговорка. Я не вас имела в виду, я… У нас тут такие ужасы по ночам творятся… И упыри тут совсем ни при чем.
Зажмурившись на секунду под тяжелым взглядом трансильванского вампира, Светлана схватила ручку и вывела красивым почерком на фирменном бланке гостиницы: «Рассвет застал врасплох, потому что у Корнея вдруг лопух в уму пророс! Дождусь, когда откроются кондитерские, и вернусь домой! Ваша С.К.»
– Светлана, в таком случае я не хочу, чтобы вы бродили по городу одна даже днем, – хозяин номера точно очнулся от сна. – Попросите княгиню прислать билеты сюда. Или… Забудем про театр. Я остался абсолютно равнодушен к Снегурочке.
Светлана стойко выдержала взгляд графа и принялась трясти листком, чтобы чернила быстрее просохли.
– Не тревожьтесь напрасно, граф. Я не сяду ни на извозчика, ни в таксомотор. Я прогуляюсь до Невского и вскочу там в конку.
И когда граф остался нем, она вскочила из кресла и нервно всплеснула руками. Граф тоже поднялся из своего. Только медленно.
– Да поймите же наконец, я умираю летом от скуки. Театр – моя единственная отрада, а с понедельника начинается пост, не будет даже зрелищ! В лучшем случае упрошу Федора Алексеевича покатать меня на лодке. Я вас прошу…
Светлана отвела взгляд и, свернув листок трубочкой, прижала его пальцем, чтобы написать адрес. Затем отколола от волос шляпку, и те свободным каскадом посыпались ей на плечи. Граф еле удержался, чтобы не протянуть руку и не убрать с лица девушки непослушные пряди. От Светланы не укрылся его порыв, и пальцы княжны затряслись сами собой. С большим трудом ей удалось вытянуть ленту из шляпки, чтобы перевязать записку. Затем Светлана принялась рыться в карманах плаща в поисках денег.
– Светлана, что вы ищете? Посыльные здесь к услугам постояльцев без всякой дополнительной платы. Но если вы хотите, чтобы я дал ему на чай…
Граф сунул руку за пазуху.
– У вас нет русских денег, – княжна верно расценила его растерянный взгляд.
В этот момент в дверь постучали, и княжна поспешила открыть: на пороге возник лопоухий мальчишка в костюме-тройке, от которого она потребовала три раза повторить адрес, не надеясь на его умение читать. Да заодно напомнила, что бежать надо прямо сейчас и именно бежать, а не плестись, как любит делать его брат. После чего Светлана вложила значительную для такой простой просьбы сумму в руку мальчика и закрыла дверь, но осталась к графу спиной. Прежние страхи вдруг вернулись к ней, и она не дернулась, пусть и вся сжалась, когда граф протянул руку, чтобы повернуть в замке ключ, отрезая ей тем самым путь к отступлению.
– Сколько у нас есть времени? – спросил хозяин номера.
– Для чего? – спросила побледневшая княжна, казалось, одними губами.
Граф смерил ее суровым, почти отцовским взглядом, задержавшись на мгновение на сжатом в руках поясе плаща, и ответил:
– Не для чего, а до чего. Надо правильно задавать вопросы, а то я подумаю лишнее, а это совсем не в ваших интересах, милая барышня. До того, как вы покинете меня?
– Часов пять… – едва слышно ответила княжна. – Дни у нас сейчас очень длинные, а ночи очень короткие.
– А вы так и простоите в плаще все пять часов? Здесь не то что душно, потому что номер три дня пустовал, здесь просто жарко, если судить по цвету вашего лица. Позвольте принять от вас плащ?
