Текст книги "В час, когда взойдет луна"
Автор книги: Ольга Чигиринская
Соавторы: Екатерина Кинн,М. Антрекот,Хидзирико Сэймэй
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 51 страниц)
Глава 6. Небесная справедливость
Игорь думал, что вот сейчас для Энея начнется время, когда дни кажутся досадными промежутками между ночами – но ошибся. Эней, по всей видимости, решил пройти весь петушиный ритуал до конца, хоть и в ускоренном темпе, и ночевал вместе с друзьями, обрадовав Костю тем, что в ближайшее воскресенье свадьба. Костя пожал плечами:
– Крутись, как хочешь, но чтоб до воскресенья она крестилась.
Мэй отнеслась к этому требованию с полнейшим благодушием. Крещение то ли показалось ей элементом новой интересной игры, то ли она была готова простить Энею и эту его придурь. В рассказ о действительности таинств она, похоже, не очень поверила, потому что наиболее остро действительность Таинства ощутил на себе Цумэ, а на него ребята из команды Каспера совершенно не полагались, хотя одно полнолуние он уже провел более чем достойно.
Неожиданно в последний момент креститься решил и Десперадо.
– Послушай, – сказал Цумэ Косте после совершения таинства, – тебе не кажется, что для них это… очередные казаки-разбойники?
– Но для Бога-то нет, – серьезно сказал священник. – И вообще, крестим же мы детей и младенцев под условием, что крестный наставит их в вере.
Игорь перевел взгляд на Энея, очень нежно поздравлявшего Мэй Дэй.
– В первый раз слышу о таком способе катехизации, – язвительно сказал он.
– Есть многое на свете, друг Горацио, чего ты не знаешь про катехизацию, – отбрил Костя. – Не в склад, зато в рифму.
Игорь не стал спорить. Вообще, решение Энея казалось ему безупречным со всех точек зрения. Начиная с дисциплинарной: Каспер допускал любовные связи в своем отряде – но, по всей видимости, только связи между равными. Любовница командира и жена командира – это всё-таки две большие разницы. Далее, для самого Энея, по всей видимости, было очень важно ни в чем не покривить душой. И, наконец, это нравилось самой невесте. Любовницей она уже была, а женой – ещё нет.
– Она в курсе, что это на всю жизнь? – спросил Костя, когда Эней уведомил его о небольшой нагрузке к обязанностям «полкового попа».
Мэй засмеялась и что-то сказала. Эней перевел:
– Мы не успеем друг другу надоесть.
– Ты так не говори, – у отца Константина была какая-то совершенно сицилийская манера совать указательный палец чуть ли не в лицо собеседнику. – Во-первых, надоесть можно и за три дня, а во-вторых, как о вас Бог распорядится – вы, ребята, не знаете. У меня другой вопрос, но это с глазу на глаз, – и все трое ушли в домик.
Из домика Костя вывалился в несколько подавленном состоянии. Игорь пристал было к нему, но ответ получил весьма расплывчатый:
– Бывают такие проблемы, что когда их нет – так это еще хуже, чем когда они есть.
Антон не понял, о чем речь – и заговорил делах насущных. Оказалось, что ребята с комбината, которым вообще-то заказывали баранину, не то по привычке, не то по каким-то другим причинам опять подложили покупателям свинью.
– Мне бы ваши заботы, – невразумительно сказал Костя и удалился. Так, подумал Игорь. Что-то там не гладко у нашего Ромео. И я, кажется, знаю, что.
Свадьба, тем не менее, удалась на славу. Учтя опыт Пятидесятницы, её устроили затемно, при свете костра и факелов. Костя служил ещё на закате, по православному требнику – и оттянулся на всю катушку. Жених и невеста были одеты в самое нарядное, что нашлось в гданьском свадебном салоне: смокинг и платье цвета морской волны (белое Мэй решительно забраковала: «Я буду в нем как муха в молоке!». Все вопли Игоря про белый шоколад были отметены как несущественные).
Проблему питания неожиданно решил Стах, который выслушал жалобы Антона, закинул тушу в свой пикап и через 40 минут вернулся уже без свиньи, но с «правильно застреленным и отвисевшимся» оленем. Вообще-то, Стах говорил об оленине и методах её подготовки существенно дольше, и Антон в который раз порадовался, что плохо понимает польский.
Мясо оказалось волшебно вкусным – точь-в-точь как в романах, роскошная рогатая голова вызвала все положенные шутки, и Игорь твердо решил, что просто обязан из Варшавы привезти Стаху что-нибудь приличное, классом не ниже «Реми Мартен».
Из Варшавы – потому что именно в Варшаве молодые намеревались провести медовый… ну, месяц – это в самом худшем случае, успокоил Эней. По его прикидкам слежка за Курасем должна занять не больше двух недель.
Увы, подружку для невесты так и не нашли. Предложение переодеть Антона в то платьице, в котором он ходил на бои в Щецине, было отвергнуто с негодованием как самим Антоном, так и Мэй, и главное – Костей. В конце концов Антон выступил парнем-дружкой со стороны невесты. Со стороны жениха дружкой был Стах. Его кандидатура не то чтобы никем не оспаривалась – он просто поставил всех перед фактом: или я дружка, или все идут с базы к курвиной матери.
Венки сплел Хеллбой, и даже никого этим не удивил – общение с ним быстро отучало удивляться.
В тот момент, когда Эней и Мэй Дэй поцеловались перед импровизированным алтарем, Игорь вдруг понял, что чувствует дьявол. Странное дело – но до этого момента зависти не возникало. Скорее – очень острая жалость, и даже не столько к этим двум конкретным влюбленным, сколько ко всему, что прекрасно и обречено. Но в этот миг… Он очень удачно спрятал все за шуткой, театрально закрыв лицо рукой и громко сказав:
– Я не заплачу. Вы не заставите меня плакать.
Антон прыснул, выронив венок. Хеллбой заржал громко. Десперадо сбился с мотива. Словом, Игорь благополучно обманул всех, кроме себя. Только Костя весь вечер как-то странно на него поглядывал. Профессиональный опыт, наверное. И хорошо.
Когда Эней, неся на руках новобрачную, под радостные вопли и аплодисменты всех присутствующих (включая гоблинов) скрылся в домике, Игорь подсел к Косте и спросил:
– Исповедь, принятая пьяным попом, действительна?
– Вполне, – сказал Костя. – При условии, что поп ещё соображает. А в чем дело?
– Пошли, – Игорь поволок его в сторону моря, за пределы круга света.
Шум волн и слаженные вопли «…I powiedz, żeś dobrym żeglarzem jest, bo przysłał Cię Paddy West!»[70]70
И расскажи, что ты хороший матрос – потому что тебя прислал Падди Уэст! (из матросской песни)
[Закрыть] гарантировали вполне достаточный уровень конфиденциальности.
– Костя, я…
– Позавидовал, бывает, – сказал Костя, миролюбиво клюнув носом.
– Не просто позавидовал. Хотел, чтобы…
– Это как раз и есть позавидовал. Белая зависть у нас не считается.
Костя помолчал, поломал подобранную палочку.
– Отпускаю. Прочитаешь двадцать третий псалом. И вот ещё что. Если случится… тому, кто останется в живых – ни слова. Будешь чувствовать себя виноватым – но ты тут ни при чем. Это искушение от дьявола. Он всех искушает. Ты думаешь, я ни разу не завидовал тем, кого венчал?
– Но у вас же целибата нет… встретишь ещё свою.
– У нас есть, – грустно сказал Костя. – Поп или рукополагается женатым – или остается в целибате. Ну, так вышло, что моя… кого я встретил… как-то через год решила, что она не моя, и сделала ручкой. Я уже не в обиде… Жить с попом в наше время – это знаешь, не сахар. Ничего, водку пить можно – это главное. Ещё, может, епископом заделаюсь.
– Жалко, что ты не иудей. У них один Богом стал…
– Не робей, прорвёмся, – и Костя, прочитав разрешительную молитву, вернулся к водке с олениной.
Память о прошлом похмелье у всех была жива, так что на этот раз не только молодожены проявили некоторую умеренность. За одним исключением.
У Хеллбоя начался алкогольный психоз.
Со стороны это было, наверное, захватывающее зрелище. Как лесной пожар. За полчаса активного действия Хеллбой умудрился разнести лодочный сарай, уложить штабельком гоблинов вперемешку с телохранителями, порвать в нескольких местах рыбацкую сеть, в которую его пытались уловить Игорь со Стахом, три раза вывихнуть руку Игорю и один раз – Стаху, разнести часть второго сарая, но…
За это время злой как собака новобрачный успел сбегать в лес к схрону. Как раз на половине второго сарая Хеллбой получил в плечо дротик со снотворным, и до стоящей на стапелях яхты всё-таки не дошел.
– А я-то думал – почему вы его не используете на акциях, – проговорил Игорь, растирая вправленное запястье. – А у вас, наверное, мораторий на оружие массового поражения.
– Угу, – сказал Эней. – Только снотворное рано или поздно кончается.
Он едва не потратил второй дротик на Стаха, упорно и матерно оплакивавшего над недвижным телом Хеллбоя свое недвижимое имущество.
– Да это уже не в первый раз. Проспится – сам поможет отстроиться. Давай свяжем его, что ли.
Пока связанный Хеллбой приходил в себя (Эней тем временем выдержал некоторое дипломатическое противостояние с гоблинами – они желали компенсировать себе моральный ущерб, пару раз пнув поверженного льва по яйцам), все спиртное в пределах базы было слито в выгребную яму, ключи от машин – спрятаны, а ботинки Хеллбоя – заброшены в море. Конечно, с Хеллбоя сталось бы босиком добраться до деревни – но это уже были проблемы аборигенов.
Затем вся компания отправилась спать. Предполагалось что до утра. Где-то через час Антона и Костю разбудил топот: по крыльцу как табун прогрохотал. Но когда явно поддавшийся греху гнева священник вылетел на улицу с ревом: «Ну, кого тут, трам-тарарам, ещё носит?!», на деревянной дорожке обнаружилось довольно большое семейство ежей, строем и в ногу направлявшееся куда-то в сторону залива.
Костя покурил, посетил клозет – чтобы не оказалось, что зря вставал – и, вернувшись в постель, обнаружил, что уснуть не может. Наконец-то начиналось то, ради чего он покинул деревню и напросился в команду. Завтра они должны выехать в Варшаву.
И ему было не по себе…
* * *
Лех Курась, псевдо Юпитер, вёл на удивление размеренную жизнь. Как «хозяин» транспортного узла, он был «на свету», то есть жил легально и даже по настоящим документам. Агентство по торговле недвижимостью было отличным самоокупающимся прикрытием: у Курася на балансе всё время находилось около полутора десятков пустых квартир в разных концах Европы. Квартиры ожидала перепродажа, и в них можно было поселить кого угодно на недолгий срок, а когда возникнет опасность – перебросить.
Всё поведение этого худощавого шатена сорока пяти лет сигналило: вот он я – чист, непорочен и весь на виду. Антон многого не знал о работе оперативников подполья – впрочем, работа оперативников СБ, наверное, ничем не отличалась. Но главное, чего он не предполагал – это непроходимой скуки. Они следили за Курасем несколько дней, выясняя его расписание, и это было все равно что несколько дней смотреть на часы, сверяя работу механизма. Рутина.
– Обычное средство борьбы с наблюдением, – сказал Эней, когда Антон ему пожаловался. – Для стационарников. Все свои нелегальные действия вписать в деловой день. Чтобы снаружи не разобрать было, что тут что – и есть ли вообще что-то. Ещё устоявшиеся привычки хороши. У Юпитера давно всё налажено – его текущие контакты мы так не засечем. Но для того, чтобы понять, что он задёргался, нужно знать, как он ведёт себя, когда не дергается.
Он подумал и добавил:
– Знаешь, как называется оперативник, который следует стандартным схемам? Мертвец. Точно так же называется оперативник, который стандартных схем не знает.
Но для того, чтобы понять, что сделает идеальный механизм, когда в него попадает песчинка, нужно было незаметно подсунуть в этот механизм датчик. С рабочим узлом связи оказалось просто: огромный офисный комплекс на Малаховской убирали в 7-30 и 19–30 две смены уборщиков. Жёлтую форму попросту купили в магазине спецодежды, эмблемы срисовали и под трафарет набили акриловой краской – если присмотреться, видно, что не термопечать, но кто будет присматриваться? В рабочее время офис не охранялся, так что Игорь с Антоном совершенно спокойно в утренние часы уборки зашли, поставили на стационарный узел связи микрофон и вышли. Труднее было прицепить «жука» самому Курасю: тот наверняка проверялся. В «кладе имени Ростбифа-Каспера» были подходящие «клопы» – достаточно слабые чтобы стандартные сканеры их попросту не заметили. Но такие «клопы» требовали, чтобы приемник находился очень близко. А главное – при тщательной проверке их все равно обнаруживали, поэтому подсадка непосредственно на Курася предполагала или снятие «клопа» в течение дня, или переход к решительным действиям в том же промежутке времени.
Сама подсадка прошла как по нотам: в кафе офисного комплекса, где господин Курась каждый день ровно с 16–40 до 17–00 то ли полдничал, то ли ужинал, в очередь к кассе за ним встал долговязый молодой человек, судя по надписям на цветастой майке – немецкий мототурист. Курась еще и рассчитаться не успел, как его пиджак оказался оборудован «жуком». Теперь оставалось только пролететь над гнездом и уронить туда кукушкино яйцо.
– Ну что ж, пускай;
В том и забава, чтобы землекопа
Взорвать его же миной; плохо будет,
Коль я не вроюсь глубже их аршином,
Чтоб их пустить к луне; есть прелесть в том,
Когда две хитрости столкнутся лбом!
– распевал юный техник, налаживая качество звука в маленьком фургончике какой-то цветоводческой фирмы, сдававшей в неходкие дни лишние грузовики в прокат. Надо ли говорить, что Антон любил Шекспира?
Оставалась опасность, что Курась проверит пиджак – у него могла быть и такая привычка. Поэтому Эней собирался звонить почти сразу же по выходе Курася из кафе, чтобы не дать ему времени и заставить действовать быстро. Загвоздка была только в одном: Антон не знал польского языка. Он понимал, что ему говорят Малгожата, Хеллбой и Стах, потому что они, обращаясь к нему, артикулировали четко и раздельно. А когда с Антоном заговаривал на улице случайный поляк, ему оставалось только «пшепрашивать». Поэтому разговор Энея с Курасем он слушал в компании Малгожаты и Игоря, которые должны были, если что, объяснить ему все на пальцах.
– Курась слуха,[71]71
– Курась слушает.
– Извините. Мы сегодня приехали с окраины.
– Господин хотел бы нанять квартиру?
– Да. Небольшую квартиру в Варшаве, дешево, на берегу Вислы.
– Есть такая. Может ли господин подождать до завтра, чтобы я мог ее показать?
– Нет. Сейчас, если господин будет так любезен. Мой отец хотел бы нанять сейчас.
– Так где и когда господин хотел бы назначить встречу?
– Жду здесь, в галерее, в кафе. Если бы господин мог прийти сейчас.
– Буду через минуту.
[Закрыть] – сказал голос до того респектабельный, что обладателя хоть в парламент избирай. Впрочем, зачем образованному человеку со своим делом заниматься такими глупостями как политика?
– Пшепрашам, – сказал в другое ухо голос Энея. – Пшиехали джишь з Кресув.
Несколько секунд Курась переваривал информацию.
– Чи пан хчял бы вынаёнчь локаль?
– Квартиру? – спросил Антон. Игорь кивнул.
– Так, – сказал Эней. – Мало мешкание в Варшаве, таньо, на бжегу Вислы.
– Что такое таньо? – спросил Антон. Слово было знакомым, но значение – неизвестным.
– За мало деньги, – сказала Малгожата.
– Мамы тако, – произнес Курась. – Чи може пан почекачь до завтра, же бы я показалем бым?
– Не, – быстро ответил Эней. – Тераз, як пан бендже ласкавы. Муй ойчец хчял вынаёнчь тераз.
Курась снова выдал паузу.
– То гды и кеды пан хце вызначичь споткание? – спросил он наконец.
Малгожата показала руками – встретиться. Антон кивнул.
– Чекам ту, в галерее, в кавярни. Кды бы пан дал рады пшийшчь тераз…
– Бендом за хвыле, – бархатно пророкотал Юпитер и отключил микрофон.
* * *
Ойчец… Курась снял наушник и посмотрел на него, как будто тот на его глазах только что превращался в скорпиона. Отец. Значит все опять враньё и Михал опять жив. Михал жив и Михал очень захочет знать, как так вышло, что безпека нашла их за два дня. И как так вышло, что безпека была уверена, что это именно он. Настолько уверена, что отрапортовала об успехе, не дождавшись результатов анализа. Курася передёрнуло. Но… но он позвонил мне, а не пришел. Значит, он верит мне, а если и подозревает, то не очень, не больше чем прочих. И почему звонил не сам Михал, а этот его приемыш? Нет, нужно пойти и поговорить.
В минуту он, конечно, не уложился – взять каталог квартир, вызвать курьера из агентства этажом ниже и передать ему пакет – но через шесть появился в кафе галереи. То, что парень назначил встречу так откровенно и в таком месте, могло означать лишь одно: он близок к панике. Скорость для него важнее соблюдения конспирации. И важно также доверие Курася – да и правильно, в сколько-нибудь уединённое место Курась не сунул бы носа.
Эней сидел за столиком у окна, откуда просматривалась вся площадь. Курась его ни разу не видел, но мгновенно узнал: среднего роста темноволосый юноша с серьезным и малоподвижным лицом. Одет он был настолько легко, насколько позволял музейный этикет – явная демонстрация того, что при нем нет оружия. Элегантная шелковая рубашка с воротником-стойкой и модные узкие «кюлоты» облегали фигуру так, что даже самый маленький пистолет или нож было негде спрятать. На шее болтался простой дешевый комм, и сейчас воспитанник Ростбифа просматривал на его экране отснятые в Захенте картины и статуи. Впрочем, Курась знал, что тело этого юного ведьмина само по себе – эффективное оружие, а ещё оставались такие достижения цивилизации, как молекулярная леска – и именно здесь, в Варшаве, прямо в Цитадели именно этот мальчик отрезал варку голову – именно такой леской. Человеку отрезать намного проще.
– Добрый день, – сказал Курась. – Это вы хотели снять квартиру на берегу Вислы?
– Да, – ответил боевик. – Пан Боанергес, у нас беда. Отец не велел мне с вами связываться. Он ни с кем мне не велел связываться. Он… заболел.
Какое горе, подумал Курась. Заболел. А мы уж решили – умер.
– Пойдёмте наверх, в Захенту, – сказал он. – Нам нужно поговорить начистоту. Кстати, возьмите.
На стол перед Энеем легла папка-сегрегатор. Тот полистал – каталог квартир, как обещано. Взял папку подмышку.
– Идем.
В залах Захенты было пусто – будний день. Далеко уходить они не стали, побрели по экспозиции зала современной динамической скульптуры.
– Так что случилось в Екатеринославе? – спросил Курась.
– А вы не читали новостей? Мы там сгорели как Ян Гус. Буквально. В квартире при штурме газ взорвался. Мы вечером обнаружили, что один блок памяти не записался и модель не генерируется. Поехали на площадь быстренько доснять, уже без местных. А тут как раз гости. Мы сапера нового прихватили в Бресте – он был ниже отца сантиметра на два… Наверное, он и сообразил взорвать газ – а то ведь мы могли и в мышеловку влезть… Лица не осталось, а тело по кускам собирали… То ли поспешили объявить, что Ростбифа убили, а потом не решились назад отыграть, то ли решили коллег-соседей обмануть…
Мальчик говорил совершенно ровным голосом. Динамическая композиция из плавающих в воздухе кристаллов и шариков горного хрусталя многократно дробила в гранях его холодное лицо, лишенное какого бы то ни было выражения.
– И получается, что сдали нас. И сдали здесь. Потому что, если бы в Катеринославе – они бы тогда знали, что в группе пятеро, а не четверо, да и нас с отцом не упустили бы. Пан Боанергес, отец совсем спятил. Он и раньше штабу не очень доверял, а теперь говорит, что там одни провокаторы и что нужно стрелять всех – Олимп разберет, где свои. Он хочет убить вас.
– Так это вы следили за мной?
Эней кивнул.
Надо сказать, что слежку пан Юпитер заметил, но значения этому обстоятельству не придал. Хвост был осторожным, очень грамотным и, как бы это сказать, консервативным. Так что либо штаб проводит рутинную проверку, либо его контакты решили присмотреться повнимательней в виду последних событий. Ни те, ни другие опасности не представляли и ничего предосудительного увидеть не могли.
Но информация Энея все меняла. Если за ним следили люди Ростбифа – это значило, что Курась жив лишь потому, что Ростбиф хочет отследить его связи. А если Ростбиф отследит его связи, ему очень быстро станет все понятно…
В традиционно католической и традиционно взрывной Польше у подполья была не менее традиционная проблема с кадрами. Туда легко приходили – но уж очень быстро кончался заряд. А потому польская секция ОАФ ненавидела энтузиазм и свято верила в рутину. В результате отбор стал таким, что сделаться членом реальной организации было сложнее, чем поступить на работу в СБ. Проблема была в том, что самые спокойные, взвешенные и лишенные иллюзий люди тоже со временем перегорали.
Перегорали они главным образом по причине тотальной безысходности. Как ни множился (медленно, а все-таки множился) счет убитым варкам, сколько ни переправляли спасенных по «железной дороге» – а Цитадели стояли незыблемо, и вместо спасенных потребители находили себе новых жертв. Это была проблема не первого поколения подпольщиков. Когда-то в прошлой жизни Лешек Курась обсуждал её со своим другом Михалом Барковским. «Послушай, а как выпутываются люди других профессий?» – спросил Михал. «Каких других?» – не понял Лех. «Ну, пожарники, врачи, полицейские… Все, кому полный и окончательный успех при жизни категорически не угрожает?» – «Не знаю». – «Я тоже. Начну, пожалуй, их расспрашивать…»
Начал он или нет – Курась так и не узнал. Они расстались, а через полгода Курась сгорел.
Против медикаментозного допроса его кодировали – но вот боли он боялся с детства. Тем паче, что терпеть её было бессмысленно, ведь само существование подполья было бессмысленно. И когда ему предложили на выбор – либо мучительная и позорная смерть, либо жизнь в прежнем – ну, почти прежнем! – качестве…
Он знал, что на его месте выбрали бы многие другие – да тот же Барковский, например. На то они и были одержимыми. А он – нормальным. В конце концов, он ведь продолжал спасать людей… И спас значительно больше, чем погубил…
– Понимаете, пан Зевс, – проговорил мальчишка, разглядывая уже не кристаллы, а ртутную птицу, бьющую крыльями в неудержимом и неосуществимом порыве, – я не хочу убивать всех, а там пусть на Олимпе разбирают. Что нас сдали – это не вопрос. Но это сделал один человек из вашей секции. Кто-то конкретный. Его и замочим – потому что пепел, сами понимаете, стучит, а больше в подполье никто стучать не должен. И тогда у отца крыша встанет на место. Вы нам поможете?
– Нам?
– Есть ещё один парень, который думает, как я. Вы не связывайтесь пока со штабом. Может быть, нас слили и оттуда. И вниз ничего не передавайте, сгоряча может начаться стрельба, и с вашей стороны погибнет больше, чем с нашей. Только безпеку порадуем.
– Я вижу ещё как минимум один выход, – мягко сказал Курась. – Тяжелый, скверный, но в крайнем случае…
– Нет, – отрезал русский. – Я его не вижу и не увижу никогда. Это мой отец, и я буду стрелять в ту же сторону, что и он. Забудьте. Нужно думать о том, как вычислить утечку, если она есть уровнем ниже.
– Уже забыл. И буду думать. Как много времени у меня на раздумья?
– Вот это самое плохое, пан Зевс. Времени нет совсем. Я должен встретиться с вами уже этим вечером. Мы – с тем парнем – должны.
– Тогда обратите, пожалуйста, внимание на улицу Пшебышевского, дом восемь. По-моему, как раз такая квартира вам нужна. Я вернусь в офис, кое-что доработаю, а потом вам её покажу. Да, достаньте файл из каталога. Встретимся вот здесь, в этом самом скверике – в 20–10.
– Спасибо, – парень вынул из сегрегатора файлик с данными по квартире: план, фотографии, план квартала, лепесток с трехмерной моделью. – Мы будем ждать.
Он сразу же присел на скамеечку, подсоединил лепесток к комму и начал изучать трехмерный план квартиры. Курась спустился вниз и пошел к офису, зная, что парень сидит у окна и сквозь трехмерную проекцию смотрит ему в спину.
Сердце у Курася было в пятках. Прежде чем сливать Михала безпеке, следовало двадцать раз все продумать. В штабе приняли решение – блокировать операцию «Крысолов». Решение принимали толпой, а выполнение, само собой, свалили на него, Юпитера. Что ж, Юпитер поговорил с начальником боевой по Украине (ещё не было известно, где именно Ростбиф нанесет удар, но регион он в штабе назвал – там давно не работали, и вдобавок украинская СБ после борьбы за российскую Цитадель лежала в руинах). Объяснил ему ситуацию – нельзя допустить открытие сезона охоты на людей, это вопрос принципиальный. ОАФ не воюет с людьми, только с варками.
Когда из анализа ситуации стало понятно, что из беспроигрышных в пропагандистском смысле кандидатов первым на инициацию идет Газда, екатеринославская секция, во-первых, направила в помощь Михалу добровольцев – самый верный способ запороть акцию: набрать добровольцев, – а во-вторых, из пятерых вызвавшихся назначила двоих худших. Другому этого хватило бы с головой – но не Ростбифу. Он был мастер на сюрпризы – вон, и взрывника где-то своего раздобыл… «У настоящего моряка жена в каждом порту», – хвалился он. И Юпитер подстраховался. Польская безпека сделала подарок украинским коллегам, а в конечном счете – пану Волкову. Мелочь, но приятно: Михал Барковский, тот самый, что спалил из гранатомета спецмашину с начальником ЦСУ Прибалтики и двумя его птенцами – за что и получил кличку Ростбиф. Тот самый, что в Братиславе вывел одиннадцать человек из тюрьмы СБ – трюк, никому не удававшийся ни до, ни после. Тот самый, наконец, что отправил на Луну фон Литтенхайма. Тот самый Барковский! И его лучший подмастерье. Поднесли им под самый нос – тепленьких, перевязанных ленточкой, в подарочной упаковке, с визитной карточкой – нате, берите. Упустили. Хохлы. Что ещё можно сказать, кроме этого слова: хохлы…
Итак, Михал остался жив, озверел и пришел искать голов. А этот мальчик увидел, что «отец» явно не в себе, и… подожди-ка. А если он послан Михалом? Со стороны Михала это был бы очень хороший ход: послать юношу, как обычно, приманкой, чтобы увидеть – задергается ли Лешек, и если задергается, то в какую сторону. Курась опустил уже протянутую было к панели связи руку. Звонить пану Квятковскому рано, нужно докрутить до конца все варианты. Пять-десять минут, в конце концов, ничего не решат. Итак, что если парень – приманка в мышеловке, расставленной Ростбифом? Тогда Ростбиф будет ждать от него, что он своими действиями либо окончательно подтвердит предательство, либо докажет лояльность. Значит, чтобы выиграть время, он должен прийти на свидание к Энею. Один. Рискнуть.
Рисковать Курасю смертельно не хотелось. Он потому и занял свой пост, что рисковым человеком не был и резких движений не любил. Доказывать свою дружбу, подставляя шкуру – такую мерзость мог придумать только Ростбиф, и Юпитера вдруг скрутило от приступа острой ненависти.
Курась не стал звонить пану Квятковскому – это был совсем пожарный вариант, к нему имело смысл прибегать только если бы Ростбиф заявился собственной персоной. Вместо этого он написал пану Квятковскому записку, подписал конверт «Длуга, 60, офис 414» и передал парню из курьерского агентства двумя этажами ниже – мальчишки оттуда развозили мопедами почту по Варшаве и предместьям. Это был стандартный канал связи. Правда, время уже нерабочее, но Квятковский, как и всякий добросовестный служака, привык засиживаться допоздна.
* * *
В фургончик постучали условным стуком, Антон открыл дверцу, и Эней со словом: «Пожондэк[72]72
Порядок.
[Закрыть]» (он ещё не переключился с польского) залез внутрь. Стало совсем тесно.
– Думаешь, клюнул? – спросил Цумэ. – Про пепел – это ты здорово. Это войдет в классику мировой литературы. Пепел должен пукать в сердце, а больше никто пукать не должен – это посильнее «Фауста» Гёте. Велик всё-таки польский язык…
Эней не отреагировал на этот пассаж.
– Кен, на Пшебышевского, пулей. Мы должны оказаться там раньше всех.
Кен понял слово «пулей» так буквально, что Эней треснулся макушкой о ребро жесткости потолка.
– Кого именно – всех? – уточнил Кен.
– Если Курась честный и умный дядька, – пояснил Эней, потирая макушку, – то из всех там будет он один. Если честный, но не умный – он притащит туда прикрытие из подполья, и надо будет поладить с польскими коллегами. А если нечестный и не умный – он притащит туда СБшников. Или попросит подвесить невдалеке снитч.
– А если умный, но не честный?
– Тогда он прихватит приводной маячок для полицейского снитча и будет заговаривать нам зубы, пока не подтянутся остальные. Енот, пусти меня за пульт и вызови Десперадо.
То, что Антон не владел языком, было самым слабым местом операции. Дело даже не в словарном запасе – дело в том, как интонируют поляки: русскому уху кажется, что они все время друг друга о чём-то переспрашивают, и непривычный человек не отличит обычную интонацию от необычной.
Курась разговаривал с обычными интонациями. Он вернулся в офис, попросил у секретарши кофе, принял одного квартирного дилера и позвонил другому, ответил на несколько входящих звонков, пропущенных во время беседы с Энеем – словом, привел в порядок дела.
Десперадо проследовал за курьером, которого Курась отправил куда-то с пакетом. Малгожата поехала на разведку к месту встречи. Эней очень надеялся на нее и на Игоря – только эти двое могли сейчас быстро и правильно провести рекогносцировку на местности. А местность была, – Эней ещё раз взглянул на документы, выданные Курасем – аховая: с одной стороны река, старушка Висла, над которой наверняка то и дело шныряют полицейские и навигационные снитчи, дом – прямо на набережной, как заказывали, модный арочный дизайн. Никаких архитектурных излишеств, таракан – и тот не спрячется. С другой стороны – неслабая охраняемая парковка. С третьей – стройка, на которой работы идут безостановочно, в три смены – вот там снитчей нет, но зато туда проще простого подсадить живого наблюдателя. А с четвертой стороны у нас лысоватый скверик с молодыми деревцами…
Скамейки. Детская площадка. Дорожка для джоггинга. Просматривается на километр вокруг. Народу не то чтобы полно, но и не безлюдно.
Одним ухом Эней отслеживал, как Курась в своем кабинете работает на стационарном мультиканальном компе, отвечает на звонки, раздает задания на завтра и слушает отчеты, жует яблоки, журчит струей в сортире и отъезжает на встречу, другим ухом он переслушивал запись собственных с Курасем бесед и переводил для Антона по второму разу – слово в слово. Андрей поднял глаза на Игоря – тот с хрустом жевал зернышки кофе. Ему было тяжело перестраиваться на дневной режим существования. Мучительно. Семь часов вечера – это для него все равно, что для дневного человека семь утра. После отработанной ночи. Молодец Цумэ.
Десперадо вернулся. Нацарапал на планшетке: «Длуга 60 414 строительное бюро». Черт. Ещё и эту контору теперь проверять.
– Антоха, – сказал Эней. – На прослушке посижу я. А ты прогуляешься вот тут, – он очертил пальцем на плане сектор набережной.
Пан Адам Квятковский был человеком занятым. Но, получив внеурочный проспект от небольшого агентства по продаже недвижимости, быстро рассортировал прочие дела и даже – а знающий человек поймет, какая это была жертва – позвонил двум коллегам и сказал, что, увы, не сможет выйти с ними на вечернюю чашечку кофе. Правило, которое в него вдалбливали сначала преподаватели, потом начальство, а потом он и сам оценил, проникся и теперь с не меньшей въедливостью вписывал его в подчиненных, гласило: информаторов нужно любить. Не только беречь, не только обращаться осторожно, не только соблюдать обязательства – любить. Входить в их проблемы. Оказывать им услуги, где возможно. Проявлять внимание. И испытывать к ним неподдельные теплые чувства. Тогда тебе раскрываются навстречу. Тогда тебе верят. Этим людям очень нужно, чтобы кто-то выслушивал, сочувствовал, ценил, понимал, под каким давлением они существуют. Твой агент не должен хотеть тебя потерять. Тогда он будет работать на тебя, и работать активно. Отношения хорошего сутенёра и его девушек. Они ведь тоже могут быть искренними.
