Текст книги "В час, когда взойдет луна"

Автор книги: Ольга Чигиринская

– Когда с тобой закончат?

– Ещё недельку нужно наблюдать – прижились нервы или нет. Но рвануть можно хоть сегодня.

– Тогда ещё недельку. А потом ты поедешь отдыхать. Куда-нибудь подальше от прессы.

Эней слишком хорошо знал дядю Мишу.

– Что-то случилось?

– Нет, – улыбнулся Ростбиф. – Случится. Как раз дней через десять. Заседание штаба. И я собираюсь внести на нем одно предложение…

Эней не купился, как в детстве. Молча ждал, пока Ростбиф сам скажет. Или не скажет. Но дождался только вопроса:

– Андрей, как далеко ты за мной пойдешь?

– Ты же знаешь, дядя Миша. До конца.

Ростбиф глянул на приемыша поверх очков. Он изменил внешность: боцманская борода исчезла, появились пижонские очки и наметились усы.

– Я не о том, насколько ты готов рисковать жизнью, здоровьем, свободой… В этом смысле я в тебе и не сомневался. Особенно теперь. Я о другом, – Ростбиф закурил. – Ты готов участвовать в акции, целью которой будет человек?

Глаза Энея блеснули между бинтов:

– Смотря что за человек.

– Ну, конечно, не первый попавшийся. Какой-нибудь крупный чиновник. Готовящийся к инициации.

– Тогда да.

Ростбиф кивнул. Именно этого он и ожидал. Именно поэтому с Андреем было «нет, наверное», чего не объяснишь добряку Фихте. У роли бога-отца есть свои преимущества и недостатки, причем соединяются oни неслиянно и нераздельно. Когда Эней миновал опасный период подросткового своенравия, Ростбиф обнаружил, что с его послушанием – то ли солдатским, то ли монашеским – дело иметь не легче.

– А что скажет штаб? – спросил Эней.

– У нас на фюзеляже первый гауляйтер за два поколения.

– То есть, ничего не скажет.

…И ведь это не страх перед ответственностью, не бегство от нее, подумал Ростбиф. Просто в один прекрасный день он решил быть именно тем человеком, который со мной никогда не спорит. И именно ему я не могу объяснить, куда я на самом деле целюсь. И именно поэтому.

Дьявол. Время, силы, ресурсы, жизни – все это в собачий голос – и никому ничего не объяснишь, даже своим. Потому что хуже крысы в штабе только слух о крысе в штабе.

– Оцени, – Ростбиф отсоединил от пояса планшетку, открыл нужный документ, протянул Энею. – На этот раз, кажется, получилась вещь.

Последние строчки он дописал только вчера, в вагоне монорельса «Мюнхен-Вена»:

 
Невозможность, Андрюша, добру оставаться добром,
заставляет надеяться, что зло превратится в благо.
И когда утихнут пожар, бесчинство, погром,
станут очевидны мужество, благородство, отвага.
Все придут на молебен, чёрные губы солдат
будут двигаться в такт молитве – таков обычай.
Что это был за город? Но после победы полагался парад,
а после парада полагался справедливый дележ добычи.
 

Что это скажет Энею, он не знал.

И чёрта лысого теперь прочтёшь по лицу.

– Ну как, падаван?

Эней улыбнулся.

– Спасибо, мастер. Мне ещё никто стихов не посвящал.

Иллюстрация. «Исповедь» О'Нейла

Страничка распечатки, впоследствии обнаруженная А.Витром (псевдо Эней) среди прочих документов, оставшихся от В.Саневича (псевдо Ростбиф).

Стандартная бумага для офисных принтеров канадского производства марки Exquisite Print, изготовлена от 40 до 60 лет назад.

Текст – часть первого извода «Исповеди» Чака О'Нейла.

Пометки на полях сделаны самим Ростбифом и третьим лицом, предположительно Мортоном Линчем (псевдо Райнер).

…скажите, каких доказательств ещё вам нужно? Если вы не верите человеку, который был вампиром и перестал им быть, то чему тогда вы поверите? Если уже была война, после которой умерла третья часть людей и третья часть вод стала ядом – а вы не верите, то чему вы поверите? Что с вами нужно сделать, чтобы вы открыли, наконец, глаза?

Когда я, приняв «кровавое причастие», лежал трупом, я был в сознании – но оно бродило не здесь, а в далеком месте, полном мучений. Все, чего я боялся в этой жизни, прошло передо мной, как наяву, я увидел всю человеческую скверну и свою собственную скверну и возненавидел людей. Если не дьявол взял меня туда, то кто? И если не бес заставлял меня пить человеческую кровь – то кто?

[Пометка на полях: «Разве момент инициации помнят?»

Ниже, другим почерком: «Мог вспомнить потом. Или домыслить.»]

Что вошло в меня, что дало мне силу, обострило память, слух, зрение и те чувства, которых мы и назвать-то не умеем? Если этому существу под силу заращивать раны и в точности восстанавливать забытое – зачем ему человеческие жизни? Не для того ли, чтобы восемь раз в году, а то и чаще, мы присягали ему телом и душой?

Вы говорите «симбионт», вы говорите «психосоматические изменения» – но если вы назовете его ангелом или персидской красавицей, суть не изменится! Если в то время, когда оно было во мне, я не мог спокойно видеть Крест, если я мог из сотни гражданских узнать священника, если меня охватывала слабость при виде Святых Даров – то каким должно быть настоящее имя этого «симбионта»?

И даже этого не нужно, чтобы знать, что они враждебны всем нам – одних превращают в пищу, других – в хищников, и всех – в свое стадо.

[Пометка на полях: «Смешанная метафора».

Другим почерком: «Возлегли волк с ягненком».

Ниже: «Так сказать, симпозиум».]

Вы говорите – не может быть ничего хуже войны. Это ложь. Мир, который строится сейчас – в тысячу хуже войны. На войне погибают многие, а в этом мире погибнут все. Одних сожрут, другие погибнут за то, что дали их сожрать. Потому что Бог не оставит это без наказания. Посмотрите, что мы сделали с собой, когда Он препоручил нас нашей воле. Посмотрите, кому мы отдались. Война неизбежна, она уже идет, Армагеддон уже начался – осталось только выбрать, на какой ты стороне. Никому не удастся отсидеться в тылу, потому что на этой войне нет тыла.

[Пометка на полях: «Решительный молодой человек».

Другим почерком: «Интересно, где именно в Кота-5 располагался тыл?»

Ниже: «А он вообще бывает, тыл?»]

Никому не удастся сказать «Это не я» – кровь, пролитая перед их глазами, обличит их.

Варков мало. Когда я был одним из них, я часто удивлялся – почему вы не восстаете? Как бы мы ни были сильны – ведь тогда я говорил и думал «мы» – вас ведь по нескольку тысяч на каждого. Вам по силам убить любого из нас. По силам убить нас всех. Но вы не восстаете, – так я думал, и презирал вас ещё больше. И все мы думали так, и все вас презирали. Уже за одно это презрение вампиров стоило бы убивать.

[Пометка на полях: «Насколько я понимаю, эта байроническая поза свойственна практически всему молодняку. С возрастом проходит».

Другим почерком: «Или не проходит».]

То, что они делают с нами, то, что мы сами делаем с собой – хуже всякой войны. Что такое война? Это когда погибают тела. «Не бойтесь убивающих тело», – сказал Господь. Нынешний мир – это когда люди гибнут с телом и душой. Что вампир может сделать с человеком? Да самое большее – убить. Что может сделать человек? Из страха смерти обречь себя на смерть вторую. Оставьте страх. От смерти никто не уйдет – так зачем её бояться? Без этой угрозы они – ничто.

[Пометка на полях: «Проблема не в том, что люди боятся варков, проблема в том, что они, в большинстве своем, боятся себя».

Другим почерком: «И не без оснований, нет?»]

Они боятся креста, реликвий и молитвы. Кое-кто из них может делать вид, что это ему нипочем, но они всё равно теряют контроль над собой, а то и вовсе слабеют – потому что бес покидает их. При виде Распятия меня брала такая злость, что мне хотелось его тут же уничтожить. Я не знал, откуда это, и потому не говорите мне о самовнушении. Я не знал о силе молитвы и Святых Даров, я просто видеть не мог Распятия, а на освящённой земле мне становилось плохо. Если не бес был во мне, то кто?

Я пишу эти слова – а солнце стоит в небе и его свет не тревожит меня. А я был вампиром пять лет… Как мог бы я вернуться к жизни людей, если бы надо мной не сотворили чуда – и в чьей власти такое чудо?

Неужели ещё не ясно, что Полночь была нам наказанием за неверие и гордыню, и что это наказание мы совершили над собой своими же руками? Мы пошли за дьяволом, когда захотели использовать генетику и геофизику для убийства. Или вы будете говорить, что сейсмобомбы и ВИЧ-3 – богоугодное дело? Ну, так какая же награда могла быть нам за все это? И кто её мог обещать, кроме Сатаны? И разве не две всего буквы отличают имя нынешнего «Благодетеля» – Сантаны – от имени вечного врага?

[Пометка на полях: «Последнее ожидаемо».

Другим почерком: «И, скорее всего, это позднейшая вставка. Попытка дискредитировать весь текст».

Ниже: «Не скажи. Поколение назад это было общим местом.»]

Молитесь, молитесь и кайтесь, потому что всем нам есть за что, и просите у Господа мужества для борьбы, или нас ждет новая кара, по сравнению с которой Полночь покажется сущим Диснейлендом. Просите мужества и убивайте их, если вы миряне; они и так всё равно что мертвы. Просите мужества и изгоняйте бесов, если вы священники. Им не должно быть места на земле. И не говорите, что вы не слышали.

[Пометка на полях: «И ты удивляешься, что этот текст не изъяли из обращения…»

Другим почерком: «Да, удивляюсь. Все проверяемые вещи, насколько мне известно, соответствуют действительности»].

Глава 5. Черная жемчужина

Еней з Дiдоною возились,

Як з оселедцем сiрий кiт.

Качались, бiгали, казились,

Що лився деколи i пiт.

Дiдона мала раз роботу,

Коли пiшла з ним на охоту —

Та дощ загнав їх в темний льох.

Лихий їх зна, що там робили:

Було не видно з-за могили.

В льоху ж сидiли тiлько вдвох.[54]54
Эней с Дидоною бесились,Возились, точно с салом кот,Как угорелые носились;Хватало у нее хлопот!С ним поскакала на охотуИ задала себе работу,Когда в провал загнал их гром.Там было и темно и тесно.Лишь черту лысому известно,Что делали они вдвоем.

[Закрыть]

I. Котляревський, «Енеїда»

Когда море порозовело, Цумэ вывел машину на какую-то жуткую грунтовку, указанную Энеем, и все проснулись, потому что спать и даже дремать не было никакой возможности. Антон (аналитик группы, оперативный псевдоним Енот) продрал глаза, и, увидев обступившие дорогу сосны, сказал:

– Ух ты!

– А земляники тут! – поддержал Эней.

Никакого забора, никакой ограды не было – только бетонные столбики через каждые пять метров – и поперёк дороги ворота. Цумэ остановил машину. Эней выскочил прямо через бортик (дверь с его стороны открывалась плохо) и, обойдя ворота, открыл засов. Сдвигаемая в сторону створка завизжала на всю ивановскую. Антон прыснул при виде этого театра абсурда.

– Это, – наставительно сказал Костя (капеллан группы, оперативный псевдоним Кен), – ты ещё в Дании не был. Тут хоть столбики стоят, а там вообще только ворота. Причем, бывает так, что дорога сплошь травой заросла. Так и торчат посреди ничего. А когда перед ними ещё стадо стоит – пока хозяин ворота откроет… так и ждешь, что на той стороне – Марс.

Эней сделал знак – заезжай! – и Цумэ повел «фарцедудер» дальше. Фарцедудером джипик «сирена» окрестили сразу же после покупки – уж больно характерный звук он издавал при включении двигателя.

То ли этот характерный звук, то ли скрежет ворот разбудил обитателей ближайшего к воротам домика. В окошке загорелся свет, за занавеской задвигались тени.

– Тачку – под навес, – Эней показал рукой. Цумэ увидел в указанном направлении маленькую пристань, где пришвартованы были четыре лодки и две прогулочных яхты – и гараж-навес прямо над ней, как бы этажом выше, так что мачты приходились вровень с крышами автомобилей.

Игорь вышел из машины, выволок свой рюкзак и рюкзак Антона, поражаясь тому, как это Эней не сомневается в том, что его тут после почти трёхлетнего отсутствия встретят пирогами.

Дверь домика, где горел свет, открылась – обитатель вышел на порог.

Точнее, обитательница. Цумэ застыл как вкопанный. Эней тоже выглядел несколько озадаченным.

– Ой, – сказал Антон. Игорь внутренне с ним согласился: действительно ой.

Явление было облечено в джинсы и, кажется, верхнюю часть купальника. И то, и другое скорее подчеркивало, нежели скрывало скульптурные формы. Кожа… Цумэ не мог точно охарактеризовать этот цвет – крепкий свежезаваренный чай? Полированное дерево? – матово светилась, как «мокрый шелк». Огромные, влажные карие глаза сияли с тёмного лица. Волосы, завитые в бесчисленные косички, переплетались на голове какой-то хитрой сеткой, а дальше ниспадали на чуть приподнятые плечи и маленькую, почти мальчишескую грудь. У кос был неслабый запас длины, потому что шея прекрасной квартеронки высилась… м-м-м… как там у пана Соломона – как башня Давидова? Умри, Денис, лучше не напишешь.

– Антоха, ты будешь носить за мной челюсть, – сказал Цумэ.

– Не будет. Твоя челюсть зацепится за твой же болт, – успокоил его Костя.

– Зато твоя сейчас в самый раз Самсону.

– А твоя будет два дня срастаться…

Эту тихую перепалку прервала сама квартеронка, спросившая, округлив брови:

– Энеуш?

Эней кивнул. Молча.

– А Михал з тобоу? Чи бендзе пузней?

Эней так же молча покачал головой на оба вопроса.

– Естешь сама? – спросил он в свою очередь. – Пеликан где?

– Пеликан згинел, – ответила девушка. – Зостало се нас двое.

Антон мысленно присвистнул.

– Як то згинел? – спросил изумленный Эней. Квартеронка пожала плечами.

– Як вшистци люде. Он стжелял, в него стжеляли. Згинел. В Монахиум. Газет не читалеш?

– Доперо пшиехалем. Где Стах?

– Там, – девушка показала на длинный сарай, одним торцом открывающийся к морю. – Одпочива,[55]55
  – А Михаил с тобой? Или будет позднее?
  – Ты одна? Пеликан где?
  – Пеликан погиб. Остались мы двое.
  – Как погиб?
  – Как все люди. Он стрелял, в него стреляли. Погиб. В Мюнхене. Газет не читаешь?
  – Только что приехали. Где Стах?
  – Там. Отдыхает.


[Закрыть] – она пояснила жестом, после чего именно.

Эней усмехнулся. Видимо, пьянство Стаха его не удивляло.

– Чещч, хлопаки, – обратилась девушка к компании. – Ким естещче?

Антон недоуменно помотал головой. Скорее всего, его просили представиться, а может и нет, а промахнуться очень не хотелось. Он открыл рот, но его уже опередили.

– Естем Игорем, то Антон, а то – Костя. Препрашам ясноосвенцоной пани, але розмавям польскей бардзо зле.[56]56
  «Привет, ребята. Кто такие?» – (очень искаженный польский) «Я Игорь, это Антон, это Костя. Прошу прощения у ясноблистательной госпожи, но говорю по-польски очень плохо».


[Закрыть]

Видимо, с игоревым польским дело обстояло ещё «злее», чем он думал: красавица прыснула, протянула было руку, – и, едва коснувшись пальцев Игоря, вдруг резко отдёрнула, а потом в руке (откуда, в этих джинсах же, кроме нее, явно ничего не уместилось бы?) оказался пистолет.

– Энеуш!?

– Спокойне, – сказал Эней, бросил свой рюкзак и заслонил Игоря, подняв руки вперед. – Вшистко в пожондку. Вшистци свое, жадных вомпирув. Оповям, кеды зложимы свое чухи. Лепей покаж мейсце же б мы мугли змагазиновачь.[57]57
  Спокойно. Все в порядке. Все свои, никаких вампиров. Расскажу, когда сложим свое барахло. Лучше покажи место, где можно было бы все сложить.


[Закрыть]

«Мейсце» нашлось в соседнем домике – скорее даже в хижинке. Темнокожая красавица стукнула в двери и когда там зашевелились, сказала в щель:

– Лучан! Мамы гощчи. Отверай джви, спотыкай зе своем гитаром.[58]58
  Лучан! У нас гости. Открывай двери, встречай со своей гитарой.


[Закрыть]

– О, – сказал Цумэ. – Так меня ещё нигде не встречали. У вас там что, цыганский хор?

– Почти, – сказал Эней. – Ты лучше у меня за спиной держись, потому что хор у нас нервный. Весь.

За дверью завозились, через минуту отодвинулась щеколда. Польская Аврора толчком открыла – и отступила в сторону. Взору Игоря предстал невысокий чернявый парень, более приземистый и мускулистый, чем Эней. Парень направлял на них… Игорь достаточно хорошо разбирался в огнестрельном оружии, чтобы сказать «штурмовую винтовку „Штайр“» – и недостаточно хорошо, чтобы сказать, какой именно модели. Напарник Авроры и в самом деле походил на цыгана – гораздо сильней, чем Костя: глаза черные, густые сросшиеся брови – черные, волосы – как вороненая проволока, и смуглая кожа покрыта шрамами, куда более впечатляющими, чем у Энея.

– Чещч, Лучан, – Эней шагнул вперед, чуть подняв руки. – Добжа гитара. Вышьменита.[59]59
  Привет, Лучан. Хорошая гитара. Замечательная.


[Закрыть]

Парень беззвучно засмеялся, опустил ствол, кивком пригласил Энея сесть на кровать, а сам сел на незастеленную койку напротив. Эней, в свою очередь, показал жестом, что приглашение распространяется на всех. Игорь подумал секунду – и сел на край кровати, Антону Эней глазами указал место рядом с Лучаном, а Костя примостился на табурете.

Чёрная роза осталась в дверях, демонстративно держа ладонь на рукояти заткнутого за ремень джинсов пистолета.

– Ребята, знакомьтесь, – сказал Эней. – Это Лучан Дмитряну, Десперадо, брат Пеликана. Он раньше был братом Корвина, но Корвин погиб. Десперадо не разговаривает. Он не глухой, но не говорит. Это Малгожата Ясира, Мэй Дэй, сестра Пеликана. Кто рассказывает первым?

Лучан посмотрел на Энея, потом на Игоря, потом на винтовку, потом опять на Энея. Виновато улыбнулся. И как-то сразу стало ясно, что говорить должны гости, ибо хозяева… нервничают и хотели бы перестать. Потому что неуютно как-то.

Эней кивнул.

…Когда ему было восемь, соседям снизу, Роговским, приятель-журналист подарил пекинеса. Пса он привёз с Дальнего Востока и клялся, что собака – из тех, что когда-то охраняли богдыхана, и даже обучена правильно. Звали императорского телохранителя Бинки и весь двор тут же стал называть его Бинькой. Рыжий плоскомордый пёс был весел, вездесущ, исполнен чувства собственного достоинства и стоически добр к многочисленным дворовым детям. Ещё Бинька любил летом спать на внешней стороне подоконника – как раз на высоте роста Андрея – и его можно было погладить по дороге домой.

А шутка «это наш бойцовый пекинес» держалась в доме года два. Пока однажды вечером какой-то, может, вор, а может, просто пьяный дурак, не попытался залезть в окно Роговских. Он успел примерно наполовину перевалиться через подоконник, когда милый ласковый Бинька решил, что ситуация ясна, и перервал ему горло и вены на запястьях. Видимо, не врал журналист, и собаку действительно чёму-то учили. Не могло же это выйти на чистом инстинкте… или могло? Вор остался жив – старший Роговский оказался дома, а до скорой помощи было всего два квартала. Но с Бинькой после этого почему-то никто уже не играл. Хотя он, кажется, обижался.

И вот каждый раз, как Эней видел Десперадо, почему-то мерещилась ему рыжая бинькина морда – хотя восточной экзотики в парне было ни на грош, а до пекинесовского добродушия ему было расти и расти. Эней предпочитал не проверять на прочность пределы его терпения: полумер Десперадо не признавал, а убивать его Энею не хотелось.

Терпеливо и подробно он изложил историю екатеринославского провала. Дойдя до Вильшанки, в окрестностях которой он потерял сознание, Эней передал слово Цумэ:

– Ты говори. Я переводить буду.

– А ты мне и не оставил ничего. Я ямку себе выкопал, залег, парнишку в деревню отправил, лежу, надеюсь, что меня до появления спасателей солнышком придавит хорошенько и я отключусь. Ни черта. В буквальном смысле слова. Лежу и сквозь землю его, – он кивнул в сторону Энея, – чувствую. Решил, дай-ка я вылезу. Ожоги – такое дело, что кроме них уже о другом не очень-то и подумаешь. Зря решил. Потому что очень быстро я прямо над ним оказался. И ведь полз в противоположную сторону, точно помню. И я уже хотел его выпить. Он же белый до прозрачности. Чтобы было моим – и чтобы вообще не было. И никакое солнце не мешало. А тут Костя с Антоном подкатили. То есть, я тогда ещё с Костей знаком не был – и сам остолбенел, когда услышал, что я его попом называю. А дальше я даже не знаю, как это назвать – меня из за руля на заднее сидение пересадили. Тело двигается, говорит что-то, а ты ничего не можешь, только ощущение полной, запредельной какой-то мерзости. – Игорь краем глаза увидел, как шоколадка передёрнула плечами. – А потом Костя его из меня выселил. Только сначала мне все переломал. Да, да. – Цумэ улыбнулся, – Приказал ему выйти и оставить меня. И он вышел. Потом долго обратно ломился. Да и сейчас иногда… но когда знаешь, что это, жить пока можно.

Эстафета совершенно органичным образом перешла к Косте.

– Я православный священник, – сказал он. – У меня своя долгая история, отношения к делу она не имеет. Но я жил в той деревне, меня позвали на помощь, по моей молитве Бог выгнал из него беса, и я решил стать капелланом этой группы. Командир меня одобрил. Всё.

– О. Так у вас группа. – Малгожата переводила взгляд с одного на другого, остановилась на Антоне. – Ну а ты?

– А я просто убежал, – развел руками мальчик. – Мать инициировали… потом она попыталась инициировать брата – тот умер. Ну, я понял, что буду следующим, когда исполнится семнадцать… Она меня… готовила… а варком я становиться не хотел. А теперь, скажите, пожалуйста, что у вас стряслось. У вас ведь что-то нехорошее вышло, как у нас.

«У нас, – подумал Эней, – хотя когда нас спалили в Катеринославе, никаких „нас“ ещё не было. Или уже было?»

– Это чушь собачья, – сказала Малгожата, – но у нас случилось то же самое. Был такой Эрих Таубе, глава совета директоров БМВ. Официально сообщил о приеме в клан Нортенберга. Пеликан решил брать его на открытии нового завода двигателей, за неделю до инициации. И перед самой операцией всю группу положили на точке сбора. Мы с Десперадо – смеяться будешь, в пробку влетели. Авария на эстакаде – и заперло нас, ни вперед, ни назад. Мы не горели еще, время было – и тут ко мне на комм сигнал тревоги. Мы и дернули по запасному варианту. Думали, что кто-то что-то засек и дан общий отбой. А у остальных вышло… как у вас – кроме того, что… – она прищурилась в сторону Игоря. – Чудес ни с кем не случалось.

Эней сидел и молчал. И молчал. И молчал.

Заговорил Антон.

– Это система. И это либо не один человек, либо кто-то на самом верху, – он думал, что сейчас придется попробовать объясниться по-польски, но Эней автоматически перевел. – Вы знаете, с кем имел дело ваш… папа?

– Нет. Он был… строгих правил. Только необходимое. У нас оставались резервные каналы – на всякий случай. Только мы не рискнули ими пользоваться. Приехали сюда и стали ждать Михала.

Десперадо пошарил в своих джинсах, перекинутых через спинку кровати, добыл там электронный блокнот и нацарапал световым пером на панели: «Михала тоже нет. Что делать?»

– Сначала, – сказал Игорь, – до всего, найти того, кто сдал. Или тех. Потому что без этого нет смысла делать что-то ещё. Спалят та й край.

– Хорошо сказал, – саркастически улыбнулась Малгожата. – И как же ты это сделаешь? заявишься в штаб с ящиком пентотала и будешь допрашивать всех, кто знал о «Крысолове»?

Эней покачал головой.

– Тоха, достань планшетку.

Антон щелкнул крышкой и сказал:

– У нас есть два источника информации. Ростбиф, Михал, оставил Энею записку с наводками – на случай провала. И ещё у нас есть данные о характере провала. Вас взяли на точке сбора – тут у нас полная темнота, потому что ваш командир погиб, и мы теперь не знаем, кому, кроме группы, могли быть известны координаты и время. Единственное, что понятно – ни вас, ни нас, – опять это автоматическое «мы», – не вели. Поскольку тогда бы в Мюнхене подождали с атакой, пока вы с Лучаном не подтянетесь, а в Екатеринославе не пропустили бы Энея. Тут пока тупик.

Антон развернул планшетку к аудитории и показал схему. Наверное, он в своём лицее в Швейцарии примерно так и делал доклады.

– Но вот на Украине ситуация была другой. Группу брали на квартире. Адреса местных добровольцев были известны местному подпольному начальству, – он показал на узелок на схеме. – Но оно не знало – по крайней мере, не должно было знать – кто мишень и где именно будет базироваться группа. А Энея мгновенно объявили в розыск как Савина. И арестовывать пришли за сутки до операции. И резервную группу, о которой вообще никто никому не сообщал, взяли тоже. И поскольку правила конспирации настолько знаю даже я, то ясно, что случайно так протечь не могло.

– Кое-какие данные Ростбиф мне оставил, – проговорил Эней. – Все, что нужно, чтобы начать выяснять. Потому что стоит нам ошибиться… в общем, сами понимаете. Штаб начнет охоту на нас, а уровнем ниже все примутся шарахаться друг от друга… Только СБ и радости.

– У нас был план, – начал Антон, – но он был…

– Но он был, – закончил за него Эней, – рассчитан на Пеликана.

– Михал подозревал Пеликана? – изумилась Малгожата.

– Михал подозревал всех, у кого была информация по делу. Я так понимаю, что имена целей – а значит, и города – знал координатор региона. А ещё должен был знать начальник боевой – чтобы очистить район.

– Начальник боёвки… Билл был другом Каспера. Если это Билл… то я вообще в людей верить перестану.

– Всегда хочется, – Игорь серьезно посмотрел на нее, – чтобы это был кто-то посторонний. Чтобы чужой и не жалко. А это хороший парень, свой в доску… а внутри… А бывает, что и внутри хороший. Потому что и с хорошими людьми могут случаться самые паскудные вещи. Никого мы не можем отбрасывать.

– Можем, – вздохнул Эней. – Мы можем отбросить Каспера.

– Если бы я был параноиком, – фыркнул Игорь, – я бы ещё подумал, но я не параноик, за мной просто ходит СБ. Так что переходим к следующему кандидату.

– Нет, – сказал Эней на польском, – пусть сначала Мэй и Десперадо решат: они с нами или нет?

– А что, это до сих пор не ясно? – фыркнула Мэй.

– Нет. Потому что веду я, – сказал Эней. – Мы договорились так.

– Раз нашей группы больше нет, то я с тобой. И раз ты сумел выбраться оттуда живым и собрать новую группу – я буду тебе подчиняться.

Эней протянул ей свою ладонь, и Цумэ почувствовал пробежавший от него ток. Эге, командир, внутренне улыбнулся он. Да ты к ней неровно дышишь, и давно. А вот она к тебе… она сейчас, похоже, ошарашена – что для начала очень и очень неплохо, если ты сумеешь воспользоваться ситуацией. Чёрная рука легла на белую – нет, не сумеешь ты ею воспользоваться, бедняга… Десперадо положил свою руку сверху. Увидев это, Цумэ решил поддержать зародившийся на глазах ритуал. Чем мы не мушкетёры? – он накрыл руку парня своей рукой, тот чуть дёрнулся, но ладони не убрал. Следующим был Антон, а сверху свою лапищу пристроил Костя.

– Мы, – сказал Эней, – пока не можем подчиняться штабу подполья. Мы решим, идти обратно или нет, когда разберемся с утечкой. Никто из нас самовольно не может покинуть группу – если только мы все вместе не примем решения расформировать её. Каждый имеет право совещательного голоса, но решения принимаю только я. В случае моей смерти вы обязуетесь продолжать работу. Выберете нового командира и будете подчиняться ему как мне. Тот, кто не согласен – уходит сейчас. Потому что потом будет поздно, – он обвел взглядом присутствующих. Никто не отнял ладони. Тогда Эней положил свою левую руку поверх костиной – так что все ладони на несколько секунд оказались в его руках.

– Между прочим, – ехидно улыбнулся Антон, – вкладывать руки в руки – это жест феодальной присяги. Так что мы крупно влипли.

* * *

Обиталищем Стаха был полудохлый пансионатик для любителей рыбалки, купленный когда-то его отцом. Цумэ никак не мог взять в толк, почему Стах ещё не прогорел, если в разгар туристического сезона у него живут только две компании – не считая дармоедов из подполья. Не собираясь ломать голову над данным вопросом, он напрямую задал его Энею и тот, улыбнувшись, поманил его в большой сарай, выходящий одним торцом прямо к морю. В сарае на специальных подпорках – это и есть стапели? – парила красавица яхта в состоянии девяностопроцентной готовности.

– Ё-мое, – ахнул Цумэ.

– Он делает дорогие коллекционные яхты, – объяснил Эней. – И с этого живет. Пансионат – это так, налоги списывать и для собственного развлечения – ну и делишки кое-какие обделывать.

– С подпольем? – уточнил Цумэ.

– Нет, с подпольем у него связей нет. Он дружит… дружил только с Ростбифом и Пеликаном. Они когда-то его вытащили из тюрьмы СБ в Братиславе. А эти парни, которые сюда приехали рыбку ловить, – продолжал Эней, показав на машины под навесом, – видел, какие у них бегалки?

Бегалки были шикарные: БМВшный внедорожник-«десятка» и кабриолет «порше-сонет».

– Бандиты, – догадался Цумэ.

– Точно. Через день-другой они отправятся кататься на яхте… и вернётся на пару человек меньше, чем ушло. Просёк?

– Транспорт, – кивнул Цумэ. – Путешествуя сушей или воздухом, ты оставляешь след. Платишь карточкой за билеты, предъявляешь документы в аэропорту и на монорельсе… А на воде следов не остаётся. Слушай, ну твой Ростбиф и молодец!

– У хорошего моряка, – грустно улыбнулся Эней, – жена в каждом порту. И кстати, о портах. Как ты думаешь, кто покупает эти яхты?

– М-м-м… богатые люди, которые собирают предметы роскоши?

Эней покачал головой.

– За эти яхты Стаху платят всегда наличными и сами вносят их в регистр, – сказал он. – Он нанимает команду, которая перегоняет яхту куда-нибудь в Копенгаген или Лондон или Стокгольм – а потом возвращается самолётом. А яхту там покупает какой-то другой богатый человек – уже через банк. И деньги поступают на счёт, заведенный на предъявителя.

– Плавучий капитал… Который не виден ни СБ, ни налоговому ведомству, если не знать, где искать – или поголовную проверку не устраивать. Блеск. И этот парень держался за Ростбифа и Каспера руками и ногами…

– Потому что Ростбиф и Каспер нередко обеспечивали ему охрану груза или своевременную выплату денег. И мы будем делать то же самое. Это – наша плата за то, что Стах дает базу.

– А я-то думал, отчего ты держишься тут как дома…

– А я и есть дома, – Эней пожал плечами. – Я тут жил два года, и потом приезжал часто…

Помолчав, он добавил:

– Знаешь, Екатеринослав… мне не показался своим. Как из сна. Из хорошего, доброго сна – но не из этой жизни…

– Ты лучше скажи – все эти тайны мадридского двора ты ведь мне изложил не просто так?

– Да. Если я не вернусь из Варшавы – командиром станешь ты.

– Обалдел? Эта черная жемчужина меня не признает.

– Признает. Она привыкнет к тебе, а больше некому. Антон – советник, а Костя – ведомый. Ты ещё не понял? Он пошел с нами не только потому, что он нужен, мы ему нужны не меньше. Мы, – Эней сделал широкий жест, – идём туда, куда он хочет идти и куда никогда не пошёл бы сам. Я тебе ещё файл оставлю. На всякий пожарный. Закладываться всегда стоит на самый худший вариант. – И это тоже явно была цитата.

– О-о-ох, – донеслось вдруг из недр яхты. – Латвей здэхнонць…

«Легче сдохнуть» – так вот чьим хриплым воем пугал Эней станционного смотрителя в Золочеве…

Сказать, что Стах протрезвевший выглядел сколько-нибудь дееспособно, было сильным преувеличением. После энеевских рассказов Игорь ожидал увидеть какого-нибудь средней величины медведя – а выяснилось, что контрабандист и пират больше всего напоминает бесконечную собаку бассета. Вытянутое унылое лицо, непропорционально длинное туловище, брылья, мешки под глазами. Ну и общая аура чего-то неуклюжего и не очень жизнеспособного – то есть это до той поры, пока в поле зрения не покажется добыча.

Он и двигался как-то сразу в несколько разных сторон, приволакивая ногу, словно полупарализованный пес. Из краткого объяснения Энея Игорь узнал, что Стаха в море ударило гиком, он получил жуткую травму позвоночника, так до конца и не восстановился – и полностью посвятил себя кораблестроению.

Увидев Энея, Стах как будто совсем не удивился, и первое что сказал после долгого расставания:

– Курка! Ты что, жрать не принес?

– Тебя не прокормишь.

– Х-хор-роба, – выругался Стах. Прокашлялся, сплюнул и спросил: – Где Михал?

Эней ответил, как Мэй до него: