Текст книги "В час, когда взойдет луна"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн,М. Антрекот,Хидзирико Сэймэй
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 51 страниц)

– Дурак ты всё-таки, и лук тебе от этого не поможет. Мне Ван Хельсинга с мальчишкой жалко, а то бы… У них на глазах чудо произошло. Так что я это чудо просто так выбрасывать не буду. Только… оно с ними произошло. Не со мной. Со мной – это если бы я остановился сам. Как раньше останавливался, когда «козлов» не попадалось. А тут ведь я и сытый был…

– Если бы ты остановился сам, – возразил монах, – получилось бы то же, что и раньше: ты бы погладил себя по головке за выдержку и продолжал в том же духе. Я не прав? Прав. Так что не клевещи на чудо. Оно произошло именно с тобой и для тебя.

Он дохрустел луковицу до её логического конца:

– А чем плохо жить, зная, что остановили?

– Тем, святой отец, что в следующий раз мне тоже потребуется чудо. И в следующий, и в следующий. И спасать придется не меня от него, а меня от меня.

– Ты это МНЕ рассказываешь? – гнев монаха был внезапным и хлестким, как струя холодной воды в лицо. – Ты МНЕ рассказываешь, кого от кого придется спасать? Вынь на минутку голову из задницы и рассмотри меня как следует. На руки мои посмотри. Когда-то Бог ими творил чудо регулярно. Каждый день. А потом я стал таким, как ты – и утратил право совершать это чудо. Я не отец теперь, я брат.

Он опустил голову и уронил руки – тяжелые, твердые…

– Мне… иногда снится, что я служу… что в одной руке у меня потир, а в другой – дискос, и я говорю: «Через Христа, со Христом и во Христе…» В алтаре светло – а перед ним темно, я вижу только тени людей… И всегда просыпаюсь на словах «Вот Агнец Божий…» И никогда не вижу, кто же подходит к Причастию… Если говорить о том, чья вина больше… обрати внимание, грешник: не «кто хуже», а «чья вина больше»… То тебе до меня не дотянуться. Потому что я знал, Кого предаю и Чью Кровь меняю на вкус человечьей. Но я прощён. И если ты не будешь упрямым дураком – ты узнаешь, что такое радость прощения. И Бог повторит для тебя чудо столько раз, сколько потребуется. Когда начнёшь причащаться – все изменится. Поверь.

Игорь посмотрел на монаха и попробовал представить себе, как это. Выходило… скверно выходило. Он-то сам мог хотя бы врать себе, что никого не предает. Он мог надеяться, что их достанут раньше – и ведь так почти и произошло… А тут, получается, человек заранее знал, что пускает в себя не паразита бессмысленного, а умную сволочную тварь, которой не крови на самом деле надо. Это как же с таким жить, если я со своим-то не могу – и ещё других вытаскивать?

– В чёрта я уже поверил. Дальше как? Ну, помог Он этим ребятам – спасибо огромное. Я без шуток, я благодарен. И за то, что деревня правильная, и за то, что знающий человек на месте оказался, и за то, что помогло… Но где он был, когда какая-то паскуда Милену инициировала? Ну вот где он был? Я не в счет, я б его в том номере со страху не услышал, хоть криком он кричи. Но она-то, она ж золото была, а не женщина. Даже такая, как была… Где, к черту, ОН БЫЛ?

И подавился собственным криком. Злость исчезла, как появилась, оставив за собой мелко дрожащий воздух. Но секунду назад она была. Своя, настоящая. Он был жив, пока злился – и даже не заметил этого, ну да, быть живым – нормально. Это все остальное…

Монах поднял лицо и снова стал похож на пса.

– Вон там, – он показал на Распятие. – Понимаешь, такова цена нашей с тобой свободы. И её свободы. У нас нет выбора – жить нам сейчас в мире со злом или в мире без зла. У нас есть выбор – занять какую-то позицию по отношению к этому злу. Либо это решение противостоять ему даже ценой жизни, либо это… Делийский пакт… Ты знаешь, что такое Делийский пакт?[37]37
  1931 год, пакт Ганди-Ирвина.


[Закрыть]

Он знал. Он был выше, много выше уровня сверстников: стереофильмы, моби, танцпол, игровые симуляторы… О-о, наш Игорек читает книги! Он мог разговаривать цитатами. С девушкой, которая не опознавала с ходу «Капитанскую дочку» и не могла подхватить игру, он даже не спал – ведь и в постели нужно о чём-то поговорить. А броская внешность и вызывающая восторженный писк профессия позволяли придирчиво выбирать из вешающихся на шею кандидаток…

Но что там – внутри? Где заканчиваются бесчисленные роли, сыгранные им для себя и других – и начинается настоящий Игорь?

– Договор, – сказал читавший книжки Игорь, – с крокодилом о том, кого ты ему сдашь сегодня, чтобы он съел тебя завтра. Я бы согласился с тобой, брат, – он изо всех сил постарался не подчеркнуть это слово интонацией, – в своем мире. В мире, где чудес не бывает. А вот в твоем, где одних вытаскивают, а других оставляют там, где никого оставлять нельзя… В твоём мире – извини.

 
Бог мой, это не ропот – кто вправе роптать?
Слабой персти ли праха рядиться с Тобой?
Я хочу просто страшно, неслышно сказать:
Ты не дал, я не принял дороги иной…
 

– У нас с тобой один мир. То, что она с тобой сделала и что раньше сделали с ней – это тоже чудо, только плохое, недоброе. И это тоже цена свободы. Ты не один. Каждый из нас, освободившись, оставил кого-то в тюрьме. Бог может всё, грешник. «Всё» – это следует понимать буквально. Но, по всей видимости, тебя Он очень настойчиво приглашает к соучастию. Ты был готов спуститься за ней в ад – поэтому именно тебе дано время на подготовку прорыва обратно. Понимаешь?

– А она… – Игорь облизал губы, – она спустилась за мной в ад.

…Были бетонные стены подвала, и серебряные иглы в нервных узлах, и ровный, холодный голос, обещающий избавление от боли – в обмен на имя инициатора. Жизнь. Ему оставят жизнь. По закону только инициатор подлежал казни – но кто-то должен был занять его место в клане, а кто-то – место занявшего. Метил ли палач на место Милены? Светило ли Игорю место палача? Что ему обещали? Он не помнил. Ван Хельсинг был прав: варки плохо переносят боль, даже если умели это при жизни – а трансформированное тело можно терзать почти бесконечно, если знать меру. Он сорвал голос в крике, он умолял, рыдал, врал, изворачивался, выторговывая секунды без боли. Но имени Милены он так и не назвал. Его в конце концов оставили в покое – наедине с собой и Жаждой. Он сделал хуже только сам себе, сказали ему. Его стимулировали, чтобы немного, на сутки-другие ускорить следствие. Но потерять это время – не так уж страшно. Инициатор будет найден в ходе других следственных операций, или выдаст себя побегом, или, в крайнем случае, Жажда доконает новоиспеченного вампира.

Жажда пришла, и он бился в железных путах, раздирая губы о стальные «удила» и не находя вкуса в собственной крови. И не с кем было заговорить, некому выкрикнуть имя – даже если бы он и хотел. Хотел ли? Мысль такая приходила в голову, да что там – не покидала…

Всю жизнь ему говорили, что он – слабовольная размазня. Родители, учителя, тренеры… Он верил. Это была правда. Он всегда ломался на однообразной рутине учебы, работы… И там, тогда – он знал: сдастся и расскажет. В конце концов сдастся и расскажет. И тянул, тянул – минуту, две, три, час… да, конечно, только не в эту секунду, и не в следующую – и не знал, что так она и выглядит, воля.

У него же её не было.

Когда дверь открылась в следующий раз, на пороге стояла Милена. «Я забираю этот экземпляр для работы. Вот виза…»

Он любил её. Он её не продал. По крайней мере, он её не продавал двадцать шесть часов. И потом – ещё два года. Неужели этот седой пёс и апатия заставят продать её сейчас?

– Понимаешь, она точно знала, что я промолчал. Меня бы не отдали в лабораторию, если бы считали, что я заговорю, – он погрыз губы. – Я-то как раз в тот момент, что угодно готов был сказать, чтобы меня напоили. Но видно так сыграл им крутого парня, что убедил – и они меня списали. Она знала, что для неё опасности нет. И бросила всё, чтобы не бросить меня. Власть, жизнь, века жизни, возможности… я всё это в гробу видал, потому что не знал, что с этим делать, а ей это важно было. Но не важней… И я думаю, какого чёрта? Какого чёрта все это на помойку, в яму, и все, и всех, и всё время…

Это опять продолжалось меньше секунды. И исчезло, как не было. Но – было. Он помнил. Он уже давно ничего не забывал.

– Ты меня плохо слышал? Тебе дан шанс. Тебе. Ты один можешь вывести её из мрачного места, где плач и скрежет зубовный. Никого другого она не услышит и ни за кем другим не пойдет. Между ней и окончательной гибелью стоишь ты. Ну что, сложишь ручки и дашь себе провалиться к чертям в беспомощном состоянии? Они будут рады.

Наверное, это и есть «удар милосердия».

– Как, – спросил он, – как мне захотеть?

Eсли этот говорит, что я могу… он данпил. Он был там, где сейчас я. И он наверняка нарочно… обиды не было. Может быть, потому что вода опять сомкнулась, а может быть, потому что на… физиотерапевта не обижаются.

Монах улыбнулся.

– Как себя чувствуешь? – спросил он. – Готов снять фиксаторы? Нам для начала нужно пережить это полнолуние, – монах посмотрел на часы. – И ты сейчас должен решить, как для тебя лучше: в фиксаторах или на воле.

Любой, кто работал хоть цирковые номера, хоть трюки, знает, как опасно полагаться только на снаряжение. И как опасно не полагаться на него вовсе. А самое опасное – работать с непроверенной аппаратурой – никогда не знаешь, что она выдержит и когда подведет.

– Брат…

– Михаил, – напомнил тот.

– Брат Михаил… – «вы» показалось неуместным, – ты ведь уже давно человек. Ты меня вообще удержишь?

– Твои кости только что срослись, – сказал монах. – Соединительная ткань не затвердела. В случае чего я тебя сумею снова поломать. А подстрахует брат Мартин. А кстати, вот и он, – в дверь бункера очень решительно постучали, брат Михаил встал и открыл засов.

Увидев двухметровый силуэт на фоне закатного неба, Игорь подумал, что страховки должно хватить.

– Я поесть принес, – сказал двухметровый парнище. – Что ещё?

– Возьми мотоцикл, сгоняй за сигаретами. Болгарские.

Игорь сначала не понял, зачем это, а потом вспомнил, что так и не выбросил пустую пачку. Значит, когда раздевали – нашли и сделали вывод…

Мартин кивнул и закрыл за собой дверь.

– Засов! – крикнул брат Михаил. С другой стороны послышались торопливые шаги – брат Мартин возвращался, чтобы задвинуть засов.

– Капуцин, – проворчал монах, закрывая дверь со своей стороны. – И разгильдяй. Это синонимы.

Он склонился над Игорем и расстегнул фиксаторы.

– У тебя уже должны были зажить переломы. Вставай и ходи, грешник.

Игорь сел, растирая запястья. Брат Михаил тем временем взял пакет, принесенный Мартином, поставил на стол и раскрыл.

– Та-ак… огурцы солёные, картошка, пироги с вишнями… Пиво… Ты пиво пьешь, грешник?

– Пью, – сказал Игорь.

Уже два года он не пьянел ни от чего, кроме крови – но вкус пива находил приятным и считал этот напиток вполне подходящим для утоления жажды – простой, человеческой. И простого человеческого голода заодно.

– Брат Михаил, а сколько нас таких?

– Арморацея знает. Мне известны два живых данпила, кроме вот этого грешника, – он постучал себя по груди. – Один львовянин – над ним экзорцизм совершил, кстати, раввин – и ещё одна женщина, она где-то в Белоруссии сейчас. Ты третий, – монах расставил на столе кружки и тарелки из облезлой тумбочки в углу. – Видел когда-нибудь слепорождённых, которым операцией вернули зрение, но они не знают, как им пользоваться? Натыкаются на предметы, потому что не умеют прикидывать расстояние на глазок. То и дело норовят пройти сквозь стекло. А если встречают знакомую вещь – то опознают только наощупь. Их надо учить видеть. Одной способности мало – нужно, чтобы кто-то показал, как ею пользоваться. Так вот, я буду заново учить тебя радости. Иди сюда.

Игорь встал. Подошел к столу.

– А теперь повторяй за мной: благослови, Господи, это пиво… И людей, которые его варили… и людей, растивших ячмень… И людей, которые будут пить его вместе с нами, ничего не зная о нас… И научи нас делиться пивом и радостью с теми, кто в них нуждается…

* * *

…Он сидел рядом с водителем и чувствовал, как встаёт солнце. Была такая манера у разных его компаний – сначала романтическая, потом ёрническая – встречать рассвет. Предполагалось, что новый день может принести что-то хорошее. На этот раз – он действительно мог, но вот смотреть на этот самый день совершенно не хотелось. «Понемножку, – сказал брат гвардиан. – По чуть-чуть, Игорь. Будем отыгрывать у ночи по четверть часика».

Машину вел Костя. Потенциальный епископ. Четыре года назад служивший под началом действующего епископа в санвойсках. Тут оказалось десятка с два приходов, где двенадцать священников и епископ служат по очереди, приходская школа – то есть, обычная начальная школа, но сельская коммуна «почему-то» назначает туда учительницами монашек-урсулинок, то есть, конечно, не монашек и не урсулинок, что вы… но сплошь незамужних женщин, предпочитающих одеваться в серое. А директриса совмещает должность церковного старосты. То есть, не церковного старосты – а хозяйки того пустующего амбара, который в деревне используется для собраний. Семейное дело. Конечно, если бы их хотели искать, нашли бы. Но вот беглый взгляд не обнаруживал ничего.

Поля, луга, где по колено в тумане пасутся кони (что-то тронуло сердце Игоря – но поверхностно, мазком), пруды, заболоченная речка… Епископ, он же врач, жил где-то в другой деревне. Тут этих деревень было как грибов по осени – хотя больше половины пустых, вымерших – слишком много молодых подавалось в город. Игорь не следил за названиями на указателях. Ему было все равно.

– Подъезжаем, – сказал Костя.

– И что мне делать? Готовиться рассыпаться в прах?

– Проснуться. Глаза из собственного пупка вынуть.

Остановились перед высокой, щербатой кирпичной оградой. Ещё одна примета жилой деревни – высокие кирпичные ограды. Костя посигналил – ворота открылись. Монастырский – пардон, свинофермерский – грузовичок въехал во двор. Игорь «вынул глаза из пупка», увидел машину под навесом – и узнал обшарпанный фургон «косуля».

– Здорово! – Роман Викторович, он же владыка Роман, он же майор Филин, стоял на крыльце в джинсах фасона «чехол корабельного орудия главного калибра» и белой майке. Не похож он был на филина. На пингвина был похож.

Игорь поднялся на крыльцо просторного дома, шагнул в слегка покосившиеся двери. Чувствовалось, что жилец и владелец дома – не хозяин в том смысле, в каком это слово произносят тут, не 'газда'. Еще одно забавное совпадение: из местного диалекта узнать, что значит имя человека, убитого тобой мимоходом… не попал Газда в хозяева…

В доме скрипел деревянный пол, налет пыли покрывал книжные полки и обшарпанные шкафы – и только гостиная-смотровая была тщательно прибрана, ухожена, вылизана.

– Роман Викторович, – хозяин, который не 'газда', протянул руку для пожатия.

– Игорь.

– Температура тела приходит в норму, – кивнул врач, отпуская его руку. – Костя, разбуди ребят и сообрази мне чаю. Игорь, раздевайтесь.

В самой процедуре было что-то успокаивающее. Что-то из детства. Сейчас добрый дядя доктор… Игорь посмотрел на застекленные шкафы с медицинской параферналией, которую в этом самом детстве вообще-то ненавидел – и понял, что обрадовался-то он не мысли, что станет лучше, а мысли, что может быть плохо. Последние годы ему был совершенно не нужен доктор.

Он бросил одежду – все ту же рабочую армейскую форму, полученную от монахов – на стул. Добрый дядя доктор включил медицинский сканер и провел им вдоль всего тела Игоря.

– Переломы вот здесь, здесь и здесь выглядят как травмы двухнедельной давности, – сказал он. – А когда вы ломали стопы?

Игорь зажмурился, вспоминая.

– Двадцать девятого числа, утром. Примерно в это время.

– Четверо суток назад, – доктор присвистнул. – Но вы тогда были ещё вампиром. А вот сейчас… Боли?

Игорь пожал плечами.

– В той жизни я был каскадером.

– Ну, хорошо, скажем – «неприятные ощущения»?

– Есть. Ноет – так, слегка.

– Температура тела и давление ниже нормы. Шестьдесят на сорок. По идее, вы должны лежать пластом. Сядьте. Дайте руку.

Не снимая манжеты для измерения давления, Филин протер сгиб локтя спиртом и ловко ткнул иглой, с первого раза и почти безболезненно попав точно в вену. Подставил мензурку под ленивую гранатовую капель.

– Игорь, на вас нет ни одного шрама. Раньше они были? Ведь, учитывая профессию – не могло не быть.

– Были. И пропали не сразу. Я недели через три после инициации сильно побился, – Игорь скривился, – на улице. Вечером какой-то кретин с незажженными фарами попытался развернуться через двойную осевую. Ну, в него и въехали с двух сторон. И пошло. У меня хватило ума уползти оттуда. К утру и сам был в порядке – и старые шрамы как корова языком.

Игорь замолчал. Доктор прижал ваткой прокол, вынул иглу. Игорь отнял ватку. Крохотная дырочка затянулась на глазах. Была – и нет.

– Доктор, я видел брата Михаила и понимаю – то, что со мной произошло, можно пережить. Я не понимаю, как. Я не медик и не биолог, но даже дикобразу ясно, что, например, иммунитета у меня сейчас нет. Варку-то он ни к чему. Обмен веществ перестроен под… ну будь он трижды бес – я-то из плоти и крови…

– Угу, – сказал Роман Викторович, пересаживаясь за другой стол и включая какой-то прибор. – Одевайтесь. Сейчас поговорим и об этом.

Игорь уже натянул штаны, когда услышал сдвоенное: «Привет». Обернулся. В дверях кабинета стояли мальчик Антон и Ван Хельсинг.

– Здорово, – отозвался он. – Рад видеть вас… живыми.

На самом деле рад он не был, просто отметил про себя: ну хоть с кем-то всё нормально.

Ван Хельсинг выглядел бледненько, под приоткрытым на груди купальным халатом (похожим на средних размеров сугроб) белела повязка – но на ногах держался твёрдо, и заражением от него не пахло. Пахло каким-то мерзким медикаментом и… помыться ему не мешало бы, вот что. А впрочем, за двое суток в монастыре Игорь уже привык – там парфюмерией, скажем так, не злоупотребляли. Средневековых представлений о гигиене ребята не разделяли и душ принимали каждый вечер – но вот перед душем… А чего вы хотите – семинаристы большую часть времени проводили не в часовне с молитвенником, а в свинарнике с вилами и лопатами.

Антон зато был свеженьким, чуть сонным. Поздоровавшись, он смачно зевнул и почесал взъерошенную макушку – а потом обвел всех немного виноватым взглядом.

– Чай готов, – сказал Костя с кухни.

Если гостиная была переделана под врачебный кабинет – то столовая явно служила епископской… штаб-квартирой? Как это называется на их профессиональном жаргоне? Словом, за большим тесаным столом места хватило всем – и ещё осталось для двух таких же компаний. Закуски к чаю своим количеством и качеством говорили, что местные хозяйки врача и пастыря уважают. Игорь подумал-подумал и намазал себе джемом холодный сырник.

Доктор Филин вошел, держа в руке бумажную полоску, на которой капля Игоревой крови расплылась затейливым потёком всех оттенков коричневого. Что-то такое он прочёл в этих потёках.

– Отвечая на ваш вопрос, Игорь, я сначала скажу, что не располагаю достаточным количеством данных для чётких выводов. Базовый набор антител у вас есть, реагенты это показали. Видишь ли, – он нечувствительно перешел на «ты» – благодать по определению не калечит, а исцеляет и усовершает – то есть, совершенствует – человеческую природу. В момент исцеления ты получил то, что было у тебя отнято вампиризмом.

– Включая, – сказал Игорь, рассматривая сырник, – кишечную флору…

– Нет, – возразил врач. – Кишечная флора и прочее отмирает далеко не сразу. Ты ведь продолжал в период одержимости есть нормальную пищу.

– Роман Викторович, я вам всем очень благодарен, – благодарности в его голосе было мало, так что он решил добавить слов. – Действительно. Но я не понимаю. Я про бесноватых и раньше читал, и сейчас Библию посмотрел – они никакой крови не пили, по ночам спали… ну, сила была истерическая. Все в пределах человеческих возможностей.

Ван Хельсинг кивнул.

– Я верю, что вы говорите правду и что бес во мне был – мне неоткуда было знать, что он, – он кивнул в сторону Кости, – священник, и потом, три дня назад я бы и на такое солнышко по доброй воле не вылез, а если бы вылез, сгорел бы, а сейчас я просто спать хочу. Но пока концы с концами не сходятся.

– Да, – Роман Викторович наклонил над его чашкой пузатый глиняный чайник. – В Библии ничего не сказано об особых случаях одержимости, вызывающих вампиризм. Думаю, потому что на вампиров действует такой же экзорцизм, как и на других одержимых, род сей, как было сказано в Евангелии, изгоняется постом и молитвой – потому и не сделано никаких специальных оговорок. Но небиблейские свидетельства говорят нам о духах и колдунах, пьющих человеческую кровь и ведущих ночной образ жизни. У эллинов есть предание о Ламии, у месопотамских народов – о Лилит… это потом уже придумали сказку о первой жене Адама, а поначалу это было просто чудовище, которое сосало кровь людей во сне. У многих народов есть истории о таких существах – сложнее сказать, у кого их не было. Бесы избирали разные способы взаимодействия с людьми, и, видимо, с древних времён существовал и этот.

– Все равно. Бес у нас дух? Дух. Его сверхъестественные способности – от его сверхъестественной природы? Правильно? – Игорь подумал, и намазал второй сырник сметаной. Нет, все равно вкус как у бумаги. То ли пупырышки отмерли, то ли… – Тогда зачем все эти штуки с перестроением организма, кровью… Бесу ведь это не нужно, нужно согласие.

Роман Викторович нахмурился – не рассерженно, задумчиво.

– Бытие, – тихо сказал брат Михаил, – глава восемнадцать, начало.

Антон ближе всего сидел к полке, где стояла названная книга. Снял тяжелый том, зашелестел страницами.

– И явился ему Господь у дубравы Мамре, когда он сидел при входе в шатер, во время зноя дневного, – прочитал он вслух. – Он возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него. Увидев, он побежал навстречу им от входа в шатер и поклонился до земли, и сказал: Владыка! если я обрел благоволение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего; и принесут немного воды, и омоют ноги ваши; и отдохните под сим деревом, а я принесу хлеба, и вы подкрепите сердца ваши; потом пойдите; так как вы идете мимо раба вашего. Они сказали: сделай так, как говоришь. И поспешил Авраам в шатер к Сарре и сказал: поскорее замеси три саты лучшей муки и сделай пресные хлебы. И побежал Авраам к стаду, и взял теленка нежного и хорошего, и дал отроку, и тот поспешил приготовить его. И взял масла и молока и теленка приготовленного, и поставил перед ними, а сам стоял подле них под деревом. И они ели.

– Ангелы, – медленно и раздельно сказал брат Михаил, – ели, чтобы сделать любезность Аврааму и принять участие в ритуале гостеприимства. Потому что ритуал нужен людям. Потому что дух и плоть в нас связаны вместе. И невозможно для человека, существа и плотского и духовного разом, ни чисто духовное падение, ни чисто духовное спасение. Бог облекся в Плоть и Кровь, чтобы спасти и очистить нашу плоть и нашу кровь. Во время Таинства Евхаристии мы принимаем Его Тело и Кровь вполне материальным способом, берем губами, перемалываем зубами, гостия поступает в желудок. И бесы вынуждены поступать так же – на свой поганый лад. Игорь, как называется обряд вампирской инициации?

– Кровавое причастие. Но это же не всерьез. И гостию мы, может, и едим, только после неё, – Игорь взял вилку, надогнул ручку и одним движением скатал между ладоней в шарик. Потом кончиками пальцев ухватил за что-то, растянул обратно, немножко разровнял… Вилка выглядела так, как будто над ней поработал Дали, но сырник на неё накололся вполне удовлетворительно. – Вот такого после неё не получается. Даже с алюминием.

– Как это не всерьез? – взгляд брата Михаила стал каким-то уж совершенно металлическим. – Мы с тобой людей убивали, сукин ты сын – что же может быть серьезнее? Ты вилочкой можешь играться? А в те времена договоры с бесами заключали ради того, чтобы творить чудеса. Запросы изменились – двадцатый век заставил людей сосредоточиться на плоти, а бесы показали себя хоро-ошими маркетологами. Когда Сантана выдал первый результат своих опытов – все прям-таки описались от восторга. Как же, полная устойчивость к орору, регенерация тканей и органов, ночное зрение, совершенная память, сила, практическое бессмертие… Одно только нужно… одна только малость – сожрать человека. И купились. Как один купились.

– Я как раз об этом, – сказал Игорь. – Значит, покупают на биологию. Потому что в эволюцию мы верим, а в чудеса – нет. И им приходится быть симбионтами – потому что уже лет триста никто достаточно не верит в дьявола, чтобы продать ему душу. Вот поэтому, – Игорь посмотрел прямо на брата Михаила, – им и приходится подталкивать нас к убийству, правильно? Потому что мы не понимаем. Там, тогда все всё понимали, а мы не понимаем. Значит, нужен символ. Такой, чтобы даже слепой, вроде меня, не ошибся, правильно?

– Да, – согласился монах. – Где-то так.

– А раз биология перестроена, то обратная её перестройка займет время. Потому что благодать не калечит природы.

– Длительное время, – подтвердил брат Михаил. – Такими темпами моей жизни, кажется, не хватит.

– А сколько мы живём? – поинтересовался Игорь.

– Неизвестно. Из тех, кто не рассыпался сразу, до старости не доживал никто.

Игорь улыбнулся. Это было, по крайней мере… привычно. Ни на что другое он и не рассчитывал.

– А рассыпаются те, кто слишком долго прожил вампиром?

– Слишком надолго пережил человеческий срок, – кивнул владыка Роман. – Или перенёс экзорцизм в состоянии, для человека несовместимом с жизнью.

– Как всё-таки… странно, – проговорил Антон. – Я все не могу привыкнуть к мысли, что это не сказки. Как будто поезд, на который я сел, отходил с платформы 9 и 3/4…

– Cкорее, 34.9, – сказал Игорь, – это же, если верить сканеру, моя нынешняя температура?

– А почему не сказки? – спросил Ван Хельсинг. – Мы о нашем мире не знаем буквально ни черта. Говорят: «симбионт» – а почему не «бес»? Название научно звучит?

– Ни к чему не обязывает, – улыбнулся брат Михаил. – Нам ведь очень долго внушали, что Зла, – он развел руками, видимо, пытаясь воспроизвести нечто всеохватное, – нет, а есть только зло, – он сдвинул пальцы, сводя масштабы зла к зазору сантиметра в три.

– Я не знаю, – медленно сказал охотник на вампиров, – есть ли Зло. И где именно у него большая буква. Но просто зло есть. И если вы знаете, что делать с этим видом зла и как отделять его от человека – мне все равно, есть ли у вас ошибки где-то ещё.

– А это, – сказал брат Михаил, отбирая у Антона Библию и поднимаясь, чтобы вернуть её на полку, – уже неправильно. Данный вид зла, на самом-то деле, всего лишь один из частных случаев. В этой книге, – он взвесил том на руке, – говорится о кровавых войнах, чудовищных пытках, предательствах, насилии, о человеческих жертвах во всех смыслах слова – и о Человеческой Жертве. И тысячи лет все шло к худшему. Семьдесят шесть лет назад закончилась война, которая вкупе со всеми её последствиями – орор, крах экономики, экологические катастрофы – унесла треть населения Земли. Вампиры пришли к власти, пообещав людям не допустить новой пандемии орора, раз и навсегда прекратить войны между государствами и устранить последствия экологических катастроф. Насколько это возможно, конечно – треть Австралии с океанского дна уже не поднимешь… И они по большей части выполнили свое обещание. Ведь под это дело им и давали санкцию на бессмертие, обеспеченное кровью людей: инициировали ученых, полководцев, выдающихся администраторов… И бессмертие – гарантия стабильности политики, направленной на сохранение как можно большего количества человеческих жизней. Пастух ведь заботится о баранах, хотя и режет кого-то регулярно. И сегодняшняя тирания – не из самых жестоких. Да ее и тиранией-то не назовешь. Почитай историю Нового Времени – ведь сколько раз у власти оказывались не пастухи, а волки! Полтораста лет назад тут творилось такое, по сравнению с чем даже свободная охота – это слезы и сопли, а не террор. Так почему нужно бороться со злом, которое хранит нас от большего зла?

– Еще неизвестно, хранит ли, – сказал Антон. – Я изучал экономику. И статистику. Если по классической системе считать, по Пригожину, то, если оно будет идти, как идет, система обвалится – Антон потихоньку увлекся, – а если добавить социальный фактор, то, что называется отрицательным отбором, то это два-три поколения… – он остановился. – Я об этом с мамой хотел поговорить. Приехал, а она…

– Я могу поверить, если уж совсем дойду до ручки, что кусочек хлеба превратился в тело Бога, – хмыкнул Игорь. – Но что правительство ССН выслушает пятнадцатилетнего мальчика, излагающего экономку по Пригожину – это вы меня извините. У них самих наверняка много народу, который с Пригожиным знаком не хуже тебя – и при расчетах там все нормально выходит.

– Да какая разница, – Ван Хельсинг сделал резкое движение рукой, растревожил рану и сильно сморщился, но продолжал сквозь зубы. – Какая разница, коллапс, не коллапс. А хоть бы и прогресс – что, людей уже от этого можно жрать?

– Я наверняка чего-то не учитываю, – кивнул Антон. – Но когда Рождественский поплыл, феодализация у нас в регионах так жжухнула вверх, что линия на графике едва не вертикальная… Если бы его не убили, у нас бы через пару лет было как в Сибири, или даже хуже. Страшно неустойчивая система. А еще эту ямку до меня копали, и даже абстракт работы в сети есть.

– И что? – спросил Игорь, поймав его интонацию.

– Оба докладчика числятся в погибших при нью-йоркском инциденте. Там ни с того ни с сего упало здание и накрыло матконференцию. Странная история. Но… но даже если неправ я, Андрей точно прав.

– Там не накрыло матконференцию, – буркнул террорист. – Там была попытка захватить нью-йоркскую цитадель. Даже удачная. Долго рассказывать. Так что это совпадение, наверное.

– Всё равно нелогично, – качнул головой Игорь. – Допустим, бесы. Допустим, враги рода человеческого. Так на кой черт чертям нас во время Полуночи спасать? Дали бы уже довести Апокалипсис до конца.

«Интересно, – подумал он, – стану ли я заядлым спорщиком. Помогает же… Мне ведь на самом деле интересно».

– Апокалипсис, – наставительно сказал брат Михаил. – До конца уже доведен. Ибо в переводе с греческого это значит «Откровение», и книга с таким названием написана две тысячи лет назад. Сейчас она только сбывается.

– И почему вы решили, что мы знаем, что им нужно? – спросил Роман Викторович. – Вернее, что конкретно им нужно. Мы знаем, что они хотят нам только зла. Что они склоняют нас ко злу. Может быть, они спасли нас, чтобы мы не вытащили себя сами. Ведь уже начинало что-то наклевываться. Да и никакие вампиры не смогли бы ничего починить, если бы люди сами не хотели. А может мы даже тогда не были достаточно плохи… Не знаю. Но Игорь, эта штука была у тебя внутри – ты мне скажи, ты видел что-нибудь хуже?