Текст книги "В час, когда взойдет луна"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн,М. Антрекот,Хидзирико Сэймэй
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 51 страниц)

Глава 4. Огонь и вода

Всех скорбящих и заблудших приглашаю я на пир —

Я вовек единосущен тем, кто создал этот мир.

Переполнена любовью, всем сияет с алтаря

Чаша с истинною кровью, кровью цвета янтаря.

С. Калугин, «Сицилийский виноград»

В пустом доме пахло пылью – но что-то чистое было в самом этом запахе. Светлая, легкая на подъем деревенская пыль тоненьким слоем покрывала пол, столы, подоконники, немногочисленные старые шкафы и три табуретки (более новую мебель разобрали родственники). Антон провел пальцами по кромке зеркала – пыль была желтоватой, не серой, как в городе, и куда менее жирной.

Андрей сбросил со здорового плеча тощий рюкзак. Его правая рука все ещё висела на перевязи, но в остальном физических нагрузок он не чурался.

Он горячо поддержал идею переезда в Хоробров, где жил и служил Костя. Дом, который нашел им епископ, принадлежал старику, умершему восемь лет назад. Монастырь ссудил их веником, совком, ведром, ветошью, спальниками и некоторым количеством посуды.

В виду спартанской обстановки уборка прошла быстро и легко: обмели паутину по углам, протерли пол и запылённые поверхности, включили по новой газовые вентили и насос – аминь, готово.

Деревня обогревалась и освещалась биогазом, получаемым из… э-э-э… отходов метаболизма. Длинные черные баки на задах в Красном – как раз и служили генераторами этого биогаза, а в Августовке его выработка шла чуть ли не в промышленных масштабах, все при том же монастыре. То есть, свиноферме. Там же была и электростанция, на том же газе работали домовые теплогенераторы.

Горел этот газ не таким чистым и жарким пламенем, как городской, много коптил – но Андрей, неприхотливый то ли по природе, то ли в силу воспитания, не жаловался, и Антон тоже молчал. Да и не так уж плохо здесь было: главное, имелся выход в Сеть.

Закончив уборку, они постелили себе на полу и распаковали еду, полученную также в монастыре. Холодильник в доме отсутствовал, и доминиканцы, видимо, приняли это в расчет: продуктов хватило бы на три плотных приема пищи. Пачка чая, пачка сахара, шмат соленого подчеревка, два кило картошки, полбуханки черного хлеба, десяток сырых яиц.

Андрей велел Антону чистить картошку, а сам принялся топить сало на сковороде и греть воду для чая, напевая при этом какую-то украинскую песенку, в которой, насколько мог понять Антон, речь шла о разнице темпераментов блондинок и брюнеток. На словах «Чорнява чи бiлява – щоб лиш поцiлувала»[42]42
  «Брюнетка ли, блондинка ли – только б поцеловала».


[Закрыть] выяснилось, что картошку чистить Антон не умеет.

– А как же ты дома жил? – изумился Андрей.

– А у нас прислуга была, – Антон пожал плечами и снова сунул в рот порезанный палец. – А в общежитии – столовая.

– Ладно, за салом последи, – Андрей отдал ему вилку, а сам пошел за перевязочным материалом для порезанного пальца.

Дочищать картошку он не стал – только домыл и нарезал довольно неуклюжими, толстыми ломтями. А впрочем, когда она прожарилась, запах пошел такой, что Антон решил: неважно, как это выглядит – щоб лиш поцiлувала.

– А почему здесь так не любят «москалей»? – спросил он, запивая пищу богов чаем.

– Не любят? – удивился Андрей. – Да нет, здесь ещё нормально. А не любят – ну кто требовал сюда войска ввести для борьбы с орором? Коваленко, Рождественский и Штерн.

– Но ведь… не дураки же эти местные. Чтобы эпидемию хотя бы застопорить, нужно было действовать вместе. И быстро. А здесь же был князёк на князьке… Да и не российские это были войска…

– Нужно было, – рот Андрея исказился на секунду. Он почти не выражал эмоций лицом, и внезапно Антон понял, что дело тут не только в самоконтроле. – Ты ж вспомни, как это делалось. И поляки с датчанами потом вымелись, а московская цитадель осталась. Так что ты местным не говори, что нужно было, хорошо? А то в этих краях до сих пор кое-где томаты машинным маслом удобряют.

– Зачем? – изумился Антон.

– А чтобы пулеметы не заржавели. Стрелять только из-за этого никто не станет, но место больное.

В дверь стукнули. У мгновенно вскочившего Андрея, как по волшебству, в левой руке оказался пистолет.

– Кто?

– Свои, – прогудел из-за двери Костя.

– Так, вси свои, – подтвердил более высокий голос семинариста брата Мартина.

Замка на двери не было, эти двое могли войти и так. Андрей оценил деликатность и оружие спрятал:

– Входите.

В одной руке отец Константин нес связку сушеной рыбёшки. В другой – канистру пива.

– Я хотел самогонки принести, – сказал он, опережая вопрос. – Но этот католик уломал меня взять пиво.

– Спасибо католику, – Андрей подвинулся на спальнике, чтобы пришедшим было куда сесть. – Я водки в поезде нализался на сто лет вперёд.

– А я надышался, – вставил Антон.

– Хлипкий нынче террорист пошел… – вздохнул Костя.

Из безразмерной ветровки брата Мартина появилась стопка высоких пластиковых стаканов – не то чтобы одноразовых, но все-таки говорящих о бренности бытия всем своим видом. Получив стакан в руки, Антон увидел, что это упаковка от шоколадной пасты «Алиса», на которую он сам подсел ещё в Харькове.

– Это же село, – объяснил Костя, наливая пива, – тут же ничего не выкидывают. У хазяйствi все згниє.[43]43
  «В хозяйстве все сгодится».


[Закрыть] Мартин, кончай Японию разводить.

Последнее относилось к тараньке, которую монах пытался очистить и аккуратно нащипать.

На рыбу Антон смотрел с куда большим подозрением, чем на стаканы. Последний раз такое он видел в музее – и это был муляж. Сухая и жёлтая на просвет, как свечка из настоящего воска, рыба хрустнула в мощных пальцах отца Константина. Антон получил свою долю мякоти – и обнаружил, что на ощупь она жирновата.

– С новосельем, – стаканчики глухо стукнули друг о друга. Антону пиво показалось мутным, горьким, с каким-то кисловатым оттенком. Но, судя по тому, как зажмурились, сделав по глотку, Андрей и брат Мартин, оно было хорошим.

– Значит, так, – сказал Костя, слизнув пену с усов. – Ты, Антоныч, заходишь завтра ко мне прямо с утра, в девять. Вас, пане террористе, я тоже приглашаю. А вообще, – он сменил тон, – ты как дальше? Подлечишься, восстановишься – и опять пойдешь варкоту рубать?

– Не совсем. Но в конечном счете – да. Они ведь не уйдут сами.

Костя кивнул понимающе.

– А Антон?

– Я решил… – Антону почему-то нелегко дались эти слова, – идти с ним.

Костя сморщился – будто пиво внезапно прокисло.

– В боевую группу?

Антон кивнул.

– Ты что, сдурел? – без лишней дипломатии спросил священник у террориста.

– Я был младше, когда начинал. И бойца из него все равно не выйдет, не волнуйся. Он по натуре – «кузнец». Ну, мастер по документам.

Почему-то Костю эти слова не обрадовали.

– Я не знаю, что это был за человек, который тебя в пятнадцать лет боевиком сделал. Но ты-то сам чем думаешь?

– Это был хороший человек, – тихо сказал Андрей. – Тебе такой и не снился. А я думаю, что Антон способен сам решать.

– Да понятно, – сказал Костя, – что он решит. Попал в сказку, стал героем…

Антон глотнул ещё кисловато-горького пива. Смешно, он почти теми же словами и думал.

– Я раньше в сказку попал. Когда меня на лопату посадили.

Костя ничего на это не сказал. То ли не смог, то ли не захотел. Андрей перехватил инициативу:

– Трудно стать священником?

Костя снова промолчал. Андрей вздохнул – похоже, ему казалось, что его водят за нос. А Мартин, держа кусок воблы, как сигарету, в углу рта, пояснил:

– Стать легко. Быть трудно.

* * *

На следующее утро, когда Антон проснулся, Андрей лежал с планшеткой на животе и что-то читал.

– Привет, – сказал он, видя, что компаньон проснулся. – Был в монастыре. Видел Игоря.

– И как?

– Вполне живой. Даже не серый. – Андрей помотал головой.

– Что читаешь?

– Катехизис.

Антон чуть не спросил – «И как?» Андрей явно вопрос поймал, оторвал глаза от планшетки…

– Игорь, говорю, даже не серый. Почти. Если ему помогли, и этот помощник может войти только в открытую дверь, значит, надо открывать дверь.

Сам он, как раз, был не столько серым, сколько зеленым. Дальний переход не дался даром. «Эти, – подумал Антон, – тоже входят только по приглашению».

– И как? – все-таки сорвалось у него с языка.

Андрей глянул на него с таким выражением… э-э-э… рта, что Антон тут же сам себе ответил цитатой:

– Сова посмотрела на кролика, борясь с искушением спихнуть его с дерева.

Андрей улыбнулся на секунду – а потом с каким-то отчаянием сказал:

– Но у меня не выходит ни черта, Тоха. Я и хочу – да не могу, – он захлопнул планшетку. – А ведь я видел. Своими глазами видел. И сейчас вижу, и не могу. Почему?

– Это тебе с ними надо разговаривать. У них, наверное, – Антон фыркнул, – вагон патчей накопился. На любую дыру – за две с лишним тысячи лет-то…

Он встал, поддернул трусы.

– А вообще – они какие? И служба?

– Хорошая, – Андрей снова раскрыл планшетку и добавил: – Короткая. В тридцать минут уложились. Отец Януш там… правильный мужик. Расписной.

Критерий эффективности. 30 минут… – но тут уж Антон фыркнул про себя. Что-то не так было с Андреем. Что-то не то он там увидел. Или наоборот, именно то… Он покосился на Андрея, и увидел, что террорист закрыл глаза.

– Как ты думаешь, тут можно будет найти работу? Временную. И физическую.

– Тебе? – изумился Антон. – Тебе лежать надо, а не работу!

– Сначала лежать, потом работу. И тебе, кстати, тоже. Тебе в первую очередь.

…Антон почистил зубы, оделся. Перед посещением Кости была запланирована ознакомительная прогулка по деревне.

Едва они шагнули за дверь, как по ушам ударил птичий звон. Воробьи купались в пыли, какие-то черные птицы – если верить определителю, дрозды – при появлении людей спорхнули с ближайшего… кажется, абрикоса и рванули в соседний сад. Через рассохшуюся калитку юноши вышли на улицу. В Москве, подумал Антон, некоторые деревья ещё даже почек не выбросили…

…Андрей убил бы маму, если бы встретил. От большой любви к остальным, ни в чем не виноватым людям.

А Костя бы – вылечил. Или хотя бы попробовал…

Хоробров состоял из четырех улиц и нескольких переулков. Улица, идущая параллельно трассе, носила имя поэта Ивана Франка – Антон только в Харькове узнал, что ударение нужно ставить на последний слог. А переулок, давший им приют, назывался и вовсе безыскусно – Надречный, потому что лежал как раз над речкой. В речке плавали большие серьезные очень буржуазного вида гуси. Если пройти главной улицей километр в одну сторону, то можно было совершенно нечувствительно прийти в деревню Конюхи, а если в другую – то в деревню Августовка. Объяснение, что дальше Чёрного моря заблудиться не получится, как-то не утешало.

Фундаменты здесь белили – больше по традиции, чем от необходимости. А ещё, наверное, потому, что известку можно было и дома развести, а краску надо было покупать в городе. И деревья белили тоже – от вредителей – хотя генмод паразиты сами обходили десятой дорогой. А вот высокие каменные ограды были, как в Вильшанке, украшены изразцовым кирпичом. Разве что автобусная остановка оказалась привычной: широкий полукруглый пластиковый колпак со скамейкой. Его белить не стали. То ли руки не дошли, то ли побрезговали.

И было ещё что-то… Антон не мог поймать. Разлито в воздухе.

В будний день улица пустовала – люди в поле, дети учатся. Дом Кости находился в переулке за автобусной остановкой, а остановка – напротив школы. Школой же был, по словам священника, большой дом под зеленой крышей, между магазином и мостом.

Если бы не ориентиры «магазин» и «мост», Антон заблудился бы как миленький – потому что зелёной металлочерепицей был крыт каждый второй дом, а назвать школу «большой»… Антону доводилось бывать и в частных домах поболее.

Антон свернул в переулок и, лавируя между «минами» коровьих лепешек (видно, сборщик ещё не проезжал), отыскал голубую калитку. Андрей постучал, не получил ответа и открыл.

В тени крыльца дремал и всхрапывал во сне довольно большой неопрятный кусок меха. Надписи «осторожно, злая собака» нет. Будем считать, что по умолчанию собака добрая.

В Москве крупную собаку завести сложно – не все готовы правильно обращаться со зверьем. В Швейцарии в городах их почти не держали – почему-то это считалось дурным тоном. А здесь разве что коз было больше. Коров – точно меньше. Хотя, если по следам жизнедеятельности судить, их тоже много, только почему-то не видно.

Гости поднялись на крыльцо, Антон постучал, повернул ручку… Точно добрая.

В доме тоже кто-то всхрапывал. Андрей осторожно пошел по коридору – только что пистолет не держал перед собой, как в кино.

В одной из дальних комнат – с той же печатью общей заброшенности, что и в их доме – ребята обнаружили Костю.

Костя лежал вниз лицом на узкой тахте, свесив до пола мускулистую руку. Трицепс украшала флотская татуировка: в рамке из перевитых лентой дубовых листьев – скопа, в полете выхватывающая рыбу из воды и надпись: No redemption! Андрей втянул воздух сквозь зубы. Что-то это значит, – подумал Антон. – Надо бы посмотреть, откуда эмблема. Интересно, если его сейчас разбудить, он меня сразу пришибет или сначала зубы почистит? И как его будить?

Задача решалась просто – под ногой Антона скрипнула половица. Священник мгновенно оказался в положении «сидя», и только потом продрал глаза и сказал:

– А, это вы… Который час?

– Э-э. Утро. Как договаривались.

– Значит, если бы не договаривались, была бы ночь? – с тоской спросил Костя.

Он встал с постели, прошлепал в ванну и, судя по звукам, врубил на полную мощность холодную воду.

– Это пиво? Вчерашнее? Не может быть, – прошептал Антон.

Андрей сделал шаг в другую комнату и поманил Антона пальцем.

Войдя, юноша увидел следы застолья – все ту же рыбную шелуху и скелеты, все те же стаканчики из-под «Алисы». Взял один стаканчик, понюхал… Нет, не пиво. Хорошо, что Костя не этот, как его, не имам. Или им только вино нельзя, а самогон можно? А вообще-то это, кажется, плохо. Потому что без причины так не пьют.

В комнате, кроме рыбьей братской могилы, был другой стол – сплошь заваленный печатными книгами и лепестками флеш-памяти. Планшетка, занимавшая почетное место посередине книжной свалки, видала виды и выглядела купленной на барахолке. Скорее всего, так оно и было.

Антон взял в руки одну из книг – как и Библия отца Романа, она была старой. «Владимир Соловьев, Сочинения». Москва, издательство «Мысль», 1998 год. Антон напряг память, пытаясь связать дату с каким-нибудь историческим событием. Это, кажется, ещё при империи… или уже сразу после. При империи ведь религию не запрещали?

Шум воды смолк, сменившись шорохом ткани, а потом из ванной вышел Костя, теперь уже в джинсах.

– Так, – сказал он совершенно трезвым голосом. – Я сейчас приберу все это говнище. А вам пока что одно кино поставлю. Будем считать это первым уроком. Кино старое, плоскостное ещё, довоенное, не моби. Вы по-английски рубите? Там субы английские.

– Может, я и без субов посмотрю? – предложил Антон. – На каком языке фильм?

– На арамейском. В основном, – сказал Костя, и Антон понял, что он не шутит. Это кто ж снимал на арамейском-то? Реконструкторы какие-нибудь? Сейчас даже если по университетам всех знатоков собрать, едва на зал наберешь… Что ж это они такие дотошные? Через пять минут просмотра Антон забыл, что фильм на арамейском и с субтитрами. Через десять минут – что фильм старый и плоскостной. Через полчаса – что фильм. Он забыл обо всем на свете.

Он дышал воздухом весеннего Иерусалима. Он, дрожа всем телом и сжимая кулаки, отсчитывал удары. Он, влекомый толпой зевак, двигался по iia Dolorosa.

Его отпустило, только когда фильм закончился.

– Это ты специально для нас подобрал? – уверенно сказал он, вспомнив, как уверенно Костя взял со стола нужную флешку: она лежала отдельно от всего остального барахла. – Чтобы не объяснить про священников и все прочее?

Священник с морпеховской скопой на плече молча кивнул. Да уж, сие есть тело Мое…

– Специально. Хотя объяснять всё равно придётся, от объяснений никуда не денешься.

– Тогда начинаем, – сказал Андрей. – Я утром на службе в монастыре был. Я правильно понял, что вот это вот, – он изобразил жест священника, поднимающего Агнца, – буквально?

– Правильно, – кивнул Костя. – Вот с того самого инцидента.

– Странно тогда, что этого, который в Игоре сидел, так плющило, – нахмурился Андрей. – Если самопожертвование… если дело в этом… то почему для варков доброволец – самый сладкий пряник? Ведь они, по идее, даже коснуться его не должны, не могут, не должны мочь… – справился он с предложением. Или… наше самопожертвование ничего не стоит?

– Неприятно, да? – в бороде прорезался оскал. – Наше самопожертвование, брат-храбрец – это смотря кто, чем и за кого… как пинч-граната. Человеку – ничего, примитивной технике – ничего, электронике – кранты. А тут имела место быть… ядрёна бонба. Почему Враг в конце фильма орал как резаный? Потому что цапнул больше, чем смог проглотить. И случилось с ним оттого сильное несварение. К сожалению, мы с вами, хлопцы – это ему на один зуб. Самых лучших из нас он разве что не может взломать изнутри. Мы ведь грешники, ребята. Мы грешники, с этого всегда приходится начинать, а людям это слышать – как серпом по яйцам. Мы изначально на его стороне. Нет-нет да и стукнем по гвоздику…

– Я понимаю, что это твое поле, – спокойно сказал Андрей, – но ты ерунду городишь. И в книжке у вас ерунда. Народы вырезать можно, а на чужую жену смотреть нельзя. Ближнего возлюбить надо, а бросить этого ближнего на съедение, потому что он изначально грешник и не на той стороне – пожалуйста. Подожди, – он наклонил голову, – Я вижу что действуете вы иначе – я не слепой. Но ты же взялся объяснять, как оно работает.

– Где вы раньше были, ребята, – с тоской сказал священник. – Год назад – где вы были? Меня только рукоположили, я был такой правильный попик, и голова у меня была полна правильных слов… И считал я, что если даже мне помочь можно, то… В общем, долго объяснять.

– Костя, а можно бестактный вопрос?

– Про это? – Костя щелкнул себя по горлу.

– Ну… в общем… да, – Антон сглотнул. – Ты же не всегда так пьешь? Это мы тебя как-то?

– Это вы, грешники, пьёте, – сказал Костя важно. – А мы, святые люди, умерщвляем плоть алкоголем.

А потом сменил тон на человеческий.

– Нервы у меня шалят. Как сюда приехал, так и начали. Я, понимаешь, когда рукополагался, думал – буду жить среди своих, буду… ну сам понимаешь.

– Не понимаю, – сказал Антон.

То есть, кое-что он понимал – но хотел убедиться. И был уверен, что Костя ответит. Потому и ответит, что мало Антона знает и не рассчитывает затягивать знакомство. «Эффект попутчика».

– Я среди своих, да, – признался Костя. – Только все «свои» – это гарнизон осажденной крепости, дошло? Ты присмотрись тут к людям. Они не просто живут – они ждут. Смерти ждут, очередной свободной охоты, конца света, чего-нибудь… А ожидание – это такая нервотрепка… И никогда не знаешь, что раньше рванет, эти, – он мотнул головой куда-то вверх, – или эти, – на этот раз кивок пошел в сторону окна.

– А… как они могут рвануть? – не понял Антон. – Восстание?

– Это вряд ли. Хотя совсем дальше на Запад был случай лет двадцать назад… – Костя принялся мять руками затылок, его тень на стене напоминала перекошенную – и очень большую – бабочку. – А вот в двадцать первом, представь, год назад всего, километрах в сорока отсюда людям в голову стукнуло, что первого марта Судный День наступит. Саваны шили всем поселком.

– И-и… что?

– Это у католиков было. Епископ гавкнул, отлучением пригрозил – большинство в сознание пришло. А меньшинство шьет себе и даже от воды отказывается, как будто они староверы. Мы с ног сбились, а потом то ли кто-то решил, что конец света должен непременно состояться, то ли… Короче, тюкнул какой-то, что у нас беспорядки. Вооруженные. И свалилась в деревню следственная группа прокуратуры плюс СБ, плюс отряд быстрого реагирования… эта зараза, что тюкнула, надеялась наверное, что либо власти деревенских за жабры возьмут, либо от одного появления моторовцев что-то начнется, в общем, пойдут все строем в рай.

– И вы?

– А что мы? Ничего мы… Поехал владыка Роман с ними объясняться. Про массовый психоз.

– И?

– Объяснился. СБшникам, знаешь, тоже не улыбается производством мучеников заниматься. Но ты представляешь, как потом людям в той деревне жилось? Половина в город и по соседним деревням разбежалась. Вот так и живем.

– А свободная охота? – быстро спросил Андрей.

Да… Как-то не стыковалась она со сговорчивым СБ. И с милиционером, который предупреждает, тоже не стыковалась.

– Да это прежний смотрящий был… любитель скакать под луной. На него какое-то время сквозь пальцы смотрели, а потом под Москву перевели.

А ведь правда. Была какая-то история.

– Но как они это вообще делали? – Антон не знал, как сформулировать. – Ведь это… – он сделал в воздухе знак креста. – Работает. Я сам видел.

– Оно не работает, – зло буркнул Костя. – И не служит. А священник не может быть во всех местах сразу. Вот, почему мне трудно взять и объяснить, ребята – это нужно пропустить через себя. Однажды почувствовать себя как тот прокажённый…

– Костя… подожди. Я понимаю, что все плохое нельзя изъять из человека. – Андрей говорил спокойно, но было понятно, что это тяжко ему дается. – Но я не понимаю, почему даже плохого человека нельзя защитить… от вот этого. Просто так.

Антон вдруг понял, что объяснение Кости его… радует, да, радует. Ему сразу стало неловко – у Кости явно была беда, у Андрея была беда. Но вот для него самого – будто плёнку содрали с новенького визора или открыли окно. Все вокруг снова было настоящим. Нету универсального ключа, нету панацеи. Нет петушиного слова. Значит никаких сказок, все живы и все всерьез.

– От чего именно? Андрей, что хуже: умереть от клыков или самому стать вампиром?

– Всё хуже, – сказал охотник на вампиров. – Сам этот выбор плох.

– Плох он или нет, это второй вопрос, а вот ты для себя как бы это решил? Вот тебя припёр к стенке высокий господин, и решительно так предлагает тебе выбирать.

– Ты же знаешь, кто я. Значит, знаешь и мой ответ. Но такой выбор, он и до Поворота был. Люди с людьми. И я понимаю, почему там ничего нельзя было поделать. А тут?

– А тут то же самое. Просто ты смотришь на это дело как… на дворовую драку. Вот большой хулиган-Сатана маленьких обижает, а вот большой человек мимо идёт – и вместо того, чтобы хулигану навалять по мордасам, то ли так просто смотрит, то ли позволяет хулигану забить себя до смерти… Только у нас детишки испорчены, Андрюха. И если забить хулигана – они ничего не поймут. Тот, кто больше, навалял тому, кто меньше – вот что у них получится. Ну, правильно. В мире ведь так и должно быть, и глупо думать, что бывает иначе… И придется большому человеку либо возглавить их детскую банду, либо забивать того, кто по силе на втором месте после Сатаны… Они же вырастают, детишки. И игрушки у них растут…

– Ерунда. – Андрей как-то сразу успокоился, – Если этих детишек сейчас сожрут – или на их глазах другого сожрут, им все равно никто не поможет. Им, – с полной убежденностью сказал охотник на вампиров, – уже никогда ничего не поможет.

– Ты бы звучал немножко убедительней, – Костя скрестил руки на груди, – если бы я не помнил, как мы тебя подобрали. Или как они меня подобрали. Вот мы трое – такие же детишки. Что, до нас совсем ничего не дошло? Мы выбора не сделали, а?

– Нет. Не сделали. Мы перед ним не стояли. У нас, – он мотнул головой куда-то за спину, – не принято дурно отзываться о тех, кто заговорил. – Андрей не стал пояснять, при каких обстоятельствах. – И когда от чумки лечат, не разбирают, хороший человек или плохой. Просто лечат.

– Ну какой же ты тупой, а! – разозлился Костя. – Упрямый и тупой! Да не перейдёт чумка с тобой в вечность! Не то, что с тобой происходит, тебя делает! А ты сам, то, каким ты себя сделаешь, это главное – понял-нет? Вот о тех, кто не от боли – а за ботву, или ради карьеры, или просто своего спокойствия ради, о подосиновиках – у вас как принято говорить, а?

– Да какая разница! – теперь уже Андрей орал. Не кричал, а орал, так что стекла дребезжали. – Да хоть кто! Есть у нас такие, кому нравится стрелять. Но у нас способов других нет. Ну, нету просто. Не можем мы гада убить, а человека оставить. Я вообще до… не знал, что гады эти разумны и что их отделять можно…

– Стоп! – Антон встал между ними (да что меня, сглазили, что ли?) и развел руки в стороны, упираясь каждому в грудь. – Андрей, ты… остынь. Ты не понял. Отделить гада от человека – эта проблема не только для вампиров, вот что Костя хочет сказать. Так было всегда. Только в последние сто лет… яснее прорезалось.

– А что… – уже спокойнее спросил Андрей, – у них там не заметили, что ли?

– Да нет. Там всегда всё замечают. Просто наша свобода – это тот самый камень, который Всемогущему не под силу.

– Это – не наша свобода. Это… их свобода. Этих, которые внутри. Ну… – Андрей помотал головой. – Ну ты в санвойсках служил, – террорист закружил по комнате, явно того не замечая, – А теперь представь себе – ресурсов нет, кордоны не держат ни лешего, вокруг каша – и главное, все по отдельности поправимо, да паника ничего делать не дает. На севере Америки и у нас что-то выправляться начало – но там все висит на трех десятках военных и организаторов. Доберись до них орор – и все, опять по новой. И тут у тебя шанс появился получить людей, которые со всем этим могут справиться. Сами не заболеют, других вытащат, работать могут, сколько надо и как надо – и защищать этот персонал нужно только 10 часов в сутки, а не 24.

Он остановился прямо перед Костей.

– Да, они людей едят. Но чем это хуже триажа? Все равно всех спасти нельзя. Да что там всех, ты поди вообще кого-нибудь спаси…

Антон смотрел на Андрея широко раскрыв глаза. Вот чего он не ждал от боевика подполья – это речи в защиту Сантаны. А зря не ждал. Они же там тоже не… орудия для обращения с взрывчаткой, да и Ростбиф своих людей наверняка не только тактике учил.

– Здесь у нас, под огнем могли… ошибиться и счесть это меньшим злом – а там у вас куда смотрели?

– А почему там, – каким-то обесцвеченным голосом сказал Костя, – пополнение в раю должны считать большим злом, боец? Это ведь нас мёртвые покидают. К ним мёртвые приходят. Ты бы сильно огорчился, если бы кто-то с мороза пришёл к тебе на чай – и остался насовсем?

– А тем… – медленно и очень спокойно сказал Андрей, – кто остается, это испытание, – он посмотрел на Антона, – для их же собственной пользы?

– Да нет же! Ну, просто сам возьми и подумай – ты неделю назад ещё не знал, где будешь сегодня и что случится. Вот тащили вы друг друга с этим Игорем, потом Антоха нарисовался, а ведь ты мог бы Игоря шлёпнуть, а Антоху послать… Это было как – для твоей пользы? Для его? Или Антохиной? Эта рана, которая тебя привела сюда – она была для чьей-то пользы? Но ты здесь.

Антон чувствовал, что Косте не хватает слов. Он знал это состояние, когда ты, внутри, точно понимаешь, как оно, а вот передать другому не получается. И ты машешь в воздухе руками, потому что у слов и экрана на измерение меньше, чем нужно, и хорошо, если через неделю-другую начинают потихоньку сползаться правильные, ясные формулировки… Сейчас он почти видел то, что пытался описать Костя – множественное движение, попытку собрать одновременно миллионы головоломок – только в человеческом мире судьба собираемой картинки не зависела от того, опустятся ли у элемента руки. От случайного приступа злобы или страха. Или, если подумать, и от неслучайного.

А Андрей слышал только слова. В его жизни не было места случаю или чужому выбору. Это… – сообразил Антон, – профессиональное, наверное. Если план не выдерживает контакта с реальностью, значит, это плохой план. Небрежный. Неграмотный. Или… в его картине мира это, наверное, недопустимо даже – чтобы рядовые участники тоже творили план на ходу… Он попытался представить себе это переплетение миллиардов вероятностей… Бог – информационный наркоман, наверное… Он должен был быть им, чтобы нас создать…

Но как это показать человеку, который обучен рассматривать и случайность, и свободную волю как помехи?

Да никак. Наверное. Такой человек должен это… как там у Хайнлайна? – грокнуть.

– Ладно, – примирительным голосом сказал Андрей. – С тем, что я здесь, очень трудно спорить. Скажи, тут для нас двоих есть какая-нибудь работа? Физическая.

– Этого добра тут полно, – священник встал, чтобы проводить его до двери. – Всё, бывайте, приходите завтра. Буду трезвый, обещаю. Как-никак пятница.

* * *

Отец Василий один раз объяснил Косте, что такое ад, и тот полностью согласился: ад – это когда жарким летним утром ты просыпаешься с тяжкого бодунища и вспоминаешь, что сегодня воскресенье и тебе идти служить.

Утро было хоть и не летним, но по-летнему жарким, бодунище был не то чтобы ужасающим – но таким, конкретным. Пили накануне именно с отцом Василием. Отец Василий – по традиции, а Костя…

Это, наверное, самое мерзкое в человеке – всё, решительно всё может ему надоесть. Лучший друг, с которым можно проговорить ночь напролёт. Женщина, от чьего взгляда забывал дышать. Страна, город – все это может съесть рутина. И даже… даже…

…Как раз посередке службы Костя увидел, что при возгласе «Оглашении, изыдите!» террорист Андрей взял да и изошел.

Была у Кости мысль, что изошел он не вследствие слишком буквального понимания возгласа – а потому что тётка Леся, баба вообще-то добрая, но о Боге очень ревностная, что-то такое ему сказала. В другое время и в другом месте Костя бы матюкнулся, и, может быть, вслух, но тут, в храме, да ещё и в алтаре, он не позволял себе такого даже мысленно.

Но думать об этом было некогда, потому что диакон уже принес потир и дискос, и сказал тихонько: «Да помянет Господь Бог священство твоё во Царствии Своём».

А ведь совсем недавно он чувствовал, что лишь во время Литургии живет по-настоящему, а остальное время было – «до» и «после». Да, оно было наполнено важными делами, но у него и цвет был другой, и запах, и текло оно совсем не так.

– Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся, – он поднял над престолом хлеб и вино, но мысли были заняты не Богом, а террористом.

После службы он нашел Антона.

– Что там случилось-то?

– Где? – не понял пацан. – А, там… Да тётка сказала Андрею: молодой ещё, можешь для Бога и постоять. А тот встал с лавки. Ну и все.

Костя кивнул. Так он и думал.

– Обедать останешься? Я тебя потом до Хороброва подкину.

– Нет. Андрей сказал – пешком пойдем.

От Выбудова, где служил сегодня Костя, до Хороброва было семь километров. Староста привезла его на службу и обещала отвезти обратно. Конечно, удобнее было бы жить вместе с владыкой и пользоваться служебной машиной, но ещё год назад Костя решил получить хоть какое-то богословское образование и перебрался в Августовку, чтобы брать уроки в монастыре. Так что транспорт теперь предоставляла община. Костя мог бы купить машину, зарплаты помощника врача хватало на взносы, а доходов священника – на жизнь; но как-то всё не складывалось… И вот сейчас прошибло: не складывалось потому что он не хотел здесь жить. Привязываться к месту.