Текст книги "В час, когда взойдет луна"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн,М. Антрекот,Хидзирико Сэймэй
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 51 страниц)

– Все, готов, – вздохнул Костя. – Боролся, сколько мог. Раньше его в восемь отрубало. И так весь день, только в семь растолкать сможем, и то будет вареный. Так что – да, только транспортом.

– И, – сделал вывод Антон, – встречу можно назначать только между нашей ночевкой и вашей дневкой. Щель – между семью и одиннадцатью вечера и пятью и десятью утра?

– Вечером лучше, – сказал Костя. – Вечером он бодрее.

– Я подключусь и посмотрю расписание, – Антон поднялся.

– Давай, – одобрил Андрей. – А мы с Костей сейчас отнесем его к гвардиану. А то он и не заметит, как его муравьи съедят.

Костя взял данпила под мышки, Андрей – под коленки. Он был не столько тяжелым, сколько громоздким – безвольные руки и ноги мешали, голова болталась. В «бункере» Игоря уложили на отведенный ему топчан, застеленный одеялом и спальным мешком.

– После непродолжительной гражданской панихиды тело было предано земле, – не удержался Антон.

– Тоха, – выдохнул Костя. – Нашему кумпаньству и одного данпила с извращенным чувством юмора хватит с головой.

– Ещё неизвестно, – Андрей вытер лоб. – Ему нужно пережить ещё одно полнолуние. Ты забыл?

* * *

Началось с запахов. Воздух в подвале – в келье? – был очень свежим и Игорь, если бы захотел, мог бы по аромату цветов, по вкусу травы описать сад вокруг сторожки. Три года назад он просто опьянел бы от одной этой рвущейся в голову весны. Сейчас – только регистрировал. Бензин был бы не лучше и не хуже. Потом…

Психотерапия брата Михаила оказалась проста: благодари. Каждое утро, каждый вечер, за каждого человека и за каждый цветок, за все, что ты имел и за все, что потерял и за все, что ещё будешь иметь и потеряешь. Через «не хочу», через «не могу», через «тошнит уже».

Он прошел через «не хочу», «не могу» и «тошнит» – и где-то на четвертый день что-то начало пробиваться. Вертя в пальцах кленовый листок, он поймал себя на том, что наслаждается его свежестью, сладковатым запахом и лапчатой формой.

…Из благодарности родилась радость – Игорь понимал психологический механизм, который тут заработал, это все равно что американский «keep smiling» – натяни на морду улыбку, заработает обратная связь и поднимется настроение. Благодари за простые вещи – и рано или поздно найдешь их стоящими благодарности. «Всего лишь самовнушение, дружок. Не обольщайся. Ты просто подключаешься к весёлому массовому психозу, которым здесь живут люди. Сознательно. Браво. Хороший ход. Ещё немножко – и будешь совсем как этот монах, который начал с профессорской кафедры, а кончил должностью сторожа при свинарнике».

Эти мысли не нравились Игорю, раздражали – и это тоже само по себе было хорошо. Он злился – значит, оживал.

Его побаивались в деревне – как побаиваются всех, кто гуляет преимущественно после темноты. Он знал: если бы не монахи – его быстренько тут оприходовали бы. И никого за это не осуждал – именно это он и заслужил по большому счету. Что ж, гордости у него никогда не было, это не открытие. Он жил милостью людей и нисколько этим не смущался – особенно когда находился среди семинаристов. Ребята были очень разные и очень славные, и это тоже было счастьем и удачей. Потому что когда вместо вялой приязни он ловил себя на злобе, желании уязвить или унизить, рассчитаться злом за поданную милостыню, он знал, что это – чужое. Что в него опять стучатся снаружи.

Ну, и окончательным толчком к пробуждению стала сестра Юля. Рыжеватое очкастое солнышко ростом метр шестьдесят и с комплекцией домовой мыши. Сгусток радости напряжением в пять тысяч вольт.

Она была первой, кто не совершил никакого усилия над собой, пожимая ему руку. Он очень ценил в доминиканцах и семинаристах это усилие по преодолению въевшегося уже в печенки рефлекторного страха. Но сестра Юля, кажется, просто не заметила, как холодна его ладонь.

– Вы Игорь, да? – только и спросила она.

– Да, я Игорь.

И всё.

Её присутствие действовало даже на сумрачного Ван Хельсинга как на катушку проволоки, попавшую в мощное магнитное поле. Игорь отчётливо понимал, что в этом поле высокого напряжения ему всё равно, что она преподает. Излагай она буддийскую доктрину – он бы впитывал с той же охотой. Лишь бы находиться в её обществе.

Однако близилось новое полнолуние – и… тут даже новообретенные чувства не помогали. Даже наоборот. Лунный свет проходил сквозь черепицу, дерево и камень, ощущался как давление и требовал, требовал, требовал…

Отпускало только в подвальной часовенке доминиканцев, перед вмурованным в стену сейфиком, рядом с которым все время горела лампа. Но Игорь не мог проводить там все время. «Почему вы мне не даёте? – сорвался он однажды. – Почему с этой формальностью нельзя покончить прямо сейчас – побрызгать на меня водичкой с соответствующей формулой и дать в зубы Хлеб, который – ладно, я уже согласен – не совсем хлеб? Это… несправедливо. Сволочи вы, а не христиане». Брат Михаил даже не ответил – Игорь сам понял, что сморозил глупость. Блудному псу Господню не помогла даже священническая благодать: ключи от выметенной комнаты Бог у себя не держит, возвращает хозяину, а уж как ими хозяин распорядится… Воля. Ему нужна воля – но где её взять?

За день до полнолуния сестра Юля объявила, что научила их всем основам веры, которые нужны для крещения и могут быть преподаны за две с половиной недели. Ван Хельсинг и Антон ушли, Игорь задержался. Она спросила:

– Игорь, вы говорили, что вам не нравятся церковные песни?

– Не все.

Она улыбнулась и вынула из кармана лепесток флеш-памяти.

– Здесь – мои любимые. Доминиканская Литургия – вы её ещё услышите вживую. Старые церковные – польские, испанские, английские… даже на иврите есть. Хотите?

– Да. Спасибо…

«Врёшь», – зазвенело под черепом. – «Чего ты на самом деле хочешь – так это взрезать её тощенькую шейку и напиться из этого певучего горлышка… А перед этим…»

Игорь обмер. В школьном кабинетике похолодало градусов на пятнадцать.

– Что с вами? – сестра Юля протянула руку. Игорь сместился метра на два.

– Не касайтесь меня, пожалуйста, – сказал он. – Вечер…

– Завтра – полнолуние… – сестра Юля сняла очки. – Мне так хотелось что-нибудь сделать для вас. Но я могу только молиться.

– Это много, – сказал Игорь, пятясь к дверям. – Спасибо.

«Ах, киска, ты можешь сделать для меня ещё кое-что… но тебе это не понравится…»

– Погодите, – сестра Юля завела руки за шею, расстегнула замочек и протянула Игорю серебряный образок на цепочке. – Это икона Божьей Матери Грузинской. Моя прабабушка была грузинка – я вам говорила?

– Какое совпадение. У меня дедушка грузин, – Игорь взял в ладонь серебряный медальончик, всмотрелся в темный овал искусной отливки, в блестящий на выпуклостях барельеф. Зачем-то добавил:

– Я не знал его. Он погиб даже раньше, чем мама родилась. Орор.

Металл был теплым. Игорь смотрел куда-то на макушку сестры Юли, потому что этот хотел смотреть на два холмика под серой трикотажной блузой.

– Я… пошел. До свидания, – он задом открыл дверь, развернулся и ссыпался по ступеням.

«Да. До очень скорого свидания…»

«Нет, нет… заткнись!»

«Брось. Ты сам понимаешь, что так и будет. Сколько бы ты ни скрипел зубами – Жажда возьмет свое. И монахов поблизости не будет. А впрочем, зачем ждать до завтра, когда тебя наверняка где-то запрут? Сейчас. Просто вернуться в кабинет. Монахиня. Целка».

– Ты в порядке? – Андрей караулил за дверью и верная трость была при нем. Игорь вздохнул с облегчением. Молодец Ван Хельсинг.

– Нет, – признался он. – Вот что, в одном этот сволочь прав: на волю мою полагаться – кур смешить. Так что мы пойдём вниз, а ты от меня не отходи. И ко мне не подходи. Потому что твоим профессиональным рефлексам, – фыркнул Игорь, – я тоже не доверяю.

– Так же нельзя, – сказал Андрей.

– Именно что нельзя. Поэтому. Ты завтра… дверь не запирай. И если я выскочу… проследи, чтобы не пошли клочки по закоулочкам. Потому что сейчас эта зараза просто разговаривает, а что она ещё в этом виде может, я без страховки выяснять не хочу.

– Но ведь работает же, – Эней мотнул головой в сторону концертного зала, где под занавесом была вмонтирована дарохранительница.

– Работает. Но я не хочу, как брат Михаил, быть привязанным к освященной земле. Я с вами собираюсь. И если нет…

– То будешь сидеть на освященной земле, – сквозь зубы сказал Эней. – Значит, такова твоя судьба – а мы дальше пойдем, и если сможем – вернемся как-нибудь, ещё попробуем.

– Договорились, – кисло усмехнулся Игорь.

«Он сейчас повернется к тебе спиной. О, есть. Думаешь, он на самом деле доверяет тебе? Да как такое может быть, когда ты сам себе не доверяешь? Он проверяет. Он ненавидит тебя. Хочет использовать. Хочешь, я скажу тебе его мысли? Он думает, что успеет среагировать. Но на самом деле – не успеет…»

«Заткнись, заткнись и выйди! Пошел вон из моей головы!»

Как хорошо, что я – тряпка, а он – дурак. Он дурак, Господи твоя воля, он все время одинаковый. И он хочет. Это, кажется, называется «соблазнять отчаянием». Интересно, что ему светит за то, что он меня упустил – выговор с занесением в учетную карточку? Впрочем, если верить брату Михаилу, он весь исходный материал берет из меня же, работая только фильтром и усилителем. Херово. Херово донельзя. Радовался же, болван, что натянулась мужская струнка в душе… Если это и называется искушение – то я уже немножко понимаю отшельников, которые сами себе яйца отрезали. Мама дорогая, а ведь это ещё не полнолуние. Это ещё он только берёт разбег…

«А зачем? Зачем тебе их глупые правила? Ты же хочешь – так чего ты ждёшь? Эта стерва по доброй воле твоей никогда не будет, она другому обещалася…»

«Именно, – сказал Игорь. – И мне этот другой крепко помог. И ещё поможет».

Прохладно и пусто было в подвальной часовенке доминиканцев – и тихо, как раз так, как он любил. Точнее – любил бы, если бы не…

«Хотел здесь спрятаться? Наивность – не порок, но глупость несусветная: это ведь ты сам, это все ты сам, и признайся, наконец, сам себе честно – все эти свечечки-фонарики, все эти пресные лепешечки на тебя не действуют, потому что все это ты, только ты – не на кого перевалить вину, „бес попутал“ – оправдания для дураков. Вот сейчас ты перебираешь дурацкие бусы и бормочешь „авемарию“. И что, это как-то мешает тебе думать то, что ты думаешь сейчас? Твои мысли, твои чувства – это мысли и чувства вампира, высокого господина, который зачем-то пытается влезть обратно в детские штанишки человека. Ты хочешь её потребить – потому что имеешь на это право. Ты хищник, она – травоядное. Успокойся и сделай то, что велит тебе твоя собственная природа».

– Твоя природа, компаньеро, твоя. Моя мне ничего такого не говорит, – вслух сказал Игорь. – Моя природа, и только моя тебя в меня впустила, это да, это было. Это я. А вот потребить её хочешь ты. То есть, чтобы я её потребил. Чтобы не было двух людей, а были хищник с кровавой мордой и мертвое травоядное.

«Ave Maria, gratia plena, – почему-то ему казалось, что его визитеру латынь должна нравиться ещё меньше, чем русский. – Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui Iesus. Sancta Maria mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc, et in hora mortis nostrae».[49]49
  Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою. Благословенна ты между женами и благословен плод чрева твоего Иисус. Святая Мария, матерь Божья, молись за нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь.


[Закрыть]

– Была и другая женщина. Её ты бросил. О ней забыл, да? Она больше не нужна… В Днепр – и с концами…

Игорь на секунду дрогнул.

«Скажи, это ведь правда – я больше не нужна тебе?»

– Нужна, – сказал Игорь. – Нужна и будешь нужна всегда. Но если это ты, ты уже знаешь, что чтобы вытащить тебя, я должен выбраться сам. Такой как сейчас, я ни на что не гожусь, Милена. А это будет славное дело, нет? Впилить им напоследок такую петарду? А если не ты, то кыш отсюда – «nunc, et in hora mortis nostrae, amen».

«Это я. И я здесь, а ты там. Ты не умер со мной. Ты бросил меня. Ты всегда хотел от меня отвязаться, и наконец-то отвязался…»

– Врешь, – счастливо сказал Игорь. – Врешь. Это я себе могу говорить. Выживший всегда виноват. А она счастлива была. Тебе её сроду не сыграть, потому что она была человек, а ты – мелкая сволочь. «Радуйся, Мария…»

«Ты мучаешь меня. Все меня мучают, а теперь ещё и ты меня мучаешь. Как ты можешь? Мне же плохо. Мне очень-очень-очень плохо. Они сказали тебе правду: здесь мы горим. Тот, кому ты молишься, жжет здесь меня. Как ты можешь?»

– «Радуйся, Мария, благодати полная. Господь с Тобою». Я не ему сейчас, я ей молюсь. «Благословенна Ты между женами и благословен плод чрева Твоего, Иисус». Помоги нам, пожалуйста, мне не устоять одному. «Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас грешных теперь и в час смерти нашей. Аминь».

Его обступила тьма, глухая и колючая, как стекловата. Он больше не видел красного огонька у дарохранительницы. Он изнемогал. Голос становился все настойчивее, все назойливее – он уже не произносил осмысленных враз, а просто хныкал – «больно… больно… помоги… больно… ненавижу тебя…» Милена была это или злой дух – он уже и сам не знал: а вдруг где-то на пределе мучений она и вправду стала такой? Он же помнил себя жалким, бормочущим бессвязицу и умоляющим, готовым на все ради секунд без боли… Молитва на губах была теперь сухой и мерзкой, как прошлогодняя коровья лепешка. Он ненавидел Бога. Ненавидел себя. И Милену.

И с самого дна его существа начала подниматься Жажда – безрассудная, всепоглощающая, сквозь двери и стены щекочущая нос запахом теплой человеческой плоти…

Нейлоновая бечевка розария порвалась в четырех местах. Бусины покатились по полу часовни. Игорь на миг пришел в себя и услышал голос со стороны: «о, мой Иисус, прости мне мои грехи, избавь от огня адского и приведи к Себе все души, особенно те, которые более всего нуждаются в Твоем милосердии…» Значит, пока его душа и разум были в помрачении, тело прилежно тараторило десяток за десятком. Спасибо, дорогое…

Но едва он сосредоточился на теле – как Жажда вступила в союз с человеческой жаждой и голодом – готовясь к этой ночи, он весь день не ел и не пил, совсем как Костя в воскресенье перед службой.

Игорь распрямил спину – и тут же почувствовал себя так, будто его избивали на протяжении часа. Оказалось, он сидел все это время, напрягая все мускулы до звона. Это должно было пройти за полминуты – но ему нужно было встать сию секунду. Ноги подкосились. Едва поднявшись, он упал. И решил не подниматься. Просто прилёг под алтарем, лицом вверх.

– Сдаюсь, – сказал он вслух. – Слышишь? Я уже не могу. Я не могу сражаться сразу на три фронта против себя же самого. Забирай. Живого или мертвого – только забирай с концами и не отдавай. Не знаю, чего хочу и чего хотеть. Ты хоти. Мне уже ничего не нужно.

Он на всякий случай прочитал ещё «Отче наш» – и замер. Голоса не стихли, но теперь он не отвечал им. Он просто исчез. Субъекта соблазнения не существовало как такового. Они могли сколько угодно искать и звать – он уже не имел отношения ни к тому, что говорило голосом Милены, ни к тому, что до боли её жалело – оно существовало само по себе, а он не существовал, он был пуст. Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл…

Наконец голосам это надоело, и они заткнулись. Один в темноте и тишине, Игорь уплыл. Это был не сон – время самое не сонное, полночь… Скорее, транс. Он прекрасно чувствовал свое тело, прохладу сквозняка, пробегающего по полу часовни, ровный пол под лопатками и флешку сестры Юли в заднем кармане брюк. Он также прекрасно чувствовал свою издёрганную душу и заторможенное сознание. Но на всё это он смотрел чужими глазами. И в этих глазах парень, распростертый навзничь на полу часовни, был… драгоценен – другого слова не подобрать. И хотя он был драгоценен – то есть, наоборот: ИМЕННО потому что он был драгоценен – плакать хотелось от того, во что он себя превратил. Его очень хорошо сделали, выпуская в мир, он не имел претензий к качеству работы. Он действительно был отважен, верен и способен на сильную любовь. Но всё это после инициации тащило его вниз, как шитые золотом одежды тянут вниз утопающего. Он был спасен чужой отвагой, чужой любовью и верностью. Не я – меня спасли. Какое счастье, что меня нашлось кому спасать.

Он прислушался – ради интереса – но там молчали. Тогда он нарочно вызвал в памяти образ Милены. Прости, прости, я тебя не спас и не могу – ни в каком смысле. Но я верю, что ты не проросла демоном настолько, что готова погибнуть сама и погубить меня. Верю, ибо абсурдно. Надеяться мне не запретит никто, были святые, которые молились и за чертей. Я вижу тебя глазами настоящей любви – ты прекрасна, но твоя вина на тебе как кровь. И если бы не вера в то, что исцелить можно всё – я бы просто не знал, что делать. Я постараюсь держаться. И ждать.

Он снова думал о себе «я», он снова собрался в одну точку. То, что человек состоит на 4/5 из воды, не делает его ни рыбой, ни морем. То, что человек на 4/5 духовное существо, не делает его ни ангелом, ни Богом. Дурачок, дурачок, зажал волю в кулачок – а её никто и не думал отбирать. Сполоснули – и вернули. Пользуйся. Хоти. А его я хочу?

Всего. Я хочу всего и побольше.

Он так боялся, что его принудят выбрать один «единственно верный путь» – а тот распался на тысячу путей. Он может уйти с Энеем. Может уйти без Энея. Может остаться здесь и в полнолуния патрулировать вместе в гвардианом. Может стать монахом, а может жениться, а может жить так. Может умереть в схватке с упырями или в застенке СБ, или всем чертям назло, своей смертью. Уйти за фронтир или начать новую жизнь по новым документам. Каждое решение будет по-своему единственно верным, если он на любом из избранных путей не растеряет себя… Искушения? Конечно. И конечно, перед каким-нибудь он да не устоит… Но тут он усвоил важный урок: не обязательно, раз оступившись, сползать в воронку.

Игорь лежал на полу – и впервые за последние годы ему ночью хотелось спать.

* * *

На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной… кто ты будешь такой?

Крыльцо, впрочем, простое, деревянное. А вот считалка подходит к делу лучше некуда. Потому что сидят на крылечке в дружбе и согласии священники и монахи двух конфессий, а вот тем, кто пока не определился, кажется, пришла пора решать, кто они такие.

– Игорь, – сказал отец Януш, стряхивая какую-то невидимую пыль с рукава своей списанной армейской куртки, – за эти полторы недели вы присмотрелись к работе нашего брата-гвардиана. Вы заметили, что в монастыре и семинарии нет случайных людей и что мы уже двадцать три года работаем, и безпека нас не трогает. И вы обладаете теми же способностями, что и брат-гвардиан, и способности эти могут очень сильно пригодиться, потому что… ну, вы уже пожили здесь, сами знаете. В последний раз это было в пятнадцатом году. Потеряли мы восемнадцать человек, хотя все делали, что могли… Антон, предложение касается и вас. Есть семья, которая могла бы вас принять. С документами поможем…

– Отец Януш, – сказал Игорь. – Вы делаете это предложение нам и не делаете Андрею…

– Правильно, – сказал террорист. – Мне нельзя здесь оставаться. За мной ходит СБ.

– И за мной, – пожал плечами Игорь.

– Да, – согласился отец Януш. – Но вы, Игорь, не первый варк-нелегал, пропавший в этих местах без вести. Вас перестанут искать. А Андрея – нет.

– Скорее всего, – сказал Игорь. – Но я принял решение уходить с ним.

– Это может быть опасно, – сказал отец Януш. – Для вас обоих.

– Для нас обоих опасно всё, – пожал плечами Эней. – Я помню, что я вам обещал… но ещё я обещал своему учителю довести до конца одно важное дело. И я не могу нарушить это обещание. Это всё равно что… плюнуть мертвому в лицо.

– А разве это обещание, – вступил Роман Викторович, глядя на Игоря, – касается вас?

– Ну… – Игорь опустил голову. – Вот я нашел некий Божий промысел в том, что мы с Андреем только вдвоем смогли выжить и сбежать из города, а потом – пропали бы без Антона, а потом – без Кости… Я… я хочу защитить людей, только держусь того же мнения, что и учитель Андрея: надо систему ломать.

– И вы берёте на это дело ребёнка?

– Я не смогу у вас, – в голосе Антона было не упрямство, окончательность.

Молчавший до сих пор Костя сделал шаг с крыльца, опустился перед Романом Викторовичем на колени и проговорил, сложив руки чашкой:

– Благословите идти с ними и служить им, владыко.

Священники недоуменно переглянулись. Такого развития событий не ожидал никто из них.

– У них должен быть капеллан, – пояснил Костя. – И я должен быть их капелланом. Роман Викторович, господин майор, неужели и вам объяснять?

Эней вдруг отложил свою трость-ножны и встал на колени рядом с Костей.

– Благословите его, пожалуйста, отец Роман. И всех нас. Мы должны уйти, потому что… оставаться смысла нет. Мы должны найти способ победить вместе. А не выпускать в мир смертников…

– Как это ты сказал, брат Михаил, – улыбнулся Игорь, – «столько раз, сколько попросишь»? Или «столько раз, сколько нужно»?

И тоже встал на колени перед епископом. Последним присоединился Антон.

– Ребята, вы что, с ума посходили? – беспомощно сказал Роман Викторович.

– Кто хочет быть мудрым – будь безумным в веке сем, – весело сказал брат Михаил. – Выйдет у них что-то или нет – они, по крайней мере, не скажут «мы не пробовали».

– Костя… – отец Роман был явно растерян. – А как же ты служить будешь? Ведь тут двое католиков.

– Я уже подумал, владыко, – невозмутимо ответил молодой священник. – Я буду служить по очереди Литургию Григория Двоеслова и Литургию Павла Шестого. Я… готовился.

– Так ты, значит…

– Я давно решился, отец Роман. На самом деле – почти сразу. Только боялся это сам себе сказать. И вам тоже. Но когда сказал… начал готовиться.

– Может, сразу тогда в католики подашься? – нахмурился Роман Викторович.

– Нет. Я православный священник, им и остаюсь. Просто я буду служить литургию Павла Шестого. Если Таинство действительно, как вы меня учили – я никаких проблем не вижу.

– А я вижу. Ты и в самом деле скоро утратишь благодать.

– Вот тогда и будем плакать, – твердо сказал Костя.

Владыка Роман вздохнул и положил ему руки на голову.

– Благословляю вас, и хрен с вами со всеми. Идите отсюда, чтобы я вас не видел.

* * *

Традиционно католики крестят взрослых на Пасху и Рождество – но для них троих сделали такой подарок: катехуменат длиной всего в месяц и крещение на праздник сошествия Святого Духа.

Антон ждал, что дело будет в школьном зале, то есть в католической церкви – но оказалось, на поляне над Стрипой. Монастырский грузовичок столько раз петлял по дороге, что Антон потерял направление и не мог даже точно сказать, выше или ниже Августовки по течению они находятся теперь.

Он помогал монахам обустраивать поляну вместе с Андреем и Костей часов с пяти вечера и к началу сумерек сильно устал. Проснувшийся как раз в это время Игорь уступил ему спальник, а сам принял его обязанности.

Люди начали понемногу съезжаться ещё днем, но когда Антона разбудили, он изумился тому, как их много – не меньше пяти сотен человек одних только взрослых.

Машины стояли на поле кольцом, отгораживая пространство у реки, один круг – фарами внутрь, другой – фарами наружу. На очищенном от травы пятачке сложили «шалашом» большой костер, составили в пирамиды факелы – Антон вместе с Андреем и Игорем весь вечер их заправляли. По поляне носились дети, взрослые, чинно рассевшись на походных ковриках, разговаривали о своих делах, молились или читали. Кое-кто лёг подремать до темноты – служба начиналась с заходом солнца.

Андрей тоже читал – точнее, пытался: его принимали за доминиканца и поэтому то и дело дёргали. На доминиканца его делали похожим белая футболка и… слово «борода» было все-таки сильным преувеличением – но, с другой стороны, «щетина» уже не годилась. Ему это совершенно не шло – но он считался не с эстетикой, а с шоубордами, с которых мигал его портрет вкупе со слоганом «разыскивается опасный террорист».

Игорю этот маневр не помог бы – усы и борода сделали бы его более, а не менее заметным. «Ну, разве что под Деда Мороза маскироваться, – заключил Антон, – так не сезон…» Данпил ограничился стрижкой.

Темнота сгустилась, и люди начали подниматься со своих мест. Поднялись и трое… друзей? Игорь все ещё не знал, считают ли его Антон и Андрей другом. Товарищем, членом команды – да, несомненно. Но другом?

Прозвенел маленький корабельный колокол, подвешенный к ветке.

– Тишина, – сказала где-то за головами сестра Юля. – Мы готовимся к богослужению Пятидесятницы, я прошу всех сосредоточиться.

На ней был – по случаю праздника – настоящий хабит. На пожилой сестре Анне, настоятельнице, призывавшей к порядку детей – тоже. Стоящие люди потеснились от центра, образовав посередине проход для шествия.

Сестра Юля взмахнула руками и запела, задавая хору тональность:

– Veni Creator Spiritus…

– Мentes tuorum visita, – подхватил маленький мужской хор. —

imple superna gratia

quae tu creasti pectoral…

Антон не удержался и ахнул вслух. Почему-то казалось, что латинские слова отражаются от стволов деревьев, заставляют гудеть поверхность земли, заполняют небо. Девятый век, сказал брат Михаил… Им до Христа ближе, чем нам до них.

Латынь сменилась украинским – и первый куплет подхватила вся толпа, все пятьсот с лишним человек. Теперь гимн уже не заполнял собой внешний мир – рокотал в груди, Антон ловил нёбом весёлое гулкое эхо. Люди склонились как колосья под ветром: пошла процессия. Пошли двое священников, епископ из Зборова, четверо семинаристов, которым предстояло быть рукоположенными сегодня, Костя (увидев друзей, он чуть кивнул) и мальчишки-министранты с кадилом, Евангелием, хлебом и вином, свечами, потиром, дискосом и несколькими дароносицами. Все священники и семинаристы были в белых орнатах, все с пылающими факелами в руках.

Окружив костер, священники и семинаристы поднесли факела к дровам – и пламя взвилось выше их голов, а горячий воздух заставил орнаты трепетать как крылья. Брат Михаил – тоже в полном доминиканском хабите, который он надевал по праздникам – взял из пирамиды несколько факелов и поднес их к костру, а потом начал передавать в толпу, от факелов зажигали фонарики и свечи – и скоро вся поляна расцвела огнями. Какая-то женщина сунула по свечке троим новичкам – и растворилась в толпе раньше, чем они успели сказать «спасибо».

При свете, залившем поляну, Антон рассмотрел то, чего не замечал раньше – по периметру, обозначенному автомобилями, стояли несколько человек с ружьями. Они, как и все, пели гимн – но смотрели не на костер и священников, а в темноту, прореженную светом фар. Антон мог толком разглядеть двоих – но наверняка их было и больше, остальных скрывали сумрак и толпа.

Гимн стих. Епископ, благословляя собравшихся, поднял руки:

– Господь с вами!

– И с духом твоим, – пропела толпа.

И Антона унесло совершенно. При свете живого огня, при звуках тысячелетнего торжественного гимна – он вдруг ощутил, как плавятся границы времени. Дух вырвется на свободу. Его не удержат ни ночь, ни замки.

Как во сне, он прослушал Литургию Слова; как во сне, видел хиротонию, совершенную епископом над четырьмя семинаристами – не мог же он в реальности увидеть эту цепочку рук, возлагаемых на головы священников от первых дней, от Петра и Павла до этой самой ночи. И когда отец Януш, выйдя перед рядом восьмерых священников, сказал, что обычно на Пятидесятницу взрослых не крестят, но сегодня особый случай – он никак это не применил к себе, он просто о себе забыл. Но Игорь чуть толкнул его локтем в бок:

– Это по нашу душу. Поднимайся.

 
Ось вони, молодi агнцi!
Ось вони, що заспiвали «Аллiлуйя!»
Прийшли до струменя свiтла,
З джерела Бога напились —
Аллiлуйя! Аллiлуйя![50]50
  Пасхальный гимн: «Вот они, молодые агнцы. Вот они, запевшие „Аллилуйя“. Пришли к потоку света, из источника Бога напились. Алилуйя, Алилуйя!» И далее: «На пиру Агнца-Бога, одевшись в белые одежды, на кровавых водах моря будем петь Христу песнь… Двери, кровью помазанные, Ангел смерти минует. Врагов Красное Море в своих водах поглощает… Ты, святая небесная Жертва, силы зла побеждаешь, разрываешь узы смерти, к жизни нас призываешь».


[Закрыть]
 

Это нам? – подумал Антон, оглядываясь. Это про нас?

Два низких женских голоса поплыли над водой, третий, высокий, – взлетел к самым звездам:

 
На бенкетi Агнця-Бога,
Одягнувшись в бiлi шати,
На кривавих водах моря
Станем пiснь Христу спiвати…
 

Антон мотнул головой, чтобы прогнать величественное и страшное видение, открывшееся на секунду: сонм людей в белых одеждах, идущий босиком по огненно-красным, раскаленным волнам стеклянного моря.

Сердце вдруг заколотилось. Это сейчас, думал он – только это и мог думать. Это сейчас со мной случится…

Конечно, никакого стеклянного моря не было – маленький, врытый в землю пластиковый бассейн-баптистерий, который Антон и Андрей сами же и готовили, отражал свет факелов. Антон растерянно огляделся в поисках своего воспреемника – а тот, как оказалось, уже стоял сбоку и похлопал Антона по плечу.

 
Дверi, кров'ю помазанi,
Ангел смертi обминає,
Ворогiв Червоне море
В своїх водах поглинає…
 

В принципе, взрослый человек может обойтись и без крёстного – но мало кто отказывается скрепить узы дружбы Таинством, если есть такая возможность. Антон чувствовал себя очень неловко, прося Романа Викторовича быть его крёстным отцом – он ведь мог принять крещение и из рук епископа-врача. Но ему хотелось – одновременно с друзьями… Это само по себе не делало его католиком: как объяснил Костя, крестить может хоть неверующий, если нет священника – и он решился, оставаясь православным, принять католическое крещение. Ради праздника и друзей.

Роман Викторович поначалу расстроился – но согласился. Крёстным отцом Игоря выступил брат Михаил. Эней обратился к сестре Юле, чем несказанно удивил всех, так как, в отличие от Игоря, общался с ней совсем немного.

Им в общих чертах объяснили, как это будет – так что они разулись заранее и оставили возле своей «пенки» обувь, свитера и рубашки, с которыми было бы много возни. Теперь ночной холодок немного пробирал Антона сквозь легкую футболку. Не зная толком слов гимна, он только слегка шевелил губами за хором:

 
Ти, свята небеса жертва,
Сили зла перемагаєш,
Розриваєш пута смертi,
До життя нас закликаєш.
 
 
Ось вони, молодi агнцi!
Ось вони, що заспiвали «Аллiлуйя!»…
 

– Боишься немножко? – шепнул Антону на ухо отец Роман. Мальчик кивнул. – Правильно.

Отец Януш принял из рук министранта требник и начал задавать вопросы: веруешь ли в единого Бога? Веруешь ли в Божьего Сына, в Распятие и Воскресение? Веруешь ли в отпущение грехов и крещение? Отрекаешься ли от Сатаны и его дел?

– Верую, – повторял вместе с ребятами Антон, и слышал, как люди за его спиной повторяют свои крестильные обеты, – верую, верую… отрекаюсь… отрекаюсь…

Наконец, отец Януш жестом позвал его к бассейну. Первым. Что? Я? – молча изумился Антон. Почему я? Но отец Роман уже слегка подтолкнул его в спину. Антон подошел к воде и шагнул через бортик.

Вода оказалась теплой. Ну да, его же принимали, а не отталкивали… А что до холода и рыцарских бдений, то вокруг лежал такой мир, что ничего уже не нужно было выдумывать сверх.

Когда дошло до крещения, шалаш костра уже распался, и пламя осело в обугленные бревна. Ночной ветер прохватил холодом. Протянув руки, мальчик дал с себя стащить мокрую футболку, нырнул в бесформенную белую рубаху, поданную отцом Романом – и подставил голову, чтобы получить на шею крест. Брат Михаил набросил на плечи ещё и тонкое одеяло – тоже белое, и, на взгляд Антона, совершенно лишнее.