Текст книги "В час, когда взойдет луна"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн,М. Антрекот,Хидзирико Сэймэй
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 51 страниц)

«Жрать, – подумал Костя. – Жрать хочу. Потом все остальное. Если они пешком – догоню. А дома – сразу спать».

Чувство долга тут же завопило, что отец Януш ещё звал поговорить о сочинении по нравственному богословию. Нехорошие предчувствия были у Кости связаны с этим разговором. Он взял тему «Добродетель целомудрия», надеясь содрать все у Соловьева – и обнаружил, что неспособен даже своими словами переписать соловьевские главы. И тут его крепко выручил Антон. Сел, нужный кусок прочитал, макушку почесал – и за вечер сочинение было готово. Костя, проверяя его, ничего такого догматически крамольного не обнаружил – а для верности ещё и ошибок наставил, какие делал обычно. Неужели отец Януш разобрал, что к чему?

Он попрощался с Антоном, немного побродил по деревне и напросился на обед к тёте Лесе. Может, это было и не совсем хорошо – зайти к человеку пожрать, а потом делать ему выволочку, но Костя рассудил, что пожрать он, как пастырь, имеет право, а сделать выволочку, опять же как пастырь, обязан.

Умяв миску картошки со шкварками и добравшись до домашнего кваса, он как бы невзначай спросил:

– Тiтко Леся, а шо ви тому новому парубковi сказали, що вiн з церкви гайнув?

– Молодi – вони такi пундишнi всi, – тётка Леся поджала губы. – Сказала, що насидиться ще, як з церкви вийде – а перед Богом стоять треба. Старi, й тi стоять.

– Тiтко, – вздохнул Костя. – Вiн хворiв був. Тiльки вiвторка на ноги звiвся.

– Вiвторка на ноги звiвся. А сьогоднi Райцi дрова колов, – она снова слегка скривилась, показывая свое отношение к тем, кто работает в Господень день. – Як колоти може, то й постояти може.[44]44
  – Тетя Леся, а что вы тому новому пареньку сказали, что он из церкви вылетел?
  – Молодые, они такие гордые все. Сказала, что он насидится еще, когда из церкви выйдет, а перед Богом стоять нужно. Старики и те стоят.
  – Тетя… Он же болен был. Только во вторник на ноги и встал.
  – Во вторник на ноги встал. А сегодня у Райки дрова колол. Если может колоть, может и постоять.


[Закрыть]

Костя опять вздохнул. Перед этой непрошибаемостью местных баб пасовал иногда даже владыка Роман. И что им ни говори, и сколько про субботу и человека ни напоминай, а даже хорошее дело, не в очередь сделанное, не в заслугу, а в укор поставят. И ведь добрые же люди. Действительно добрые. Свались тот же Андрей у той же тетки Леси на пороге – сама бы затащила в дом, перевязала, ухаживала и даже не спросила, как звать. Просто заворот какой-то в мозгах, и не знаешь, как и разворачивать.

И этот тоже хорош, – разозлился он вдруг на Андрея. Гордый, блин. Забил бы на её слова, сел и сидел, не съели бы его, в конце концов. Или вообще не приходил бы, пошел, как прошлый раз в монастырь… Все равно ведь не православие принимает…

Конфессиональные пристрастия среди «приемышей» распределились так: Игорь и Андрей ходили к доминиканцам, Антон высказал желание принять православие. Выбор первых был понятен – Игорю требовалось находиться под присмотром брата Михаила, Андрей, видимо, запал на то, что у католиков тоже подполье. К Косте он больше не ходил, катехизировался вместе с Игорем. Антон же прочно припал на православное служение. Но крещение принимали все трое вместе и у католиков – ради праздника…

Сегодня террорист посетил, наконец, православную Литургию – из принципа или из любопытства. Был шанс возобновить разговор – и тут такой конфуз…

…Костя не догнал их на трассе – видимо, Андрей с Антоном пошли напрямик через поля. Дома их тоже не было – наверное, опять работу искать пошли. Их теперь часто можно было видеть у кого-то во дворе – то они кололи дрова, то отпиливали сухие ветки у деревьев, то подновляли ворота. Андрею, во-первых, надоело быть объектом благотворительности, а во-вторых, он стремился как можно скорее восстановить физическую форму. Костя решительно не представлял себе, где Андрея теперь искать, и решил пойти в монастырь. И тут Андрей сам собой попался навстречу.

– Здрасьте, – сказал Костя. – Ты чего из храма убежал? На Лесю обиделся?

– Нет, – пожал плечами террорист.

– Послушай, ну вот если бы тебе Роман Викторович резкое слово сказал – ты бы от него сбежал? На лекарства наплевал, на перевязку, на все – да? Главное – что гордость заедает?

– Но ты сам сказал – или я опять что-то неправильно понял? Было же «изыдите»? То есть, я бы пропустил, наверное, но раз уж услышал…

– Не греби мне мозги. Антон же остался, ты сам видел. Это уже тыщу лет формальность.

Террорист нахмурился.

– Ты извини, – сказал он, – но зачем бы я стал тебе врать? Конечно, мне не понравилось. Но не спорить же мне с ней. Постоял бы. Я, – объяснил он, – не знаю, что у вас формальность, а что нет. А вот правила стараюсь выполнять, потому что себе дороже. Ты же в армии служил – так у нас то же самое, только хуже.

Костя вздохнул. Спокойно. Сам такой же был.

– Как рука? Разрабатываешь? Слышал, дрова колешь.

– Точно.

– Это правда, что ты отца Януша просил послать с тобой одного священника?

– Да. Только он не хочет, и незачем к этому возвращаться.

Костя почесал бороду и спросил:

– А если бы я с тобой пошел?

Террорист слегка выпятил нижнюю губу.

– Ты серьезно? Мне тут батька Януш расписал, в какую халепу попадает священник, который со мной отправится.

– Он-то попадает… – Костя скривился, ничего у него не формулировалось, а ощущение, что время уходит, только росло, – но я же не слепой. Ты ж этого так не оставишь. Как так – есть защита, а ею не пользуются? Как так – есть лекарство, а его не применяют? И если с вами никто не пойдет, вы же нарветесь… хорошо, если только нарветесь.

– Я с пятнадцати лет только и делаю, что нарываюсь. У меня опыт… – Андрей покусал губу, потом добавил. – Если честно, я с самого начала, как увидел экзорцизм, думал только о тебе. А потом узнал, что ты в епископы собираешься и все такое. У тебя здесь дел полно. Вот и ткнулся к отцу Янушу.

Костя рассеянно кивнул. Он уже несколько дней чувствовал – даже не разумом и не сердцем, а мозжечком, мышцами спины – что времени почти нет. Бывало так, и в десанте, и в санвойсках, когда затылок просто собирало в гармошку – сейчас, нужно сейчас, потому что через минуту, через пять минут начнется стрельба или озверевшая от страха толпа полезет на заграждения…

Это ли знак, Господи? Случайно ли он оказался тогда в Вильшанке и первым прибыл на звонок от Валентины – мол, приехал незнакомый парень, ищет христиан? Он и Игорю сказал, что не случайно, и себя уговаривал – но, Господи, как трудно сделать настоящий шаг! А ведь придется делать, рано или поздно. Костя чувствовал, что призвание сельского священника не для него. В этой шкуре удобно себя чувствовал отец Васыль, перевенчавший уже второе поколение здешних детей и крестивший третье. Удобно было и Роману Викторовичу – ему и медицина, и епархиальные дела всегда были по душе. А вот Костя болтался тут… «як гiвно в ополонцi». Он знал, что владыка Роман растит из него своего преемника – но не видел себя в этой роли.

Так и не найдя что сказать Андрею, он отправился в монастырь.

– А, грешник, – весело сказал гвардиан, увидев его. – А настоятель тебя уже ждет. Иди, иди, – он взял с полки пульт и открыл ворота.

Доминиканский монастырь существовал здесь со времен гетманщины – настоящей, а не имени Скоропадского, как гордо объяснили ему местные. При коммунистах его закрыли и снесли, потом снова открыли, потом разрушили во время войны, потом опять отстроили и после принятия Договора Сантаны и объявления римско-католической церкви вне закона закрыли окончательно.

В другое время здание бы растащили по камешкам – в хозяйстве пригодится – но в окрестных деревнях с хозяйством было не очень. Так что райсовет очень обрадовался, когда группа местных и польских кооператоров попросила разрешения взять пустующие площади в аренду под свиноферму и селекционную лабораторию. Дела пошли хорошо, при ферме теперь было подсобное хозяйство, небольшая коптильня, пивоварня (на отходах пивоварения та-акие поросята подрастают!), и естественно, эта хозяйственная махина нуждалась в рабочих руках. И уже лет пятнадцать никто не удивлялся тому, что Януш Токаж и Петр Галайда держат наёмных работников. Тот, кто пристально присмотрелся бы к ферме, заметил бы, что текучка там непомерно велика – исключение составляют два содиректора, бухгалтер, старший техник и сторож.

Впрочем, Костя не верил, что безпека пасёт каждую ферму и следит за сменой кадров. В Тернополе и во Львове прекрасно знали, что деревни в областях населены в основном, если не поголовно, христианами – в том числе и нелегальных конфессий. Любой рейд безпеки в любое село дал бы такой урожай – всем варкам Западенщины задавиться. Ну а жрать-то потом что? Не варкам жрать – людям? Кто будет пахать, сеять, пасти, доить? Датчане и голландцы, конечно, обрадуются, если их фермерам квоты повысят, а вот у областного начальства начнутся неприятности – слишком много мелких предприятий работает на местном сырье. А других приемов нет. В городе человека можно застращать лишением социального статуса, а в селе чем, если вплоть до самогонки село само может всем себя обеспечивать? Остается только открытый террор, как во времена партизанской войны – но кто ж возьмет на себя такую ответственность после смены смотрящего? Да и зачем? Костя даже не предполагал – он знал, и знал из первых рук, что на областном уровне безпека в этом направлении разве что глазом косит, а на районном просто делают вид, что ничего такого по деревням нет. Так что за хозяйство пана Токажа можно было особо не беспокоиться.

Деревня была независима – но деревня была и беспомощна. Та самая привязанность к земле, которая позволяла сохранять уклад и сопротивляться внешнему влиянию, не давала ничему – ни дурному, ни доброму – выйти за околицу. Потому и не рыло землю СБ – ну есть такое плато, ну живут на нем динозавры – беды-то… Владыка Роман и отец Януш могли по праву гордиться тем, что создали тут островок достойной жизни – но, во-первых, островок был – до первого серьезного тайфуна. А во-вторых, уж больно это всё смахивало на место приятной и добровольной ссылки для тех, у кого в голове лишняя клёпка.

Костя поднялся на крыльцо бухгалтерии, обменялся приветствиями с проходившим мимо братом Виктором, семинаристом-иезуитом, и постучался в двери.

– Здравствуй, Костя, – печально сказал доминиканец. По-настоящему печально. Значит, догадался, что к чему.

– Здравствуйте, – Костя посмотрел монаху в глаза и почувствовал, что краснеет. В самом деле, на поверку выходило свинство. Доминиканцы к нему не лезли с этой учёбой – напротив, он к ним попросился. Это ему было неловко, что он, рукоположенный поп, необразован и неотёсан. Сам попросился, сам ленился, сам соврал. Разве что антоновскую работу переписал – так тоже ни… ничего не запомнил. Ещё и парня в жульничество вовлек. Пастырь, блин.

– Костя, как ты думаешь, зачем я задаю сочинения по нравственному богословию?

Ну, такую связку даже деревенский олух построить может…

– Чтобы я понял, о чём речь, и к себе приложил. Только у меня не получается.

– Но ты же действующий священник. Как же ты исповедуешь?

– Я, – сказал Костя, – всё-таки кое-что понимаю. Не совсем ведь пальцем деланный, различаю «хорошо» и «плохо».

– Но тут мало самому различать. Человеку-то надо объяснить, что к чему. Ты же не говоришь ему – «сыне, ты согрешил, потому что я так чувствую»?

– Нет. Но человеку почти всегда все можно объяснить простыми словами, – он вспомнил тётю Лесю. – А если он понять не желает, то богословие тут тоже не поможет.

Брат Януш снова печально вздохнул.

– Костя, – сказал он. – Я знаю, что ты хороший исповедник. Знаком кое с кем из твоих прихожан. Знаю, что ты каждый раз каким-то наитием можешь объяснить человеку, что к чему. Но нельзя же на наитие всё время полагаться. Знания – они всё-таки как-то надежнее.

Костя посмотрел на дверь. Пружина была хорошая, добротная, дверь закрылась плотно, подходить к ней причин нет. Всё, отсрочки исчерпаны.

– Отец Януш, – сказал он. – Вы очень хороший учитель, но… в трёхлитровую канистру сколько воды ни лей – там всё равно останется три литра. Я, наверное, дальше сам…

* * *

Садик перед домом был аккуратный, ухоженный, чистый той лютой женской чистотой, которая не для кого-то, а в отсутствие кого-то. Зрелище, уже ставшее привычным. По деревням всегда было много одиноких женщин. Не нашла жениха, муж подался на заработки, да и остался в городе – это везде случается, а в здешних краях была ещё одна причина. И тут отметилась именно она.

На порог вышла крепкая фермерша лет семидесяти, в безрукавке, просторных затрёпанных джинсах – и с черной вдовьей повязкой на голове.

– Слава Iсусу Христу, – улыбка у нее оказалась доброжелательной, а голос – мягким.

– Навiки слава, – сказал Андрей, как было здесь принято. – Нас… прислала панi Швець.

– Ганок фарбувати? – спросила женщина, уверенной походкой сходя с крыльца и открывая им калитку. – Та я ж iще його не обдерла.

– То нiчого, – Андрей вздохнул с облегчением. – Ми й самi обдеремо. Тiльки дайте ножi або скло.

– Ти Андрiй чи Антон? – баба Таня глядела поверх их голов. – Бо менi про вас Шевчиха казала, а сама я вас iще й не бачила.

– Он Андрей. Антон – это я, – мальчик шагнул вперед. – Здравствуйте. Извините, я не говорю по-украински. Я это… москаль.

– Такий молоденький, – баба Таня протянула вперед руку. – Можна тебе побачить?

– Конечно, – Антон сделал ещё шаг и позволил ей ощупать свое лицо. Потом так же поступил Андрей.

– Який же ж ти москаль? Ти руський, – констатировала довольная осмотром баба Таня.[45]45
  – Слава Иисусу Христу.
  – Навеки слава. Нас… прислала госпожа Швец.
  – Крыльцо красить? Но я его ещё не ободрала.
  – Это ничего. Мы и сами обдерем, дайте только нож или стекло.
  – Ты Андрей или Антон? Потому что мне про вас Шевчиха рассказывала, а сама я вас ещё не видела. (…) Такой молоденький. Можно тебя увидеть? (…) Какой же ты москаль, ты русский.


[Закрыть]

…Потом они отскребали большими осколками стекла старую краску с крыльца и со снятой двери. Слепая баба Таня очень уверенно двигалась по знакомому вдоль и поперек дому и саду, обрезала ветки, полола огород, наощупь отличая злак от сорняка – но чтобы покрасить крыльцо, нужен был кто-то, различающий цвета.

– Андрей, – прошептал Антон, убедившись, что баба Таня далеко. – Почему она не едет в город лечиться?

– Не знаю. Может, здесь не принято. Может, боится – одной в больницу, в чужом месте. А может, просто не хочет.

– Не хочет? – изумился Антон.

– Ну вот, например, считает, что слепоту ей послал Бог… Люди странные бывают. Может, ей так легче.

– Отдохнём? – Антон отбросил со лба мокрую челку. Андрей прищурился.

– Ручки болят?

– Болят, – уныло кивнул Антон.

– Штука, Вильям Портер, в том, чтобы на боль внимания не обращать, – Андрей снова начал орудовать скребком. В груди уже давно не ныло, а горело, но он только утирал пот и счищал краску дальше. Полторы недели он берег себя, нося руку на перевязи и стараясь не тревожить рану – но как только она зарубцевалась, начал снова нагружать плечевой пояс. Фехтовальщик с ослабленными мышцами рук – покойник.

– Вот эту ступеньку зачистим – и отдохнём, – пообещал он мальчику.

Когда садящееся солнце коснулось вершин деревьев, они уже наслаждались видом свежепокрашенного крыльца. Все – достаточно вялые – попытки уйти домой, не поев, были пресечены вновь вынырнувшей во двор бабой Таней. В доме было так же, как и во дворике – чисто, аккуратно, строго. Конечно, когда вещи на своих местах их легче найти…

– Будем уходить – докрасим ступеньки, – смущенно бормотал Антон, чтобы что-то говорить. – За ночь высохнут. Акрил – он быстро сохнет…

Миска вареников с картошкой, политых смальцем, с жареным луком и шкварками, избавила его от необходимости вести подобие светской беседы – а потом хозяйка взяла всё в свои руки.

– Ви де живете? – допытывалась старуха.

– В шестом доме по Надречной, – ответил Антон. – Он пустой.

И тут же прикусил свой глупый длинный язык.

– Знаю, – медленно кивнула баба Таня.

Шестой дом по Надречной был пуст по той же причине, что и её собственный. Жили четверо, уцелел один, да и тот давно умер.

– У нас тут було… лихо.

– Тётя Таня, – Антон вдохнул и выдохнул, как перед прыжком в воду. – А вы… не пробовали вылечить зрение?

– Та де там не пробувала, – женщина махнула рукой, – Пiвроку, як дурна, у лiкарнi пронидiла, у мiстi. Очi вилiкувати не можуть, але в печiнцi хворобу знаходять, у серцi, у нирках… Вбивають людей в тих лiкарнях, синку, отак воно.

– А что сказали.

– Дурне кажуть. Що все гаразд з очима, а не бачу я тому, що не хочу.

– Справдi дурне, – Андрей вытер тарелку последним кусочком хлеба. – Даруйте, панi Тетяно. Ми таки пiдемо ганок домалюємо.

– Мы… – Антон порывисто вскочил. – Посуду помоем…

– Сядь, – пресекла баба Таня – Бо як помиєш, то поставиш так, що я не знайду, та ще й перекину. Дякую, сама.[46]46
  – Да где там не пробовала. Полгода, как дура, в больнице провалялась, в городе. Глаза вылечить не могут, а в печёнке болезнь находят, в сердце, в почках… Убивают людей в тех больницах, сынок, вот оно как (…) Глупости говорят. Что с глазами всё в порядке, а не вижу я – потому что не хочу.
  – И вправду глупости. Извините, пани Татьяна, мы таки пойдём крыльцо докрасим.
  (…)
  – Сядь. Потому что как помоешь – то поставишь там, где я не найду, ещё и переверну. Спасибо, сама.


[Закрыть]

– Такое бывает, – тихо сказал уже на крыльце Антон. – Сканы показывают, что все в порядке, биоэлектрика показывает, что сигнал проходит, а глаза не видят, пальцы не слушаются… но это ж каким идиотом нужно быть, чтобы ей сказать, что она видеть не хочет.

– Нормальное дело, – Андрей распечатал вторую банку краски. – Я это часто слышал – если кто-то беден, несчастен в любви, или варки его сожрали – так он сам виноват, сам так хотел. И всем хорошо.

Какое-то время они красили молча. Потом Андрей добавил:

– Я её очень понимаю. Я бы на всё это сам не смотрел. Если бы это помогало.

Антон не знал, что сказать. Он был убежден, что баба Таня неправа – и даже не может отдать себе отчёта в том. Это ещё вопрос, хочет она видеть или нет – но вот, что она не хочет лечиться, это точно. И тут дело не в том, что в городском стационаре у неё нашли всё, что можно найти у никогда не лечившейся женщины на пятом десятке – или когда там её разбило? А в общей неприязни, почти ненависти к городу, которая витала в здешнем воздухе. Да, Антону и Андрею простили, что они городские – но именно простили. Как вину. Присмотревшись и разглядев, что они «нормальни хлопци».

Город был для этих людей источником благ – техники, развлечений, одежды, лекарств – но он был и источником беды. Он брал за свои блага две цены: мёртвыми, во время лицензионных визитов – впрочем, нечастых. Но куда больше – живыми. Потому что молодые убегали туда. Особенно молодые парни.

– Многие считают, – сказал он вслух, – что это естественный процесс. Что его только Полночь развернула обратно на какое-то время.

– Ты не отвлекайся, ты работай, – сквозь зубы сказал Андрей. – Аналитик… хренов.

– Бог в помощь, – раздалось сзади. Андрей оглянулся – во дворе стоял Костя. А за его спиной, опираясь на калитку, зевал Игорь.

– У нас в классе, – сказал он, справившись, наконец, с челюстью, – был парень по фамилии Хренов. Все его называли, естественно, Хрен. Однажды историк, увидев такое дело, возмутился. Хренов, говорит, как ты позволяешь себя так называть? Твое мужское достоинство, Хренов – это твое больное место…

Антон хохотнул. Андрей с неудовольствием покосился на него. Он уже заметил за Игорем эту особенность: сам не смеялся, но шутил – и смотрел, как смеются другие. Вампиром был, вампиром и остался – допинг только поменял…

Окно открылось, баба Таня выложила на подоконник какой-то шуршащий пакет.

– Андрiю! Ти ще тутай? А ну, подивися-но цього светра…

Она развернула пакет и встряхнула в руках чёрный свитер из тонкой шерсти, с синим узором.

– Вiн давно куплений, але його не носили. Вiзьми.[47]47
  – Андрей, ты ещё здесь? А посмотри-ка на этот свитер. (…) Он давно куплен, но его не носили. Возьми.


[Закрыть]

– Я… – Андрей поперхнулся, – не могу. У меня… руки в краске.

– Давайте, баба Таня, – Костя подошел к окну, взял из её руки свитер. – Спасибо вам. А то у него всей смены одежды – один меч. А в нём холодно.

– Если интенсивно махать – можно согреться, – вставил Игорь. – И, я слыхал, особо продвинутые мастера, вращая его над головой, защищались от дождя…

– Заткнитесь, – сквозь зубы сказал Андрей. – Вы, оба…

– Щас, – тихо прогудел Костя. И добавил, когда баба Таня исчезла в окне. – Придурок. Знаешь, как ей было нужно хоть раз столкнуться с одним из ваших? Так что будешь носить этот свитер, пока не сносишь – и бабу Таню вспоминать. Закончили? – Костя посмотрел на крыльцо – Закончили… Тогда пошли отсюда. Сестра Юля ждет, а по дороге и у меня разговор есть.

Они покинули двор бабы Тани, отмыв кисти и засунув банку с ними под крыльцо, Андрей и Антон кое-как ополоснулись у колонки, после чего все зашагали по улице, благо она в ширину как раз вмещала четверых в ряд.

– Я немного обрадовал доминиканцев тем, что перестану их утомлять своей тупостью, – сказал Костя. – Правильные книги читать научили, за что им большое спасибо… а дальше я уж самостийно. Но не в том дело. Завтра утром приходите в гвардианов сад. Будем обсуждать нашу дальнейшую судьбу.

– Нашу? – удивился Антон.

– Да, – твердо сказал Костя. – Нашу.

* * *

Если судить по тому, что брат-гвардиан называл садом, в тихом омуте у Михаила должны были водиться не черти, а какие-то их предпредыдущие ещё кистеперые разновидности. Антону состояние и настроение растительности живо напоминало картинку из учебника биологии – «папоротники, хвощи и плауны». Хотя на самом деле хвощей и плаунов на участке не имелось, а вот роскошный папоротник – хоть сейчас заводи для него ночь Ивана Купала – рос прямо посреди малинника, и бешеная, на голову выше Цумэ гвардианова малина почему – то его не глушила. Между деревьями тянулись и развевались какие-то длинные плети и метелки, стелились эпических размеров лопухи – корни у них оказались не просто съедобными, но и вкусными, а розовую черешню от белой отделял непроходимый барьер из высаженных вперемешку и разросшихся кустов смородины (сказал Игорь) и крыжовника (узнал сам). Отличить розовую черешню от белой было очень просто. Розовая стояла в розовом дыму, а белая – в светло-желтом. А вот запаха черешни было не различить. Потому что зима была мягкой и в меру снежной, весна выдалась ранней и теплой – и на неделю раньше положенного зацвела высаженная некогда по периметру сада вишня, и сад улетал к небу, а в центре, почти рядом со сторожкой стояли углом три старые, но ещё никак не дряхлые вишни-«склянки» – огромные шарообразные розовые кроны. А сирень вокруг здания ещё не зацвела, и это было правильно, потому что отойдёт вишня, отойдет слива и наступит время сирени и жасмина.

Они сели на траву кружком, почти касаясь друг друга ногами – и было во всем этом что-то очень детское из старых-престарых книг о таких вот запущенных местах, где дети играют в придуманные страны («папонты пасутся в маморотниках…»). Как-то даже не верилось, что разговор пойдет о настоящей войне, настоящих предательствах и смертях.

Костя закурил и обратился к Андрею:

– Рцы. В смысле – излагай концепцию, командир.

Андрей сидел, как в додзё – спина прямая, руки лежат на коленях.

– Я живу, чтобы драться с варками, – сказал он. – Я боевик подполья – им и останусь. Но в подполье дыра и хорошо, если просто дыра. Ростбиф – мой учитель – оставил мне что-то вроде завещания. Я хочу его выполнить. Мне кажется, что с тем, что я узнал здесь, я могу попробовать. Но это – задача-максимум. Задача-минимум – расчистить место. Выловить штабную крысу и убедить штаб либо принять мой план, либо разойтись.

– Не слабо, – кивнул Костя, давая прикурить Цумэ. – Как здесь говорят – дай Бог нашому телятi та й вовка з'їсти?

– Як не з'їм, так понадкусюю,[48]48
  «Дай бог нашему теленку волка съесть». – «Если не съем, так понадкусываю».


[Закрыть] – в тон ему ответил Андрей.

– Но это же у тебя стратегический план, так? А какая тактика на ближайшее время?

– Сначала установить связь с одним человеком. Потом – подготовка группы. Потом будем ловить крысу.

Игорь с удовольствием бы смотрел вверх, на текущие, плавящиеся кроны, но солнце было слишком ярким – даже через темные очки. На Андрея ему смотреть не хотелось. Даже, опять-таки, через очки.

– Во-первых, – сказал он, выдергивая из земли длинную травинку, – кто сказал тебе, что крысу будет легко найти? Во-вторых, кто сказал тебе, что она одна? И, в-третьих, кто сказал тебе, что с тобой захотят поделиться властью?

– Крысу можно найти. Подробности операции знало несколько человек. Они могли просочиться к считанным людям вокруг этих нескольких. Кроме них нас мог спалить тот, кого я хочу найти первым – друг Ростбифа, такой же командир группы.

– Мастер Винду, – тихо сказал Антон.

– Да, мастер Винду, – согласился Андрей.

– Андрей, – Игорь чуть ли не впервые обратился к нему по имени, – кандидатов больше. Много больше. Я не знаю, как оно у вас устроено, но людей-то я во всех видах повидать успел. Кому-то что-то поручали, кто-то что-то сказал, кто-то кому-то пожаловался… и у СБ уже полная картина. В какой-то человеческой войне одна сторона протокол совещания генштаба другой получала через три часа – а в генштабе не было ни одной крысы вообще. Уборщицы, шифровальщики – шушера. И если ты просто начнешь охоту… если мы просто начнем охоту, мы парализуем подполье к чертям и кончится это тем, что нас пристрелят, и все пойдет как раньше.

Эней снова издал долгий вздох и потер зажившую рану.

– Никто никому не сказал. Ростбиф и… тот самый, который Винду – они создали совершенно автономные группы. Обеспечение свое собственное. Разные есть способы добычи денег, железа и серебра. А про «Крысолов» информация из штаба не пошла, они боялись этого плана, боялись, что просочится вниз. Вы же не знаете. До этого убивать людей было запрещено. То есть, конечно, охрана из людей, предатели из наших – это само собой. Но целью акции человек быть не должен, так давно решили. Это всякие отморозки из «Шэмрока» и «Роттенкопфен» людей подрывают, мы не такие. И тут Ростбиф предложил отстреливать тех, кто готовится к инициации. А они не смогли пойти против, потому что это… это был Ростбиф. Но дальше вниз эту идею не пустили, до успеха. А о цели первой акции знали максимум четверо. И у двоих из них не было никакой возможности нас сдать. Вернее, сдать нас вот так. Мы бы по-другому сгорели.

– Вообще, – сказал Игорь, – нам нужна приманка. Затравка. Какая-то информация, на которую они пойдут. Чтобы связи сразу обозначились.

– А у нас есть такая приманка, – невинно улыбнулся Антон.

– Я? – поинтересовался Игорь, заканчивая оплетать следующую сигарету травинкой. – Не пойдет. Думаю, что в штабе если не знают о таких случаях, то хотя бы слышали. И предпочтут отмести.

– Я, – сказал Эней. – Приманкой мне быть не впервой.

– Не-а, – покачал головой Антон. – Приманкой будет Ростбиф.

– Он же вроде умер? – не понял Костя.

– Он умер. Но об этом точно знаем мы. А им об этом знать неоткуда, так?

– Ну и что это нам даст? – поинтересовался Игорь, для которого Ростбиф был только именем.

– Вообразите себя человеком, который сдал группу Ростбифа, – Антон чуть прищурился. – Вообразите, что к вам приходит его лучший ученик и боец – Андрей…

– Эней, – поправил Андрей, и все разом посмотрели на него. – Мой рабочий псевдоним – Эней. Дальше, Антон.

– Да. Приходит Эней и говорит, что его учитель жив и землю роет, чтобы найти крысу. Ваша реакция?

Игорь подумал.

– Зависит от того, какая я крыса… Глупая побежит за защитой в СБ. Умная побежит в штаб. Совсем умная никуда бежать не будет, но, кого надо, проинформирует. Этот Винду – коллега или друг?

– И то, и другое.

– Тогда он должен встретиться со старым другом и попытаться вправить ему мозги, если он против. Или присоединиться, если он за. А вот ни бежать, ни информировать ему не положено. И если он… мы получим крысу и сможем разматывать клубок дальше. А если нет – нас станет больше и информации добавится.

Эней кивнул на это как-то самоуглубленно и рассеянно. Похоже, ему пришла в голову мысль, которая до того не приходила, и теперь он её усиленно думает, и по всему видно – мысль эта нелегка.

– А у этого… Винду… у него как, группа есть? – спросил Костя.

– Есть… конечно, – рассеянно сказал Эней. – И вообще он не Винду, это… была наша с Ростбифом шутка. Франтишек Каспер, псевдо – Пеликан. Группа из четырех человек, он – папа. Так говорят. Руководитель группы – папа, связник – мама, взрывник – сын или дочь, боец – брат или сестра. Обычно руководителю местной секции сообщают – прибыла семья, папа, мама, брат и сестра…

– То есть, Ростбиф был твой «папа», а ты – его «брат», – уточнил Игорь.

– Угу.

– Интересная степень родства. Послушай, тогда получается, что вас мог сдать руководитель местной секции…

– Не мог, – отрезал Эней. – Он мог спалить нас. Но была еще подстраховка – группа поляков. О них даже я не знал, понимаешь? Даже я. А их тоже нашли.

– Ясно. Значит, местных вычеркиваем, остается Пеликан и его… семья. Что ты можешь сказать о них?

– Пеликан – мой учитель, – неестественно спокойным голосом сказал Эней.

– В каком смысле?

– Он учил меня обращаться с оружием. И не только.

– Это плохо. – Игорь закурил наконец. Запах горелой травы ему, кажется, совершенно не мешал.

– Это плохо только если он действительно крыса. Но я не верю, что он.

– Потому что этого не может быть?

Андрей поморщился…

– Да. Но про поляков он тоже знать не мог. Если дядя Миша не сказал мне, он не сказал и ему. Каспер не мог знать, и ему нечем было их отследить. Некем. Он… часто спорил с дядей Мишей. Ростбиф считал, что в хозяйстве любая веревочка сгодится, а Пеликан, он не со всеми был готов иметь дело.

– Тактика, хлопцы, тактика, – напомнил Костя. – Куда мы двинемся? Как? Где будем искать того человека? Где, извините грубый прагматизм, гроши возьмем?

– Деньги на первое время есть. База тоже есть. Первое дело – перебраться через границу всем цирком.

– Стопом? парами? как разобьемся?

– Священник должен быть в паре со мной, – сказал Игорь.

– Нет, – возразил Эней. – В паре с тобой буду я.

– Твои похороны, – фыркнул Игорь.

– Никаких похорон, – сказал Костя. – В паре с Игорем иду я. Или ша, никто никуда не идет. Командир, ты что, спал на катехезе? Если мы будем мыслить по-старому, лучше ни с чем не затеваться вообще.

Все замерли в напряженном молчании. Эней стиснул ножны-трость так, что пальцы побелели – а потом разжал руку и сказал:

– Да. Я был не прав.

– Слушайте, – сказал Антон, – а почему парами-то? Почему не вчетвером? Муж, жена, брат, сын-подросток… – он улыбнулся. – Семья…

– И кто у нас будет женой? – покосился Костя. – Спичку потянем или посчитаемся «эники-беники»?

– Не в этом дело, – отмахнулся Эней. – А в том, что на всех точках есть наши с Игорем данные, все, что они могли собрать. Включая генматериал – на меня. Я там в мотеле его много оставил. Накроют одного – накроют всех. А парами легче смываться.

Вот, значит, почему он не стал настаивать на том, чтобы идти в паре с Игорем.

– Я тут карту одолжил, – Эней достал из сумки и развернул старую, проклеенную во многих местах для сохранности скотчем бумажную карту. – Долгих бросков делать не будем. Красное – Жовква – Рава-Русская – Томашув-Любельский. В каждом городе – встречаемся и обсуждаем лучший маршрут на завтра. До Красного я уже просчитал. Можно трассой – сначала 16-1, потом – М-12. Можно автобусом до Зборова, а там до Красного электричкой.

– Значит, транспортом идёт ваша пара. Потому что… Потому что вот, – он показал на Игоря, незаметно сникшего в траву. Только что полулежал, опираясь на локоть и, подтянув свои длинные ноги, принимал оживленное участие в обсуждении – и как-то внезапно, словно подстрелили, заснул, спрятав лицо в лопухи и закрыв руками голову.