Текст книги "В час, когда взойдет луна"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн,М. Антрекот,Хидзирико Сэймэй
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 51 страниц)

Глава 3. Желтая подводная лодка

Вони шукають те, чого нема,

Щоб довести, що його не iснує.

Так часто мiстики, доведенi до краю

Шуканням чорта, думають, що раз його нема —

Немає й бога.

А пiсля цього сруть у алтарi i в дароносицю…

Аж тут приходить чорт у синiх галiфе —

I саме час задуматись, що раз вiн появився,

То й Бог десь рядом ходить…

Лесь Поддервянский, «Павлик Морозов» (эпическая трагедия)

…Вывеска аптеки венчала островерхий навес над крылечком в две ступеньки. Над соседним крылечком красовалась покосившаяся яркая надпись «Детский мир».

Аккуратный двухэтажный домик, светло-зелёный, с побеленными выступами на углах и вокруг узких высоких окон. Но не торчать же посреди площади Озерной, рядом с круглой клумбой ярко-оранжевых махровых цветов целый день? И Антон, стиснув ремень сумки, решительно прошагал к аптеке.

Тяжелая цельнодеревянная дверь, выкрашенная в белый цвет и местами облупившаяся, открылась со скрипом. Звякнул колокольчик. Запах внутри стоял тот же, что и во всех аптеках мира: запах чистоты, немножечко – трав, немножечко – моющего средства. И подбор лекарств был неплох. И у ближайшей стены стояли в ряд автоматы для продажи «Айси-колы» и прочей газированной ерунды в банках, одноразовых пакетиков кофе, одноразовых же носков, а также зажигалок, жвачек и леденцов. Антон подошел к стойке и увидел кнопку с надписью: «Дзвонiть». Позвонил.

– Чим можу? – из подсобного помещения вышел пожилой мужчина в джинсах и гавайке.

– Я… от Романа Викторовича… – Антон чуть приподнял корзинку, предъявляя её как верительную грамоту.

– Ага… Ну то заходите, – аптекарь перешел на суржик, открыл дверцу в стойке и протянул юноше руку. – Исаак Рувимович.

– Антон, – рукопожатие аптекаря было таким же мягким, как и у врача.

Он был высоким, грузноватым, горбоносым. Антон отдал ему корзинку и застыл – в который раз вспомнив, как «залегендировал» его визит Роман Викторович.

– Тебе трэба резистина, – аптекарь поднял палец. – Ходим.

Он жил на втором этаже над аптекой. Резистин хранился у него в том же холодильнике, в который он перегрузил еду из корзинки.

– Ходить по городу не надо, – спокойно сказал он, закончив перекладывать еду. – Со Львова пришла вказивка в милицию докладать про всех новых. А стукачей у нас немного есть. И глаза на улицах тоже. То ты посиди у меня до двух, а там я тебя проведу на автобус.

Этот новый поворот событий не был предусмотрен Романом Викторовичем.

– А можно, я позвоню… дяде? – спросил Антон.

– Давай, – согласился Исаак Рувимович. – Только с моего аппарата.

И в самом деле – что может быть банальней, чем звонок аптекаря врачу?

То, что называлось «аппаратом», мальчик раньше видел только в кино. Это был не комм, а телефон. Самый настоящий, старинный – с плоскостным экраном, с кнопочным набором и динамиком. Антон набрал номер и наклонился вперед, как делали герои фильмов.

– Филин слушает.

– Роман Викторович? Это я, – брякнул Антон. Какой «я», мало ли этих «я» звонит сельскому врачу каждый день?

– Ага. Какие проблемы? Ты был в аптеке?

– Да я из аптеки звоню. Вот тут Исаак Рувимович… просит, чтобы я задержался до двух.

– А ну, дай мне его.

Антон передал трубку. Два раза Исаак Рувимович ответил: «Так» и один раз – «Ага». Потом вернул трубку Антону.

– Значит, так, – послышался голос Романа Викторовича. – Оставайся там до двух, потом тебя посадят на автобус. Все будет хорошо. Пока.

Антон задержался у аптекаря, посмотрел новости (Исаак Рувимович вместо мультиканального комма держал дома «дурачок» – дешевый терминал, работающий только на прием и только на медиа-каналах). В новостях о теракте Андрея и Игоря ничего не было – то ли власти решили замолчать свой провал после трех суток неудачных поисков, то ли запад не настолько интересовался востоком, чтобы упоминать событие трехдневой давности.

Антон никогда не бывал в провинции, даже в подмосковной. Раньше… не интересовался, а потом старательно избегал. Это глупости, что в глуши можно затеряться. В глуши – как ему только что в очередной раз показали – и свой, и чужой на виду.

Но если эта глушь действительно решит укрыть чужого, то его, наверное, и в самом деле нелегко будет найти. Тут как-то мгновенно образовался заговор молчания, в котором участвовали все, даже водитель школьного автобуса, даже сами школьники. Они трое упали в эту местность как камень в болото – и ряска тут же сомкнулась.

Его удивляли не столько насосы, ветряки и лошади, попадающиеся чаще, чем велосипеды – сколько само отношение людей друг к другу. Продажа аспирина, бинта или ваты, которая в городской аптеке заняла бы несколько секунд, сопровождалась десятиминутным разговором. В больших городах люди на улице все время словно разговаривали сами с собой – по коммам. Здесь многие почему-то комма не носили вообще. Зато на вопрос «как дела» действительно рассказывали, как идут дела.

Где-то Антон о таком слышал – или даже читал. Про сода-воду в аптеках, медленное время, пыль и жару. И очень быстро, задолго до того как школьный автобус затормозил на городской площади, Антон понял: он не сможет так жить. Ну, месяц-другой… Но не навсегда. Может быть, взрослому легче осесть, совместиться с этим тягучим ритмом… И не чувствовать, что мир уходит из-под ног. А с другой стороны – куда деваться? В подполье? Сергей хотел в подполье, но продержится ли там Антон? Ведь для этого, наверное, нужно быть таким как Андрей – сильным, упорным, стойким…

Да и что сам Андрей решит? И что дальше будет с Игорем? Полная неизвестность…

Перед отъездом он купил у Исаака Рувимовича зубную щетку и пасту – а потом подумал и взял еще один набор: для Андрея. Предстояло ли им остаться вместе, или расстаться, осесть в этих краях или уехать – лучше всего было сосредоточиться пока на самых насущных делах. Вылечить раны, пересидеть охоту.

…А кто-то каждый день ездит в этом автобусе по этой равнине. Почему-то здешние расстояния казались очень длинными, хотя от города до Красного было не дальше, чем от Первого Кольца до Второго, а то и ближе. Как до Медведково. А впрочем, этого времени вполне хватило водителю, дядьке Васылю, чтобы замучить Антона вопросами и жалобами на «москалей», которые перекрыли дороги. Антон взмок, пытаясь понять беглую украинскую речь и состряпать достойные ответы, пока не услышал:

– Осьо Красне. Прыихали, – и не увидел знакомый домик в конце улицы, взбегавшей на холм.

Он поблагодарил, попрощался и выскочил из автобуса. Во дворе докторского дома стоял мотоцикл, принадлежащий давешнему Богдану. Сам Богдан сидел на кухне.

– Здоров, – сказал он, увидев Антона.

– Как? Уже? – изумился мальчик.

– Здоров бувай кажу, москалику, – Богдан улыбнулся кривовато, хлопнул Антона по плечу, вышел во двор – и только пыль за мотоциклом поднялась и осела.

Антон понял, что в очередной раз налетел на языковой барьер. Кажется, его обругали. Интересно, почему. Что такого в том, что он русский? Что плохого он сделал Богдану?

Вздохнув, он отправился со своими трофеями в смотровую. Исаак Рувимович покормил его перед отъездом, так что обедать он не стал, а сразу достал ампулу, зарядил её, как показывал вчера доктор, взял ватку со спиртом и пошел в комнату – будить террориста.

Андрей уснул, читая какую-то книжку. Антон вынул её из слабой руки – и тем самым разбудил спящего.

– Я лекарство привез, – сказал он, показывая заправленный шприц-тюбик.

– А где док?

– У него дела – сказал, будет через час, – Антон вкратце изложил события своего путешествия в город. – Я вот только не понимаю, почему Исаак Рувимович решил, что ищут именно меня.

– Ищут чужих парней. А ты – чужой парень. Поэтому тебя и нельзя выдавать, – Андрей слегка поморщился, принимая укол. – Это Западенщина, Антон. Здесь власть не праздновали никогда. Узел связи в доме есть? Ты можешь подключиться?

– Прямо сейчас?

– А чего нам дожидаться?

И в самом деле. Антон пошел выбросить шприц и использованную вату, принес планшетку, похимичил с узлом связи, подключился. Можно было бы, конечно, и через свой комм – но здесь связь была нестабильна, да и мало ли где отобразится чужая регистрация.

Андрей набрал адрес. Потом настучал длинный пароль. Потом еще один.

Файл раскрылся в формате «простой текст». Антон встал с табуретки и вышел из комнаты. Через минуту Андрей позвал его.

– Прочитай.

Замирая от оказанного доверия, Антон взял планшетку.

«Привет, падаван!

Если ты это читаешь, значит, дела наши совсем плохи. Помнишь наш разговор у Цитадели? Я никогда не скрывал, что деятельность наша мне не нравится в первую очередь своей стратегической бессмысленностью: убийства ничего не дают, кроме вполне законной, но бесплодной эмоциональной разрядки. Я не скрывал это ни от тебя, ни от друзей, ни от руководства. Если разведка на той стороне ловит мышей, то они тоже в курсе.

Находясь в такой глубокой фатальной воронке, мы прямо-таки напрашиваемся на то, чтобы нас использовали для регуляции численности и сведения счетов. Нас и используют, можешь не сомневаться.

Я хотел знать, как далеко они зайдут – и, как ты можешь видеть, несколько перестарался с количеством взрывчатки. Так что не трать времени на нашего клиента. Сам по себе он нас не интересует – таких тысячи. Я приволок с собой страховочную группу. Их наблюдатель будет ждать утром на Европейской у Бена на случай отбоя. Индекс: – Т1950096. Назовись Мариушем. Они вели нас с прибытия – нас, и все вокруг нас.

По их данным у тебя, может быть, получится определить тот момент, с которого мы попали под прямое наблюдение – и установить, какие инстанции принимали решение. Очень многое зависит от того, где именно нас пытались прихватить. Если нас брали на точке сбора, инициатива, скорее всего, идет сверху. Если на одной из явок или в процессе подготовки – решали местные, вернее, наш клиент. Он – единственный человек, в чьих интересах уложить нас пораньше, пусть даже в ущерб следственным мероприятиям.

Второй вариант, как ты понимаешь, много приятнее, поскольку позволяет предполагать утечку местного значения.

Теперь ты сам должен ставить себе задачи, я из своего нынешнего положения никак не могу тобой командовать, а могу только просить. Так вот, я тебя прошу, чтобы ты попробовал эту утечку локализовать.

Должен с большой грустью сказать тебе, что критериям вероятной мишени полностью соответствует магистр Винду. Я почти исключаю его. Почти. Но именно ты в ходе проверки должен будешь или исключить его полностью, или – сам понимаешь.

Следующим по вероятности идет тезка того орла, чьи похождения так тебя раздражали. Или кто-то из его подчиненных. От того, вовлечен он или нет, будет зависеть, можешь ли ты вообще показываться на поверхности – и может ли это себе позволить Винду.

Тебе потребуются люди, а резервная группа, скорее всего, не подойдет. Доберёшься сам знаешь куда, посмотри папочку. Я тебе оставил пару наводок.

Я как-то говорил тебе, что у хорошего моряка должна быть жена в каждом порту. Помнишь пешехода, которого мы провожали из пункта А в пункт Б? Это моя любимая жена. Вспомни, что на нем было и откуда родом эта ткань. Там и найдешь. Размести в местной инфосфере объявление о потере документов на имя, под которым знали меня вы оба.

Если сможешь – отыщи нашего большого друга. Что-то мне подсказывает, что он ещё жив – то ли сердце, то ли убеждение в непотопляемости отходов метаболизма.

Теперь о самом главном – о том, как жить дальше. Если ты устал – попробуй просто раствориться в толпе. Не обижайся. Это не трусость и не предательство. Твой отец ни трусом, ни предателем не был. Я виноват перед тобой за то, что отнял твою юность. Сколько раз я ругал себя за это самыми последними словами – и не сосчитать. Ты достаточно сделал, чтобы заслужить относительно спокойную жизнь – сам понимаешь, насколько относительно.

Второй вариант, который нравится мне где-то больше: сколотить свою лавочку. Подробнее не могу, но поговори с моей любимой женой о книге, которую мы как-то обсуждали. Кажется, я сам так и не раскрутил тебя её прочесть, или раскрутил слишком рано, чтобы ты усвоил из неё что-то полезное. Думаю, сейчас самое время для тебя, камрад, ещё раз проштудировать её внимательно и обсудить с умным таварисчем.

Ещё один человек, с которым тебе стоило бы законтачить в этих целях – это твой мистический брат. Видишь ли, эту затею я вынашивал довольно давно и потихоньку завязывал контакты. А впрочем, ты можешь этого наследства не принимать – я тебя полностью пойму.

Прощай, падаван. Не грусти. Я прожил хорошую жизнь, и мне не стыдно ни за один из своих дней. Чего и тебе желаю. Это главное, остальное – полова.

Ростбиф, джедай-неудачник».

– Про джедаев – это вы так играли? – спросил мальчик, возвращая планшетку.

– Когда мои родители погибли, – медленно сказал Андрей, – я был младше тебя. Дядя Миша заменил мне отца. Да, это было вроде игры. Он – джедай, я – его падаван.

– Дядя Миша? – не понял мальчик.

– Он был старым другом моих родителей. Они его знали как Михаила Барковского. Я тоже. С детства. А потом – в основном по псевдо… Так что его настоящее имя – оно для меня как бы и не совсем настоящее.

Антон помолчал.

– Он пишет, что вам потребуются люди. Вы хотите взять меня в команду? Потому и показали мне письмо?

Андрей помотал головой.

– Не хочу. Ты же прочитал только что – на подполье я теперь не могу полагаться, понимаешь? Я один. Просто кое-что знаю о том, как жить на нелегалке. Могу тебя научить. И… мне нужно, чтобы хоть кто-то знал, что случилось, если я… замолчу.

– Я… – Антон ссутулился на табуретке, нервно потер руки. – Я просто хотел где-нибудь укрыться и жить спокойно.

– Не такой ты матери сын, чтобы тебя оставили в покое. Тебя наверняка ищут – значит, чтобы лечь на дно и где-то жить, нужны будут поддельные документы. Стоят они недешево, да ты сам не найдешь, к кому обратиться, чтобы их сделали и тебя при том не сдали.

– Вообще-то, – сказал Антон, – мне ни к кому не надо обращаться. Я их и сам неплохо делаю.

– А где пластик достаешь? – слегка ошарашенный этой новостью, спросил Андрей. – На готовом пластике, знаешь, и я сделаю.

Антон пожал плечами.

– Входишь в базу данных какого-нибудь райотдела в большом городе – это несложно. Обязательно в большом, чтобы в районе были сотни тысяч жителей. Находишь человека, который умер, чтобы по возрасту подходил. Стираешь его из списков мёртвых, переносишь в списки живых. Потом приходишь в это отделение и пишешь заявление об утере. Тебя пробивают по базе – и без разговоров выдают пластик. Рутина.

– А генкарту, – подхватил Андрей, – ты в их базу уже подверстал свою… Это называется «мёртвые души». Только надежнее иметь завербованного оператора.

– Ну, я-то не мог никого вербовать…

– Слушай, и где же ты так геройствовал?

– В Воронеже.

– А сгорел на чем?

– На банке. Хотел для одного дела завести запасной счет, а они увидели, что я мелкий – ну, и перекликнули в райотдел, в самом ли деле мне уже есть 18 и где я проживаю. А там кто-то решил тщательнее перепроверить – и запросил здравохрану, что у них на меня. А по этой базе я уже шесть лет как покойник – и к ним же не влезешь. Хорошо, что у меня соображалка сработала – я увидел, как у оператора лицо вытягивается – и ходу оттуда. И, на всякий случай – перебрался в Харьков. А там… я там потихонечку судебную статистику поднял и статистику свободных охот. И прикинул, что если и искать христианское подполье, то где-то здесь.

– Христианского подполья здесь нет, – Андрей закрыл глаза.

– Как нет? – обалдел Антон.

– Да вот так: нет. Это просто люди, которые приходятся друг другу близкими… и держатся друг за друга, понимаешь?

Это был крах. Полное крушение всего, на что Антон рассчитывал. Он-то думал, что есть кто-то главный, кто принимает решения. С кем можно поделиться своими и Серёжкиными размышлениями. Кто будет… действовать… а тут – и христианского подполья нет, и в ОАФ ход закрыт. Один Андрей… как же он может – один?

– А можно… спросить про письмо?

– Что спросить?

– Почему он так уверен, что вас… выдали? Кто-то у вас мог ошибиться – или кто-то что-то заметил. И почему важно – на точке сбора или нет?

– Подробности операции, – боевик еще раз попробовал найти какое-то относительно удобное положение для тела. Видимо, не получилось, и тогда он сел, – никогда не докладываются наверх. Об этом знает только группа, больше никто. Если бы нас брали на точке сбора – это значило бы, что они сели на нас и отследили все. Но нас брали на квартире. И поляков тоже.

– А почему тебя не…? Или тебя…

– Меня – на сутки позже. Я погулять вышел… очень вовремя. А они не знали, сколько в квартире людей.

Он закусил губу.

– Больно? Заморозку сделать?

– Нет. Не больно. Просто я болван. Если бы я вместо того, чтобы дурака валять, просто связь проверил… то не валялся бы сейчас раненый. И может, ребят бы этих поднять успел. Хотя это вряд ли.

– А Игорь? Ведь если бы не вы…

Антон не спросил: «А я?». Но Андрей все равно понял.

– Давай на «ты», – сказал он. – Не такой уж я и старый, чтобы мне выкать. Если хочешь – можем даже выпить компота на брудершафт…

Снаружи послышался шум приближающейся машины. Оба умолкли – и шум стих, потом на крыльце раздались шаги, увесистые шаги грузного, но энергичного человека. Дверь открылась, Роман Викторович прошествовал в библиотеку.

– Ну, как дела наши скорбные? – спросил он весело.

– Похоже, я выздоравливаю, – сообщил Андрей. – А что с лекцией по… сакраментологии, кажется?

– По сакраментологии? – Роман Викторович сдвинул Антона с табуретки, сел и принялся осматривать Андрея. – Да там не о чем лекцию разводить. Там всё сводится к одной хорошей новости. Или плохой, если с другой точки зрения.

– Какой? – Антон чуть склонил голову набок и стал похож на любопытного щенка.

– Бог есть, – доктор встал. – Пойдёмте в смотровую, Андрей. Антон, еще кипячёной воды.

Помыв руки, врач начал осторожно снимать утреннюю повязку.

– Бог есть, – вернул его к теме лекции Андрей. – Но, как я понимаю, есть и дьявол.

– Да, – кивнул доктор.

– И вампиры – это его люди? Или нелюди?

– Люди, – твердо сказал врач, ткнув в руки Энея одноразовую кювету. – Ложитесь на левый бок и подставьте это под рану. Её нужно промыть, будет немного больно. Вампиры люди, но они, вы точно выразились, его люди. Многие из них об этом не знают.

– Как вы это делаете? То, что сделали с Игорем?

– Это не мы. Отец Константин просто попросил помощи, – доктор развинтил какую-то бутылочку и начал лить что-то прямо в пулевое отверстие.

– Многие просто просят. Я много раз просил. Значит, это не так просто, как вы говорите. Нужно быть человеком из ближнего круга. Священником или епископом. Верно?

– Неверно. В первую очередь нужно знать, кого просишь.

– Допустим, – Андрей потянул воздух, когда из раны пошла и зашлепала в кювету пузырящаяся пена. – Где узнать? Как? В какой срок? Вы ведь этому учите.

– Чему? Как делать серебряные пули нового образца? Я не смогу, молодой человек. Не потому что не хочу, а потому что это вообще невозможно.

– Почему? У вашего Кости же получилось. Чем я хуже?

– Сядьте, – доктор взял у Андрея кювету, посмотрел, что туда накапало, удовлетворенно хмыкнул. – Рана не загноилась, прекрасно. Сейчас обновим повязку.

Кювета соскользнула в утилизатор, там хрустнуло, чавкнуло, загудело…

– Начнем с того, – сказал Роман Викторович, – что Бог – личность. Совершенно свободная в своих проявлениях. Нет магической техники, которая заставила бы Его изгнать демона или совершить любое другое чудо.

– Но как он может не хотеть? Я понимаю, когда не зовут. Но если зовут – как я могу сказать «нет»?

– Ну а если бы Игорь сказал «Нет»? Вот Костя позвал, а Игорь – не захотел? Кому бы вы помогали?

– Косте. Все равно Косте.

– А мнение Игоря в зачёт не идёт?

– Послушайте, вот вы врач…

– С этим трудно поспорить, – доктор Роман шлепнул на отёк вонючий компресс и прихватил пластырем на бумажной основе.

– Вы бы спасали самоубийцу? Или его мнение в зачёт не идёт?

– Спасал бы. Потому что мне, чтобы спасти, не обязательно нужна добрая воля пациента. И я никогда не могу знать, хочет ли пациент умереть всерьёз – или это, скажем, настроение минуты. Я по умолчанию должен исходить из того, что пациент хочет жить.

– А если бы знали, что не хочет?

– Человек никогда не может знать таких вещей. Даже о себе. А думать таких вещей я права не имею. Ни в каком качестве.

Видимо, врач никогда не раньше не беседовал с профессиональным террористом.

– Вы мне не ответили на вопрос.

– Андрей, поймите, вы требуете невозможного: за час разъяснить вам то, на что у меня, например, ушли годы. Я бы с удовольствием, я проповедовать люблю, но времени у меня нет. Вот сейчас надо ехать в Тернополь, больного сопровождать в стационар… Вы хотите катехизации? Подробного разъяснения истин веры?

– Я хочу стать священником. Если для этого нужна катехизация – то хочу. Все, что угодно.

Доктор вздохнул, закатив глаза.

– Андрей, вы женитесь на женщине, чтобы воспользоваться, скажем, её имуществом? И что скажет она, когда узнает об этом?

– Если она из наших – ничего не скажет. Она поймёт. Потому что будет знать – я не для себя. Разве это не богоугодное дело – исцелять вампиров? Разве нет?

– А теперь представьте себе, что условием исцеления является ваша бескорыстная любовь к этой женщине.

Андрей прикрыл глаза, помолчал. Потом сказал:

– Человек может всё, если сильно хочет. Я бы полюбил.

– Если человек и в самом деле может всё, – печально улыбнулся врач, – то проще изгонять демонов усилием воли. Отдохните, Андрей. Попейте чаю, вам нужно много пить. Погрызите вот, – он вынул из кармана упаковку, – кровевосстанавливающее. Это вкусно.

На кухне, расставив чашки и разлив кипяток, он перевел разговор на другую тему:

– Сегодня ко мне подошел наш участковый милиционер. Лёгкие беспокоят. И так между прочим сказал, что завтра-послезавтра в Красном будет обход. Так что я вас переправлю в Хоробров, там он уже был. А сейчас он идёт в Августовке – так что вашего друга Игоря на время привезут сюда. Заодно и обследуем.

– А они вас предупреждают? – изумился Антон.

– А кому отвечать, если у нас что-то найдут? Но он и без этого человек хороший.

Андрей покосился на Антона и усмехнулся.

– А ты говорил – христианское подполье…

* * *

Nomen est omen? Черта с два. Он не помнил, был ли искренним с тех пор как научился говорить. Он не помнил даже, был ли искренен сам с собой. Каждый поступок был актерством, каждый жест – позой. Всегда ли было так? Или он просто забыл?

Игорь, Игорек, душа любой компании, с первого класса школы – озорник, фантазер, которому так многое прощали за неуемное обаяние, с четырнадцати лет – любимец девушек, с пятнадцати – удачливый любовник, адреналиновый наркоман, трюкач, сорвиголова… И с двадцати восьми – упырь.

– Ты любил её, грешник?

– Любил.

Тут… тут не было сомнений. Любил. Это Милена не была в нем уверена. Это она с самого начала пыталась его привязать – Поцелуем, бессмертием, бегством. А он знал. Знал. Только…

– Да?

– Я о ней не думал. Я любил её, но я о ней не думал. Когда я остался с ней… когда позволил сделать меня варком, я понимал где-то, что теперь ей конец. Меня ещё могут пощадить, а её убьют обязательно, – говорить было, наверное, невозможно. Молчать тоже. – Но это все как-то… там, далеко. Я не знаю.

 
Я готов был собакой стеречь её кров
Ради права застыть под хозяйской рукой,
Ради счастья коснуться губами следов,
Мне оставленных узкою, легкой стопой…
А ночами я плакал и бил себя в грудь,
Чтоб не слышать, как с каждым сердечным толчком
Проникает все глубже, да в самую суть
Беспощадный холодный осиновый кол…[36]36
  Здесь и далее – стихи С. Калугина, «Восхождение Чёрной луны».


[Закрыть]
 

– А кого-нибудь, кроме неё… в эти два года – ты любил?

Игорь задумался…

– Нет, наверное. Почти точно нет. Но я и до того… просто слышал как лопаются ниточки. Оставалась только работа. А потом только Милена.

Когда-то хотелось многого. Кто-то щедрой рукой просыпал на Игоря дары: мальчик неплохо рисовал, его скетчи и шаржи ходили по рукам в школе; приятный голос, точный слух – Игорь пел и музицировал; хорошее сложение для спорта – занимался гимнастикой, играл в баскетбол; танцевал так, что девочки писали кипятком, длинные руки и ноги были как на шарнирах. Сочинял какие-то стишата. Актерствовал.

 
Я когда-то был молод – так же, как ты.
Я ходил путем солнца – так же, как ты.
Я был светом и сутью – так же, как ты.
Я был частью потока – так же, как ты.
 

Но вскоре он осознал, что гений – это на 4/5 одержимость своим делом. Дольше всего он продержался в танце, но когда понял, что недостаточно одержим для нескольких лет в кордебалете, продвижения мелкими шажками в ведущий состав, а там и в солисты – ушел в трюкачи. Там можно было быть единственным в своем роде. Там каждый искал собственный способ свернуть себе шею.

Он занимался этим семь лет, гастролируя по всей Европе и периодически наведываясь в Азию. Его специальностью были трюки на высоте и на транспорте. Удивительно, сколько в мире болванов, готовых платить деньги за то, чтобы вживую посмотреть, как человек на мотоцикле перепрыгивает между двумя двадцатиэтажными зданиями.

Семь лет – роковой срок для трюкача. Притупляется ощущение опасности, утверждаются привычки. Многие гробятся на восьмом году работы…

В Загребе, на восьмом году, он встретил Милену.

 
Но с тех пор, как она подарила мне взор,
Леденящие вихри вошли в мои сны.
И все чаще мне снились обрыв и костер,
И мой танец в сиянии чёрной луны…
 

– Тебе нужно заново учиться любить, – сказал монах.

– Зачем? – на самом деле, ему не было интересно. Разговор не заполнял пустоту, даже не отвлекал особенно. Ну, может быть, чуть-чуть. Движение лицевых мускулов, языка, какое-то шевеление мысли. Не чувства, воспоминание о чувствах, но лучше, чем ничего. Или не лучше? Проверить? Подождать?

Монах хмыкнул и принялся чистить луковицу.

– Либо ты научишься любить и через это спасешься, либо очень скоро умрешь.

Он запрокинул лицо, как пес:

– Полнолуние близко…

– И что? – спросил Игорь. – Они были и раньше, полнолуния. Только умирал не я.

– Вот поэтому, – кивнул монах. – Я, видишь ли, люблю тех, кто вокруг меня. Теперь люблю. Если бы мы с тобой с самого начала умели любить по-настоящему – не вляпались бы в то дерьмо, в которое вляпались.

Он надкусил луковицу – смачно, с хрустом, как яблоко.

– Про настоящее ты мне не объясняй. Я того, что между людьми бывает, по самые ноздри навидался. Если это настоящее – мне его даром не надо. Не знаю, как с тобой было, а под нами земля плыла. И… – Игорь чуть потянулся вверх по подушке, – я тогда на крыше ни о чём не думал, только о том, как хорошо нам было, и какое счастье, что я её встретил. Я вправду так думал. Было бы иначе – у меня бы тот трюк не получился.

Да, лучше. Это было далеко и неправда, и не с ним, но эта память была недавней, еще жила в мышцах.

Монах прикрыл глаза и медленно, с расстановкой прочел:

– Любовь долготерпит. Милосердствует. Любовь не завидует. Любовь не превозносится. Не гордится. Не бесчинствует. Не ищет своего. Не раздражается. Не мыслит зла. Не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает. Всему верит. Всего надеется. Все переносит.

…Мир сужался. Дело было даже не в преследователях. Просто из всех вещей на свете вкус остался только у двух: у крови жертвы и тела Милены. Милена была единственным светлым пятном – как луна в непроглядно-чёрном небе.

Солнца он не видел уже давно.

– Она меня почти убила тогда, а я её – совсем. – Игорь закрыл глаза. – Испугался. Умирать не захотел. – Он скривился. – Я же трюкач-профи. Риск – мой любимый наркотик. Только это верняк был. Стена – и никаких шансов. И я её убил. Но это же сплошь и рядом бывает. За меньшее, вообще ни за что. Ты мне говоришь, ад настоящий, так он хоть настоящий… А это все что? Что, мои родители друг друга не поубивали? Ещё верней, чем мы с Миленой, даром, что оба живы…

Раньше ему от этой мысли, он помнил, хотелось выть, хотелось… рвануть куда-то и пробить эту хрустальную сферу головой – как на той старой картинке. Только не для того, чтобы посмотреть наружу, а чтобы сфера осыпалась с хрустом, разлетелась на мелкие безобидные кусочки – и что-то начало, наконец, происходить… Он помнил, он постарался это удержать.

– Верно, – согласился монах. – Мало кто сейчас умеет. Как и было предсказано давным-давно: по причине беззакония во многих охладеет любовь. Вот только ты – именно ты – от этого неумения стал серийным убийцей. Сколько у вашей парочки на счету?

Игорь не мог точно ответить на этот вопрос – особенно с учетом резни в Екатеринославе. Они с Миленой мотались по всей Восточной Европе. Жертв выбирали среди самых подонков, отпетых «козлов». Входили в ночной бар при низкопробной гостинице, интересовались, у кого тут можно разжиться «хрусталиком» или «пудрой». Дожидались конца его рабочей смены, для вида прикупив порцию дряни – а потом пасли его до ближайшей подворотни. Или же Игорь выдавал себя за сутенера, продающего девочку, и искал коллегу. Крови хватало на месяц, того, что находилось в карманах – на гораздо меньший срок. Сбережения Милены вышли через год, и Игорь освоил ещё одну ночную специальность – навыки трюкача вкупе с вампирскими кондициями сделали его хорошим вором. Вскоре присоединилась и Милена. Они никогда не трогали «гражданских», но два раза им пришлось отбиваться от охраны. После второго их стали искать плотно. Пришлось бежать на восток. Украина, в перспективе Россия, а потом – если выживут – Сибирь… Там, по слухам, такие как они могли даже легализоваться – если бы какой-то из местных кланов согласился использовать их как наёмников. На Сибирь они, впрочем, всерьёз не рассчитывали.

 
И в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мёртвого чувства предельной вины.
Мне осталось одно только: петь и плясать
В восходящих потоках сияния чёрной луны…
 

– Я, – сказал Игорь, морщась, – был убийцей ровно один раз. Ваши мне помешали, но если бы не они, я бы не остановился. Дозрел. Я потому лежу и не рыпаюсь. И лук твой долготерплю как от любви великой. А тех, кого мы ели, извини, я считать не могу. Если б я раньше с ними ближе познакомился, я бы их раньше убивать начал. Без всякой жажды. Но ведь и я не так уж плох. Не хуже других. И сильно это вам помешает? Коль до когтей у них дойдет? И правильно, что не помешает.

– Ты их убивал не потому что ты немного лучше. А потому что тебя мучила Жажда. А она тебя мучила – потому что ты согласился на инициацию, зная, что будет потом. И если бы тебя припекло в местности, где поблизости ни одного подонка, ты бы прекрасно управился и с хорошим человеком. Потом бы, конечно, тоже придумал что-нибудь, чтобы оправдать себя.