Текст книги "Вчера"

Автор книги: Олег Зоин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

– Ах, Сеня, до чего же я размечталась! Гляди, мама вышла, а мы и не заметили. Скажи, тебя убило то, что я как бы дочь Пришибеева? – виновато подняла она лицо и поглядела Семёну в глаза.

«Я научу вас работать, лодыри! Алкоголики, воры, туды вас перетуды! Всех премии в сентябре лишу!» – вспомнилось Сербе. Но какое, в сущности, отношение имеет милая девчонка Ирина к Петру Прохоровичу Петлюку, негодяю по призванию? Никакого! Поэтому Серба отогнал привидение в образе человека проволочно–стальной воли и мёртвой хватки и поднялся, понимая, что засиделся в гостях. Иринка тоже встала и прижалась к нему.

– Милая Иринка! Я секрет тебе открою: если б ты теперь исчезла из моей жизни, я чувствовал бы себя несчастнее того человека, который вчера тебе исповедался. – И, крепко обняв её податливые ласковые плечи, крепко, умеючи, поцеловал. Большего он себе в её доме не разрешил. Вскинув голову, чтобы отбросить со лба светлые пряди, Ирина пошла проводить его с влажными от поцелуев губами.

– Я буду ждать тебя завтра! – послышалось ему сквозь шум ветра, когда, заперши калитку, оглянулся. Иринка стояла в жёлтом прямоугольнике открытых дверей и вслушивалась в утихающие шаги. Он ещё увидел, как девчёнка взмахнула рукой.

В конце сентября ненастные погоды сменились жаркими, тихими днями. Горожане повеселели, девушки запорхали по улицам в легких шерстяных кофтах, а большинство мужчин опять вырядилось в мрачные пиджаки.

Евстафьев снова вознамерился сколотить компанию по рыбу, но, идя под четверг на выходной, Сенька решительно отказался. Дело в том, что теперь он реже встречался с Ириной из–за того, что она поступила на работу, и смены их и выходные не совпадали. Поэтому Сенька дорожил каждым подходящим выходным днем, когда мог, безмятежно покуривая, встретить Ирину у проходной завода резино–технических изделий и по–человечески провести вечер. Им ещё повезло в том отношении, что Ирина пока что работала постоянно в первую смену.

И когда наступил четверг, Сенька никак не мог дождаться трех часов, чтобы отправиться встречать Иринку. Он повалялся на диване, перечитав «Известия» за несколько дней, попробовал пописать стихи, но слова не давались, выскальзывали из головы, и Сенька, исчеркав лист дефицитной бумаги, отбросил поэзию и решил почитать купленную накануне охотничью повесть раннего Хемингуэя «Зелёные холмы Африки». Он отыскал на этажерке англо–русский словарь под редакцией профессора Мюллера, такой увесистый, что им запросто можно было бы провалить голову льву, и принялся переводить вторую главу, где описывалась неудачная охота на носорогов. Сенька, прилично владевший английским, читал, почти не заглядывая в дедушку Мюллера.

Он испытывал наслаждение, следя за перипетиями преследования, и так увлёкся, что позабыл о времени…

«Мы направились по следам двух болотных антилоп. Они отбежали в деревья и остановились от нас в шестидесяти ярдах. Тонконогий, изящный бык оглянулся, и я выстрелил. Он подпрыгнул и упал.

Но когда мы приблизились к нему, распластавшемуся неподвижно, сердце его ещё сильно билось, хотя, судя по внешним признакам, он был мёртв…»

Сенька отложил «Зеленые холмы», пробуждённый от охотничьей страсти «Последними известиями». Областное радио сообщало о трудовых победах доменщиков и сталеваров, а в конце выпуска новостей сказали также и о том, как прекрасно работает аглоцех абразивного завода, из месяца в месяц перевыполняя плановые задания. Как сообщил корреспонденту по телефону начальник цеха Петлюк, агломератчики решили перевыполнить и сентябрьское задание не менее чем на 15 процентов и выдать сверх плана 800 тонн бокситного агломерата.

– Чудеса! – удивился Сенька. Никто никаких обязательств не брал, восемьсот тонн могла дать одна Сенькина смена и вообще радиозаметка эта прозвучала для него анекдотически.

Он живо представил себе Петлюка, беседующего с корреспондентом радио:

– Да, да-а! Трудимся… перевыполняем… охвачены энтузиазмом… во главе коллектива парторганизация и передовики…

Сенька вздохнул. И что это действительно приключилось с коллективным письмом, если из «Правды» до сих пор нет ответа? Хотя, скорее всего, «Правда» поведёт себя как и «Комсомольская правда» – отфутболит в райком или горсовпроф…

Семёну вспомнилось, как вчера ребята в дробилке окружили забежавшего случайно Вову Глюева. Куда письмо девал, трепач? Но Глюев невозмутимо повернулся, сходил в раздевалку и принёс им неказистую квитанцию, где ясно можно было прочитать, что заказное письмо в Москву принято полтора месяца тому назад.

– А ты не послал, ненароком, пустой конверт? – продолжал приставать Евстафьев, – Бывает!..

– Ну, что я, совсем балда?! – вяло оборонялся Глюев, и ребята решили, что редакция загружена–перегружена и ответ должен придти со дня на день.

– Но сходи–ка, всё–таки, завтра, Семён, на почту, выясни, что и как! – посоветовал Крохмаль.

Теперь Сенька вспомнил о поручении и, наскоро пообедав вчерашним борщём, направился на Главпочтамт, штамп которого был оттиснут на обороте квитанции.

Выяснив у дежурного по жалобам, что письмо, тем более заказное, нигде затеряться не могло и дальше Советского Союза отправлено не будет, что оно отмечено в книге регистрации заказных отправлений, Сенька по совету дежурного всё же для успокоения совести оформил розыск телеграфом, надеясь, что уже завтра из редакции ему придёт телеграмма, объясняющая, когда письмо прибыло в «Правду». Облегченно вздохнув, он вывалился из шумного, заполненного пыльной сухостью операционного почтового зала, не ремонтируемого с царских времен, в свежий воздух улицы Михеловича ныне Горького.

Время уже было подходящее, и Семён вскочил в ядовито–красный вагон трамвая и поехал к заводу резинотехники. У проходной получилось подождать, и Сенька, прогуливаясь под желтыми осыпающимися клёнами, автоматически в который раз перечитывал объявления, налепленные там и сям по ограждавшей завод грязной кирпичной стене. В большинстве своем это были старые, исхлестанные дождём афиши цирка, рекламные плакаты давно прошедших фильмов и маленькие лоскутки из ученических в клетку и в косую линию тетрадей о том, что Иван Иванович продает полдома ввиду выезда, а Степан Степанович с удовольствием купит полдома, но только если при нём погреб и место под гараж.

Но вот в проходной завертелся турникет и, складывая пропуска, из него стали выпуливаться гогочущие девчата.

Они радостно, как застоявшиеся лошадки, летели мимо прислонившегося к клёну Сеньки, и он, почти физически ощущая их радость движения, позавидовал им.

Девчёнки, среди которых встречались и совсем как школьницы, галдели, толкали, завидев Сеньку, друг дружку кулачком под бочок – смотри, мол, какой чувачок выряженный под деревом скучает. Хихикали, стреляли в него глазками, ухмылялись, издеваясь, или демонстративно отворачивались, – короче, проносились мимо Сеньки неравнодушные к чьему–то из их подруг успеху и пытались вслух, не стесняясь, угадать, кого он встречает.

Правда, поодаль, не решаясь подойти ближе, маячило ещё человек пять встречающих, но как только девчата повалили из проходной, их сразу же порасхватывали.

И ошарашенный, оглушенный девчачьей трескотней, двусмысленными шуточками и откровенно призывными взглядами, Сенька не заметил, как к нему приблизилась, отделившись от потока девчатины, Иринка и её соседка, снимавшая у Иркиной мамы полдомика, Света.

– Здравствуй, добрый рыцарь! – улыбнулась Ирина, положив руку ему на плечо. Сенька, обняв Иринку и благовоспитанно чмокнув в щечку, прохладно кивнул и Свете.

В красной кофточке и песочного цвета пышной юбке Ирина производила сильное впечатление. Света, напротив, хотя и одела сегодня неплохое коричневое шерстяное платье, казалась исхудавшей, горбилась и то и дело промокала платочком заплаканные покрасневшие веки.

Они теперь уже втроем пошли домой пешком, и Ирина, как и Сенька, раздумывавшая, как бы отделаться от Светы, понимающе поглядывала на него.

– Ой, до чего же я несчастная, дурочка, что же мне теперь делать? – тараторила Света, нет–нет и пускаясь в плач. Ирина механически утешала её, в то же время заговорщически стискивая Сенькину руку.

Оказалось, что Светин Славочка, ненаглядный и бесподобный, вытворил с дружками нехорошую штуку – снял ночью с «Москвича», стоявшего во дворе нового дома на Садовой, скаты и пытался их загнать на толкучке. Его, конечно, вычислили мильтоны, и, провалявшись в милиции ночь на трёх казённых стульях, кишевших к тому же клопами, он на утро подробно во всём сознался.

Научного руководителя этой коммерческой операции Мишку Писаренка тоже без труда разоблачили. И расстроенный Славочкиными показаниями, он признался, что действительно уговорил Станислава Швыдкого и Виктора Галенко размонтировать «Москвича» в надежде загнать резину и достойно отпраздновать окончание работы над поэмой о покорителях целины.

– Задрипанцы! – якобы сказал Свете молодой симпатичный следователь, вызвав её в качестве свидетельницы, хотя в ту неудачную ночь она целомудренно спала на протёртом диване.

Глубоко тронутый рассказом Светы о малышке Танечке и принимая во внимание чистосердечное раскаяние Станислава Швыдкого, следователь распорядился отпустить юного родителя–добытчика к ребенку.

Но сегодня он опять вызвал Свету повесткой, и Света шла теперь и рыдала, причитая как баба на похоронах.

– Ой, что же они сделают с моим Славочкой, останется Танечка сироткой маленькой… ой, что мне делать, как жить?..

– Никто твоего лоботряса судить не будет, – заверил Сенька. – Лишь бы работал. Но Писаренка могут трахнуть по шее. Почти уверен. Между прочим, Мишку я отлично знаю, – признался Сенька.

– Хотя бы твои слова сбылись, – медленно затихает Света. – Вот смотрю на вас, такие вы ласковые между собой, с тебя, Иринка, Сеня глаз не сводит, не то, что мой Славик… Убежит с дружками гулять, а я сижу с Леночкой целый вечер…

– Ты же говорила, мой Славочка – лучше всех! – смеется Ирина.

– Ну, куда Славику до Сени. Сеня такой взрослый, самостоятельный, умный, а Славка ребенок ещё.

Ирина покачала головой:

– Хитрющая ты, Света, умеешь комплименты сочинять…

– А что, неправда разве? Чем больше смотрю на вас, тем больше удивляюсь, вы же по–настоящему любитесь, а жениться не женитесь, с чего бы это?

Ирина вопросительно смотрит на Сеньку. Тот обдумывает, что ей сказать в ответ. Его такой прямой допрос застал врасплох. Но он не тушуется:

– Мы просто не успели ещё тебе сказать, что мы решили пожениться…

Ирина покраснела и низко наклонила голову. Сенька почувствовал, что предугадал события и понял, что близится развязка их такого нечаянного знакомства.

Остаток пути Ирина и Сенька шли молча, не глядя друг на друга. Они как бы не понимали, не слышали, не разбирали, что рядом с ними безумолку, ликующе болтала Света, строившая разные предположения на счёт того, где и каким образом она советует им отгулять свадьбу, хотя и они сами полностью предались мыслям о предстоящем.

Когда Ирина, пропустив всех в калитку, отперла дверь переднего входа в дом и Света, помахав им рукой, рванула по дорожке в сад, тотчас задребезжав ключом в двери съёмной половины дома, ребята облегчённо вздохнули. Надежды Павловны дома не было, видно, где–то задерживалась, так что они получили время обдумать свои дела и подготовиться к надвигающимся событиям. Иринка всё выясняла обстановку в душе Семёна:

– Ну, что ты теперь скажешь, Сенечка? —

– Что мы действительно тянем резину. Пойдем хоть сегодня ко мне, зачем откладывать жить вместе? Моя Анна Николаевна – расчудесная женщина…

– Смешной ты, Сеньк, я ведь ни разу ещё не была у вас, как это я просто так явлюсь, как чувиха неотёсанная?..

– Ну и что ж, это ерунда! В век освоения космоса нет времени придерживаться допотопной бюрократической последовательности действий. У нас будет, думаю, иначе – сначала мы сами обо всём договоримся, а потом вы познакомитесь…

– Ну, хорошо, Сенечка, тогда пусть будет по–твоему, давай завтра подадим заявление или как там заведено?

– Ты хочешь официально?.. – вдруг охрипшим голосом спросил Сенька. Он вдруг испуганно осознал, что приятное ухаживание и привычный ни к чему не обязывающий трёп в этот миг закончились. Или всё останется пресным безрезультатным приключением или надо решаться на разговор на чистоту.

– Ну да, а как про–другому?..

– Знаешь, я обманывал тебя. Я не свободен. Да и вообще я псих патентованный, ненормальный, суматик. Но я… люблю тебя, не сомневайся. Я не знаю, что мне делать. И зачем я только тебе мозги пудрил?..

– А знаешь что, расскажи мне о себе всё. Самое плохое и гадкое. Я хочу знать о тебе всё… Красивое о себе ты уже мне сто раз рассказывал…

– У меня две дочки растут, Наточка и Ксюша, но я с их мамой не живу уже полгода… Так вышло.

– И её Маня зовут, да?..

– Откуда ты знаешь?!!

– В нашем городе все про всех всё знают…

_ Ну тогда объявляй приговор. Я как чувствовал, что будет дупель–пусто…

– А ты с той дамой в законном браке?

– Нет, был в гражданском…

– А в паспорте что?..

– В паспорте теперь чисто, вернее, штамп о разводе. Я тебе рассказывал о Нине. Как на третьем курсе женился по любви. Но всё, что по любви, обычно разваливается. А теперь я ещё и Серпами меченый… Не буду повторяться…

Ирина задумалась, опустив глаза куда–то под стол и теребя краешек скатерти.

– Знаешь что. Конечно, я дура. И поэтому, кажется, я останусь с тобой. Иначе ты пропадёшь, а такому умнику, как ты, пропадать нельзя…

– Нет уж, туда мне и дорога! Жизнь не удалась и надо это признать!..

– Да ты же ещё и не жил вовсе, чудо–юдо!.. Опомнись!.. Да и кто сейчас в ЗАГС очередь занимает? Поживём–увидим…

– Солнышко! – Прошептал Сенька, медленно приближаясь, а она пятилась, пятилась от него, потому что ей стало легко и весело, пока не уперлась ногами в диван, и тут уже, понятно, большие дети бросились бороться.

Ирина быстро устала и, сдавшись, лежала пластом на диване, по–кошачьи нежась. Сенька склонился над ней, поцеловал сначала глаза, потом впился в губы голодным засосом, потом добрался до шеи.

– Ой, щекотно, Сенечка, не могу! – завизжала Иринка, кокетливо уворачиваясь.

– Не своди с ума, женщина! – тяжело дыша, прошептал, Сенька, косясь на смело распахнувшийся халат. Ирина сделала вид, что обиделась, и тотчас надулась:

– Не смей так называть меня, а то перестану с тобой разговаривать!

– Перестанешь разговаривать? Замечательно! Придется объясняться по–турецки.

И Сенька снова начал бешено целовать Иринку. Она не противилась, забываясь в поцелуях. Набаловавшись, искусав губы, они сели, запыхавшись, рядышком, как птицы. Потом Ирина встала и подошла к зеркалу, чтобы поправить волосы и, держа шпильки в зубах, повернулась к Сеньке, не то шутя, не то на полном серьезе хныча:

– Что делать, теперь весь город приглашать надо!..

– Не волнуйся, – успокоил её Сенька, – мы организационные дела поручим старушкам нашим, пусть возятся. А вот и одна из них, – засмеялся он, вздрогнув от звонка, и на правах друга Ирины бросился открывать.

Он угадал – пришла Надежда Павловна, основательно нагруженная авоськами с продуктами.

– Мамочка, поздравь нас! – подлетела к ней сияющая Ирина. – Мы решили пожениться!..

Надежда Павловна вздрогнула, внимательно посмотрела сначала на радостную, готовую броситься ей на шею дочь, потом на смущенного Сеньку, потом на них обоих, когда Сенька обнял Иринку за плечи, и улыбнулась, так и застыв посреди комнаты со своими авоськами.

– Вы же и полтора месяца ещё не встречаетесь… К тому же у Сеньки дети малые…

– Что ты, мамочка, мы уже знакомы целый век, не омрачай наше будущее мещанскими подозрениями… Дети, если их ему отдадут, нам не помешают! Это же Сенечкины дети… Значит, и как мои будут…

– Ну, если целый век, тогда я беру свои слова обратно. Люби её, Сеня. Единственную радость тебе отдаю, заботься о ней.

Ирина и Семён окружили Надежду Павловну, отбирая сетки с покупками, целуя и успокаивая вконец расстроенную женщину.

– Чего же плачешь, радуйся! – прижалась к ней Ирина, а мать, вытирая слёзы, сказала: – И вина, как на зло, ни капли нет в доме!

– Так я сейчас сбегаю, – докумкался Сенька.

– И я с тобой. Это ты классно придумал. Прямо сейчас и устроим праздник. – И Ирина формально, как брата, чмокнула Сеньку в щеку, утаскивая его к двери, чтобы смотаться в «Продмаг», который был неподалёку. По–идиотски смеясь и размахивая, как дети малые, пустыми авоськами, они помчались отовариваться.

Под конец смены, создав в бункере необходимый запас мелкой фракции, бокситную дробилку остановили. Проворно, не теряя ни минуты, ребята бросились заменять молотки. Евстафьев пристроился у раскрытого люка, ведшего в чрево дробилки, там, где была приклёпана жестяная пластинка с паспортом – «Молотковая дробилка СМ‑19А. Выпуск 1957 г.».

Сенька вышибал тяжелым ломом стальные валики, а Евстафьев подхватывал руками в потрепанных брезентовых рукавицах тяжеленные молотки. Именно потрепанные до мягкости только и годились, чтобы точно и сильно хватать молотки, негнущиеся новые рукавицы никак не подходили для этого ответственного дела. С другой стороны кожуха Иван Крохмаль помогал вытаскивать показывающиеся в специальном отверстии валики.

Работа требовала прицельности ударов ломом от Сеньки и шустрых движений руками от Евстафьева. Володя вынимал источившиеся от ударов по кускам боксита молотки и привычно бросал через плечо на пол.

На место негодных вешали новые, увесистые, которые подавал Сенька. На каждом валике болталось по восемь молотков, а всего валиков было шесть. Они пронзали собою по краю девять стальных дисков, посаженных на мощный вал. Когда вал начинал вращать закрепленные на нем диски со скоростью в тысячу оборотов в минуту, молотки, похожие на серьги, отклоняли центробежной силой свои била и что есть силы колотили билами по потоку кусков боксита, сыпавшейся из приемного бункерка.

Старик Лукас ковырялся ломом в стальных решетках, через которые при работе просеивалась бокситная мелочь. То, что он делал, называлось подтянуть решетки. Рыжая пыль, во всю гулявшая по дробильному отделению с начала смены, во время замены молотков улеглась. В распахнутые двери даже решительно заглянуло какое–то далекое солнце. Ребятам нравилось заменять молотки.

Шепелявому Лукасу надоело одному ковыряться в недрах дробилки и молчать, так он не выдержал и затронул Евстафьева:

– Слышь, Вовка! Ты ловко с молотками, конечно, управляешься. Ну–ка, потешь публику художественным словом! Небось, нахохмил чего с утра!

Евстафьев бесовски ухмыльнулся и Сенька увидел, что ему и самому не терпится потрепаться.

– Да есть небольшая наработка… В трамвае утром как на работу ехал. Прижали меня к спинке сидения так, что чуть баньки на лоб не повылазили. Ну, а я сам тогда ни за что, ни про что деваху одну почти что придушил… Совсем уже глазки закатила девка, когда я глянул вбок и ахнул – сидит это, значит, и в окошко увлечённо так посматривает артиллерист один, капитан…

– Ты молотки сымай, болтало! – прикрикнул на него Иван Крохмаль.

– Ага, ага, тяни, Ваня, я уже взялся за свой край. Ну, слушайте, дальше что было. Посмотрел–посмотрел я на капитана, сообразил, что он в военкомат на службу дует, а потом как шугонул его: «Капитан! Встать!», так он как пружина взвился. А я…

Сенька не выдержал и заржал, представив как выглядел посрамленный капитан.

– Ну, а ты? – беззвучно хихикал дед Лукас.

– Ну, а я говорю тогда вежливенько так: «Спасибо, товарищ капитан, что вы девушке место уступили. Садись, Марьяна, не гордись…». Капитан, зараза, краснее рака стал и молча на выход подёрся…

Тут уже и Крохмаль затрясся в неприличных конвульсиях, а Евстафьев подкидывал жарку: – Ну, чего лыбитесь, что ж здесь такого?..

– Это вы так молотки меняете? – кашлянул незаметно возникший Цовик. – Хиханьками да хаханьками план не вытянем.

– Так мы уже сделали твой долбаный план, Соломон Ильич, – успокоил его Крохмаль, – можно ещё поддробить, если что…

– Не надо, до конца смены хватит с гаком. Лучше под транспортёрами тщательно поубирайте, – кисло осклабился Цовик, выковыривая табачинку из зубов нездоровым, жёлтым языком.

– А… досадно, однако… – неопределенно высказался Евстафьев и, сообразив по вопросительному лицу мастера, что тот ни фига не понял, добавил: – Вот, старались, потели, меняли молотки, как вы распорядились, а теперь они и не нужны. Ими Зазыкин верные полсмены боксит как семечки щёлкать будет…

– Как ты неправ, – отозвался Сенька. – Что мы ему новые молотки передаем, совсем не жалко, эгоизм и так разъедает каждую смену. Другое дело, чтобы и Петриченко, и Зазыкин, и Фридкин тоже по смене передавали дробилку первым сортом, так сказать, с подтянутыми решётками и заменёнными молотками…

– Хорошо, хорошо, Серба, – оборвал Сеньку Цовик и, завладев общим вниманием, подозвал их всех и пустился в долгие и непонятные вначале рассуждения о чести цеха, о том, что перед Октябрьскими праздниками надо не только исправно трудиться, но и по общественной линии внести свою лепту…

– Не темни, Соломон Ильич, – перебил его Крохмаль, куда гнешь, объясни…

– Сегодня, товарищи, нашему цеху доверено дежурить по городу, так что я считаю, мы единодушно вступим в дружину, и как один, явимся к девятнадцати часам в штаб.

– Так то дружинников касается, – неудержимо понесло Евстафьева, – а я свободная личность, к чему мне по улицам шляться, дома делов невпроворот.

– Нет, – налегал Цовик, – явиться обязаны все. Вот я списочек составил для верности, вы порасписывайтесь, что предупреждены.

– Вы же взрослый человек, – принялся укорять Цовика Сенька, – и вдруг такую ересь надумали. Хорошую, добровольную идею в добровольно–принудительную перелицевали. Так никто на дежурство не выйдет, не говоря уже о том, что подписывать ваше сочинение не захотят.

– Это почему же?

– Да так, скучно вы агитируете, безалаберно. Но чтобы вы не сказали утром, что Серба дезорганизовал мероприятие, выйду, пожалуй, на дежурство, хотя убежден, что в дружину должны приходить по охотке, осознав её важность, а не так, как на субботник–воскресник… Кстати, Вова, тебе тоже не мешает вечерком проветриться. Я зайду за тобой, ладно?

– Я нарушать правила социалистического общежития приду, – отмахнулся Евстафьев, – тяпну поллитра и появлюсь вас песням учить. А то вам и ловить некого будет…

Сенька тоже не ожидал, что вечер придется провести без Маринки, но раз уж пообещал, то отступать поздно.

Но всё оказалось проще, чем он ожидал – Ирина, всегда работавшая с утра, уже ждала его, азартно обсуждая с будущей свекровью Анной Николаевной в деталях свадебный стол, поскольку до намеченного на октябрьские праздники пиршества оставались считанные дни.

Они как раз увлеченно спорили, нужно ли добавлять в салат «Оливье» яблоки, когда вошел Сенька.

– Ну, разумеется, яблоки не помешают, – включился он в разговор, устало усаживаясь на диван.

Возвращяясь со смены, он обычно пару часов проводит на диване, кашляя и чертыхаясь, поминутно сплёвывая нездоровую жёлто–коричневую слюну, спутницу каждого абразивщика, пока не отступит обычная послесменная усталость и молодость не возьмёт своё. Но в этот раз всё перепуталось.

– А мы билеты в кино взяли, – похвалилась Ирина. – Втроём пойдём, собирайся!

– Эх, но я пойти не могу! На семь дежурство в дружине, а посему дайте поесть рабочему классу!..

Женщины скисли и надулись. Семён извинительно развел руками, ища сочувствия, но они сделали вид, что заняты изучением тяжеленной «сталинской» поваренной книги. Самостоятельно разобравшись с кастрюлями на газовой плите, и выловив из свежеприготовленного рассольника курью ножку, Сенька обглодал ее впопыхах, запил вишневым компотом и убежал, тоже чувствуя себя в дурацком положении, потому что выходило, что вроде он затеял этот фокус специально, и, главное, не предупредил…

А тут ещё овчар Евстафьева Курнос загавкал на всю улицу и так метался и бесился, что Сенька не решился войти в калитку скромного домика Володи. Но в конце концов Курнос пробудил неуёмным лаем придремавшего хозяина, и, немного поломавшись для порядка, Евстафьев оделся и пошел с Сенькой к ярко освещенному Дому Культуры завода, где в тесной комнатухе завхоза расположился штаб дружины абразивщиков и уже давно собрались самые сознательные. В коридоре, ведшем на галёрку, бестолково топталось человек двадцать, в том числе Гущин, Крохмаль, электрик Николай Глюев, и сам Цовик, стыдливо оглядывавшийся, как шестиклассник, нечаянно забежавший к первоклашкам, и неудовлетворенно повторявший: – Не густо, товарищи, скорее, редковато…

Его, Цовика, удивило, что на лацканах пиджаков Глюева и Лукаса красовались значки дружинников. Он понял, что некоторые, упираясь подписывать бумажки, на самом деле разыгрывали комедию, так как давно уже были хозяевми в дружине. А он и не знал!

Пока что в штабе не было еще никаких задержанных. Дежурство еще не разгорелось.

– Подожди, – пообещал Сеньке незнакомый парнишка, – к ночи, как улей, комнатуха загудит…

Командир дружины раздал красные нарукавные повязки, проинструктировал новичков, кто, как, где и на каком участке проспекта должен патрулировать, и дружинники парами через бурлящее молодежью фойе начали выбираться на улицу.

Сенька вызвался идти с Евстафьевым, который неугомонно бурчал что–то вроде «Зачем мне эта канитель?..» и тому подобное. По небольшому местному Бродвею от аптеки до ресторана фланировали воркующие парочки, бесшабашные компании пестро одетых чуваков и превосходных чувих.

– Бей стиляг, спасай Россию! – проходя мимо патруля, подкусил какой–то веселый тип.

– Взять, что ли, гада?.. – предложил Евстафьев, но гад ухмыльнулся и, больше ничем не нарушая порядок социалистического общежития, нырнул на всякий случай в толчею. Некоторые прохожие, завидев повязки на рукавах Сеньки и Евстафьева, подчеркнуто брезгливо отворачивались, не решаясь чистосердечно выматерить, некоторые вроде бы одобрительно подмаргивали, а один старичок, подпирая скрюченной спиной стену аптеки, что–то прошамкал невразумительное. Но по тому, как важно поднял он обкуренный большой палец, нельзя было не сообразить, что он прошептал поддерживающе: – Правильно, на большой затеяли… Порядок, он – дело общее…

Вполне освоив Бродвей, по которому ещё вчера они прошвыривались безучастными рядовыми гражданами, ребята решили было зайти в «Кулинарию» выпить кофейку или минералки.

Однако народ у аптеки беспокойно зашевелился, и из быстро распухавшей толпы затреньчал свисток. А ведь за аптекой начиналась зона Гущина и Глюева.

Услышав свисток, Сенька и Евстафьев, стыдясь побежать, быстро пошли к месту возможного происшествия.

– Напрасно спешим, – хныкал Вовка, – там Глюев уже без нас десятка два шпаны успел скрутить. Ты же знаешь, мой тёзка – здоровый лоб, здоровее не придумаешь…

Сенька вспомнил как исповедывался ему Глюев на рыбалке и ничего не ответил Евстафьеву.

– Дорогу ассенизаторам! – брезгливо приветствовал их какой–то смурной, до крайности плюгавый соплячок из числа тех, что воображают себя продрогшими фиалками на смердюче унавоженной грядке жизни. Евстафьев сжал кулаки и двинулся на смурного со словами:

– В лоб тебя, придурка, хряснуть или просто по морде?..

Сенька удержал его руку. Нигилист ретировался, едва слышно изрыгая забористые матюки. Народ немного раздался, и патрульные увидели Гущина и Глюева, склонившихся над нарушителем. Ребята пытались поднять с земли яростно отбивавшегося гражданина в коричневом, теперь основательно перепачканном пылью демисезонном полупальто.

– Нате вот шарфик на вашего алкоголика! – протянула полосатый шарф высокая глазастая и приятно грудастая девушка, тронув Сеньку за рукав.

– Ну, почему же моего? – хотел было откреститься Сенька, но шарф показался ему невероятно знакомым. Пригнувшись и заглянув в лицо вдребезги пьяного буяна, он с отвращением узнал в нём соседа по дому Игоря.

– Ну довольно с ним чичкаться, – объявил Гущин, – останавливайте любой грузовик, отправим в вытрезвитель.

– Я человек, – хорохорился, размазывая слезы, Игорь, – и ничто, запомните, ничто человеческое мне не чуждо! Вот! Или, если желаете, по–латыни: Homo sum et nihil humanum… Впрочем, вы все – сволочи, сброд. И не вам бухтеть по–латыни… – он крепко загнул по–русски.

– Бейте! – Вдруг он переменился в лице, наливаясь тяжелой яростью.

– Бей! Вот ты, грузин, – оклабился Игорь в сторону Сеньки. – Бей! Тебя же учили бить, что же ты, ска–ти–и-на, сачка давишь?!

Сеньке хотелось одного – чтобы Игорь его не узнал, так было почему–то стыдно.

Выручил Евстафьев, удачно тормознувший «Газон», наполовину загруженный светлыми даже в темноте головками капусты, темными конусами свёкл и невзрачно–серыми мешками с картофелем.

– Куда-а путь держим? – строго спросил молоденького шофёра дружинник при исполнении Вова Евстафьев.

– Да вот в ресторан овощи везу. В «Театральный»… – Беспрекословно ответил шоферюга и предусмотрительно потянул из бардачка пучок бумажек.

– Вот путевочка, а вот накладная на товар! Вы лучше кого другого возьмите, а то ещё капусту потопчет товарищ тот, что пьяный, – намекнул шофёр.

– Во–первых, если «товарищ тот, что пьяный», шевельнет языком, я его буряком по морде почешу, – бешено вращая глазами заверил Евстафьев, – а во–вторых, кабак подождёт. Вкидывайте клиента, ну, взяли!

И обмякшего Игоря вбросили вчетвером в кузов, куда следом примостился Глюев, а Гущин сел в кабину показать дорогу.

– Чего там! – смутился водила, – где вытрезиловка, что ли, не знаю?..

– Ну, тогда газуй! – разрешающе махнул рукой Евстафьев, перехвативший вопросительный взгляд шофера, принявшего Вову за начальника в данном происшествии. Машина тронулась, и Евстафьев с Сенькой пошли опять по Бродвею, а Вова опять начал придуриваться и хандрить:

– Ну за что мне такое наказание, пьянь всякую подбирать? Пошли бы сейчас ко мне, раздавили бы поллитра, а уж огурчики у меня, во-о! А? – Лукаво поглядел он на Сеньку.

– Брось бузить! – Отмахнулся расстроенный Сенька. Его потрясло падение Игоря, короче, ему было не до шуток.

– Ну что ты взъелся? – Беззлобно огрызнулся Евстафьев. – Ну кто тебя заставляет?.. Удивительно прямо–таки!.. А тебе кого, милашка? – Куда–то в сторону обратился Вова.

Сенька обернулся, чтобы предотвратить какую–нибудь нетактичность, сотворить которую Евстафьеву – раз плюнуть…

Он увидел улыбавшуюся Ирину, и у него тотчас отлегло от сердца.

– Мне вот этого! – Смеясь, ответила она Евстафьеву, беря Сеньку под руку. – Глаз с него не свожу, а он хоть бы посмотрел разок… Ишь ты!

– Ну и ну! – Развел руками поражённый Евстафьев. – Вот это хохма! Расскажу завтра в цехе – не поверят!..