Текст книги "Вчера"

Автор книги: Олег Зоин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

5 мая. Вчера арестовали Наума. К Сеньке приехал Бэра и вызвал на улицу поговорить втайне от домашних. Оказывается, несколько дней тому назад дура Зинка пошла гулять на «брод». Мимо проезжали ребята из УГРО и поняли птичку по походке. Затянули в машину, повезли в РОВД. Там её за пару минут раскрутили, она всё и расскажи. Где остановилась, что творится у Наума Михайловича по вечерам.

За Нюмой давно охотились, у них была информация, что он крупный махер по запчастям на «Запорожец». В общем, так оно и было, но доказать что–либо было невозможно, и они искали хоть какой компромат, чтобы его повязать и начать трясти…

30 июня. Об аресте Нюмы говорит весь город. Самое смешное, что ему шьют статью «содержание притонов разврата», которую, говорит следователь Федоренко, лет тридцать в Запорожье никому не вменяли. Более того, партия дала команду осветить тему для широких масс. Одна из областных газет (кажется, «Червонэ Запорижжя», или это был завсегда возбуждённый борьбой с аморалкой комсомольский орган «Комсомолэць Запорижжя», точно и не вспомнить) срочно опубликовала красочную статью «Нична папуга» («Ночной попугай»), в которой подробно описывались оргии у Нюмы.

Через неделю после ареста Нюмы у него был проведен подробный обыск. Конечно, никаких запчастей или иного криминала не нашли, он такое дома не хранил, зато изъяли знаменитый нюмин «Запорожец» и его записную книжку с сотнями адресов клиентов, покупавших ворованные запчасти. Сейчас прошло почти два месяца, по большинству иногородних и местных адресов и телефонов уже произведена проверка и, удивительное дело, ни одного Павлика Морозова не нашлось! Вот почему пришлось для оправдания ареста придумывать «содержание притонов разврата».

Нюму держат в старой запорожской тюрьме на Красногвардейской (у стадиона им. «Комсомольской правды»), Жанна дважды ходила на свидание и кое–какие просьбы Нюмы передала компашке. В частности, Нюма узнал, что следователь Федоренко раскатывает по городу на изъятой у него машине, и просил Бориса Извекова и Сеньку что–нибудь предпринять.

Посовещавшись с Жанной и Бэрой, решили машину у Федоренко забрать принудительно, так как он её без акта изъял и пользуется, как своей.

Так вот, неделю назад Нюмины приятели объявили Федоренке войну. Разузнали, что он живет в районе нового почтамта, стали следить. Действительно, по вечерам он приезжал домой на «ихнем» «Запорожце», и до утра машина обычно стояла под окнами.

Убедившись в этом, как–то теплым летним вечером приехали втроем троллейбусом к дому Федоренки. Вскоре стемнело. Вот подъехал и следователь. Жанна предусмотрительно захватила запасные ключи от машины. Подождав с полчаса, решили машину угонять, вроде бы Федоренко уже ехать никуда не собирается. Небрежно подошли к «горбатенькому». Борис отпер дверь, сел в машину, легко завелся, кивнул остальным. Сенька с Жанкой быстро загрузились с правой двери, и Боря ударил по газам. Минут за пятнадцать добрались до улицы Михеловича, тормознули чуть дальше от двора Нюмы, погасили все огни, включая габариты.

Заглушив движок, пошли проверить обстановку в дворе. Друзья заранее решили спрятать машину у нюминого дома в его сарае, где уже прошел обыск и вторично вряд ли догадаются искать. Днем загодя запаслись ключом от сарая и подготовили место, разобрались с дровами и наметили кое–какую рухлядь для укрытия машины.

Коммунальный двор, в котором было три одноэтажных домика дореволюционной застройки и несколько сараев, был населен плотно. Домик, в котором Нюминой маме принадлежало три комнаты, находился в глубине двора и поэтому незаметно вкатить машину и затолкать её в сарай в полной темноте оказалось делом нелегким. К счастью, никто не попался им на пути. Было уже одиннадцать вечера, к тому же большинство жильцов этого милого дворика были закаленные любовью к советской власти аиды, и поэтому, если кто и выглянул из окна, то не подал виду, заметив необычные манипуляции с Нюминой любимой цацкой.

Надо было видеть, как угонщики втроем катили «горбатого» и размещали его в сарае, наощупь обкладывая поленьями и старыми одеялами! Удивительно, однако, все получилось!

С Маней в конце мая произошла крупная ссора. Она сказала Сеньке, что беременна, а он посоветовал ей сходить на аборт. Не имея ни жилья, ни приличной работы, плодить нищету не было, по его тогдашним представлениям, никакого резону. Она психанула и побежала к соседям куда–то звонить. Потом оделась и рванула на Коммунистический проспект, ничего не объясняя. Семён нехотя поплёлся за ней, влекомый в основном вялым любопытством и необходимостью сходить в киоск «Союзпечать», что на остановке трамвая «Малый Базар», купить газетку.

От нечего делать, он спросил её, идя сзади, не на свидание ли молодая беременная женщина спешит… Она одарила Сеньку ненавистным взглядом и перешла почти на бег. Он плюнул на её заумь и прилично отстал. Смотрит, она рулит к такси, стоящему у соседней с ихней пятиэтажки. Подошла и стала чего–то бурно объяснять шоферюге на языке мимики и жеста. Сенька разобрал только имя – «Юра!».

Конечно, пещерные инстинкты победили, он подошел и врезал даме по шее. Юра с трудом вылез из–за баранки и пошел в его сторону, но ни монтировки, ни отвертки в его руках Сенька не усёк, значит, можно врезать и ему. Семён разок замахнулся, но шофёр был ниже и правильно расшифровал выражение Сенькиных глаз. Быстро втиснувшись со своим пузом за баранку, Юрий счел за лучшее врубить полный газ. Сенька же, выразив своё понимание момента ресурсами краткого курса русского фольклорного языка, пошел–таки за газетой…

Через несколько дней в очередной дискуссии про жизнь сожительница намекнула, что будущий ребенок, возможно, от Юры… Сенька любезно заметил, что это так же возможно, как и то, что дитя будет походить на Нюму или ещё на кого. В итоге на аборт она твердо не идет, и Сенька согласился, что это её личное дело. Трепать нервы по этому поводу, – дать ей повод серьезно осложнить свою жизнь. Конечно, надо бы по–хорошему разбежаться, но интересы Наточки требуют потерпеть в надежде, что всё как–нибудь образуется…

31 июля. Прошел еще месяц, а суда над Нюмой все нет и нет. Жанна честно ходит к Нюме в тюрьму на свидания, носит приличные передачи. Он там устроился прекрасно, его признали жульманы, как кадрового уголовника, тянувшего не один срок. Сложились неплохие отношения и с продажным заместителем начальника тюрьмы, неким Зинченко (фамилия, возможно, не совсем такая, но что–то похожее). Дошло до того, что два раза Нюму в «воронке» возили отдыхать на городской пляж, правда, на его малолюдную, «дикую» часть, куда приезжала Жанна и где они с Нюмой имели возможность получасового «интима» в кустах. Охрана в это время жрала водяру и культурно загорала.

Нюму упрятали в тюрьму на период следствия как из–за ремонта следственного изолятора, так и чтобы попугать. Никто же не предполагал, что там у Нюмы найдутся кореша и обстановка полной поддержки. Конечно, ему пришлось пойти на серьезные расходы.

Потом произошло событие, очень Сеньку развеселившее. Нюма передал через Жанну, что приглашает Семёна и Бориса в гости в тюрягу! И чтобы захватили хорошей выпивки, жратвы и бабу для блатного, который богует в нашей тюрьме. Конечно, всё Жанна послушно приготовила, получилось две большие сумки. Когда в условленное утро приятели встретились у ворот тюрьмы, то увидели и Верку Кислицу, размалеванную и расфуфыренную. В руках у неё была небольшая кожаная хозяйственная сумка… Жанна нашла на минутку, чтобы шепнуть Сеньке, что Верка, ха–ха, идя на мероприятие, всегда носит в этой сумке чистое полотенце, вазелин и презервативы…

Их встретил сам капитан Зинченко. Громыхали стальные двери, с жутким скрежетом отпирались хитрые замки и засовы, козыряла охрана, не спрашивая пропусков и не проверяя тяжеленных сумок дорогих гостей. Когда шли по тюремному двору, им попалась команда зэков, сколачивавших овощные ящики. Они загоготали, увидев ухоженные ляжки Жанны и Верки, но тяжелый взгляд Зинченки убедил их умолкнуть и отвернуться от весёлой процессии.

Стол накрыли в «конторе» замначальника тюрьмы. Небольшое помещение примерно шесть на четыре, вверху над тяжелым мрачным столом зарешеченное окошко, портрет железного Феликса. Стол нерушимо, как союз рабочих и крестьян, присобачен болтами к полу, так же и два стула – для начальника и приглашенного зэка. У боковых стен по огромному кованому сундуку, тоже нерушимые. Хозяин кабинета с гордостью пояснил, что этим сундукам лет по сто пятьдесят!

В порядке экскурсии пошли проведать Нюму в его камеру, небольшая, но чистая и сухая, на двоих вполне прилично. Нюма поцеловал Жанну и все вместе пошли в камеру к Витяну (имя условное), где он пребывал один в гордом одиночестве, так как тянул восемь лет за жуткое убийство и ему ещё надо было набраться терпения лет на шесть. У Витяна тоже был приготовлен стол, на нём пока были только яблоки и абрикосы. Жанна по–хозяйски сняла пакет с яблоками и алюминиевую миску с абрикосами и застелила стол принесенной скатерткой. Потом они с Веркой Кислицей вытащили из одной сумки принесенные припасы и стол принял цивилизованный вид. Затем лишние в этом вертепе радости пожелали Витяну и Верке приятного кайфа и вернулись в «контору» Зинченки.

Откуда–то появились табуретки, а сундуки оказались застланными казенными шерстяными одеялами. Стол тоже вскоре приобрел основательный вид и экзотическое заседание началось!

К полудню тема исчерпала себя и Семён с Бэрой засобирались домой, оставив Жанну еще на часок с Нюмой для известно чего.

Зинченко вывел гостей на свободу и тепло попрощался, приглашал заходить… Ну уж!.. Спасибо!..

31 августа. Наконец, состоялся суд. Нюме закатили четыре года, хотя Федоренко взял серьезную взятку и обещал ограничиться годом. Нюму этапировали в Винницу и определили в горячий цех клепать какие–то отливки. Жанна приуныла, подозревая, что через четыре года такого ударного труда Нюма потеряет уникальную мужскую силу. В порядке дружбы Сенька подготовил для Нюмы жалобу (на последнем свидании перед отправкой его в Винницу Жанна сумела дать Нюме подписать бумагу) в Киев в республиканскую прокуратуру, прося вмешаться в порядке надзора, так как следствие необоснованно пристегнуло позорную статью, ведь притоносодержательство совсем не доказано, оно построено на единственной реплике Зинки из Читы, которую вынудили признаться, что она отдавалась Нюме в присутствии Жанны и что в доме Нюмы была при ней однажды пьянка с раздеванием… При этом Федоренко вынудил Храща дать крупную взятку, а Зинченко тоже не безвозмездно возил его на пляжи и устраивал пьянки в тюрьме…

Но прокуратура приехала и установила, что жалоба не соответствует действительности, а Серба и Извеков бредят. Это при том, что их с Борисом даже возили в тюрьму показать, как итти в кабинет Зинченка. Особенно поразило проверявших, что свидетели не только нарисовали проверяльщикам правдивый план «гостевого» маршрута по тюрьме, но и обрисовали, как стоят и как выглядят старинные сундуки в кабинете Зинченка, чего нельзя было бы знать, не побывав в этом кабинете. Но всё же «факты не подтвердились»…

24 декабря. Вчера Сенька с мамой получили письмо от отца. Как всегда, сердечные новогодние поздравления. Жалобы на здоровье. Интересно, что в письмо он вложил визитку нового ночного клуба «TIKI VILLAGE». (87 Fitzroy Street, St. Kilda, Melbourne’s First Polynesian Night Club, 2 SHOWS NIGHTLY, 9 p. m. till 4 a. m.). В конверт была вложена также прекрасная крупная фотка танцулек в этом клубе. Судя по тому, что адрес тот же, что и три года назад у клуба СТРАНА ПТИЦ, то это они свой прежний клуб переделали на более экзотическое предприятие.

Скрытое беспокойство по поводу Сенькиной нескладной жизни, очевидно, проистекает из информации мамы. Письмо маме. Сеньке она его только дала прочесть, Мане не дала даже посмотреть, а вот визитка аборигенского клуба досталась Семёну. К сожалению, добрый десяток писем папы за этот год, как и за прошлый и позапрошлый, не сохранились. А может быть, они где–то далеко запрятаны у мамы. Сенька хотел бы их как–нибудь выпросить в свой «архив», хотя он и не уверен в сохранности архива в будущем.

Следом пришла чудесная новогодняя австралийская открытка с кенгуру. И, конечно, трогательная надпись:

«28 ноября.

Дорогая Анна!

Желаю тебе в Новом и последующие годы здоровья, успехов и много–премного счастия.

Целую крепко, Станислав.“

31 декабря. Непутевый, но бурный прошедший год оставил в памяти Семёна смешанные чувства. Конечно, Сенькины погружения в оргии у Нюмы, не прервись они арестом, могли бы, вероятно, закончиться конфликтом с законом. Но, будучи изгоем, Сенька не сделал ничего такого, чего не практикует «золотая молодежь», дети партийных вождей областного масштаба. С волками жить, – по–волчьи выть!

В итоге в середине декабря Жанна родила очаровательную девочку, а Маня мается на сносях.

Работа старшим диспетчером в ГАП‑1 (государственном автопредприятии) под руководством маминого сослуживца старого большевика Дыбенко налаживается, Семён осмотрелся, коллектив его принял хорошо, а коллектива всего – восемь человек. Работа через день по двенадцать часов. Годится!

Тёща обменяла свою комнатку в пятиэтажке на более светлую комнату в доме по проспекту Ленина, 91, прямо над кинотеатром «Зирка». Дом с высокими потолками, а подъезд примечателен тем, что в нём живет Лёня Жаботинский, наш знаменитый чемпион… Правда, соседи, как и следовало ожидать, опять попались сволочи, некие Савенки. Глава семьи работает машинистом тепловоза на станции Запорожье‑2, а сыновья оба проблемные – то сидят, то бузят.

Вечером скромно выпили, закусили холодцом, пельменями и неизменным «оливьём»…

Так что в Новом году есть шанс надеяться на новую дозу нового советского счастья…

А ведь осенью старики пророчили холодную зиму, и так оно и вышло: отгуляла красно–желтая метель в перелесках, плавнях и лесополосах, и уже в конце ноября на черные земли Приднепровья посыпалась первая пороша, что после целой череды бесснежных зим показалось удивительным и приятным. Неимоверная осенняя грязь на селе загустела, оставив до марта отпечатки человечьих следов, оттиски копыт и беспощадные к земле тракторные колеи.

В городе приход настоящей зимы обрадовал не только ребятишек, но и дядей и тётей, которым основательно надоело видеть каждый зимний сезон промозглую дождливую погоду, кутаться в сырые, неуютные плащи и делать повседневную работу расслабленно, без хоть какого–нибудь удовольствия. В декабре стал Днепр, и рыбакам пришло новое раздолье.

В конце декабря Семён Серба шёл тихим снежным вечером со своим начальником, директором Зелёноярского гастрономторга Запорожья Михаилом Петровичем Бочковским, мирно беседуя на важную для обоих тему. Часов в девять вечера, выйдя после лекций в Торговом институте, где они оба молотили третий курс вечернего отделения в одной группе товароведного факультета, и перейдя Трамвайную улицу, начальник и подчинённый направились по проспекту Ленина в сторону областного театра, где располагался, так сказать, жизненный центр города, вернее, его Старой части, с магазинами, гостиницей и рестораном при ней. Отмахав по–мужски в охотку пару километров и миновав скверно почищенную от снега площадь Свободы, они, не глядя на афишу драмтеатра, тормознулись на углу проспекта и улицы Чекистов, затем не сговариваясь, свернули с ярко освещённого Бродвея вправо по Чекистов к ресторану «Театральный», чтобы продолжить переговоры на более высоком уровне под нестройное громыханье оркестра и под аккомпанемент вилок и ножей.

Как во всяком провинциальном кабаке, здесь по вечерам стоял плотный гул пьяных голосов, ревел–стонал, создавая иллюзию забугорного загула, развратный саксофон, нескладно танцевали–топтались между столиков кто помоложе, две девицы прожигали комсомольскую юность с какими–то командированными, свободные от спектакля актёры расположенного по соседству театра читали вслух несвязные отрывки из никому не известных монологов, официанты носились как угорелые, торопясь доставить потребителям лучшие блюда своего заведения – дымящиеся шницели, люля–кебабы, отбивные и беф–строгановы.

На занимавшем всю стену панно была изображена девичья головка анфас с прядью волос, закрывавшей правую половину лица так, что оставался только один левый глаз, глядевший на посетителей синим немигающим взором, ибо внутри его светилась синяя стоваттная лампочка. За эту мозаичную девушку с зажигавшимся по вечерам глазом местные остряки прозвали ресторан более интимно – «Дунька–вырви–глаз».

Серба и Бочковский, войдя в ресторан, превратились из обыкновенных, ничем не примечательных граждан в смиренных клиентов общепита и скромно присели за угловым столиком, подальше от оркестра, по соседству с огненными блондинками, порочно смалившими сигареты в обществе мощных мужиков, судя по разговору, командированных ленинградских инженеров. Вскоре, спросив разрешения у солидного Бочковского и натурально не заметив Семёна, на свободные два места сели степенный мужчина со своей, судя по возрасту, женой. Бочковский подозвал официанта, общего любимца запорожцев Кузю, рыжего ухватистого товарища, способного угодить самому чёрту, и заказал бутылку коньяку и чего–нибудь на кузин выбор.

– Вас понял, перехожу на приём, – понимающе подмигнул им Кузя, вроде бы как знатокам и завсегдатаям, и стал долго и мучительно выяснять отношения с парой новичков, поминутно мило оглядываясь к Сербе и Бочковскому, как бы говоря глазами, – «Вот видите, какие бестолковые попадаются, а ведь тоже и обслужи их, и подай…». Через недолгую минуту Кузя принёс бутылку «Одессы», распечатал прилюдно и, вытерев видавшей виды салфеткой, осторожно поставил среди тарелок и пепельниц. Протёр фужеры приятной конической формы и неудобные для питья рюмочки–невыливайки и разложил вилки и ножи. Затем он принёс хлеб и минеральную воду, в маленьких розеточках поставил заливной судачок, выглядевший, надо сказать, отменно, потому что сердечками из морковки, зелёным лучком и розовым, на бураковом квасе, хреном.

Мужчине с женой Кузя доверительно сообщил, что заказанные ими полтавские котлеты жарятся и будут готовы самое большее через полчаса. Женщина, не заметив издёвки, согласно кивнула, а мужчина тоскливо уставился в сторону Сербы и Бочковского, уже решительно приступивших к прерванному было организационными хлопотами разговору.

Смысл их беседы сводился к тому, что Бочковский, как начальник, настойчиво предлагал, а Серба, гонористый подчинённый, колебался принять магазин, который днями собирались запустить в новом жилом районе – Зелёном Яру, где еще в конце ноября заселили более десятка шестиэтажек, а с открытием продуктового магазина задержались из–за строителей, не провернувшихся во–время с отделкой помещения.

До этого разговора Семён Серба с год проработал завмагом в отдалённом районе города, так называемом посёлке «Подстанции ДД», вывел свой продовольственный в передовые и не хотел рисковать учебой в торговом и затевать перемену работы, тем более встревать в хлопотное и незнакомое дело открытия нового магазина.

Работать в торговле Серба стал случайно. После комиссования и получения «белого билета», не имея никакой специальности, он не мог найти никакой, хотя бы сносной работы. Как только в кадрах он показывал свой ББ, кадровики чуть ли не под стол от страху не залезали.

Приговор Серпов имел магические свойства повергать в страх и ужас. Спасибо маминой довоенной подруге Ольге Тимофеевне, которая как–то, будучи главным бухгалтером артели «Пищевик», уговорила своего начальника принять Сеньку учётчиком. Однако через три месяца, после очередной проверки кадровой работы в артели, Семён получил новенькую трудовую книжку, штамп в паспорт об увольнении по собственному, (а куда денешься, не подводить же Ольгу Тимофеевну скандалом), и в утешение – двадцатку в окончательный расчёт.

С тех пор прошло около трех лет, и Сенька сменил, наверное, десяток никудышных работ, но так и не вернулся в ряды нормальных советских строителей светлого будущего. Наконец, в прошлом году, опять–таки благодаря тому, что ещё один, ещё довоенный знакомец мамы работал начальником отдела перевозок крупного автохозяйства, получилось залезть туда диспетчером. Но сколько нервов! Чего стоило, к примеру, обмануть приёмную комиссию и отвлечь её от проверки военного билета. Дама в приёмной комиссии, которая пробивала дыроколом документы и скрепляла их в папочке цвета свежего коровьего блина, лениво просмотрела новенький паспорт и новенькую трудовую, которую, по случаю Сенькиного заплыва в институт, оперативно изготовил приятель, акробат из ДэКа Жданова Сашка Гаманец. Через пару месяцев Сенька сподобился подрасти до старшего диспетчера, заменив тётку, отвалившую на пенсию. Работая на автоперевозках, поступил на вечернее отделение Торгового института, да ещё и сразу на второй курс. Зачли частично учёбу в Москве.

Там и познакомился с Бочковским, которого, вместе с десятками других руководителей–практиков, горком партии прямо–таки обязал получить корочки в специально открытом для партхозактива Торговом институте. По правде говоря, это был не самостоятельный институт, а филиал Донецкого института советской торговли… Но начальство попёрло в него стройными рядами, не сдавая никаких экзаменов.

За это красных директоров и не взлюбил Семён, которому всё теперь давалось с огромным трудом и хитростями. Да и трудно было наладить приятельство, так как номенклатура давным–давно знала друг друга как партхозактив на всяких пленумах и совещаниях, к тому же сблизились начальники и как студенты ещё с первого курса. А Сенька подключился к ним со второго.

Перейдя на третий, любопытный Сенька уже основательно присмотрелся и к директорам, и к порядкам в торговле города, доставку в которую диспетчировал. Но прогресс в отношениях со старшими товарищами всё не наступал. Но однажды Семён приехал в контору Зеленоярского гастрономторга для выработки рациональных маршрутов кольцевой доставки товаров. Почему–то этим не своим делом заинтересовался сам директор. Семёна повели на ковер к «самому».

Бочковский обрадовался соседу по парте, тепло пожал руку. В своем просторном кабинете он показался Сеньке человеком непривычно деловым и толковым. Сразу же вызвал зама, главбуха и начальника торгового отдела, коим внушительно приказал немедля заняться маршрутизацией торговой сети торга с представителем автохозяйства, с Сербой.

После такого внушения работу, которая в других торгах занимала по две – три недели, сбацали за пару дней. Даже «Москвича», прикреплённого к торгу для разъездов начальства, Бочковский пожертвовал на эти два дня, распорядившись возить Сеньку и замов–помов, куда скажут. Так Сенька и Бочковский сблизились.

А ещё через месяц Серба и Бочковский, покуривая в коридоре института во время перерыва между лекциями, предложил Сербе переходить к нему в торг, дескать, всё равно надо до пятого курса переквалифицироваться, иначе зачем же тогда Торговый иститут? Довод, нет слов, весомый и Сенька в принципе согласился, хотя смутно представлял себе и будущую работу, и то, как сумеет провести кадровиков торга со своим белым билетом. Однако, выполняя договоренность, через пару дней пришел к Бочковскому на службу и разговор о переходе Сеньки в торг возобновился. Бочковский опять вызвал для консультации главного бухгалтера и начальника отдела кадров. Решили было взять Сербу старшим товароведом, но выяснилось, что без высшего образования и без стажа работы в торговле зарплата будет составлять всего семьдесят рублей, что не устраивало Семёна, потому что он терял пятьдесят рублей. А кроме того он побаивался взвалить на себя бремя старшего товароведа, не имея никакого опыта и боясь оскандалиться.

В то время в советской торговле было модно, в целях сокращения штатов, объединять мелкие магазины в «кусты», где с несколькими магазинчиками управлялся один директор. Бочковскому идея понравилась, и тут же был образован куст № 3 из трёх магазинчиков в окраинном посёлке моторостроительного завода. Буквально на следующий день, согласовав перевод с начальством автохозяйства, Серба перешёл в Зелёноярский гастрономторг. А ещё через день он принял после переучёта товаро–материальные ценности магазина № 52, самого большого из трёх, став в нём как бы заведующим, а в остальных лишь директором–администратором.

На следующее утро после такого отчаянного начала Сенька приупал духом – столько всяких забот навалилось на него, а главное, то что не знал даже, как составлять отчёты, в каком углу бланка их подписывать даже не знал.

По прошествии полугода выяснилось, что коллектив его не подвёл, а Семён стал одним из самых грамотных заведующих в торге.

Магазин № 52 вначале давал выручки 15–18 тысяч рублей в месяц, а через год оборот вырос до 60–70 тысяч. Но осталось для Сербы тайной, почему всё–таки взял его в торговлю Бочковский. То ли в доброту сыграл, то ли действительно увидел в нём способного человека, но, тем не менее, за всё время работы на новом поприще Семён чувствовал за собой неусыпное внимание и поддержку Бочковского.

Возможно, нравилось Бочковскому и то, как Серба ведёт себя в коллективе – без хвастовства, без грубости, даже упрекал его легонько: «Улыбаешься много, покрепче будь.» Чему–чему, а крепости, грубому окрику научиться у Бочковского было просто. Многие увольнялись, не вынеся издевательских замечаний на оперативках, его неприкрытой циничности наедине. Но к Сербе он снисходил особо, что не осталось незамеченным у тех, кто держит нос по ветру. И его стали вскоре если и не уважать, то побаиваться. Прошёл слух, что он с Бочковским за одной партой сидит, хотя за три года они так и не посидели вместе в мерзком торговом институте ни разу.

Но круги по воде пошли, и Сербу хитромудрые люди считали чуть ли не правой рукой Бочковского. Склонный к шутке, Семён вел себя загадочно, ничего не отрицая, хотя сам Бочковского побаивался и, конечно, ничего с ним общего не имел. Однако некоторые даже обращались к Сербе, если надо было продвинуть через Бочку какое–нибудь дело. И удивительно, однако, факт, что когда с этим дохлым вопросом к Бочковскому заходил Семён, этот вопрос, накануне решительно отклонённый Бочковским, тут же им принимался. Все ничего не понимали, как и сам Серба, но, не вдаваясь в причины, он охотно брался за подобные дела, если сам считал их полезными для торга, и о нём, как пробивном и обладающим таинственным влиянием на Бочковского, заговорили не только рядовые сотрудники, но и главный бухгалтер торга, и начальник отдела кадров, которых Бочковский, как бывший моряк, не очень праздновал, и они тоже иной раз, бывало, обращались за содействием к Сербе. Председатель профкома Блинов, не сумев наладить отношений с Бочковским, возненавидел Семёна.

А Серба между тем старательно учился торговать, упорно штудировал непокорные вузовские учебники, особенно налегая на экономику и товароведение, и по всем правилам применял вычитанные принципы на практике. Голова его уже просила более тяжёлой работы, так как в небольшом магазине посёлка «Подстанция ДД» ему попросту стало нечего делать.

От скуки ли, по убеждению ли, скорее же всего по природной доброте Семён стал вникать в личную жизнь продавцов, меняя отношение их к жизни и работе. Такого отношения они не видывали. И с удивлением однажды Клава и Тоня, Оля и Жанна обнаружили, что он таки заставил их учиться. Первые две поступили в Торговый институт, а другие две – в Торговый техникум. Потом они все четверо невероятно выдвинулись. Приехал как–то Бочковский с начальником отдела кадров в конце дня и прямо к Сербе – отдавай Тоню и Олю, 10‑й магазин стоит вторую неделю без заведующего. Пьяницу после попадания в вытрезвитель без церемоний уволили и исключили из партии, а нового завмага никак по–быстрому не найти. Усмехнулся Серба, польстило ему такое дело и отдал лучших на выдвижение, хотя и артачились они, выдвигаться не хотели. Потом благодарили. Месяц спустя Жанна и Клава тоже ушли заведовать магазинами. Любили Сербу в маленьком коллективе не только за упорство. Честный он человек, убеждались неоднократно, для советской торговли натуральная белая ворона. Не раз, сдавая в конце смены выручку, добавляли продавцы лишние пятёрки и десятки, проверяя Сербу – возьмёт или не возьмёт? И всегда он вызывал слабых в арифметике и, под незаметные улыбочки остальных, предлагал переписать рапортичку о выручке с учётом обнаруженной «ошибки» на большую сумму. Он догадывался, что его проверяют, но вида не показывал, а с удовольствием и сам играл в затеянную девчатами арифметическую игру. Его ещё сильнее зауважали…

А теперь вот предложение принять новый магазин. С одной стороны, Семёну хотелось заняться более напряжённой деятельностью, с другой – все солидней становилась учебная нагрузка в институте. Сеньке очень хотелось закончить хотя бы этот дебильный вуз, с учётом того, что раз уж повезло пролезть с белым билетом, то надо продержаться до диплома, иначе – гражданская смерть по Чернышевскому.

Притом, не такое уж и безвыходное положение было у руководства торга, чтобы упорно уламывать Семёна принять магазин в новом, Шевченковском микрорайоне. Человек пять завмагов оспаривали счастливый шанс поработать в магазине, где всё оборудование будет на ходу, где не надо будет ломать голову над проблемой покраски стен и асфальтирования подъездных площадок, наде тем, где взять горячую воду мыть бидоны из–под молока и где поставить мусорный ящик, чтобы нем шумели санврачи. Да и не такой уж Семён специалист, чтобы доверить ему почётный пост открыть и возглавить торговлю в новом жилом районе. Семён отдавал себе отчёт в том, что предлагают ещё и трудный пост.

А то, что положение торговых дел в Зелёном Яру беспокоит горисполком, доказывали многочисленные жалобы в центральные органы по поводу отсутствия и наличия, недо– и пере-. Обеспокоенный председатель горисполкома недвусмысленно внушил вчера Бочковскому, что как только строители передадут здание магазина под монтаж оборудования, с этой минуты вся ответственность за волокиту по разворачиванию торговли на Зеленом Яру будет ложиться на Бочковского.

Поэтому Михаил Петрович, дядя гордый и неприступный, и нарушил в данном случае своё правило не пить с подчинёнными и пошёл после лекций в «Театральный» с Сербой, которого серьёзно решил подговорить принять по–быстрому, без кобеляжа магазин в Зелёном Яру. Знал он, что это такое, первый продуктовый магазин в новом жилом районе. Было и у него в недалёком прошлом и у него подобное, когда он еще начинал работать в Левобережном гастрономторге начальником отдела кадров. Многие тогда пострадали из–за сходной ситуации – открыть и обеспечить. А оно всегда почему–то новое дело непросто открывается и нелегко обеспечивается…