Текст книги "Вчера"

Автор книги: Олег Зоин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Утром все встали, как ни в чем не бывало. Проводница разнесла ароматный эмпээсовский чай, Егор Иванович поглощал остатки вчерашнего пиршества, по–хлевному чавкая и отрыгивая, Николай ушел играть в шахматы в соседнее купе, а Тоня, оказавшаяся на поверку потертой двадцатипятилетней синтетической блондинкой, но всё ещё довольно хорошенькой, несмотря на усталость после бессонной, хотя и безгрешной ночи, прозаически, по–бабски жаловалась Сербе на мужа, который ей безбожно изменяет, и на глупую неинтеллектуальную, бесперспективную работу.

«Сама ты тоже не дура оскомину сбить», – неодобрительно подумал Серба.

Себя, однако, за флирт он нисколько не осуждал. Резон был по–мужски прост: если никто не узнает, значит, и сожалеть не стоит. Однако и он не удержался от соблазна поисповедываться и рассказал Тоне, зачем едет в Ленинград. Но досказать свои проблемы он не успел, так как диктор поездного радио объявил, что поезд прибывает в столицу нашей Родины – Москву.

Уже в суматохе сборов Серба записал телефон Тони, так, про всякий случай, зная, что, пожалуй, никогда им не воспользуется.

– Имей ввиду, что это телефон служебный, лучше, если спросить Антонину Петровну.

– Тонечка, я непременно зайду, когда буду возвращаться обратно, – пообещал Серба, пробираясь вслед за Тоней по коридору вагона.

Её встречал муж, по–столичному тщательно одетый малый с пышной русой шевелюрой, без шапки, несмотря на холодную погоду, весёлый, истосковавшийся. Он подхватил чемоданчик, увлекая Тоню в туннель перехода. Через минуту Серба заметил их у касс метро. Тоня украдкой улыбнулась ему и махнула рукой. Шедший неподалёку с тяжеленным чемоданищем Николай саркастически ухмыльнулся.

С Курского вокзала Серба, не теряя времени, направился на Комсомольскую площадь. Билет до Ленинграда, на удивление, закомпостировать не составило никакого труда, однако лишь на вечерний на послезавтра, и вскоре Семён уже окунулся в знакомый волшебный воздух и суету Москвы. Звонить знакомым ему не хотелось, и чтобы убить время до вечера, Семен решил просто побродить по улицам. Вечерний поезд он выбрал с умыслом выспаться ночью, так как не знал ещё, как получится устроиться в Ленинграде.

Доехал на метро до «Дзержинской» и с удовольствием прошелся по проспекту Карла Маркса, который помнил ещё, как Охотный Ряд, погулял по Красной площади, перекусил в новом кафе на улице Горького.

Как раз получился второй день Пасхи. Сенька решил попытаться попасть на праздничную службу. Ему не надо, как партийцам и комсомольцам, блюсти идейную чистоту и обходить церкви десятой улицей. Напротив, неодобряемое властью посещение храмов как бы добавляло ему всякий раз самоуважения, хотя в Бога Семён, понятное дело, не верил. Но, как ни парадоксально, считал себя верующим. Только верил он в другие, более прозаические, приземлённые понятия. Проскочив на метро до «Бауманской», Сенька пробился–таки в Елоховский собор на службу где–то часа в четыре дня, но не рассчитал место, выперся на середину зала и его затёрли в центре храма до утра.

В таких ситуациях главное выдержать, чтобы не упасть. Рядом с Сенькой так же страдают две девули. Как оказалось, одна из них, Света, работает в Театре кукол где–то неподалёку, а другая, Вика, её подруга. Познакомились. Во время службы молодой попик, проходя в двух шагах от них, кидал красноречивые взгляды. Часа в четыре утра, когда немного отхлынул народ, Сенька кивнул попику, дескать, хиляй на выход. Трудно продирались на свежий воздух. Попросили у служебного входа в храм женщину в чёрном позвать молодого попика, который плёлся последним во время церемоний. Мрачная фемина ушла, осуждающе покачав головой, но не подвела и возвратилась с молодым христозаступником Василием. Слуга божий улыбается и протягивает руку для знакомства. Он всё понимает и на всё согласен, он современный человек… Через минуту сын божий Василий, тотчас переименованный Сенькой в Бэзила, возвращается в цивильном платье, и единомышленники скорым шагом (писать хочется невыносимо!) идут–бегут через улицу в комнатку в большой коммуналке, где живет Света. Сначала все, кроме Василия, мотают в туалет, а затем начинается основательный загул по схеме 2х 2…

Сенька с Бэзилом – Василием вырвались из этой гостеприимной комнатки через три дня, обнявшись и лениво рассуждая о Боге и о тайнах мироздания… У каждого в нагрудном кармане гнездилась бумажка с телефонами не связанных предрассудками комсомолок Светы и Вики.

Ещё через час он устало повалился на диван в мягком вагоне «Красной стрелы». Отказать себе проехаться в Питер по–барски Сенька не мог даже с оглядкой на куцый бюджет в кармане. Один раз живём!

В купе оказались Семён и почти хорошенькая женщина, ленинградка из какого–то НИИ. Формально познакомившись, он смежил глаза, извинившись, что укладывается спать. Полагая, что он спит, ленинградка, почему–то не выключив потолочный плафон, совершенно до нага разделась и, разок легко повернувшись перед зеркалом, легла, укрыв своё бледное тело одной простыней, так как было по–банному жарко.

Семёну совершенная нагота попутчицы как бы приснилась. Несколько часов он беспокойно спал, мучаясь тяжелым, похабным сном, а затем в четвертом часу вышел в туалет. Ленинградка из НИИ спала ангельским сном, прикрывшись помятой простыней. Возвратившись из похода, Семен увидел смятенно, что простыня сползла с женщины и в тусклом свете ночника её белое северное тело смотрелось продолжением сна.

«Нельзя!» – твердо приказал он сам себе. Поднял простыню и прикрыл, стараясь не смотреть, женщину. Она потянулась во сне и как бы не понимая, что творит, протянула к нему руки. Упругие груди позвали.

До утра он овладел ею дважды, а потом они уснули, но уже на одном диване, так и не обменявшись за ночь ни единым словом.

Когда поезд замер, наконец, у перрона Московского вокзала, Серба, стоя в тамбуре в очереди выходящих из вагона, услышал, как его спутница сказала тихонько проводнице:

– Всю ночь не спала и даже не раздевалась. В купе со мной ехал мужчина, и я так боялась. Мало ли что!

– Ну и напрасно, голубушка, – ответила проводница, по–женски участливо посмотрев на ленинградку, – пришла бы ко мне, я бы тебе в другом купе место определила, была возможность… Мыслимое ли дело – ночь не спать. А теперь мешки вон под глазами!..

Серба услышал этот диалог и слегка отстранился от ленинградки.

– Здравствуй, Ксюша! – натурально обрадовавшись, крикнул кто–то. Флотский офицер, красивый, как Аполлон, форменный мареман, по–хозяйски обнял спутницу Сербы, оттеснив его мощным плечом. Невесело улыбнувшись сам себе, Серба направился в гостиницу «Октябрьская», где к своему удивлению быстро попал в номер на двоих, оформил документы, принял душ, переоделся, а затем поехал на Васильевский остров в университет вычислить там свою законную жену.

Разыскав ЛГУ, а в нём матмех, Сенька просительно расспрашивает народы. Потратил полдня. Нигде не нашел Нины. Наконец, выходя из буфета на матмехе, где она должна была бы быть, он вдруг увидел до боли знакомую хрупкую фигурку. Вон же, в начале лестничного марша со второго этажа, на широкой площадке стоит, протирая очки, его законная жена Нинуля.

– Нина, я здесь! – орёт Семён.

Нина вздрогнула, медленно тронула ножку и заскользила по ступенькам. Но, царственно сбегая с шикарной лестницы, она, как всегда, не смотрела под ноги, и едва не упала, но успела схватить заскользившие было по носу очки.

Радость и слезы.

– Нина!

– Сенька?!

Уведя его в уголок поукромнее, одела очки и стала внимательно осматривать, нервно затягиваясь сигаретой. Мимо проносились студенты, попадались и её коллеги. Они подозрительно оглядывали Сербу, дескать, с кем это их Нина балагурит.

– Ну, и как я выгляжу? – кокетливо спросила Нина. Они не виделись почти два года, а Сербе показалось, что не было этих, в сущности, длинных и бестолковых лет. А Нина действительно выглядела свежо и даже эффектно в чудной тёплой юбке и сапожках.

Почему она задала именно этот женский вопрос, Серба уяснил вечером, после того, как они вдоволь наговорились, сидя в зале гостиничного ресторана, а затем, захватив пару бутылок мадеры, у него в номере. Другого жильца, соседа по номеру, не было в наличии и не могло быть в принципе, потому что Сенька оплатил двухместный номер, но заселился один, поскольку приехал к жене–студентке, которая, как ленинградка, получить место в местной гостинице не имеет права, хотя пребывать в гостях у мужа право вроде бы имеет… Дежурная по этажу просекла гостью. Но поскольку в его паспорте есть штамп о браке и ещё в наличии свидетельство о браке, гостиничные шавки шипят, но разрешают им быть вместе до утра Супруги пьют невыносимо много портвейна, как в добрые старые времена в МГУ, и плачут над своей подлой судьбой, в которой, увы, ничего нельзя изменить.

Ему было интересно узнать, что она делала два года, и Нина рассказала всё подробно. Заканчивает–таки матмех. Хотя едва не перевелась за заочный. Надо было работать, зарабатывать на пропитание. Будет кем–то вроде вычислителя в секретных военных частях. Очень актуально. Перспектива поехать в Бийск, в военный институт. Весной защита. Нет, не диссертации, пока диплома. Хорошо, что и Сенька заканчивает торговый. Посмотрела, как прежде, но не позвала. Пили, как лошади. Стыдно и горько. Жена, законная, а подумать не моги!

В половине третьего позвонила куда–то. Чтобы Мишка не волновался. Скоро, мол, приеду, не глупи, деловой разговор и только. Все глупо. Рассказала, что Мишке – двадцать два. Кандидат наук. Ужасно перспективен. Кто же это говорил о перспективе и когда? Ах, да! Тоня в поезде: " … работа бесперспективная.»

Мишка хороший. Сошлись на почве математики. Увлеченность, как у семнадцатки–абитуриентки. Большая наука. Сделала пару абортов. Начихать, что подумают. Вспомнили МГУ. Зиму в Снегирях. Как ночной морозный ветер насиловал сосны вдоль шоссе. Мне скоро двадцать шесть, а тебе двадцать семь – жуть, надвигается старость… Везде вокруг – жулье. Не говори так!.. Дай спички! За твое и мое!.. До завтра, Сенька! Ниночка, родная!..

На утро пропечатался сосед по номеру. Его, оказывается, всё же подселила администратор в 22 часа, потому что командированный из Москвы стал скандалить, тыкать в морду каким–то удостоверением. Опять–таки, можно за сутки оплату одного койко–места дорогущего номера не проводить по ведомости…

Сосед, доставая из своего портфеля бритвенные причандалы, тотчас поделился наболевшим:

– Хороша чува! Я заглянул было, но не стал мешать. Спал у соседей. Добряки. Сообразили, что к чему. Гуманисты! Ну, и как, накатался, жулик?

Серба не помнил, как Нина ушла. Последнее, что отметилось в памяти, – он, вдребезги пьяный от вина и от горя, потянул её на диван. Но Нина оказалась сильнее и, чмокнув его в щёку, сгинула.

– Это моя жена, – грозно сказал он соседу.

Тот пожал плечами. Подал ему со стола записку. «В десять у касс Аэрофлота на Невском. Нина.»

Времени в обрез. Наскоро приведя себя в относительный порядок, даже спехом выкупавшись, смывая вчерашнее, Серба побежал на троллейбус.

Нину увидел издали, через улицу. Приятное сиреневое пальтишко, вчерашние черные сапожки, сумочка и перчатки тоже черные, черный же платок. Но хороша, как шесть лет назад, как девочка из вашего детства, хороша.

А платок не модерный, дрянь. Оказалось, а ведь забыл, платок – подарок свекрови, его матери, когда ещё жили у неё. Нина его сберегла, потому что другого просто не было ничего памятного, чтобы беречь…

– Привет! – улыбнулась Нина, стерильно чмокнув Сеньку в щёку. – Давай скорее, шевелись, успеем на этот! – сказала Нина, таща его за рукав к подвалившему к остановке троллейбусу.

…И вот эта улица, вот этот дом. Супруги заходят в суд, разыскивают канцелярию и подают заявление о разводе. Всё сложилось так удачно, что через полчаса они уже оказываются на приёме у судьи. Судья, умудренная жизнью женщина, назначает слушание через месяц. Нина и Сенька в один голос просят её учесть, что он издалёка и т. д. и т. п. Фемида вняла их горячим просьбам, проявила понимание, полистала какие–то бумаги, сделав в некоторых, вероятно, важные отметки, и назначила дело в виде исключения на завтра на 10 утра.

Получается, что весь оставшийся день можно провести вместе. И они пошли гулять по Питеру. Нина показала Сеньке всё то, что сама уже успела здесь полюбить. Конечно, много времени потратили на Эрмитаж и Русский музей. Пообедав в какой–то столовке в одном из переулков, остаток дня просто бродили. Сенька в Ленинграде второй раз, но первый раз то была бездушная экскурсия, а чтоб вот так, с любимой женщиной… С любимой женщиной?..

На запущенном до крайности Невском Сенька обратил внимание на халтурно–косметический ремонт некоторых домов. На неброских щитах адрес и телефоны подрядчика – треста «Ленфасадремонт». Вот уж нечастая ныне правда – всё, чем занимается последние годы советская власть – сплошной, непрерывный, бестолковый и безуспешный «Фасадремонт»…

Вечером Сенька с Ниной опять бросили якорь в гостиничном номере… Семён доплатил за сутки. Сосед проявил галантность и слинял куда–то в гости к местной даме сердца до утра. Уходя, шутливо погрозил им пальчиком. «Всех благ, ребята! Я появлюсь только в 10 утра… Счастливые!»

И вот суд.

– Утеряли ли вы чувство любви друг к другу? – спрашивает у Сеньки и Нины судья.

– Нет!.. – отвечают они, плача и держась за руки.

– Так что же вы расходитесь, помиритесь и живите, – удивляется судья.

– Так надо, – говорят разводящиеся супруги.

Судья тяжко вздыхает, проникается неким пониманием и разводит их…

Оформив в канцелярии, где тоже входят в положение, решение и расписавшись за свидетельство о разводе, разведённые прыгнули в троллейбус и подались на вокзал решать проблему обратного билета. Понятно, что на неделю вперёд никаких мест на нормальные пассажирские поезда уже не было. Пришлось брать за последние гроши билет на роскошную ночную «Красную стрелу».

Оба чертовски устали. Нервы. Двухдневная пробежка по музеям и проспектам. Две ненормальные заумные ночи. Всякие непутёвые мысли в бестолковых головах.

Вернулись на Невский. Зарулили в кафе «Норд», недавно патриотически переименованное в «Север», где заказали на скромный прощальный ужин по карбонату с овощами, просто безымянный сыр, нарезанный просвечивающимися ломтиками, и неизменный красный портвейн. Официант предложил «Крымский». Поиздевался над нашими страдальцами.

– Уважаемые молодые люди! Я бы посоветовал даме херес. Всё–таки, портвейн – не женская забава…

– А мы не для забавы, а для аппетиту… – ответил Сенька.

В «Норде» курят. Нина шмалит сигарету за сигаретой. Пачка «Лайки» тает на глазах. Ребята молча сидят и пьют. Пьют и плачут. Народ удивлённо посматривает в их сторону.

Вечером Нина усаживает Сеньку в «Красную Стрелу», и вот он, прощальный поцелуй!..

– Нина, Ниночка, солнышко моё, я счастлив, что ты была в моей жизни. Нет, что ты есть в моей жизни!.. Какой же я дурак! Ничего в жизни не смог добиться, без толку задурил тебе голову…

– И я, Сеня, и я счастлива, что ты у меня есть и будешь… прости!..

Расставание, как теплоход, неотвратимо отваливающий от пирса. Отданы концы, сантиметр за сантиметром увеличивается просвет между бортом и причальной стенкой, но ещё можно, сжав нервы в пружину, разогнаться посильнее и прыгнуть, повиснув на такелаже, если борт невысок.

А вот не прыгаешь, загипнотизированный оцепененьем расставания. Не отстрачиваешь неизбежное, с чем, отвергая и кусая губы до боли и крови, уже внутренне смирился – на то оно и неизбежно!..

По пути домой, вынужденно тормознув в Москве для пересадки на поезд в крымском направлении, Сенька снова на сутки оказался в столице.

Естественно, сдав чемодан в камеру хранения и сбегав в мерзкий вокзальный туалет, перекусив парой холодных буфетных котлет и проглотив стакан желудёвого, но зато горячего кофе, гость столицы перебрался на Курский вокзал. Попотев часа три в билетной очереди на Курском и закомпостировав билет до Запорожья, Сенька рванул, размахивая коричневым портфелем, в метро, возвращаясь на «Комсомольскую–кольцевую», откуда перешёл на Сокольническую линию, чтобы побыстрее добраться до улицы Горького. Ну а там уже давно освоенные места. Гуляй хоть целый день – не соскучишься!

Дойдя до площади Маяковского, не утерпел, позвонил Галке Хлопониной.

– Бог ты мой, Сенька! Откуда ты звонишь? – как встарь, горячо и преданно защебетала Галина. – На Маяковке? Я сейчас приеду, дай мне пять–десять минут, не убегай! У выхода из метро!

И действительно, минут через десять она явилась, упаренная, растрепанная, как всегда. Расцеловались чопорно и независимо, в щёчку. Пошли, занимаясь привычным трёпом, куда глаза глядят. Глаза глядели в прошлое и поэтому привели их на Бауманскую, в Елоховский собор. Старый знакомый принял по–домашнему тепло.

В далёком 1955‑м после комсомольского собрания Сенькиной группы второго курса, крепко поспорив, весь состав группы пошел в Елоховку выяснять секреты влияния церковников. Робко и неуклюже полтора десятка парней и девчат вошли в тишину и благообразность громадного собора. Поразились великолепию росписей и утвари. Ходили, стараясь громко не дышать, как ходят по Третьяковке, сняв кепки и молча. Думалось, почему государство не купит картины и иконы, несомненно, огромной художественной силы. Узнали от благообразных старушек, что полотна не продаются. Удивились, что композиция пришествия Христа донельзя напоминает парадные картины о Сталине.

В правом приделе заметили крупную икону – Божья Матерь с младенцем, церковный стандарт. Просто топтались, планомерно осматривая помещение, у богатой, вычурной церковной утвари. Две никчёмные старушки, слегка тесня одна другую, целовали оклад иконы. Несколько свечей бросали слабый желтый сноп света на лицо Богоматери старинного письма. Мария смотрела куда–то влево, сквозь пустое и суетное. На руках – младенец как младенец. Но взгляд Марии приковал внимание распалённых собранием комсомольцев сразу же. Знакомый взгляд. Комсомольцы силились вспомнить, чей. Взгляд не отпускал. В нем безысходная, беззлобная печаль. Печаль и всё. И ни слезы, ни стона – только взгляд.

Комса потом додумалась, очнулась. Сикстинская мадонна смотрела так же, но Мадонна тихо улыбалась, а здесь – всё Печаль. У комсы тогда не убавилось атеизма, но, возможно, прибавилось человечности…

У Сеньки подкатил к горлу комок. Не один год пробежал. А каждый раз, бывая в Москве, пусть даже проездом на полдня, он теперь непременно выкраивал время зайти сюда и постоять у Марии несколько горько–блаженных минут. Остальное, считал он, – музей и мишура. А взгляд Богоматери – обжигал.

Серба оглянулся. Галка плакала, хотя её и не было тогда. Но у неё своя любовь к Елоховке, ещё от покойной бабушки, ещё со школьных лет, и она часто бывает в соборе.

Но ведь когда неделю назад Сенька затесался сюда на пасхальную службу, то предал атмосферу своего многолетнего тихого почтения перед Печалью. Он скурвился и по уши окунулся в паскудство с Бэзилом – Василием и парой столичных прошмандовок. Сказать Галке о своем падении неделю назад? Срамота! Нет! На такое сегодня ещё сил нет…

– Галь! Я здесь часто бываю… И хорошо, что это и твоё главное место… Хочешь, я тебе расскажу, для чего ездил в Питер?..

И он стал торопливо исповедываться верному товарищу.

– Я так и думала… – горестно вздохнула Галина.

– Как ты думала?..

– Ну, просто, я теперь знаю, что ты не переберёшься в Москву, ты останешься хорошим отцом своим дочкам. Я тебя не отвоевала для Москвы… Не одолела притяжения провинции… Ты – странник. И твоя судьба странствовать только по своим картам…

Выйдя из собора, попрощались. Время подгоняло обоих. Галка спешила к мужу объяснять, где задержалась, а Сербе неплохо было бы тоже поторопиться, так как поезд на Крым отправится через сорок пять минут.

– Пиши, – сказала Галка. Но не настойчиво, так, для проформы. Они переписывались лениво, одно письмо иной раз за год–полтора. Хотя бывало, что и зачастят.

– Пока, – сжав худенькую руку верного друга, ответил Серба, подсаживая ее в троллейбус…

Вернувшись домой в Запорожье, Семён уже через неделю поспешил поделиться с Галкой новостями.

«Галка, привет! Припекло. Решил поделиться своими непреходящими проблемами. Ну рассуди сама.

2‑го сентября мы с Марией Александровной Драксис регистрируем наш фактический брак (свидетельство о браке мой подарок М. А. ко дню рождения, всё–таки её 25 лет – круглая дата) и я удочеряю своих милых дочурок – Наточку и Танюшку. В свидетелях опять знакомые лица – лицо кавказской национальности Венера и лепший друг Борька Извеков.

Однако моя надежда на то, что с оформлением брака Маня изменится в лучшую сторону, не оправдалась. Ещё весной она подружилась с этой смурной Венерой. Меня, правда, для равновесия пытались подружить с венериным мужем, тоже горцем, Бобом, но мне он определенно противен и я с трудом делаю вид, что совместные посиделки мне интересны.

Между прочим, эти сыны гор, при всем моём уважительном отношении к нацменам, ведут себя в Запорожье очень разнузданно. Венера ходит налево, Боб – направо. На другой день спокойно обмениваются впечатлениями…

Венера помыкает Бобом, но он, улыбаясь, делает всё по–своему. Однако когда приезжали в прошлом году родители Боба, так Венерка даже в комнату боялась заходить. Она и свекровь только заходили в зал заносить блюда, а сидеть за столом мужчины их и не думали приглашать…

Наши друзья учились в Запорожье, да так и остались. Здесь же устроился и старший брат Боба Вагиф. Он работает старшим военпредом на трансформаторном заводе, живет богато.

Свадьбу играть они ездили на Кавказ. Они же, смеясь, рассказывают, как обманули гостей и родителей. Свадьба была на родине Боба в горах. А там к природным достоинствам невесты строгие требования. Надо выйти к пирующим гостям и показать окровавленную простыню, иначе могут невестиной родне и морды набить…

Так вот, Венера и Боб оказались перед серьёзной проблемой. Но всё получилось великолепно. Боб во время пира заначил в карман пиджака вилку. А когда их отвели в парадную горницу и оставили наедине, то через часок жених тихонько выбрался в загон, примыкавший в сакле. Там он долго тыкал вилкой первую попавшуюся овцу, пока не пошла кровь. Замарать простыню овечьей кровью затем уже не составило никакого труда. Проблемно было пьяному Бобу в принципе устоять в хлеву на ногах, не уснуть в обнимку с животными, но это уже издержки жанра. За все надо платить. Он и заплатил синяком на лбу, которым хорошенько вмазался в притолоку хлева. Под утро к молодожёнам вошла мамаша Боба и забрала злополучную простыню для показа всё ещё пирующим гостям. Радости аборигенов не было предела. Пир разгорелся с новой силой…

Познакомившись с Маней, Венера стала её таскать на свои приключения. Ей очень помогало, что в паре с ней работает блондинистая хохлушка. На Манькином фоне мрачно–чёрная, волосатая, как горилла, Венерка, тоже проходила за первый сорт… Теперь я знаю, что они часто ездили на Правый берег в гости к Вагифу, который первый оценил Венеркино приобретение.

Днями вернулся из командировки. Ездил в Крым в знаменитый винколхоз имени Ленина (Ильич и в винах, стало быть, разбирался) закупать виноградные вина. Набрал вагон очень приличных вин и отправил по железной дороге в адрес Зелёноярского гастрономторга, с тем, чтобы по прибытии вагона взять с базы торга побольше ходовых вин к очередным праздникам.

Вернувшись, узнал от соседки по коммуналке сплетницы Вальки Савенко интересные новости. Оказывается, как только я со двора, тёща ушла «отдохнуть от скандалов» пожить недельку–другую у своей подруги Катьки–с–Малого – Базара, забрав с собой Нату. Моя любезная Манечка осталась одна, чтобы тоже отдохнуть от меня и мамашки. Она несколько раз приводила к себе двоих черномордых, похожих на турок, с которыми оставалась до утра, устраивая оргии… При этом она каким–то образом усыпляла Танюшку, так что ребенок всю ночь вёл себя тихо и не мешал маме полноценно отдохнуть. Пару раз в оргиях участвовала и Венерка.

Все это Савенчиха выложила мне на кухне, таясь и от Валентины и от вернувшейся к моему приезду мамашки, которых люто ненавидела.

Я намотал информацию на ус. Вначале я было психанул, но, к счастью, никого моих дома не было, а когда они появились, я уже все продумал и решил сделать вид, что ничего не знаю. Всё равно доказать это я бы не смог, а сам оказался бы в роли ревнивого рогатого козла. Я понял, что нужно жить проще, не полагаясь на порядочность близких, которая всегда в дефиците. Нужно жить для себя. Конечно, мне бы встать и уйти, но я не тот человек, который может хладнокровно бросить своих двоих детей…

Твои предложения о переезде в Москву, как видишь, вновь жутко актуальны, но пока что нереальны. Увы!..

Твой бестолковый друг Сенька.»

…К обеду стали прибывать машины с товарами для предпраздничной торговли, и Серба, одев фуфайку, стал помогать разгружать что куда. Хотя по двору лисьим шагом восьмерила поземка, Серба расстегнул воротник рубашки и снял шарф, ящики таскать – не за столом сидеть!

Не успели выгрузить машину пива, как подъехал «Газон» с водочными изделиями, затем привезли сто ящиков ходового вина, потом машина всего понемногу, затем колбасы, позже ещё раз молоко, другие забрали тару, третьи привезли пустые ящики под прием бутылок. Не успела эта машина отъехать, как во дворе взвыл мотор и новый экспедитор закричал истошно, чтобы перекричать шум автобуса, надрывавшегося на развороте у магазина:

– Эй, кто тут живой, селедочку принимайте поскорее, мне еще пять точек успеть бы отоварить…

Из суеты дня Сербу отвлекла Галина, крикнув ему, что заведующего просят выйти в зал. Сбросив фуфайку и накинув пальтецо, не вдевая руки в рукава, Напустив на лицо серьёзное административное выражение, как того требовала традиция разговора с раздражённым каким–нибудь недостатком советской торговли покупателем, поскольку покупатель всегда прав, а продавец всегда – лев, завмаг прошёл через прилавки, откинув деревянную дверцу в зал. Однако он неправильно понял предстоящий разговор, так как оказалось, что его ждут девчата, которых он вчера насильно вытащил из ресторана и о чем, собственно, уже и забыть успел.

Кивком поздоровавшись, он припомнил вчерашнее событие и улыбнулся:

– Не ожидал, честно говоря, что вы придёте. Но раз уж вы не соврали, а это прямо–таки достижение, пойдемте сейчас со мною, так как я собрался посмотреть одно место. По дороге поговорим.

Не ожидая их согласия, он предупредил Галину, тоже вышедшую в зал и бесстыдно подслушивавшую о чем он говорит, что вряд ли до закрытия вернется.

– Пусть внимательно принимают товар, чтобы не наломать дров в предновогодней суматохе!..

По–ленински выбросив руку вперёд и тем показав Татьяне и её подруге Нине направление движения, Серба вышел с ними на улицу и, впрыгнув, запихнув гостей, в подваливший как раз автобус, поехал с ними на новостройку Зеленоярского жилого района.

В автобусе они, однако, ни о чём не говорили, потому что было очень много народу, все ехали с работы, и кроме того, после вчерашнего, девушки чувствовали себя неловко. Они были типичные лягушата, как прозвал сначала мясник, а затем постепенно и весь горпищеторг девченок из магазина № 52.

На окраинной улице дорогу занесло снежными застругами, и пока бульдозер зачищал её от сугробов, автобусы до последней остановки не доходили, пришлось километра полтора идти пешком. Взяв девчат под руки, Серба зашагал, когда улочка оборвалась, полем, и на открытом месте приходилось уворачиваться от ветра, резко хлеставшего по лицу.

Он был в летних туфлях, и поэтому сразу же в них набилось снегу. Девчёнкам досталось меньше, они прыгали в сапожках, но и Татьяне пришлось один раз остановиться и вытряхивать колюще–обжигающие комья снега. При этом она с непринужденностью взрослой женщины держалась за поданную Семёном руку, смело взглядывая ему в глаза, от чего он смутился.

«Интрижки мне только сейчас не хватает!» – горько подумал Серба, однако внимание девушки польстило ему.

Вскоре они оказались в середине огромной стройплощадки, где десятки, не менее шестидесяти, пятиэтажных домов стояли прямо в степи среди груд развороченной земли, не везде ещё прикрытой снегом, стояли, казалось, без всякого порядка, хаотично, насквозь продутые ледяным ветром, большинство не законченные даже вчерне. Над ними заботливо маячили подъемные краны.

Строителей не было видно, казалось, стройка замерла, но осмотревшись, можно было заметить, как сквозь грубо заколоченные окна пробиваются дымки наскоро выведенных жестяных труб, отделочники сушили стены, гнали план, не останавливаясь перед погодой. То там, то тут пробегал рысью рабочий, с матерщиной отворачиваясь от ветра, таща какой–нибудь инструмент или рулон материалов, зачем–то непрерывно истошно ревели, пробиваясь к заданным объектам, самосвалы и панелевозы.

Несколько раз Серба спрашивал, где здесь строится магазин и всякий раз ему никто из встречного строительного люда не мог ничего определенного ответить. Девчата уже упарились, откровенно устали, пришлось исходить площадку вдоль и поперек, по замерзшим колдобинам неимоверно разрытой степи, выворачивая ноги, несколько раз заходя в подъезды готовых домов обогреться, пока, наконец, им не указали правильный ориентир и они не добрались до особняком стоявшего просторного одноэтажного здания, скрытого за громадами трех неоконченных общежитий.

Пройдя через траншею по шатким мосткам, они облегченно нырнули в теплоту хорошо обогреваемого помещения, где стоял невообразимый шум.

В торговом зале господствовали отделочники. Маляры заканчивали вторичную окраску стен, электрики подвешивали в потолку арматуру дневного света, паркетчики начали с дальнего угла шлифовку литого мозаичного пола. Всюду громоздились строительные материалы, провода, шланги сварщиков, банки и ведра с красками, сновали рабочие и толкачи городских организаций, проверяющие и проверяемые. Чувствовалось, что объект пусковой и большой важности.

Приход Сербы с девчатами не привлек ничьего внимания, пока Семён не остановил обиженно продиравшегося через ящики с метлахской плиткой товарища ответственного вида. Оказалось, что Сеньке попался представитель строительного треста инженер Пукало Евгений Евгеньевич, главный толкач от строителей, а трое солидных мужчин в серых шляпах и элегантных тёмных драповых пальто суть председатель горисполкома Дворников и начальники УКСа и «Гражданстроя». Строители в лице прорабов и мастеров засуетились, создавая впечатление кипучей работы, а высокие гости тем временем вникали в каждую мелочь, стремясь представить себе оставшийся объем работ и возможную реальную дату сдачи объекта.