355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Олег Зоин » Вчера » Текст книги (страница 16)
Вчера
  • Текст добавлен: 18 марта 2017, 09:00

Текст книги "Вчера"


Автор книги: Олег Зоин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

И в этот раз Марик позвонил уже от слепого, и через полчаса, не успели гости дорогие оприходовать первую бутылку, в дверь постучала довольно потрепанная шалава лет за 25, которую Марик представил как великую драматическую актрису всех времен и народов, игравшую в драмколлективе при его скворешнике кооперативной культуры. На радостях хозяин послал помощника за дополнительным питием и закусью, а мы настроились на серьёзное заседание.

Хозяин, сгорая от нетерпения, уволок актрису за руку в спальню и пытался, не откладывая, сыграть с ней любовную мизансцену, но та была настроена на легкий хапок без разврата и поспешила порыться в кошельке хозяина, покуда он путался в подтяжках и штанах. Однако слепой–то слепой, но другие его органы чувств обострены и он усёк непотребство нахалки. Каким–то образом схватив её покрепче, а он был зверски силён, страдалец отобрал у неё ещё не опустошённый бумажник, сам вынул из него сотню и кинул ей, страшно матерясь. Потом он вытолкнул стерву из спальни и приказал убираться, не дожидаясь его дальнейших действий. Дева не растерялась, схватила червонец и, застегивая на ходу бюстгальтер, рванула в прихожую к зеркалу, быстро оделась, поспешно намазюкалась и ненавязчиво слиняла, громко хлопнув дверью.

– Кого ты мне привёл, Марик? – рычал разгневанным львом председатель уважаемого общества. – Опять, как всегда, хитрожопая манда!

Гости дружно грохнули богатырским хохотом. Тут подоспел помощник с бутылками и снедью, щедро оплаченными слепцом. Сам он не долго сокрушался, а стал крепко пить и сыпать милыми фронтовыми шутками типа «Убьем немца, – перекурим!»… Вскоре он стал отказываться от стакана, солидно хрипя «Сатис!». Приятели допили и доели, а затем незаметно удалились, оставив бездыханного хозяина на диване под присмотром его штатного помощника, полуслепого и глухого мужичка, тоже бывшего фронтовика.

В разгар летней жары Марик, Бэра и Сенька поехали с ночевкой на остров Хортицу. Чертовски захотелось романтики. Набрали еды и выпить, получились две тяжеленные сумки. Да ещё скатки из одеял и палатка. Знакомый Марика перевез их на остров, где они разбили лагерь на обрыве над Старым Днепром. Так называется древнее русло Днепра, по которому из–за его узости и множества скал нет судоходства.

Стояла дивная гоголевская ночь. Совершенно круглая луна позволяла читать, но было не до того. Комара почти не наблюдалось, и друзьям было очень хорошо барахтаться в бесконечном глупом трёпе.

Заполночь в зарослях кустарника в нескольких сотнях метров от импровизированного бивуака усилились пьяные крики. Поскольку романтики выпили не более трех бутылок «Спотыкача», то, как трезвых людей, шум обеспокоил их, и они попёрлись, продираясь через неприветливый кустарник, на жизнерадостные молодые голоса. Вскоре показалась большая поляна, посреди которой горел большой костер и под вульгарную заграничную псевдомузыку голяком плясало человек двадцать наглых пацанов и бесстыжих девок.

Друзьям хватило ума и осторожности не выдать себя несвоевременными нравоучениями этим бестиям. Между тем шабаш набирал обороты и деятели культуры замерли, онемев от развратных прыжков перерожденцев. Возможно, им бы надоело наблюдать вакханалию из–за укрытия и они нарвались бы на крупные неприятности. Но судьба (лучше сказать, Судьба!) пощадила их носы и загривки. Кто–то крепко схватил любопытствующих сзади за руки и быстро, не говоря ни слова, выволок на довольно укатанную полевую дорогу. Оказалось, что их профессионально скрутили три милиционера в новенькой форме. От них пахло шашлыком и пивом, так что оказалось ненужным приводить стражам нравственности и порядка какие–либо аргументы о непристойности поведения юных поклонников гнусного джаза и прочих пороков.

Стражи коротко и доходчиво объяснили любопытно–бдительным гражданам, что не надо беспокоиться, всё контролируется органами и будет обеспечено. Они пояснили, что гуляют детишки первых лиц обкома и горкома партии и не надо их беспокоить. А ещё лучше, если вы забудете увиденное, как страшный сон.

Интеллигенты вернулись к своей палатке и выпили по сто грамм за чистоту нравов нашего народа–победителя. Единогласно пришли к выводу, что в полнолуние людей часто преследуют химеры. Марик решил на неделе пригласить в ДК кооперации путного лектора с лекцией о суевериях и мракобесии, как родимых пятнах капитализма в сознании людей. Пусть, прослушав бесплатную лекцию, ветхие старушки, постоянные посетительницы ДК, укрепят свои твёрдокаменные принципы на случай, если им в полнолуние привидится нечто химерическое… Марк пригласит на эту лекцию также и Семёна с Бэрой… Спасибо! Последний тост был «за пятна!», за них, родимых!

… В сентябре мама уговорила безработного Сеньку пойти работать в её ОРС на лесной складик подменить завскладом, ушедшего в отпуск. Он, окончательно одурев от безделья, согласился, поскольку лето закончилось и действительно надоело болтаться без определенного смысла. Недавно Хрущев разрешил городским предприятиям натуральный обмен с колхозами. Мамин ОРСик тоже быстро в этом набил руку. Начальство достало десятка два вагонов леса–кругляка, свалило эти бревна на огороженной территории, так получился лесной складик. Колхозники приезжали за бревнами, так как все пытались или отремонтировать или даже построить себе жилые дома. В обмен они привозили мясо, которое шло в орсовскую столовку для приготовления обедов рабочим судоремзавода. Так вот, завскладом, хитрый мужичок, уходя, за пять минут посвятил Сеньку в тонкости технологии делания денег из ничего. Его можно понять. Если бы Семён перестал мерять бревна так, как делал он, то после отпуска ему бы было делать нечего, а возможно и дошло бы, куда нежелательно, чтобы доходило…

Уже на следующий день новый завскладом обслужил трёх колхозничков, приехавших на роспусках (каркас брички, состоящий из двух колесных пар и длиннющего бруса между ними, чтобы возить бревна). Каждый из них имел с Семёном интересный разговор о том, как прикупить бревнышко «леваком», за наличный расчет. Сенька для приличия минуты две упирался, а затем шёл навстречу просьбам трудящихся вил и грабель. Три официальных бревна он измерял не по средней арифметической суммы диаметров комля и вершины, а только по комлю. Объем, который мужики должны будут сдать в свою контору по накладной, будет завышен примерно на треть. Так из трех бревен рождалось и четвертое, неучтенное, за которое они выкладывали рублей по тридцать. В общем, почти никакого риска.

За день получалось до ста рублей навара, что при месячной зарплате в восемьдесят рэ было очень даже недурно.

По писательским делам Сенька давно знал одну старую машинистку. Тётя Клава была инвалид второй группы, без ног. Очень хорошо печатала. Ей носила на перепечатку свои стихи и романы практически вся запорожская литературная братия. Носил и Семён. Но летом уважаемая матрона умерла. У нее осталось две дочери, девочки лет шестнадцати–восемнадцати, Ирка и, кажется, Ольга. Ирка одно время симпатизировала Семёну и бесплатно перестукивала его стихи, что было до устройства Сеньки завскладом тоже немаловажно.

Когда поэт стал зашибать большую легкую деньгу, то, естественно, стал шиковать и пускать пыль в глаза сестричкам. В конце недели их квартирка в старом задрипанном ЖАКТовском домике на углу Красногвардейской и Карла Либкнехта (тогда уже, наверное, улице Ленина), наискосок против Пединститута, загружалась питием и снедью. Албанский коньячок «Роза» Сенька привозил на такси упакованным в фирменные картонные коробки по двенадцать флаконов.

К сестричкам–машинисткам на халяву стекалось человек восемь–десять. Кто такие, Сенька не всегда представлял. Просто компанейские ребята с хорошим аппетитом и лужеными глотками. На следующее утро просыпаться было нелегко. Правда, превосходный коньяк с тончайшим запахом розы помогал сохранять нравы, так как после опустошения очередной коробки разврат уже не шёл на ум. Все валились с ног до утра.

В этой компашке Сенькино любопытство вызвала одна розовощекая девица по прозвищу Пунька. Она явно имела сдвиг по фазе, причем девиация Пуньки явно из редчайших. Она жила через три или четыре дома выше по Красногвардейской в сторону городской тюрьмы. Её пятиэтажный дом располагался как раз напротив солидного здания областного КГБ. Если бы не шизоидный блеск глаз, Пуньку можно было бы считать красивой девушкой. Ещё она бросалась в глаза отменным телесным здоровьем, прекрасной фигуркой и крутой грудью, что, в общем–то, редкость в наше время анемичных диванных девиц. Из Пуньки же здоровье брызгало и фонтанировало.

Так вот, по вечерам и по утрам Пунька, жившая с родителями в хорошей трехкомнатной квартире и поэтому имевшая отдельную комнату, завела обычай ходить голой по своей комнате при полном свете люстры и незанавешенных окнах. Она часто со смаком рассказывала, как дружно выключаются светильники в кабинетах мрачного здания напротив её дома, когда она выставляется по вечерам. По утрам тоже, считает она, работоспособность чекистов значительно снижается.

Через несколько месяцев такой практики Пуньку вызвал в ГБ большой начальник. Он потребовал от неё прекратить непристойное поведение, которое отвлекает специалистов уважаемого учреждения от основной работы. Пунька рассмеялась ему в лицо.

– Я у себя дома, а подсматривать нехорошо. Тем более, все они завели бинокли… А у вас сильный бинокль? – спросила она серенького мужчинку.

Он инстинктивно заёрзал на жёстком служебном стуле под неизменным портретом железного Феликса в фуражке неведомой армии, строго посмотрел на неё через большие очки в пластмассово–черепаховой оправе, смутился и почему–то бессловестно по–детски отрицательно покачал головой, хотя в углу его большого кабинета и виднелась подзорная труба на треноге.

– Понимаешь, детка, тлетворное влияние, так сказать… Тебе, видишь ли, надо задуматься о своем поведении, должен я подчеркнуть…

Начальник пригрозил поставить в известность родителей и райком комсомола, но Пунька на сделку с убеждениями не пошла. Так она и бродит по своей комнате, свежая, недоступная и для тех, кто не знает её близко, очень соблазнительная. Хотя мы–то, её друзья, хорошо знаем, что девятиклассница Пунька ещё не видела в своей жизни голого мужчину и, возможно, покудова этим счастлива…

Незаметно наступил ноябрь. По нескольку дней висели над душой холодные обложные дожди. После возвращения из отпуска настоящего завскладом Сенька перешел экспедитором в распоряжение Гольдмана, заведующего магазином хозтоваров на Большом Базаре. Через несколько дней он послал новичка в Мелитополь на мебельную фабрику привезти шкафы платяные, которые на базаре шли «на ура», их расхватывали в день привоза. Сенька оформил доверенность, вызвонил в автохозяйстве зилок с прицепом и на следующий день рано утром выехал выполнять ответственное задание. Короче, только к концу рабочего дня удалось стать под погрузку. Грузчики, уже подозрительно неустойчивые при ходьбе, норовили не выполнять свои обязанности. Семён взял у одного тележку с вильчатым захватом и стал сам вывозить смердящие свежим лаком изделия. Загружал трехсекционные шкафы двух видов. С зеркалом и без оного. Первые стоили где–то 275 рэ, а вторые примерно на сто рэ дешевле. В голове сразу сформировалась наивная схема обогащения. Сенька удачно прихватил с одного из рабочих столов несколько готовых ярлыков на шкафы с зеркалом, сорвал с трех простых шкафов еще не присохшие ярлыки с ГОСТом и ценой и приклеил ярлыки с дорогой ценой.

Поздно вечером автопоезд прибыл в магазин, где, спасибо Гольдману, дежурили два грузчика, которые быстро разгрузили шкафы и занесли их в торговый зал.

Утром Сенька минут за двадцать до открытия пришел в магазин и всё честно рассказал Гольману, надеясь, что тот похвалит за изящный вариант спокойного обогащения. Завмаг, однако, очень расстроился и стал на шкафах исправлять поддельные ярлыки, вписывая правильную цену. Потом он отвел Семёна в сторонку и сказал отеческим тоном (он очень уважал Сенькину маму), что так делать нельзя, за это бывает тюрьма. И что если Сенька сильно нуждается в деньгах, то может у него попросить в долг, а потом когда–нибудь отдать. Он вручил Сеньке триста рублей, как раз ту сумму, на которую молодой махер планировал провести афёру. Сгорая от стыда, Серба зачем–то взял эти деньги, дав себе внутреннюю клятву вернуть их не позже, чем через год…

Параллельно с официальной работой в мамином ОРСе, Сенька искал способы подзаработать, потому что так обносился, что стало неприлично ходить на заседания литобъединения. В том году Никита Хрущев предложил повысить уровень бытовых услуг в городах и селах. У нас в Запорожье быстро организовалась фирма «Заря», которая эти самые услуги и оказывала. Семён туда поехал и разузнал, что можно от их имени заниматься натиркой паркетных полов или, например, уборкой квартир в качестве приработка, без оформления на работу. Так он стал добровольцем–полотёром. Сначала с месяц честно брал у диспетчеров «Зари» наряды на натирку, а затем постепенно образовалась собственная клиентура, у которой он шабашил по вечерам без всяких нарядов прямо себе в карман. Труд нелегкий, но 20–25 рэ за вечер получалось. Так что жить, если даже таких вечеров за месяц набегало всего 10–12, можно было.

Как–то натирал у одних зажиточных верных ленинцев, так тяжеленный дубовый буфет пришлось раза три перетаскивать с угла в угол, пока привередливую хозяйку устроил блеск паркета, не натиравшегося с довоенных времен. Правда, и грязи за этим буфетом за десятки лет набралось препорядочно…

Попадались и ещё более солидные люди. Однажды умаялся, обрабатывая четырехкомнатную квартиру в Соцгороде. Он никогда ещё не видел таких больших квартир. Её площадь, по рассказу домработницы, составляет 86 квадратов! В ней жил главный инженер одного из наших металлургических заводов, герой Соцтруда, и тэдэ и тэпэ. С ним проживали жена и дочь. Огромные комнаты были набиты красивой старинной мебелью, коврами и картинами. Там пришлось очень крепко поработать…

Семёну нравилось натирать полы в ресторанах. Там порядок такой. В ноль часов работа с последними клиентами прекращается и парадную дверь запирают на засов. Быстро, минут за тридцать, персонал убирает со столов объедки, посуду и скатерти, затем оттаскивает пустые столы в первый попавшийся угол. В противоположном углу сдвигается три–четыре стола, куда выставляется не сожранная клиентами закусь, сваленная в большие банкетные блюда (некое хлевное ассорти), и из всех недопитых бутылок сливается воедино, в одну емкость, например, в десятилитровую эмалированную кастрюлю, водка, коньяк, выдохшееся мочеподобное шампанское и креплёное вино разных марок. За стол садятся официанты, повара и средний командный состав в лице завзалом, барменов, швейцаров и каких–то бандюг, вечно тусующихся при каждом таком объекте социалистического общепита. Старший повар на первый раз поварешкой наливает в фужеры образовавшейся сизой чачи, и уставший за день ресторанный народ поднимает первый тост за хороший трудовой день, принесший приличные чаевые. Дальше все подходят к кастрюле самостоятельно и наливают спиртное по потребности, сообразуясь со своими способностями. Кто чавкает холодной половинкой котлеты, кто пальцами засовывает в рот пригоршню салата, смешанного с вермишелью.

Там же идет делёжка навара, заработанного за день. Годами освящено, что установленная часть отдается заведующему залом. Утром он отдаст большую часть директору кабака, тот – директору треста столовых и ресторанов, тот – в управление торговли, руководитель управления отстегнёт наверх в горисполком, а дальше ручейки поборов с ресторанов, таксопарков и прочих злачных мест сольются и зафонтанируют в Киеве и Москве мощными денежными потоками, которые сделают большие дела в карманах партбоссов и министров… Но это уже не Сенькиного ума дело.

Удивительно, как утром в десять вся братия чётко собирается в кабаке для новых трудовых свершений…

Пока товарищи полуночничают за сдвинутыми столами, Сенька в это время натирает полы в свободном пространстве зала, а к часам трём, когда в конец упившуюся общепитовскую публику развозят по домам знакомые таксисты, переходит в ту часть, где только что пировали труженики профессии «чего изволите?»

В фирме «Заря» Семён познакомился и с Ванькой Петренком, который тоже подрабатывал натиркой полов. Стал от скуки заходить к Ваньке поболтать. Тот жил в пээрзэвских домах на улице Ленина недалеко от «Дробиков» (Дом культуры паровозоремонтного завода имени какого–то Дробязко) в районе Малого Базара. У него сестра Танька, а к ней иногда забегает Манька. Таньки – Ванькина мать Катька работает, когда есть настроение, кондуктором в нашем трампарке. Катька и Фроська, мать Маньки, живут в соседнем подъезде, но на разных этажах.

Так вот эта самая Мария как–то пришла, когда Сенька сидел у Ваньки и попивал с устатку водочку да под селедочку. Маня зашла, нервно засмеялась и спросила, не помешает ли. Мужики решили, что не помешает. Пить было что, а телевизора у несостоятельного Ванька не было, поэтому диктор не мешал. Мария взяла гитару с понтом чего–нибудь сбацать. Но только побренчала чёрт–те что.

Пили тогда крепко, так что на следующее утро Семён проснулся в соседнем подъезде на Манькином диване с весьма тяжёлой головой. На столе дымилась огромная кастрюля борща с жирной курицей, предусмотрительно сваренного будущей тещей. Куриные конечности аппетитно высовывылись из шестилитровой алюминиевой ёмкости. Пока опохмелялись, знакомились. Семён соврал, что здорово опаздывает на работу, и трудно пошел домой досыпать. Мане пообещал как–нибудь зайти.

Через неделю черт его дёрнул опять припереться к Ваньку Петренке. Танька решила поспособствовать развитию событий и сбегала за Маней. Снова посидели капитально. Оказалось, что у молодой женщины трудная судьба.

Она два года назад попёрлась на целину. Вышла там замуж за какого–то прибалта, одарившего её фамилией Драксис. Год назад в марте муж Марии Виктор поехал трактором в соседний совхоз, а это более полста кэмэ по степи. Внезапно задуло, весеннее солнце спряталось и зима вернулась. Начался снежный буран. Механизатора занесло и сбило с дороги. Через три дня всё снова растаяло, и трактор с замерзшим Виктором нашли.

Потом он ещё с месяц лежал запертым в клубе «до выяснения», пока по погоде не приехал следователь и не поставил точку над i. Маня каждый день ходила к клубу и смотрела на мужа через стекло.

После похорон она не выдержала трагических событий и вернулась в Запорожье к матери, предоставив более стойким комсомольцам продолжать освоение целинных земель.

Рассказ Марии расположил к ней Сеньку. Он же вообще человек добрый и доверчивый. Злоключения Мани он истолковал, как тяжелое жизненное испытание, которое остепеняет человека, его перенесшего. Ему стало её жаль, и он начал с ней встречаться.

Хотя де–юре Семён всё ещё находился в браке с Ниной, но переписка угасла и практически все связи оборвались. Казалось, что ничто не мешает Сеньке приволокнуться за Манечкой. Они несколько раз встретились, но потом выяснилось, что днями она уезжает в Днепропетровск, где учится на курсах стенографии. Короче, подошло время, и Сенька провел её на автобус, отходивший от горсовета в Соцгороде на Днепропетровск. Договорились, что Семён приедет к ней на Старый Новый год.

Как и договорились с Маней, накануне Старого Нового года Сенька приехал к ней в Днепропетровск. Конечно, к тому времени, ввиду решимости заняться личной жизнью, он бросил работу в ОРСе судоремзавода.

Маня снимала с подругами по курсам комнату на четверых в частном доме в районе Института инженеров железнодорожного транспорта (ДИИТ). Двухэтажный домик со стенами, отлитыми из шлака, ещё не был закончен, но хозяева сдавали комнаты студенткам, чтобы как–то заработать на стройматериалы.

Вечером все вместе сели ужинать, и Сенька понял, что есть в Днепропетровске девушки поинтереснее Мани, но джентльмен всегда раб им же выдуманных приличий, и он решил по сторонам глазами не стрелять, а уделять внимание только Марии. После веселой встречи Нового года погасили свет и он, на правах ухажора, без всяких церемоний расположился с Маней на одной очень тесной кровати. Хотя, правду сказать, ночью было в комнатке довольно светло от уличного фонаря, и трем другим девушкам оставалось только притворяться, что они ничего не видят и не слышат. Среди ночи Семён встал по звонку и увидел, что все три девицы спят в очень смелом неглиже и с отброшенными одеялами. Был ли это смутный неосознанный сигнал ему подумать над возможным выбором, кто его знает, но такая мысль в голову кавалера приходила. Тем не менее, он остался джентльменом в нехудшем значении этого слова.

Так уж получилось, что, укрепившись в мысли продолжить отношения с Маней, Семён съездил домой и ошарашил маму сообщением о том, что по некоторым соображениям пару месяцев поживёт в Днепропетровске, где, возможно, найдётся приличная работа. Хотя и мама и Сенька твёрдо знали, что никакая мало–мальски уважаемая работа ему не светит. Мама вновь потерянно покачала головой, но ничего не сказала. Вообще она была чрезвычайно тактичным человеком, что шло Сеньке во вред, так как скажи она иной раз суровую правду, и он бы многих загибонов, вероятно, избежал…

Сообразив через месяц, что Мария беременна, Сенька решил, как говорят в народе, сойтись с ней и попробовать организовать семейную жизнь на началах гражданского брака. В том же доме, где она с подругами снимала угол, они сняли отдельную комнатку и начали совместную жизнь. Семён, правда, поставил ей шутливое условие родить только девочку. Если родится мальчик, то он будет свободен от продолжения с ней отношений.

По его пацифистским понятиям мальчик – великая проблема родителям. То с войны его жди, то с тюрьмы… Другое дело – девочка. Если что и не сложится, то в подоле принесет… Куда? Домой… Правильно! Вместе всё и переживем…

В Днепропетровске ещё весной Семён начал посещать местное областное литобъединение, которое оказалось более мощным и квалифицированным, чем запорожское. Его приняли хорошо. Осенью посвятили целое занятие разбору Сенькиных стихов. Общее мнение было поставить рукопись в план на следующий год, то есть издать поэтический сборник. Сенька обрадовался, начал усиленно работать. Областная «Зоря» напечатала несколько его стихотворений. (Только через год Серба узнал, что его сборник был зачем–то направлен на отзыв в Запорожское литобъединение и попал на глаза Пэтру Пэру… Поскольку запорожские литераторы своего издательства тогда не имели, а поминутно просили своих «старших» днепропетровских товарищей, уже давно имевших и издательство и отделение Союза писателей Украины, пустить погреться, то негативный отзыв сотоварища по литературному ремеслу партийца Пэтра Сеньку не удивил)…

Для Семёна октябрьское заседание литобъединения оказалось последним, так как через неделю они с Маней поехали в Запорожье, поскольку приближалось время рождения ребенка. Сенькина мама встретила их по–доброму.

Итак, главное событие прошедшего года – рождение дочки Натальи. Это произошло 8 ноября. Когда держишь на руках своего первого ребенка, понимаешь, что это одно из главных дел твоей жизни. Поскольку Мария выполнила вздорное Сенькино условие (родить только девочку, иначе разбегаемся), то ему пришлось продолжить эксперимент с их гражданским браком.

Наступило так знакомое всем советским папам и мамам идиотское время непрерывного поиска пеленок, прикорма, сосок, ползунков, ночного горшка и тэпэ.

Два других важнейших дела жизни, постройка дома и разведение сада, в условиях победившего всех нас социализма, увы, практически неосуществимы…

Имя Семён выбрал сам. Просто по каким–то подспудным необъяснимым соображениям оно ему всегда нравилось. И нравится до сих пор. Мама Анна Николаевна одобрила Сенькин выбор имени. Маня тоже не возражала.

В середине года прошел очень громкий судебный процесс, в котором фигурировал очень уважаемый Сенькой и мамой Гольдман. Оказалось, что Абрам Моисеевич вступил в преступный сговор с главным инженером Днепропетровского лакокрасочного завода, и они стали гнать через магазин Гольдмана краску с большой примесью песка. А на Большом Базаре машину любой краски распродавали за полчаса. Её буквально сметали, так как дефицит на стройматериалы был жуткий.

Через недельку следующим рейсом Гольдман привозил главинжу предыдущие накладные, которые менялись на другие, с заниженным количеством. Например, вместо восьми тонн (машина с прицепом) накладные переоформлялись на пять тонн (машина без прицепа). Вырученные деньги партнеры делили. Так они работали несколько лет. Семён улыбнулся, вспомнив, как Гольдман тактично отговорил его заработать на шкафах. Он Сеньку уберег от затягивания воровством.

Поймался Гольдман элементарно. На полпути между Днепропетровском и Запорожьем есть забегаловка, кафешко, называемое шоферюгами «У тещи». Гольдман любил там попить чайку. Он не обратил внимания на то, что в автохозяйстве ему часто дают разные машины, а шофер все время один и тот же. А разгадка была в том, что когда Гольдман уходил в кафишко попить чайку и поесть вареничков со сметанкой, то шофер всегда отказывался, оставаясь в машине. Там он вынимал из папки Гольдмана фальшивые накладные и перефотографировал их. Через четверть часа они продолжали путь, болтая о том, о сем.

Так продолжалось более года. Благодаря аккуратной работе шофера – Павлика Морозова, преступники были изобличены. Главинж получил вышку, а Гольдман пятнадцать лет. Сенькина мама искренне плакала, когда его посадили.

Папа часто писал длинные, умные письма. Видно было, что ему там очень непросто, да и тоска по Родине животина кусючая.

В маленькой комнатке коммуналки четверым надо было очень исхитряться, чтобы просто разместиться на ночь, не говоря уже о нормальной жизни.

Семён стал крепко попивать, часто домой буквально приползал. А почему? Да просто работа попалась такая провокационная. Неправедные деньжата сами прыгали в карман.

Уже несколько месяцев Семён продолжал работать на гормолзаводе экспедитором. Работа непыльная, с приключениями. Экспедиторы–грузчики для ночного развоза молока по магазинам города всегда были в дефиците, и устроиться на такую работу даже с приговором Серпов было нетрудно…

Работали через день по 12 часов. Официально с 8 вечера до 8 утра. Постоянный шофёр Коля заезжал обычно перед сменой за Сенькой и Андрюхой – старшим экспедитором. И добравшись до гормолзавода, машина становилась в очередь под погрузку. Если не удавалось приехать пораньше, до начала смены, то обычно загрузка затягивалась часа на два–три, а то и до нуля часов.

На бортовой «ГАЗ‑53» загружали по 35–38 фляг (бидонов) молока, 7–8 фляг сметаны и ящиков 10–15 кефира и ряженки в бутылках. Один из экипажа, обычно Сенька как младший по званию, трясся наверху, чертыхаясь на негостеприимных алюминиевых флягах–бидонах. Там, конечно, приходилось как–то устраиваться, чтобы задница не оказалась в синяках. Набрасывали несколько листов картона, пару старых фуфаек–телогреек, зимой помогал дебелый вохровский полушубок. Благодаря тому, что борта машины были наращены досками, то ни выпасть из кузова, ни растерять «диван» не получилось бы.

Затем уверенно выезжали за заводской шлагбаум и растворялись в темноте ночи. Закреплённые за экипажем 7–8 магазинчиков на окраине можно было объехать и обслужить вообще–то часа за три. Но жизнь диктовала иные обычаи.

Так в чём состояла хохма? Подъехав к одному из закреплённых магазинов, бойцы молочного фронта согласно заявке оставляли под ответственность сторожа пять–семь фляг молока, флягу сметаны и два–три ящика ряжанки–кефира, а в обмен забирали оставленные девочками молочного отдела пустые фляги и уматывали в ночной мрак. Попетляв для уверенности, что нет никакого «хвоста», в переулках окраинных посёлков, машина подъезжала к какой–нибудь укромной водоразборной колонке, благо их до черта располагалось на пересечениях малоосвещённых крепко спящих улочек. Быстро, как в шпионском фильме, набирали в пустые фляги воды, оставив зачем–то одну пустой. и отъезжали на несколько километров за город, тихонько съезжая с дороги в подходящую лесопосадку. Для порядка обходили местность в радиусе метров сто, убеждаясь, что под деревьями нет легковушек с разомлевшими любовными парочками, случайные свидетели кому нужны?

И когда всё складывалось благополучно, начиналось самое главное в ночной операции. Трио взбиралось в кузов. Андрей доставал из кучи тряпок в своей рабочей корзине мерную литровую алюминиевую ёмкость на длинной алюминиевой же ручке и самострочную холщёвую торбу с чистыми тряпками из ветхих простыней. В той же торбе Андрюха возил и товарные бирки на сметану и молоко, хапнутые, сколько ухватила рука, пока он заговаривал зубы девочке из ОТК гормолзавода. На бирках из непромокаемой клеенчатой ткани уже стояли лиловые штампы ОТК и висели свинцовые пломбочки на прочных льняных нитках.

Теперь начиналось само действо. В пустой бидон из любого полного отбиралось шесть литров молока, а на его место вливалось шесть литров замечательной водопроводной воды. Затем отбиралось шесть литров из следующего полного и так далее. В результате первого этапа получалось 5–6 фляг молока как бы из ничего.

Аналогично из 5–6 бидонов стандартной 30-процентной сметаны получался один бидон «левой». Правда, сметану разводили не водой, а молоком.

– Сенька, внимательно вешай бирки, не перепутай сметану с молоком! – Тихонько инструктировал коллегу Андрей, рационально расставляя бидоны в кузове.

– Всё! Абгемахт! Заводи! – Негромко скомандовал он Кольке, забираясь, наконец, в тепло кабины. Сенька плотнее запахнул полушубок, устраиваясь на бидонах. Теперь экипаж может приступить к основной работе – развозу молочных продуктов.

Идёт рутина – подъезжают к магазинчику, сгружают по заявке несколько бидонов молока, один–два сметаны и сколько надо ящиков фасованной продукции. В условленное место или сторожу оставляется накладная на товар. «Левую» сметану и молочко оставляют у одного–двух магазинов, где работают дружественные девочки, имеющие свою долю с ночного гешефта.

Утром, в семь, после того, как «свои» девочки появились на работе, машина молочников снова тормознула у нужного магазина и в укромной подсобке произошёл расчёт за «левый» товар. Там же отоварили бутылку водяры и колбасно–сырную закусь.

– Андрюха! Сколько сегодня? – Лениво спрашивает Сенька.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю