Текст книги "Вчера"

Автор книги: Олег Зоин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

Теперь о прописке. Как известно, прописка в Москве ограничена. Если брак записан, можно получить сначала временную, потом постоянную прописку. Если поступить в очное учебное заведение, как ты знаешь по своей истории, можно получить временную прописку.

Можно поискать и найти дефицитную работу с правом прописки. Например, ревизором в министерство или рабочим–специалистом. По трудоустройству есть здесь районные конторы, можно по ним побегать. Возможно, у них есть требования на рабсилу с пропиской. Вообще в Москве ежегодно увеличивается лимит на прописку, выдаваемый Моссоветом различным ведомствам и предприятиям, где не хватает работников. Надо знать, где. Вообще–то я не помню как следует своего письма и боюсь, что тебя не поняла. Конечно, лучше поговорить. Если поедешь в Москву на 2–3 дня, то выбирай так, чтобы это были понедельник и вторник. Приезжай для конструктивных разговоров и переговоров.

Галя.

P. S. А если ты собираешься устраиваться вместе с женой, то удачнее, мне кажется, легче найти в Москве место сначала ей, где–нибудь в сфере обслуживания с пропиской в общежитии (там сейчас кое–где так берут). Детей пока оставить у матери, и в течение года как–то пристроиться.

Ну, приезжай, здесь кое–что разузнаешь. Например, усыновляешь вьетнамское дитя и если у тебя нет жилой площади, то тебе её дают и немного приплатят еще.

Очень многого я не знаю, а ты узнаешь. Можно пойти к платному юристу и спросить совета в полулегальной форме.»

В конце мая он выбил отпуск и путёвку в турпоездку по маршруту Псков – Новгород – Пушкинские Горы – Ленинград. Всё это на двенадцать дней спецпоездами. Поездка оказалась чудной. Не подвела погода, а места – дивные. Величествен Псков с Кремлем. Фантастична поездка в действующий (а ведь Советской власти уже крепко за сорок!) Свято – Печерский мужской монастырь.

Экскурсовод рассказала душещипательную легенду о первом послевоенном настоятеле этого монастыря, вдохнувшем в него новую жизнь. Какой–то пскович, полковник, командир дивизии, в конце войны в ходе тяжелого боя попал в тяжелую переделку. Дивизия полегла практически полностью. Сам комдив оказался тяжело ранен и упал без сил в болоте, где разыгралась сия драма. Темнело. Он понял, что всё кончено и никто уже не придёт на помощь. Болото утюжили «Тигры», перемалывая наших раненых. В эти минуты полковник взглянул на небо и помолился Богу. Он вспомнил и прошептал «Отче наш», которому его выучила в детстве бабушка. И ещё он дал себе зарок, что если Бог услышит его и поможет выжить, то он свою дальнейшую жизнь посвятит Богу.

Бог услышал молитву комдива–большевика. Какой–то недобитый солдатик, проползая осокой в сторону своих, услышав стоны, перевязал и потащил товарища комдива за собой. У него хватило сил и хитрости добраться до переднего края, свалив бездыханное тело командира в наш окоп.

Когда полковник очухался в госпитале и комиссовался в гражданку инвалидом, его пригласили в райком и предложили серьезную партийную работу. Он, к удивлению большевиков, отказался, пояснив, что вернулся к вере в Бога, намерен сдать партбилет и пойти в монастырь.

Тварищи посовещались. Как раз стоял вопрос о наведении порядка в Свято – Печерском монастыре, который недавно освободила Красная Армия. Дело в том, что до войны эти края были уже заграницей и монастырь считался очагом антисоветской активности польской и немецкой спецслужб. Теперь его надо было брать в ежовые рукавицы.

Так что райкомовцы очень обрадовались и решили использовать полковника для пользы дела, направив его в монастырь настоятелем. Тогда это делалось просто. Вызывали, куда следует, церковное начальство и говорили, кого кем назначить. А партибилет ему оставили. Ты, мол, человек партийной закалки, так и будешь там линию партии гнуть.

Теперь настоятель монастыря человек уважаемый и в церковной среде и в миру.

Второй пункт Сенькиной поездки – Великий Новгород. Он плохо запомнил его достопримечательности. Засел в памяти лишь прекрасный памятник Тысячелетию России. Затем двое суток туристы провели в древнем монастыре на берегу Ладоги. Так прошла половина маршрута.

В Пушкинские Горы – родные места великого поэта прибыли автобусами 5‑го июня, накануне очередного дня рождения Александра Сергеевича… На следующий прошел скромный праздник на открытом воздухе, прямо на берегу Сороти, вечером, при огромном стечении местного народа и московских маститых поэтов.

На следующий день с утра Семён гулял по парку, воображая, где здесь Саша ловил юных дев, где сидел на скамейке с няней, где купался в пруду или кропал стихи.

После обеда поплёлся с экскурсией сначала в Тригорское, а затем в Михайловское. Там познакомился с милой девицей, розовощекой пышкой из Мелитополя. Вскоре они уже топали вместе. Как–то так вышло, что парочка отстала от экскурсии и пошла домой сама. Вскоре стемнело, и экскурсанты находили полевую дорогу чисто интуитивно. Вокруг громадились черные леса, которых вроде не было днем, когда их сюда подвозили автобусом.

Спасибо, через часок сзади над лесом выплыла огромная луна, поскольку было полнолуние. Она превосходно осветила ребятам дорогу. Вскоре они устали и, быстро уговорив друг друга, залезли поспать в копну душистого сена. Конечно, Сенька хотел большего, но девушка оказалась упрямой и кусючей. Однако она разрешила крепко её обнять, и так противоестественно непорочно они и уснули, оплетя друг друга сонными руками. Проснулись часов в десять, продрав глаза, побежали на турбазу в Пушгорах, где выпросили в уже закрывшейся столовой свои завтраки. Разошлись, не оглядываясь, понимая, что недостаточно интересны друг другу.

Семён бесцельно побрел по двору турбазы. Навстречу ему попалась молодая симпатичная учительница с двумя десятками старшеклассников, беспомощно озиравшаяся вокруг. Естественно, джентльмен оказался на расстоянии протянутой руки. Разговорились. Она из Ленинграда, привезла семи и восьмиклассников на трое суток в палаточный поход. Но не знает, где здесь можно купить поесть. Сенька показал ей столовую и провел до места. Подождал, пока она договорилась с кухней купить отварного мяса и хлеба. Остальные припасы у них были в рюкзаках.

Еще выяснилось, что у них нет карты окрестностей, и они не умеют поставить палатки. Семён, как опытный путешественник, вызвался помочь. Все равно его группа до вечера будет на экскурсиях, то что одному болтаться по турбазе?

Он посоветовал им пойти в сторону от Пушгор вдоль Сороти километров на пять и разбить лагерь. Учительница, назовём её условно Элей, не находила подходящих слов благодарности. Вышли с Сенькой во главе красочной шумной толпой. Короче говоря, Сенька вернулся в свою группу через два дня, понимая, что его уже ищут, зато эти замечательные двое суток шел обложной, монотонный, развратный, тёплый дождь…

Кроме того, Сенькина бессмысленная «семейная жизнь» фактическим браком с бестолковой Марией и гнусной дремучей тёщей теперь, когда он оказался в окружении красивых и уверенных в себе девушек из торговли, начала видеться в ином свете. Он не растерялся и с ходу закрутил уже серьёзный роман с одной милой Тамарой, завотделом крупного гастронома на остановке «Победа». Ей 24, всё при ней, включая большую уверенность в себе, материальные возможности и страстное желание покончить с вольным торговым образом жизни и пойти в корень. Её не смущает то, что у Семёна ребенок и какие ни есть обязательства перед Маней. Тома чем–то напоминает Ниночку модели 1956 года.

И где она теперь, Сенькина студенческая жёнушка, всё ещё в своём холодном Ленинграде? Между прочим, Нина до сих пор с Сенькой не разведена, у него в паспорте она забита законной женой. Ситуация…

Истекший год поражал своей нелепостью и бессмысленностью. Было так. Сначала Сенькина маман в январе месяце прошлого года каким–то чудом получила в районе Дубовой рощи, буквально на территории пристани, в домах судоремзавода, долгожданную двухкомнатную квартиру. Это за её почти сорокалетнюю безупречную работу на запорожских водников при всех режимах. Сенька, конечно, тут же припёрся туда с дитём и Маней. Мама приняла её стоически, прописала, но через пару месяцев стало ясно, что молодая жена не просто неряха, а патологическая засранка. Горы немытой посуды, завалы нестиранных пеленок и белья, занудные ежевечерние сцены и разборки из ничего. А. Н. терпела–терпела, а затем стала все это регулярно показывать Семёну, «обращать внимание», так что ему непрерывно было стыдно за то чудище, с которым он заставил маму на старости лет разделить так трудно доставшийся кров.

Закономерно, что в августе Сенька разругался с Марией, и она гордо удалилась в сторону Малого Базара, утащив в пику ему и Наточку.

Он не долго горевал, так как вопрос созрел, и в сентябре предложил своей одногруппнице Тамаре переехать к нему. Та не колебалась и через неделю–другую появилась пред Анной Николаевной с двумя огромными кофрами и массой всяких пакетов и узлов поменьше. Семён познакомил Тамару с мамой и с удивлением через пару часов уяснил, что эта кандидатура оказалась мечтой мамы, и женщины сразу нашли много общих тем и интересов.

На радостях распили бутылку шампанского, и поздно вечером пришло время честно лечь спать. В отличие от прежней малосемейки по улице Анголенко, дом7, квартира 8, где Сенька сгорал от стыда перед мамой, бабушкой Фросей и столичной женой Ниной на 14 квадратных метрах, новая мамина квартира казалась дворцом Шехерезады. В одной комнате (спальне) великодушно заперлась А. Н. с бабусей, а большая была предоставлена молодым. Признаться, Тамара сделала постель так и такую, на каких Сенька никогда не лёживал в жизни. Дорогие накрахмаленные простыни и аромат неслыханных духов дурманили и манили. После ванны они с Тамарой кинулись в объятья друг друга, поскольку до этого никаких постельных утех между ними ещё толком и не было. И получилась распрекрасная ночь.

Однако на следующий день Семён посмотрел на всё более трезвыми глазами и задумался о том, как будет выкручиваться из ситуации. И постепенно за неделю–две его вначале бешеные чувства к Тамаре стали меркнут и остывать. Возможно, Мария побежала ко всяким бабкам и те напустили туману и сглазу. Но так или иначе, интерес к Тамаре пропал напрочь и Сенька даже ушел из дому и стал жить у давнего знакомого, Сашки Гаманца.

Они, хочешь не хочешь, виделись с Тамарой на лекциях, Сенька очень переживал, видя её проплаканные глаза, не раз его встречала в вестибюле мама и пыталась образумить, но пересилить себя он не мог. Не перевесило и сообщение о том, что Тамара беременна. Мама даже предъявила сыну ультиматум – её Тамара устраивает, она её пропишет и порекомендует ей родить. Может быть, когда–нибудь Сенька опомнится, дурь пройдет и всё устроится.

За две недели до Нового Года он всё–таки поддался на уговоры, вернулся, Тамара и мама обстирали его, привели в порядок, откормили и стали готовиться к празднику.

31‑го вечером сели за стол, выпили и налили по второй.

Вдруг раздался звонок и все посмотрели друг на друга. Мама заговорщицки прошептала, как шептала всю жизнь, чтобы Сенька и Тамара молчали и не открывали. Через минуту на площадке поднялся скандальный визг и захлопали двери соседей, зацыкавших на кого–то. Всё стало понятно. Сенька вздохнул, оделся и пошел к выходу, говоря маме и Тамаре, что сейчас разрядит обстановку и вернётся.

На лестничной площадке оказалась орущая Мария с укушканным дитём на руках. Когда Семён вышел на площадку, она стала орать подвалившим соседям, что её выгнали с дитём и ему, то есть, Семёну нету сраму. Народ уставился на негодяя во все глаза. Затем Маня стала нервно дергать Наточку за шарфик и ребенок заорал благим матом. Семён схватил талантливую мать под руку и быстро повёл вниз по лестнице, стараясь увести на улицу. В конце концов, это ему удалось.

На воздухе Сенька пытался дотащить скандалистку до трамвайной остановки и посадить в трамвай, ходивший туда–сюда от пристани до площади Свободы. Но, как назло, последний трамвай уже ушел до следующего, Нового года. Пришлось взять дитё и тащить полтора кэмэ до этого самого майдана Воли. Затем взяли такси и поехали на Малый Базар в тёщину малосемейку. Там пришлось присесть и выпить рюмку, которая оказалась коварной – утром Семён проснулся в обществе любимой гражданской жены Манечки и не менее дорогой старой ведьмы Хроськи.

Так он оказался снова на их цепи и вот уже пять дней думает, сможет ли снова вырваться на свободу. Перед мамой и Тамарой предельно стыдно, но вроде бы интересы ребенка диктуют необходимость принять всё как есть. Хотя отцовство проснётся в нём нескоро, хорошо если к сорока годам, да и проснётся ли вообще, учитывая казацко–бродяжную породу пращуров.

24 февраля. Вчера время провели более чем весело. Вышло так, что в прошлое воскресенье Семён потащился на толкучку и там встретил старого знакомого Наума Храща, которого знал по городу уже лет пять.

Уже забылось, когда и кто их познакомил, но Сенька отлично помнил, как однажды шел по Ленина в сторону старого почтамта углу улицы Грязнова, и вдруг около, прямо у ноги, тормознуло такси, и его позвал сияющий улыбкой Нюма. Зачем Сенька ему был нужен, осталось невыясненным. Скорее всего, чтобы покрасоваться перед водителем. Хрящ спросил, знает ли Сенька, что с сегодняшнего дня ходят новые деньги?

Семён сказал, что знает, но ещё новых не видел. Нюма гордо вынул пачку красивых рублей, сноровисто и с любовью отодрал банковскую бандероль и подарил Сеньке хрустящий рубль. Он тогда зачем–то подвёз Семёна до своего дома (третий дом от угла улицы Грязнова по улице Михеловича, официально – Горького), пригласил Сеньку в свои апартаменты, состоящие из трёх комнат большого одноэтажного старинного дома, где Наум проживал с мамой, старой носатой еврейкой хищного вида, из настоящих серпоклювых, подозрительно Семёна осмотревшую. В тот первый раз Наум Михалыч угостил Сеньку хорошим коньяком и расспросил о житье–бытье. Встреча окончилась ничем, возможно, Семён не вызвал у Нюмы утилитарного интереса.

Разве что Нюмина мама всё–таки сумела встрять в их разговор и похвастаться тем, как на заре советской власти «встречалась» с тем самым Теодором Михеловичем, именем коего названа была в 22‑м году улица, где проживают они с Нюмой. Сенька с удивлением узнал, что этот самый Михелович в 1918‑м возглавил Александровский Совет рабочих и прочих депутатов, а заместителем ему от Гуляй – Польской Федерации анархистов достался Нестор Махно – анархисту выпало исполнять «грязную» должность председателя «военно–революционной комиссии»…

– Тодик был такой галантный, целые охапки сирени наламывал мне в Городском саду… Но твой будущий папа, Нюмочка, был хоть и не такой галантный, но зато такой умный. Он от этих задрипанных большевичков держался за версту, потому что врач, а не какая–нибудь шантрапа пролетарская…

Мы и тогда жили в этом особняке, но у нас было не три комнатки, как теперь, а весь дом – четырнадцать комнат! Этот домик твой дедушка Эфраим построил на свои кровные, потому что он портняжил, как бог… Я ведь из знаменитой портновской династии Шнайдеров! Так шоб ты знал – у Эфраима Шнайдера весь Александровск обшивался!..

А с Мойшей Михеловичем дедушка учился в Первой гимназии… Они были отличники!.. Тодику жизнь перепартачил Йоганн Леппик, ненормальный психопат, дрэк из эстонцев, в политику заманил, жизнь испоганил…

Даже Нюма сидел, развесив уши. Такого от мамы Хили он не слыхивал сроду!..

Теперь же Семён увидел Нюму в обществе красивой девушки Жанны, и он снова сам затронул Сеньку. Толпа крутила их и тискала, но им удалось перекинуться десятком фраз. Итогом стало приглашение Сеньки с подругой на празднование Дня Советской Армии. Семён не смог отказаться, так как приглашение к Хрящу равняется примерно приглашению на праздничный концерт в Дом Союзов.

Маня сначала поломалась немного, но затем вычислила, что там может быть интересно, и согласилась. Она одела свое лучшее зелёное платье, а Сенька тоже получил к празднику свежую рубашку и новый галстук и выглядел изрядным попугаем.

Пришли к Нюме к пяти часам, но оказалось, что уже практически все в сборе. Все – это сам хозяин с восемнадцатилетней подругой Жанной, друг его давний Бэра Извеков лет сорока с немолодой, лет тридцати пяти, любовницей Наташкой по кличке Цыбулька, какая–то потрепанная шалава Верка, по кличке Кислица, весьма затёртого возраста, пара юных евреев, видимо, племянница Наума, жирная–прежирная, по–кустодиевски румяная Фая тоже лет восемнадцати, но уже с густыми усами на верхней губе и оволосёнными щеками, настоящими пейсами, и её партнер, сокурсник по алюминиевому техникуму, тощий, но весёлый Мусик.

Стол был накрыт в самой большой комнате, назовём её гостиной. Всюду, на полу и стенах, хорошие шерстяные ковры, широкая софа, прекрасный ореховый сервант и в углу новый цветной телевизор «Рубин», а также магнитофон и проигрыватель. Просторный овальный стол был уставлен прекрасными блюдами, включая русский холодец и еврейский форшмак. Разнообразные салаты, икра, на питие коньячок, водочка и «Черный доктор».

На телевизоре светился чудный стеклянный попугай, оригинальный ночник – подарок Нюме к празднику от Жанны.

Не долго думая, никого больше не ожидая, окунулись в хорошо подготовленную пьянку. Нюма регулярно поворачивался к проигрывателю и сам лично ставил самые дорогие для него подпольные, на рентгеновских пленках, пласты Петра Лещенки – «Журавли», «Марусечка», «Татьяна»… Первую рюмку выпили за Нюмину маму с ветхозаветным еврейским именем Рахиль, которая всех поблагодарила и тактично удалилась, чтобы до конца торжества уже не мозолить глаза передовой советской молодёжи.

В перекурах танцевали и бесились от настоящего веселья. Фая настойчиво пыталась танцевать непременно с Сенькой и, в случае удачи, дико прижималась, но Семёну от неё было тошно и он как–то открутился, вручив её по принадлежности Мусику.

После чаевничанья, то есть сладкого стола, убрали посуду и унесли шикарную плюшевую скатерть. Верхний свет убрали, светился только пёстрый попугай и небольшая настольная лампа бросала круг света на центр стола. Начали играть в карты на американку, значит, на желание. По объявленным Нюмой правилам проигравший снимает одну вещь из своей одежды, а если одежда кончилась, то выполняется любое желание победителя вплоть до… Если снимать какую–либо вещь проигравший не хочет, то он может заменить наказание оприходованием штрафной рюмки.

В результате часа игры все присутствующие оказались раздеты до трусов, и был объявлен перерыв на танцы. К Семёну опять пыталась пришвартоваться Фая, тряся перед самым его носом своими теперь уже обнаженными после американки увесистыми, как килограммовые пшеничные батоны, грудями, и он с трудом уклонился от её приглашения сбацать что–нибудь зажигательное. Сенькина Манечка, Жанна и Наум втроём чего–то вытанцовывали, тесно прижавшись друг к другу. Белые сиськи Мани и Жанны то и дело выхватывал боковой свет из открытой в коридор двери.

Наконец, Верка Кислица и Файка с Мусиком отвалили, так как им что–то пришлось не по сердцу. Скорее всего, Верку Нюма приглашал как подменную шалаву на случай, если кто из мужиков придёт один. А молодые евреи поссорились и ушли, нахохлившись. Правда, их ухода уже никто, кроме Семёна не заметил. Бэра утащил свою сисястую Цыбульку в соседнюю комнату, и вскоре к общественности стали доноситься её повизгивания и ритмичный скрип старого дивана. Затем Сенька проиграл трусы и, стесняясь, заменил снятие этой последней детали опрокидыванием очередной рюмки. Видимо, это было уже сверх всяких пределов, так как дальше он уже ничего не помнил, поскольку вырубился до утра.

Утром он проснулся в соседней комнате, где оказался на раскладушке, застеленной старым ватным одеялом, а напротив, обнявшись, храпели обнаженные Борька с Наташкой. Дико раскалывалась от боли голова. Семён с трудом отодрал её (голову) от подушки и пошел в залу. Там на обширной софе сплелись в молодецком сне Нюма с Манечкой и Жанной. Конечно, обе сладкоежки были без трусов. На бедре Наума покоился его огромный труженик, который даже в состоянии покоя представлял нечто среднее между хоботом слонёнка и медным пожарным брандспойнтом.

Первым побуждением было дать Маньке по морде. Но она телепатически всё почувствовала, проснулась, быстро прикрылась ладошкой и тут же перешла в наступление:

– Напился! Бросил меня здесь, а дитё некормленное дома!.. Мы с Жанной еле угомонили Наума Михайловича. Жанна, скажи!..

Сенька живо представил, как они вдвоем трудились всю ночь, угомоняя Нюму, и рассмеялся. Вид прекрасных грудей Жанны перевесил аргументы слепой ревности, и Семён призвал народ как–то опохмелиться, что ли…

09‑е марта. Конечно, после замечательного вечера у Наума 23‑го февраля сам Бог велел собраться там же 8‑го Марта. Вчера Сенька с Маней экзотично отпраздновали Женский день с Нюмой и его «кругом»…

Опять–таки, под монотонное покрапывание весеннего дождичка, Серба и его подруга пробрались по грязи от угла улицы Грязнова до дома Нюмы. Улица Михеловича, иначе Трамвайная, ныне, в порядке хрущевских перемен, переименована в улицу Горького, правда, новое название пока ещё прививается с трудом.

Народ собрался, кроме эмигрировавшей в другую компашку пары молодых да ранних, Фаи с Мусиком, тот же – те же действующие лица. Правда, Бэра был без Наташки – Цыбульки. Добавилась же лишь одна очень рафинированная, густо окольцованная золотыми кольцами с излучавшими дорогое сияние камнями, очень томная молодая женщина Валентина по прозвищу Княгиня. Наум шепнул Семёну, что это самая дорогая, номенклатурная проститутка города, обслуживающая тварищей из бюро обкома партии. Но она же и верная подруга его измученного сердца, добавил он.

– Хочешь похарить такую? – предложил Нюма. – Веди в соседнюю комнату и располагайтесь минут на десять–пятнадцать, пока за стол не сели… Я уже дал ей команду насчёт тебя…

Сенька ошарашенно уставился в него. Никогда никто не предлагал ему переспать с проституткой, да к тому же ещё и с номенклатурной. Да ещё, когда в соседней комнате законная постоянная сожительница, почти жена. Да и вдруг платить немалый гонорар, то из каких шишей.

Наум всё это прочитал на Сенькином лице и пришел на помощь.

– Я понимаю твои колебания. Но не бойся, платить Княгине ничего не надо, по моим указаниям она делает для моих друзей всё бесплатно…

Но, внутренне кляня себя за бедность, нерешительность и вообще чего–то стесняясь, Сенька упрямо мотал головой.

– Ладно, у меня быстро заматереешь, – подвел итоги Наум и махнул рукой, подзывая Бориса. Что–то ему шепнув, он также моргнул Княгине, томно полулежавшей на диване. Она кивнула и поплыла за Бэрой в спальню. Действительно, они вернулись минут через десять, раскрасневшиеся, как напроказившие дети. Теперь Сенька уже внутренне позавидовал удовлетворенно ухмылявшемуся Борису.

За богато уставленный стол сели в 16.00. Тосты не отличались оригинальностью, так как по такому случаю у нас в Эсэсэсэре принято пить за женщин, женщин и ещё много раз, сколько позволит здоровье и запасы спиртного, за них же, прелестных и не очень мерзавок.

Уровень отношений, сложившийся у Семёна с Марией после рецидива их гражданского брака, позволял, казалось, не особенно заботиться о коммунистической морали во время увлекательных эротических вечеров у Наума. Сеньке даже показалось, что свобода нравов на посиделках у Ваньки Петренка, где он на свою голову познакомился с Манечкой в ноябрьские праздники позапрошлого года, допускала ещё больший уровень простоты и первобытности нравов.

В общем, провели время так, что сейчас, вечером 9‑го, страшно болит голова и хочется обблевать всё прогрессивное человечество вкупе с его авангардом.

Опять обжирались и упивались. Раздевались под «американку» и под «бутылочку», совокуплялись по очереди со своими партнёршами в соседней комнате. Лишь свального греха пока ещё в тот раз не было, но он вполне мог бы и состояться, не хватило какой–то малости или смелости. Светящийся попугай на телевизоре честно светил, не уставая, перегревшаяся радиола одаривала нежными эмигрантскими мелодиями с туберкулезных пленок и пластинок.

Поздно ночью, часа в три, Сенька с Маней побрели домой на свой Малый Базар пешком по заплёванному, но всё ещё празднично освещённому Коммунистическому проспекту, возникшему давеча из улицы Ленина, – она же бывшая Карла Либкнехта, она же в оккупацию Гитлер–штрассе, она же до Октябрьского Переворота – Соборная.

Дома в пол уха выслушали бурчание тоже в дребодан пьяной мамашки Фроси, заглянули в кроватку спящей Наточки и бухнулись почти не раздеваясь, на свой горбатый диван, вырубившись до утра.

Пришла, наконец, посылочка от отца на мамино имя, отправленная еще 19 января через MURRAY’S H. F. Stores, 646 George Street, Sydney, Australia.

В раскуроченной таможней и её консультантами из ГБ коробке находилось в соответствии с описью:

чулки – 2 пары,

носки – 2 пары,

костюм х/б – 1 шт.,

костюм мужск. – 1 шт.,

вязанки (кофты) шерст. – 2 шт.,

ткань х/б – 3 1/2 ярдов,

медальон н/цепочке – 2 шт.,

запонки – пара.

– Папочка, дорогой, – мысленно восхитился Сенька, – спасибо тебе великое за такое внимание к нам, советским бичам…

14 апреля. Теперь визиты к Нюме стали традиционными. Позавчера, в годовщину со дня исторического полета Юры Гагарина, был день рождения Наума Михайловича, ему счастливо исполнилось пятьдесят. Юбилей. Для настоящего еврея – всемирно–историческое событие. Он и выложился, соответственно, приемом на высоком запорожском уровне.

День удался солнечный, безветреный, развратно цвели сады, и у дома Наума Михайловича благоухали вишни в цвету.

К 17.00 собралась на улице Михеловича в известном, кому надо, доме вся весёлая компания. Полностью повторился, закрепившись, состав, гулявший с Нюмой 8‑го марта. Правда, в Нюмином доме появилась новинка – шестнадцатилетняя девочка Зина из Читы (!), формально сбежавшая из дома, а на самом деле рванувшая от насильника–бурята, который по–соседски и якобы постоянно насиловал с 13-ти лет, против чего вроде родители не возражали, потому что бурят не скупился на хмельные застолья. Когда же он стал её перепродавать, она вроде сбежала и добралась до Запорожья. Нюма закадрил её, проезжая на своем знаменитом горбатом «Запорожце» вдоль местного «Бродвея» по проспекту.

Сенька с Маней, как самые нищие, пришли с букетом из пяти роз, купленных утром на Малом Базаре. На их постыдное покаяние Наум ответил, что они сами подарок, особенно Мария Александровна.

Бэра подарил большого плюшевого медвежонка, сказал, что это образ Нюмы – сильного и доброго. Жанка тут же захихикала, дескать, теперь будет спать между двумя настоящими мужчинами – Нюмой и медвежонком. На это присутствовавшая на приёме гостей мама Нюмы почтенная Рахиль укоризненно поджала синие старческие губы и зло сверкнула глазами за многодиоптрийными очками. Цыбулька по–простому преподнесла виновнику торжества бутылку армянского коньяка 5-летней выдержки с каким–то хитрым аборигенским названием.

Княгиня подарила юбиляру немецкие трофейные золотые часы, сказала, что настоящие швейцарские, но никто не понял мелких надписей на нерусском языке. Кроме того, она подарила Жанке золотые сережки, маленькие, в мочку уха, с изображением весов, ибо Жанна по гороскопу – Весы.

Когда сели за стол, автор выдающегося произведения по имени Наум Михайлович его седовласая мама внесла огромный торт личного изготовления, и его водрузили в центре стола, потеснив букеты и многоэтажную хрустальную конфетницу – подарок Жанны.

Первый тост был за родителей Нюмы, что, ввиду отсутствия присутствия когда–либо у Нюмы отца, свелось к благодарению Мамы Хили.

Пригубив рюмку с коньяком, старушка тактично удалилась в свою комнату, что она всегда делала в таких случаях, зная, что современная развратная молодежь будет непотребно резвиться, а сие благочестивой еврейке поощрять своим присутствием невозможно.

Через час разгулялись масштабно. Когда Сенька танцевал–гарцевал с голой Жанкой, ему было очень трудно не притянуть её по–настоящему, он старался, стыдясь своего состояния, отстраниться от неё. Она, видимо, поняла его затруднения и начала шептать на ухо, крепко прижимаясь грудями, что–то про его подругу жизни. Сенька напряг пьяный мозг и вдруг понял, что Жанна рассказывает ему под большим секретом, как пару дней назад Манечка пришла к ним в гости, но не с Семёном, а с каким–то Юрой, таксистом, который оказался знакомым Бэры. С Нюмой она до того переговорила по телефону и он, поскольку любил всякие эротические ситуации, с энтузиазмом позвал их на рюмку коньяку, а затем разрешил отдохнуть в соседней комнате. Потом же вышло так, что Юра толком не справился с заданием, гостья озабоченно выглянула из спальни, Нюма всё понял и позвал, её, голую и потную, на главную софу, где быстро и довел дело до бурного результата.

Жанна прошептала, что задумала с Сенькой отомстить легкомысленному Нюме и наставить ему рога. Пришлось Сеньке сделать вид, что выпил лишнего, так как Жанна ему не нравилась по своей конструкции (он не любил рубенсовских женщин), и он забрался в кресло, прикрывшись полотенцем. Народ бурно танцевал–гарцевал.

Несколько дней спустя Семён понял, что хитрый Нюма, возможно, специально надоумил Жанну отдаться ему, чтобы затем устроить вечер свального греха. Но Хрящ усёк, что Сенька не поддался на Жанкино искушение. Тогда он подошел к Зинке, которая одиноко вытанцовывала в уголке, смело тряся своим немалым для её возраста добром, и властно сдернул с неё трусики. Затем он подвел её к Семёну и тронул его за плечо, дескать, нечего прохлаждаться, когда девушки одиноко танцуют без партнеров.

Сенька давно плотоядно поглядывал на прелестную Зиночку и уговаривать его было не надо. Он схватил её в охапку и потащил в полутёмный угол. Она оказалась легко возбудимой, по–восточному горячей, и через минуту они упали на какую–то кушетку, стоявшую в том углу и укрытую сложенным вдвое ватным одеялом.

Но только они сделали десяток сумасшедших движений, как провокатор Нюма включил полный свет и сказал, обращаясь к Мане:

– МарьСанна! Я горжусь Семёном! Это тебе не Юрий какой–то замусоленный… Да. Вовсе не Гагарин… – поправился он, поняв, что ляпнул лишнего. А может быть, это был тонкий еврейский юмор.

Естественно, Сенька с Зинкой вскочили, как ошпаренные. Ей, конечно, ничего, прикрылась ладошкой, а он стал вертеться в поисках трусов под всеобщий хохот. Всё же его убедили оставить сие бесполезное занятие, так как все находились в равных условиях, и общество решило выпить ещё для большего сплочения.