Текст книги "Правитель империи"

Автор книги: Олег Бенюх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 43 страниц)

На Пасху мы ходили друг к другу в гости. Сидели строго и чинно, как взрослые, ели праздничные блюда. Особенно любили сладости. Когда оставались одни, мы неумело и безгрешно целовались. Однажды я невольно подслушал разговор Симона с моим дядей.

– Девочка созрела, – говорил Симон. – Посмотри на ее груди – набухли как две почки весной на веточке персикового дерева.

– Это так, – улыбнулся дядя.

– Так, конечно, так, – с досадой повторил Симон. – Твой парень трется возле нее все время.

– Что значит „трется“? – решил возмутиться дядя.

– Да разве я против? – миролюбиво добавил Симон. – Только как бы до греха не дошло. Поженить бы их, вот что.

Дядя долго молчал. Мне не было видно его лица. Но когда он, наконец, заговорил, я отлично представил его гримасу, когда он давился, но жевал зеленую сливу.

– Она созрела, да он-то еще не мужчина, а ребенок. Как сделать ее матерью – это он сообразит, я с тобой согласен. Но содержать семью? Нет, не сможет. Нам же брать их на свои плечи и кормить и поить нет ни сил, ни резона, ни возможности.

Через месяц было объявлено о свадьбе Саломеи с сыном купца. Но женой его она не стала. В день свадьбы бросилась с крепостной стены и разбилась насмерть…

Иисус сейчас далеко-далеко. Он несет людям свет добра и сострадания. И я счастлив, что умираю за брата. Последние же мысли о моей любви, в которой – одной! – проявилось все то лучшее, на что способен человек. А он способен на многое. И ради любви становится всесилен, всенежен, всестоек, всепрощающ, все… бессмер… бессмертен.

Иисус, брат мой, слышишь ли ты меня?»

Глава 43

До ут дэс^[12]

Джерри метался по Штатам. Сегодня он был в Юте, завтра в Пенсильвании, послезавтра – в Северной Дакоте. Встречи с крупнейшими бизнесменами, инспекционные осмотры своих предприятий, обеды с губернаторами и законодателями – все, казалось, шло обычным своим чередом. Парсел неукоснительно придерживался порядка, который он выработал для себя много лет назад: ранний – шесть часов – подъем (он любил употреблять именно это военное слово, а не какое-нибудь там пробуждение и пр.), полчаса гимнастики, легкий, почти голодный завтрак, обильный, практически неограниченный ленч, а после четырех часов дня – лишь овощи, фрукты, молоко. Дважды в день, утром и вечером, он разговаривал по телефону с Рейчел, трижды – в десять часов утра, в полдень и в три часа дня, – с головным офисом в Нью-Йорке.

Для посторонних все было как обычно, как всегда – Джерри Парсел, магнат, один из индустриальных столпов страны, мудрый и щедрый меценат работал, работал, работал во славу своей империи и Америки. Но был один человек, который знал, что с Джерри Парселом происходит нечто непонятное, неладное, скверное. Этим человеком был Джерри Парсел. То его охватывало такое состояние, когда он не знал, что может совершить в следующую секунду. И он, стремясь уйти от гнетущей потребности совершить нечто непоправимое, включал диктофон или видеофон или хватал трубку телефона и начинал яростно диктовать распоряжения, указания, приказы. Явных противоречий в них не было, но чувствовалась поспешность и непродуманность. Чувствовалась теми, кто работал с Парселом многие годы и утвердился в мысли, что поспешность, непродуманность так же чужды Парселу, как жалость и слюнтяйство. То он вдруг ощущал неизвестный ему дотоле страх одиночества, страх закрытого помещения, страх высоты. И он вызывал к себе в кабинет секретарей, помощников, телохранителей; спешил прочь из здания на улицу, мешался с толпой, уезжал за город и бродил часами вдоль речки, по полю, по лесу. То ему казалось, что он смертельно болен, и он прочитывал кипу медицинских книг, всякий раз облегченно вздыхая, когда казавшиеся ему достоверными симптомами рака или проказы не подтверждались.

«Боже, в чем же я, собственно, не прав? – размышлял как-то Джерри. Он только что приказал посадить самолет на ближайшем аэродроме – ему показалось, что в следующее мгновение этот могучий летающий аппарат разлетится на мелкие куски, и ужас охватил его. Вскоре после посадки он сумел восстановить контроль над собой и провел несколько часов, сидя с Ларссоном в паршивеньком баре провинциального аэропорта. – В том, что я отстаиваю дорогие для меня идеалы? Или в том, что я не даю врагам Америки укреплять их позиции – как здесь, внутри, так и за ее пределами? Или, наконец, в том, что – как я полагаю, – все средства хороши в борьбе против этого богом проклятого дела? И осуществляю этот свой принцип везде, всегда, при любых обстоятельствах?

Подумаешь – земной бог Джон Кеннеди! Таких Джонов тысячи. И каждый может, если судьба его поставит в экстремальные условия, напортить столько, что и на небесах не сумеют исправить. Нет, с ним все ясно, все правильно. Хотя каждый раз возникает проклятый вопрос – кто теперь? Но это, в конце концов, все же лучше, чем поступление принципами. Ведь Джон, кроме всего прочего, был строптивым малым. А строптивость хороша лишь в молодом и необъезженном мустанге… Когда хирург проводит успешную операцию, удаляя злокачественный нарост и когда эта операция способствует одоровлению всего организма, хирургу все благодарны, его объявляют героем, возводят чуть ли не в сан святого. Хотел бы я знать, чем я – не хирург больно Америки?»

За все пять недель, прошедшие со времени последнего разговора с Беатрисой, Джерри ни единого раза не вспомнил дочь по имени. «Она», «ее», с «ней», – только так разрешал он себе думать о Беатрисе. теперь чаще всего она представлялась ему в виде годовалой, розовощекой девчушки с забавными светлыми кудряшками. она улыбалась, протягивала к нему пухлые пальчики, твердила: «Дэдди! Дэдди!». Или он видел ее пятилетним крепышом, для которого наступила пора миллиона вопросов: «Почему птички летают? Почему солнышко светит? Почему ты такой старый? Почему? Почему? Почему…» А сколько было восторга, когда ей, уже подростку, он подарил сделанный по специальному заказу миниатюрный «бьюик» и она стала разъезжать в нем по дорожкам их сада в Манхэттене.

Теперь все это забыто. теперь он для нее – не папочка, не дэдди, «чудовище». Теперь он для нее – «убийца самого лучшего из всех американцев Джона Кеннеди». Надо будет дать задание Ларссону выяснить, кто этот негодяй, очернивший отца в глазах дочери. А «она» тоже хороша! Восстала против отца, слепо поверив сплетням и сразу же заняв противную поизцию. неужели гены Маргарет оказались сильнее? Неужели его дочь не прозреет и не проснется в ней чувство великой ответственности перед собой, перед людьми, перед миром? Допустимо играть в либерализм. Допустимо иногда и побравировать «левой» позой. Недопустимо забвение главного – исполнения миссии клана Парселов, миссии идеальной американской справедливости и идеального американского порядка.

Было время, когда «она» ловила каждое его слово, дышала его дыханием, мыслила его мыслями. И ведь совсем недавно это было. Счастливый Джерри не допускал и мысли, что когда-нибудь будет иначе. И вот – на тебе! А он так гордился «ею». «Ее» сильным мужским умом. «Ее» парселовским характером. «Ее» бескомпромиссностью и упорством. Все, все обернулось против него. Джерри любил их нечастые, долгие вечерние беседы, игру в бильярд (последние пятнадцать лет он ни с кем, кроме нее, не играл – просто потому, что не получал удовольствия), совместные походы на бейсбольные матчи и поединки борцов и боксеров. Ему нравилось всячески опекать «ее» незримо и неназойливо. А любой «ее» успех, большой ли маленький ли, наполнял его чувством гордости, заставлял испытывать радость значительнее и глубже, чем при любых своих победах на бирже. Да и что они ему, эти победы? «Всех женщин мира не перелюбишь, всех денег на этом свете не обретешь», вспомнил он выражение Роберта Дайлинга.

А «ее» дочерние ласки? Один «ее» легкий и нежный поцелуй в щеку – как прикосновение мягкого, молодого листочка – снимал с него усталость, накопившуюся годами в общем-то довольно бурной жизни. От прикосновения «ее» руки к его волосам, от сказанного тепло и искренно «дорогой папочка» он начинал себя чувствовать не машиной для делания денег, а человеком, любимым кем-то на этом свете бескорыстно и бесхитростно. И ощущать, что кроме долга в этой жизни существует еще и радость. Радость продолжения твоего собственного бытия. В бытие тех, кому ты дал жизнь.

Случилось и еще нечто непредвиденное и необъяснимое. Как-то вскоре после их размолвки (он все еще надеялся на то, что это всего лишь легкая ссора), Джерри, как обычно, отключился от всего внешнего мира, чтобы продолжить ежедневную работу над новым романом. и не смог написать ни одной стоящей строчки. То, что всегда приносило радость, создавало настроение упоительного вдохновения, свободного и могучего парения мысли, теперь нагоняло апатию, сонливость, даже тоску. «Я, видно, сегодня устал. биржевые страсти душу вымотали, – попытался иронизировать над самим собой Парсел. Что ж, духовным займусь завтра». Но завтра случилось то же самое. И послезавтра. И как ни прятался сам от себя Джерри Парсел, он понял, что это не простая усталость, и не сиюминутный нервный стресс, что это нечто более серьезное и длительное. И что это нечто определенно вызвано его размолвкой с дочерью. Понимание этого, осознание этого привело Джерри в состояние крайнего замешательства – состояние, которое никогда не было ему присуще и потому испугало его не на шутку. Дать указание о розыске Беатрисы он не решался. Зная ее, он понимал, что, поступив так, можно вконец испортить все. и он чаще обычного звонил теперь Рейчел. И разговоры его с ней были ласковее и продолжительнее, чем когда бы то ни было. Рейчел была нежна, ровна, говорила лишь о Джерри-младшем:

– Ты знаешь, сегодня он посмотрел на меня совершенно твоим взглядом! У него появилась на подбородке твоя ямочка! На левой коленке у него две родинки – точь в точь, как у тебя!

Джерри оттаивал, успокаивался. Правда, ненадолго…

Джекки была рада, что Рейчел с Джерри-младшим гостят у не. Она так устала от потрясших ее переживаний, связанных с ужасной смертью Джона, его пышными, печальными похоронами. Ей так хотелось отдохновения, покоя. Но пресса и телевидение не оставляли ее ни на минуту. Когда охота за ней стала вовсе невмоготу, она улетела во Флориду. И позвала с собой Рейчел. Жена Парсела импонировала вдове Кеннеди своей тонкостью, тактом, мягкостью.

Днем они вместе много гуляли по парку. Вместе возились с Джерри-младшим, и обеим эта возня доставляла огромное наслаждение. Джекки забывала о своем горе, радовалась первым шагам новой жизни – чужой, но такой симпатичной, такой бесконечно симпатичной. Вечерами они подолгу сидели вместе, молчали. Джекки с увлечением шила забавные одежды для Джерри-младшего. Рейчел запоем читала.

Она страстно скучала по Джерри и безумно стеснялась этого чувства. Оно появилось вскоре после рождения ребенка и удивило ее своей силой. Целомудренная, стеснительная, она жаждала близости Джерри, и самое ужасное для нее заключалось в том, что он быстро разгадал эту ее маленькую тайну. Бывало по телефону он скажет ей одно из самых интимных. самых пустячно-трогательных слов, понятных только им двоим, и она мгновенно зардеется, станет мило заикаться и почти тут же прервет разговор. Мужчин, которые хоть раз проявили к ней интерес как к женщине, она вспоминала тайком. При этом шептала с улыбкой: «Ах ты, паршивец! Ах ты, Синяя Борода!».

Особенно в мыслях своих Рейчел жалела Дайлинга и Маркетти. Роберта она помнила по встрече в Дели. Какой он был тогда обворожительно прелестный. И какой отчаянно смелый и нахальный. Тот, кого они с Джерри увидели здесь, в клинике для душевнобольных, был не Роберт. Это был страшный призрак, немой и несчастный. Дик нравился ей своей молодостью, красотой. Той картинной красотой, которую она ставила превыше всего, будучи девчонкой. И которая перестала будоражить желание после того, как она узнала Джерри. И все же ей нравились легкие, вкрадчивые ухаживания Дика. Они волновали ее. как волнует человека интимная сценка внезапно увиденной в окне чужой жизни. Чужой. Какой неподдельный ужас овладел ею, когда однажды за завтраком Джерри мимоходом сообщил ей: «Ты, разумеется, помнишь Дика Маркетти?». «Ну, разумеется». «Так вот, он покончил вчера жизнь самоубийством, бедный малый», – Джерри вздохнул, побарабанил пальцами по столу. «Как?! Я же видела его всего лишь дней пять назад! – вскричала Рейчел. – Он был весел. Здоров. Во всяком случае – в своем уме». «Разве мы знаем, что с нами будет через минуту, через час, завтра?». «Как это случилось? – Рейчел прижала руки к груди, смотрела на Парсела широко раскрытыми от потрясения и страха глазами. – Такой молодой, такой славный парень». «Выбросился с семьдесят пятого этажа, – спокойно и внятно ответил Джерри. Ему не нравилась чересчур бурная реакция жены на известие о смерти итальянца. Слава Богу, хоть в обморок не упала. – Скорее всего, наркотиков наглотался». Рейчел заплакала. «Он мне жизнь спас, неужели ты не помнишь? говорила она сквозь всхлипывания. – И он был такой мо-ло-дой!». «Я великолепно все помню, – успокаивая жену, Джерри гладил ее по волосам. Мне, конечно, его очень, очень жаль. Я уже распорядился, чтобы похороны были организованы по первому классу за наш счет». «Он совсем не был похож на самоубийцу, – продолжала плакать Рейчел. – такой веселый, такой общительный!». Джерри ничего больше не ответил. Подумал неодобрительно: «Чересчур веселый и чересчур общительный, видит Бог. А что жизнь спас – так это было придумано мозговым трестом ЦРУ…».

В тот страшный вечер Рейчел захотелось одной побродить по саду. Она решила пройти тем же маршрутом, которым не так давно они прогуливались с Джерри. Глаза ее быстро привыкли к сгустившимся сумеркам, и она не спеша шла вдоль пальмовой аллеи, вдоль живой изгороди из розовых кустов, вдоль берега озера, в котором живет «хозяин» – огромный аллигатор по прозвищу Мишель-лакомка. Внезапно от одной из пальм отделилась высокая фигура, закутанная в темный плащ. Вздрогнув, Рейчел остановилась. Когда фигура приблизилась к ней, Рейчел разглядела, что на лице у нее была маска с прорезями для глаз и рта.

– Кто вы? – слабо вскрикнула Рейчел, пятясь прочь от незнакомца.

– Не бойтесь меня, миссис Парсел, – проговорил он, стараясь ее успокоить.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Я приехал специально, чтобы встретить вас и передать вам в руки письмо, – сказал незнакомец, оставив без ответа ее вопрос. – Очень важное письмо, миссис Парсел.

С этими словами он протянул ей конверт, который Рейчел машинально взяла обеими руками.

– Но кто вы? И зачем такая таинственность? Письмо можно было бы послать по почте.

– Меня зовут Агриппа. Мое имя ничего вам не скажет. Однако если вы не хотите стать убийцей, если вы не желаете мне смерти, вы никогда не произнесете моего имени вслух, – человек тихо кашлянул, плотнее закутался в свои одежды. Усмехнулся, с горечью закончил: – Что же касается почты, то здесь вы глубоко заблуждаетесь, миссис Парсел. Ваши письма не только читаются, с них снимаются в обязательном порядке копии.

– Что вы такое говорите? – возмутилась Рейчел. – Кто посмеет сделать это? Наконец, если бы это и было так, я заметила бы.

– Оставайтесь при своем мнении, – невозмутимо заметил незнакомец. Впрочем, может быть, оно изменится по прочтении этого письма. Прощайте, мое время истекло.

Рейчел хотела спросить, нужен ли ее ответ. Но она не усела этого сделать. Человек исчез еще более внезапно, чем появился. Она вернулась в дом и тотчас направилась к спальне Джекки, намереваясь рассказать ей о странной встрече и вместе посмеяться над таинственным посланием. Но у самой двери вдруг передумала и, уединившись в маленькой гостиной первого этажа, вскрыла тщательно заклеенный прозрачной лентой конверт. В нем оказался белый листок, исписанный незнакомым, мелким почерком. Рейчел включила – в дополнение к люстре – торшер и стала читать:

«Уважаемая миссис Парсел!

Вы никогда меня не видели и не слышали о моем существовании. Тем не менее считаю своим долгом обратиться к вам с этим письмом. Мое имя – Чарльз Хиккери Амадео Гаргант Рольф Лайон-старший. В Гарлеме, да и в других районах Нью-Йорка меня хорошо знают под кличкой Бубновый Король. У меня свой обширный, устойчивый бизнес и репутация респектабельного дельца и надежного партнера. Вот уже в течение многих лет я являюсь – пусть малюсеньким, пусть крохотным, пусть ничтожным – но партнером вашего мужа, мистера Джерри Парсела по целому ряду предприятий. В общем, это все хороший, достойный бизнес: тайные публичные и игорные дома, наркотики, „живой товар“. На чисто деловую сторону сотрудничества жаловаться грех. Мистер Парсел – тоже надежный партнер. Но я имел глупость смешать бизнес с политикой. И вот результат – мой врач говорит, что жить мне осталось от силы двенадцать-четырнадцать часов.

Вы можете сказать, что все это – мое личное дело. И вы будете правы. Поэтому перейду к сути. А она заключается вот в чем:

1. Вы, конечно, знаете мистера Роберта Дайлинга, бывшего друга Парсела, а ныне – сумасшедшего, находящегося в частной клинике „Тихие розы“. С ума он сошел в результате того, что был свидетелем, как трое в масках поочередно насиловали его жену, мать его будущего ребенка, Лауру. Это были мои парни, которым я поручил провернуть эту малоприятную операцию – по личной просьбе мистера Джерри Парсела. Он, конечно, не раскрывал мне причин своей мести. Но я случайно и вполне достоверно узнал, что Парсел попросил Дайлинга одолжить ему Лауру на ночь. Дайлинг отказался. За это и был наказан.

2. Вам известен мистер Ричард Маркетти. Официальная версия его смерти – самоубийство. Смею уверить вас, что это не совсем так. Я был последним человеком, который видел в живых Маркетти. Мои парни вышвырнули его сквозь окно его номера в гостинице на семьдесят пятом этаже. Сделано это было во исполнение воли Джерри Парсела, который передал мне свои указания на этот счет лично. Если вы подумаете, что Маркетти пострадал из-за флирта с вами, вы, пожалуй, будете в какой-то степени правы. Но только в очень малой степени. Главная причина смерти Маркетти в другом. Маркетти был младшим членом „Коза ностра“. Одновременно он состоял на службе в ЦРУ. Пройдя достойный курс обучения, этот парень слишком хорошо стрелял.

3. Один из его выстрелов раскроил череп мистера Джона Кеннеди. Я говорю „один“, потому что был и второй стрелок. Но это прямого отношения к сути нашего дела не имеет. Кто же приказал стрелять в мистера Кеннеди? Ваш муж, мистер Джерри Парсел.

Наверное, я мог бы рассказать многое, что было бы интересно узнать вам. И вашему сыну, когда он подрастет. Но, во-первых, сказанного вполне достаточно. Или нет? Во-вторых, мне осталось жить совсем недолго и я спешу сделать необходимые распоряжения, написать еще несколько писем и т. д.

Я понимаю, у вас возникает законный вопрос: почему я изложил все вышесказанное – и в письме именно вам? Я умираю не от порока сердца или какой-нибудь другой длительной и необратимой болезни. Все гораздо проще. Вчера двое пробрались тайком в мой дом и, когда я вошел в ванную, мне насильно сделали укол. Подоспели мои телохранители, одного поймали. Выяснилось, что они не успели влить в меня двойную дозу яда. Я должен был скончаться через пятнадцать минут, но умру через полтора-два часа после того, как вы получите это письмо. В итоге допроса пойманного стало ясно, кто приказал разделаться со мной. Это был один из двух моих ближайших помощников. Это был ваш муж, мистер Джерри Парсел.

Вы вольны поступить с этим письмом, как вы считаете нужным.

Если же у вас возникнут какие-нибудь вопросы, позвоните мне по телефону, указанному в конце этой страницы. Если еще буду жив и в состоянии ответить – отвечу.

Искренне – Лайон-старший».

Рейчел быстро прятала письмо в конверт, испуганно оглянулась. Ей вдруг показалось, что за ее спиной стоит Джекки Кеннеди. «Боже мой, какой позор! Какой ужас! Джерри – убийца Джона Кеннеди? Но ведь это же нелепо. Нелепо и страшно. А разве не страшна вся эта история с Диком? Если только, конечно, автор письма не лжет. Но разве можно лгать, лежа на смертном одре? Боже, я ничего не понимаю. Мо Джерри, мой добрый, славный, любимый Джерри и вдруг убийца! И Дик – такой красивый, такой милый и предупредительный, такой джентльмен! Нет, или я схожу с ума, или здесь что-то не так. Все это слишком бесчеловечно, слишком чудовищно… Но если все же… Если допустить хоть на минуту, что в этом письме – правда? И я пользуюсь гостеприимством вдовы, мужа которой убил мой муж, отец моего ребенка? Это чудовищно, тысячу раз чудовищно».

Рейчел взяла конверт, поднялась в свою спальню. Долго сидела она в темноте, смотрела в черный проем окна. Ей было так скверно, как, пожалуй, не было еще никогда в жизни. Она не могла ни о чем думать. Единственная мысль, которая билась в сознании, повторялась назойливо и непрестанно, была: «Что делать? Что мне теперь делать?». Она бесшумно ходила по комнате взад и вперед, натыкалась на стулья, стол, диван. Наконец включила свет и набрала телефонный номер, указанный в письме. Потом низкий мужской голос сказал:

– Вас слушают.

– Извините… Такой неурочный час, – пробормотала Рейчел. – Это… Это не мистер Лайон-старший?

Голос помолчал, затем спросил:

– Кто спрашивает мистера Лайона-старшего?

– Я… Мне обязательно нужно сказать ему несколько слов. Меня зовут Рейчел Парсел.

В трубке что-то щелкнуло, и тотчас же Рейчел услышала сухой, пронзительный голос, громкий, нетерпеливый:

– Вы все-таки позвонили, миссис Парсел. Хорошо, что вы застали меня в живых. Я подвожу свои итоги, миссис Парсел. И я готов ответить, спрашивайте.

– Так это… Это правда… Ваше письмо?

– Я лгал всю жизнь, миссис Парсел. Даже тогда, когда это не было необходимо, даже тогда, когда это не приносило мне видимых выгод. Сейчас я ухожу. Письмо, о котором вы спрашиваете – моя исповедь.

Тут он стал задыхаться, и Рейчел явственно услышала это.

– Моя исповедь… Исповедь… И мое отмщение… Я рад… Это все… Святая правда… Лайф из шит, дэм ит…

Голос смолк. Рейчел долго смотрела на немую трубку, потом уронила ее на пол. Ей опять показалось, что за ее спиной кто-то стоит, кто-то угрожающий, беспощадный. Она быстро обернулась. На нее смотрел юный Джон Фитцджеральд Кеннеди. Фотография висела невысоко на стене. Джон был снят с матерью и отцом. Большие, внимательные глаза доброжелательно взирали на мир. Она только раз видела эту фотографию. Теперь она испугала Рейчел. Ей почудилось, что во взгляде Джона заключен немой укор. «Но при чем тут я?» – воскликнула она мысленно. «При чем тут я?». Ей показалось, что Джон усмехнулся, словно говоря: «Знаю я вас! Все вы жаждали моей смерти. Правда, от тебя, Рейчел, я коварства не ожидал. Да, видно, верно говорят: „Муж и жена – одна сатана“. „Это неправда!“ – вновь мысленно воскликнула Рейчел и зарыдала. – Я только сейчас обо всем узнала. Я ни в чем не виновата перед тобой, Джон! Честное слово! Честное слово!! Честное слово!!!».

Кто-то подошел к двери. Она вскочила на ноги, распахнула ее. Коридор был пуст. Тих. Темен.

Всю ночь Рейчел мучили кошмары. Она забывалась ненадолго хрупким сном. И всякий раз, проснувшись, не могла вспомнить, что же ей только что пригрезилось. Однако постоянным было ощущение чего-то огромного, мохнатого, угрожающего. Часов в семь она окончательно проснулась и лежала, бездумно глядя в пространство. Медленно оделась, вышла в сад. «У Джерри-младшего здоровый сон», – подумала она, идя вдоль озерка, в котором обитал «хозяин». И вдруг остановилась, пораженная мыслью: «Джерри-младший – ведь он же может вырасти таким же, как его отец – столикий Янус. И будет сеять вокруг себя смерть. Я не хочу этого. Я не могу допустить этого. Ведь я же мать. Я должна защитить свое дитя. И сделать это можно, лишь исчезнув из поля зрения Джерри-старшего. Спрятаться в какой-нибудь далекой стране, где нас не обнаружат ищейки и слуги мистера Парсела».

Приняв такое решение, Рейчел вернулась в дом и в течение получаса собралась к отъезду. Она знала, то Джекки не встает ранее половины десятого и боялась разбудить ее своей ходьбой. «Как я теперь смогла бы смотреть ей в глаза? Разговаривать с ней? Сидеть за одним столом и есть ее пищу? Какой подлой и гнусной женщиной я была бы, если бы смолчала о роли Джерри Парсела в судьбе Джона, в их судьбе! Но я не смогла бы – за все богатства мира! рассказать ей правду. Не посмела бы. Иисус Христос, за что подвергаешь меня такому тяжкому испытанию? Я готова на любые страдания. Только не лишай меня разума, ради маленького сына моего – не лишай!».

Когда в одиннадцатом часу Джекки Кеннеди спустилась вниз к позднему завтраку, она была крайне удивлена, не увидев за столом Рейчел.

– А что, миссис Парсел и Джерри-младший еще не появлялись? – с недоумением спросила она пожилую экономку, которая служила в доме Кеннеди более четверти века.

– Удивительное дело, – отвечала старая женщина. – Мадам с ребенком покинули ваш дом полтора часа назад.

– Как? – воскликнула Джекки, и в голосе ее послышались нотки досады. – Почему такая пешка? Мы разговаривали с Рейчел, с миссис Парсел вчера вечером, и она сказала мне, что поживет здесь еще минимум три-четыре недели.

– Разве можно угадать, что эти Парселы будут делать в следующую минуту? – проворчала экономка. – Между прочим, миссис Парсел оставила вам записку, – и она протянула Джекки сложенный вдвое лист бумаги. Джекки раскрыла лист, увидела несколько старательно выписанных слов: «Милая Джекки! За все – спасибо. Срочные дела гонят нас на Север. Прощайте. Рейчел». Записка лишь усилила чувство досады. «Какие у нее могут быть особые дела? – раздраженно подумала Джекки. – По мужу затосковала, вот и сбежала. Это я еще могу понять. А вот мне уже бежать не к кому, – она вздохнула, смахнула со щеки непрошенную слезу. – Но чтобы вот так исчезнуть, не попрощавшись? Я всегда подозревала, что у этих Парселов мало внутренней культуры. Впрочем, Бог им судья». Джекки знала себя скверное настроение ей было обеспечено по меньшей мере до вечера. После завтрака она удалилась в кабинет своего покойного супруга, где сортировала бумаги его личного архива для будущих публикаций – не будут же они вечно засекреченными, эти чертовы бумаги…

Да, последнее время Джерри положительно не переносил одиночества. Оставаясь, пусть ненадолго, наедине с собой, он начинал испытывать какой-то необъяснимый страх. То ему казалось, что за каждой дверью его кто-то подстерегает. То в едва слышном тикании часов ему мерещилась мина-ловушка, которая вот-вот взорвется. И он вспоминал, как на одной из таких мин подорвался в Италии в сорок четвертом совсем молоденький офицерик из их штаба. Боже, сколько тогда было крови! То он вдруг решал, что его конкуренты и враги напичкал кабинет подслушивающей аппаратурой. И он часами пытался ее обнаружить. Конечно, Ларссон и его ребята не дремлют. Но ведь и на старуху бывает проруха. Бывает…

Джерри только что вернулся из Японии и еще в самолете предвкушал встречу с Рейчел и Джерри-младшим. Но оказалось, что они еще не возвращались из Флориды от Джекки Кеннеди. «Загостились! – тепло подумал Джерри о жене и сыне. – А Джекки и рада держать их подле себя. Пока ощущение горя у нее не притупилось, ей необходимо быть на людях и с людьми. Это понятно. А отчего одиночество так гнетет меня?».

За ленчем он решил позвонить жене. Дворецкий подкатил на изящной двухэтажной тележке телефон, и вскоре Джерри услышал негромкий женский голос: «Да».

– Я хочу говорить с миссис Кеннеди, – произнес Джерри, поспешно запив сотерном добрый кусок индейки.

– Простите, кто спрашивает миссис Кеннеди?

– Джерри Парсел.

Какое-то время на другом конце провода молчали, и Джерри даже хмыкнул недовольно. Затем тот же голос сказал: «Сейчас мадам возьмет трубку».

– Алло! Джерри? Здравствуй, милый, верный дружище! Рада слышать твой голос.

– Святой Павел, я тоже очень, очень рад! – бодро откликнулся Джерри. – Надеюсь, тебе немного легче? Время – испытанный лекарь.

– Как может быть легче? – Джекки задала этот риторический вопрос, и такая тоска послышалась в ее голосе, такая смертельная тоска, что Джерри поежился. – Просто заставляю себя жить, потому что есть дети, потому что есть память о Джоне. Он ведь, ты это лучше многих знаешь, если не лучше всех – был великим оптимистом и жизнелюбом.

– Еще бы! – воскликнул Джерри. – Еще бы мне это не знать. Тем ужаснее трагедия, пережить которую может лишь сильный. Ты – сильная, Джекки.

– Как поживает Рейчел? – сменила тему Джекки. – Как твой доблестный наследник? Надеюсь, ты нашел их в добром здравии?

– Рейчел и Джерри-младший? – ошеломленно произнес Парсел. – Постой, но те же вопросы я хотел задать тебе. Вы меня, наверное, решили разыграть. На самом деле Рейчел с Джерри-младшим на руках сидит с тобой и смеется над своим старым дуралеем-мужем.

– Клянусь всеми святыми, их здесь нет! – встревоженно проговоила Джекки. – Сегодня ровно неделя, как они уехали в Нью-Йорк.

– Но ведь я же говорю с тобой из Нью-Йорка! – вскричал Джерри.

– Ничего не понимаю, – сокрушенно выдохнула Джекки. Куда же они могли запропаститься? А, может быть… Нет, их же сопровождали два телохранителя. Да никто и не осмелился бы!

– Кто осмелился бы? – повторил ее последнюю фразу Джерри в виде вопроса. – В наш век ни для кого никаких запретов не существует. Все дозволено.

Простившись с Джекки, Джерри вызвал Ларссона и спросил, кто сопровождал Рейчел из Флориды в Нью-Йорк. Ларссон ответил, что это были совершенно надежные, верные парни и что он беседовал с ними лично по их возвращении. «Они сказали, – сообщил он, – что миссис Парсел отпустила их в нью-йоркском международном аэропорту».

– Что значит «отпустила»? – набычился Джерри. – Что значит «отпустила», я тебя спрашиваю. Они же были обязаны сопровождать ее от двери до двери!

– Она просто приказала им оставить ее с сыном, а самим отправляться в офис.

Джерри встал:

– Миссис Парсел нет дома целую неделю, а вам всем на это наплевать, угрожающе тихо сказал он.

– Я думал, – уныло протянул Ларссон, – что у нее очередная поездка инкогнито, согласованная с тобой. Бывали же такие.

– Если с ними что-нибудь случилось, – деловито, спокойно сказал Парсел, – если их кто-нибудь тронул хоть пальцем, знай: полетят головы, очень много голов, клянусь Иисусом Христом.

«Первая – моя, – невесело усмехнулся про себя Ларссон, который слишком хорошо знал этот буднично-деловитый тон своего босса. – И еще много, много. Но куда же они все-таки девались?».