Текст книги "Правитель империи"

Автор книги: Олег Бенюх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

Виктор взял из рук советника-посланника приглашение, стал его читать:

«Уважаемые дамы, господа!

В наш век напряженности и трений люди должны как можно больше общаться друг с другом. Сознавая свою ответственность перед будущим, мы решили в рамках нашего университета провести Неделю Международных Общений. В ходе этой недели будут организованы выступления представителей тех государств, которые откликнутся на наши приглашения. Также будут приветствоваться показы документальных фильмов (непропагандистского характера), диапозитивов, устроение фотовыставок, раздача туристских проспектов и иных подобных изданий.

Нами разослано более пятидесяти приглашений, и мы надеемся, что представитель от вашей страны – Союза Советских Социалистических республик сможет нас посетить и вместе с нами поработать для достижения лучшего взаимопонимания между народами. В случае необходимости мы с радостью предоставим места для проживания в нашем студенческом общежитии.

Искренне ваш Джаэлз Линдберг, вице ректор».

Они уже зашли в кабинет советника-посланника, уселись на стулья.

– Что я могу сказать, – начал Виктор. – Конечно, хотелось бы попробовать свои силы, выступить перед американской аудиторией. Ведь это же было бы мое, так сказать, крещение.

– Я это знаю, – заметил советник-посланник. – Поскольку надо когда-то начинать, посол и предложил вам эту поездку.

– Но я совсем недавно уже был в Чикаго, – с сомнением в голосе протянул Виктор. – И этот университет в том же штате.

– Это не беда, – усмехнулся советник-посланник. – Главное не то, что университет расположен недалеко от Чикаго. Главное то, что это старый университет, с добрыми традициями, с великолепно подготовленными преподавательскими кадрами. Правда – и с очень высокой платой за обучение. В Америке два университета могут находиться в самом тесном соседстве и будут отличаться друг от друга как день и ночь. И волноваться, что вы недавно были в Чикаго и снова поедете в тот же штат, нечего. В Иллинойсе можно бывать тысячу раз и всякий раз будешь открывать для себя что-то новое.

Вечером, приехав из посольства домой, Виктор рассказал Ане о приглашении.

– Что собой представляет этот университет? – найдя на большой карте Америки университетский городок, к югу от Чикаго, вопросительно произнес Картенев. – Что за дух там царит? Что за нравы?

– Хочешь, я к соседям сбегаю? – предложила Аня. – У них наверняка есть подходящие справочники.

Соседями была семья Володи Снегова, корреспондента ТАСС в Вашингтоне. Снеговы жили в том же многоквартирном доме, двумя этажами выше. Через десять минут Аня возвратилась, неся несколько толстых книг. Положив их на журнальный столик, Аня крикнула мужу, который находился в это время в столовой:

– А кого я сейчас видела – а-а-а?

– Президента?

– Не-а!

– Ну, тогда не иначе как дух Мерилин Монро? Говорят, он поселился здесь со вчерашнего дня. Когда-то она бывала в этом доме.

– И снова нет, – весело возразила Аня. – Встретилась мне сама миссис Дортвуд, наша высочайшая соседка справа. И прошествовала она, высоко запрокинув голову, мимо – или нет, скорее, сквозь меня.

И Аня запрокинула голову и продемонстрировала мужу, как их соседка прошествовала «сквозь нее».

– А рядом с нею просеменила, точь в точь как ее хозяйка, «сквозь меня» ее такса – и так же задрав кверху нос.

Аня показала, как просеменила такса. Виктор хохотал.

– Пока ты там позволяла даме с собачкой пройти и просеменить сквозь себя, опять звонил наш новый знакомый Яков Вайнберг, – сообщил Виктор.

– И что – все то же? – нахмурилась Аня.

_ Что же он нового может придумать? – возразил Виктор уныло.

Вскоре после приезда Ани в Вашингтон им стал звонить по телефону «ваш бывший соотечественник Яков Вайнберг». Он звонил каждый день, кроме суббот, примерно в одно и то же время и начинал разговор, в котором хаял – подчас весьма нервно и злобно – все, что было оставлено им «там, в России». Поначалу этот агитатор «лучшего образа жизни» вызывал у Ани и Виктора вполне естественное желание спокойно поспорить. Однако разговора в таком духе не получалось – оппонент начинал кричать, смешно – по-детски браниться, даже плакать. Потом он стал вызывать раздражение. И вот теперь, как только они узнавали интонации его голоса, они мгновенно бросали трубку. Однако он был настойчив, этот Яков Вайнберг. И набирал их номер вновь и вновь. «Да он словно работу выполняет за определенную мзду!» – возмущалась Аня. «Работу – нет, – успокаивающе улыбался Виктор. – Подрабатывает вполне возможно». Вновь зазвонил телефон. Аня отключила его, выдернув штепсель из розетки.

– О! Нашел! – Виктор уселся в кресло, стал читать вслух: «По американским понятиям университет – древний; имеет три факультета; одновременно учатся одна тысяча сто-одна тысяча двести студентов; обширная библиотека, спортивный городок, общежитие; расположен в стороне от жилых массивов; недавно вступил в строй новый ансамбль университетских зданий».

– Все это звучит заманчиво, – проговорила Аня. – Что ж, я с удовольствием превращусь вновь на неделю в студентку.

– А я – в юнгу-студента, – улыбнулся Виктор.

Она тоже улыбнулась. она любила эти его морские словечки, оставшиеся у Картенева от службы на флоте.

А Картенев вспомнил свою первую поездку на юг Индии и выступление перед студентами частного привилегированного колледжа. В одном из его внутренних дворов, который был покрыт разноцветным тентом, собралось семьсот пятьдесят мальчиков и юношей. В большинстве своем крепких, упитанных. Их форма черные штанишки и курточки с короткими рукавами неприятно поразила Картенева. «Почему черная?» – в недоумении подумал он. А их агрессивность, переходившая иногда во враждебность, была ему просто непонятна. Все самые злобные вопросы, которые так или иначе затрагивает в материалах о Советском Союзе западная пресса, были обрушены на Картенева. Это его первое публичное выступление в Индии воистину явилось для него испытанием на умение мыслить точно, молниеносно, логично. Вопросы летели из разных концов двора. На первый взгляд казалось, что и задаются они без какой-то продуманной системы. Так, по крайней мере, показалось Виктору. Но система была. Когда позднее в Дели Картенев в подробностях рассказал о своем посещении колледжа Бенедиктову, посол рассмеялся.

– Есть и система, и бескомпромиссная логика, – сказал он. Существует она столько, сколько существует разделенное на имущих и неимущих человечество. Имя этой системе, логике классовая.

Виктору трудно было смириться с мыслью, что пятнадцатилетние мальчишки ненавидели его лишь за то, что он был представителем иного общественного порядка. Ненавидели люто, активно. И не скрывали этого. Формально он ответил на все их вопросы. Но он чувствовал, что его диалог с ними был похож на беседу с глухими.

Конечно, американские студенты – совершенно иной народ. Из разговоров со знакомыми американцами и коллегами по посольству Картенев знал, что они не любят длинных речей и уж совсем терпеть не могут ораторов, которые говорят по бумажке. Кульминация любой встречи – ответы на вопросы. Они воспитаны на иной культуре и в жизни руководствуются иными понятиями. но ведь это тоже учебное заведение отнюдь не для детей бедня– ков. Что ж, если все пойдет по сценарию, заранее разработанному в Госдепе – с отрепетированными и вызубренными вопросами, с разученными выкриками и сценками, с умелым и жестким, в меру жестким председательствованием – что ж, в таком случае его поездка будет похожа на холостой выстрел. Нет, будут и отчеты в прессе, будет и реакция объективных участников, не настроенных заранее оголтело против, будет и его отчет о поездке. Не будет весьма существенного – чувства удовлетворения, что ты сделал нечто, людям и тебе нужное. Да, именно людям и тебе, ибо кого же в самом деле мог удовлетворить диалог с глухими. А кому, как не дипломатам всех и всяких дипломатических представительств не знать, сколько подобных диалогов ежедневно ведется в бесчисленных столицах и прочих консульских и генконсульских городах земного шара…

– Смотри, какие густые, симпатичные рощицы сбежались вон в ту светлую и просторную долину! – воскликнула Аня, пригнувшись к ветровому стеклу и сняв солнечные очки.

– Это и есть «наш» университет, братишка, – улыбнулся Виктор, по-прежнему внимательно вглядываясь в полотно шоссе. Посмотрел в заднее зеркальце, вновь сдержанно улыбнулся: серая тойота висела на хвосте его понтиака как десять, как сто, как пятьсот миль назад.

У центрального подъезда административного корпуса университета стояли две девушки и парень. Они о чем-то разговаривали, улыбались, одна из девушек курила. На парне были серые брюки и новенькая светло-синяя джинсовая рубашка. Одна из девушек была в светлом платье, другая – в беленьких узеньких брючках и такой же беленькой курточке. Где-то вдали на дорожках кэмпуса виднелись одинокие фигуры людей. Было тихо, покойно, дремотно, Понтиак подкатил к подъезду, и когда Виктор выключил мотор, его и Аню поразили громкие птичьи трели. К машине не спеша подошел парень, оставив девушек на ступеньках в ожидании. «Вы из русского посольства? спросил он, и Виктор в который уже раз поразился жесткой красоте звучания американского английского. – Надеюсь, ваше путешествие было весьма приятным. Вице-ректор ждет вас. Он просил нас встре тить и проводить вас к нему». Подошли девушки, вложили анемичные ладони поочередно в руки Ани и Виктора. «Как у вас здесь красиво! – заметила Аня. – И тихо, как в лесу». «Покой нам только снится», – вдруг вспомнилось Виктору.

Они вошли в здание и двинулись по широкому прохладному коридору. Студенты и преподаватели то и дело попадались им навстречу, обгоняли их. Все смотрели на них с явным интересом, слышались какие-то веселые восклицания. Вице-ректор вышел из-за своего большого овального стола, энергично тряс руки, улыбался сквозь сильные очки. Худой, узкоплечий, с большой лысой головой – а ля Юл Бриннер – он поминутно поглаживал правой рукой свой невзрачный галстук и нюхал затем свои пальцы. Когда расселись за длинным столом, вице-ректор спросил: «Может быть, вы устали?» Виктор посмотрел на Аню, сказал: «Пожалуй, напротив, поездка нас взбодрила. Мы же сегодня из Питсбург. Там останавливались на ночь». «Ах так! – ректор улыбался, изучающе разглядывал Аню и Виктора. – Тогда я, пожалуй, введу вас немного в курс дела. Итак, на наши приглашения откликнулись девять стран. Зная о том, насколько обычно перегружены работой дипломаты, мы считаем подобный процент участия весьма и весьма высоким. Вся программа, как мы вам об этом и писали, рассчитана на неделю. Сегодня вы ознакомитесь с нашей альма-матер. Сегодня же и открытие недели. Во вторник, среду, четверг и пятницу мы проведем национальные дни восьми стран, по две в день. В субботу, если это не вызовет возражения с вашей стороны, будет проведен национальный день Советского Союза. Это делается с таким расчетом, чтобы в нем могли принять участие и многие родители наших студентов. Соответствующие предварительные приглашения им направлены. В воскресенье заключительный день, который мы предполагаем отметить спортивными состязаниями, концертом наших талантов и торжественным ужином». «Все это представляется разумным и привлекательным, – сказал Виктор. – Правда, меня немного смущает одно обстоятельство». «Что именно?» – быстро посмотрел на него вице-ректор и, погладив галстук, понюхал пальцы. «Не покажется ли другим обидным, что мою страну особым образом выделяют?» «Думаю, что нет. Советский Союз – великая страна. В конечном счете, от нас с вами зависит, быть ли этому миру свободным и счастливым, или полететь в бездну небытия. А теперь, если вы не возражаете, вот эта славная троица, – ректор показал на девушек и парня, которые встречали Картеневых, поможет вам разместиться и ознакомиться со всеми нашими достопримечательностями».

Студенческим общежитием оказались двухэтажные кирпичные коттеджи, расположенные в полумиле от административного здания.

– Вы, наверное, все здесь отличники, – с улыбкой обратился Виктор к девушке в белом костюме – Ивон.

– А вам самому, когда вы были студентом, так уж все время хотелось заниматься? – спросила подруга Ивон Джудит.

– Действительно, из того, что мы знаем о вашей молодежи, следует лишь одно – зимой, весной и осенью они денно и нощно учатся, а летом с энтузиазмом работают. Так ли это на самом деле? – невозмутимо спросил Эрнест.

– Конечно, так! – серьезно произнесла, перегнувшись через перила бельэтажа Аня. – Любовь позволяется лишь по специальному решению комсомола, за легкий смех студентов лишают еды и питья на сутки, а за особо громкий ссылают в Сибирь.

– Там даже созданы целые поселения, которые так и называются «Поселки для особо злостных хохотунов», – поддержал жену Виктор.

– Вот видишь? А ты спорила! – торжествующе заметила Ивон. Джудит переводила недоверчивый взгляд с Виктора на Аню и вновь на Виктора. А он, меж тем, продолжал:

– Вы, конечно, знаете о том, что недавно на центральной площади Иркутска публично высекли белого медведя Гришку за то, что он недостаточно громко пел революционные песни.

– Друзья! – Аня сбежала по лестнице в гостиную. – Неужели у вас не хватает элементарного чувства юмора, чтобы отличить правду от неправды, когда вы слышите или читаете что-нибудь о моей стране?

«Одного чувства юмора, пожалуй, будет маловато, – подумал Виктор. Тут, кроме знаний, причем желательно знаний, полученных от первоисточника (в ходе поездки по стране и в результате многочисленных встреч с живыми людьми), неплохо бы иметь хоть немного доброжелательности. А где ее взять, если с детских дней и до самых похорон американцу настойчиво вдалбливают в голову, что хуже советских и Советского Союза нет ничего ни на этом, ни на том свете, ни во всей Вселенной».

– Пожалуй, мы зайдем за вами через полчаса, – объявил Эрнест. – Вам же надо с дороги переодеться, привести себя в порядок. «Эти русские не так просты, – думал он, выходя из коттеджа вслед за Ивон и Джудит. – А на первый взгляд – типичные красные функционеры. Интересно, о чем они сейчас будут шушукаться между собой?».

– Этих мальчиков и девочек хорошо было бы послать на пару недель в международный молодежный лагерь где-нибудь на Волге, или на Украине, или в Молдавии, – говорила Аня, выходя из ванной, где она только что приняла освежающий душ.

Ловко придерживая одной рукой простыню, другой она доставала одежду из чемодана. «Красивая у тебя жена, Картенев», – внутренне разговаривал сам с собой Виктор, бреясь и вместе с тем наблюдая за Аней в зеркало.

«Красивая жена… Красивая… Сердце мое чует, устроят они нам здесь „красивую“ жизнь. Только вот вопрос – как? Прямая провокация? Не думаю. Слишком сонный, слишком вялый кэмпус. В другом уже демонстранты антисоветчики набежали бы толпами. Нет, что-то другое. Впрочем, чего гадать на кофейной гуще? Надо держать ухо востро, быть собранным. Вот пока и все…

Трудно говорить не по бумажке. Да, во-первых, не знаешь аудиторию. Ну, совершенно не знаешь. Еще студенты – туда-сюда. Но ведь будут и родители. И пресса. М-да. И потом – говорить и думать на чужом языке. И все же – без бумажки. „В ассамблеях по бумажке говорить запретить, дабы дурь каждого видна была“. Мудрый царь был Петр… Значит, так, от истоков славянства и до наших дней. Это ясно. На чем акцент делать вот вопрос. Положение женщины? Оно так, эта проблема сейчас в прессе здешней весьма яростно дебатируется. Сравнительный анализ? Может быть… Или остановиться на перспективах развития „третьего мира“? И в качестве примера рассказать о принципах наших взаимоотношений с Индией. Тоже идея. тем более, что идут разговоры о выходе США из ЮНЕСКО именно якобы из-за позиции третьих стран. Или поговорить всерьез о состоянии торговли между нами. Ведь низший за последние много-много лет уровень. Конечно, объем торговли отражает уровень межгосударственных отношений. Все так. Но вакуума в торговле не бывает. То, что теряют американцы, находят японцы, немцы, французы. Когда в середине двадцатых годов Форд строил у нас на Волге АМО, в Детройте в результате этого тысячи безработных получали работу»…

Увидев, что Аня сбросила с себя простыню, он отложил бритву, подкрался к ней, поцеловал шею, плечо.

– Витька, отстань! – Аня засмеялась, отошла от него на несколько шагов. – Придумал тоже – миловаться, когда через пять минут за нами придут.

Виктор снова подошел к ней, улыбаясь, обнял. Она вновь увернулась от него, отбежала: «Сейчас как дам по уху! И никакой дипломатический иммунитет не поможет».

Виктор вновь направился к ней, растопырив руки.

– Мамочка! – взвизгнула Аня и бросилась по лестнице на бельэтаж.

В этот момент раздался мелодичный звонок у входной двери. «Сейчас идем!» – крикнул Виктор.

– Что, съел, «братишка»? – Аня спустилась вниз, быстро надела изящный бело-голубой костюм – брюки клеш, матроска с отложным воротничком, стала причесываться. Виктор торопливо добрился, растер лицо одеколоном, сидел на стуле у входа, ждал жену.

– Ты их не очень пугай своими шуточками, – заметил он.

– Ты что же думаешь, они шуток не понимают? – возразила Аня.

– Я не студентов имею в виду, – почти сердито сказал Виктор. Студенты все поймут. А вот пресса, которая будет ловить каждое наше слово, та может исказить все, что хочешь. И еще добавить то, чего вовсе не было.

– Слушаюсь! – весело крикнула Аня, подходя к Виктору. Ваше указание будет выполнено, товарищ командир нашей семейной лодки. Да я им щас, да мы им щас, всем этим щелкоперам!

Университетская столовая была огромная, светлая, чистая. На выбор предлагалось не так уж много блюд. Виктор и Аня набрали всего понемногу, интересно было продегустировать «студенческие харчишки». Проход вдоль витрин с блюдами завершался, как обычно, кассой, за которой сидела пожилая, улыбающаяся негритянка. «Это первая черная, которую мы здесь увидели, отметил про себя Виктор. – Значит, обучение для них здесь, как я думаю, закрыто».

– За вас уплачено, – негритянка вернула Виктору ассигнацию, которую он положил на кассовый прилавок. – И за вас тоже, – негритянка кивнула Ане.

Хотя столик был небольшой – на четверых, но за ним со своими подносами разместились все пятеро: Аня, Виктор, Эрнест, Ивон и Джудит.

– Вы в России сколько раз в день едите? – с осторожной улыбкой спросила Ивон. Аня с удивлением смотрела на американку.

– Сколько раз хотим, столько и едим, – тихо, но с явным вызовом ответила Аня.

– Вы на нее не обижайтесь, – вступилась за подружку Джудит. – В наших газетах пишут, что у вас вечно нехватка продовольствия и товаров ширпотреба. то того нет, то этого. А когда что-то появляется, то сразу вырастает очередь… – Она заколебалась, но закончила свою мысль: – Чуть не на милю.

– Мы всегда заботились прежде всего о защите нашей революции, продолжала тихо Аня. «Щеки пунцовые, первый признак волнения», – думал, глядя на жену, Виктор. – Ибо «грош цена той революции, которая не умеет себя защитить». А как ее защитить? Строить тяжелую индустрию. И мы ее строим, строим. Ведь нам всегда угрожали – то Антанта, то Гитлер, то атомная и водородная бомбы. денег у страны на все не хватает. Ведь если в сельское хозяйство и в легкую индустрию вложить нужные суммы, и нехватки не будет, и очереди исчезнут. Пока таких сумм, увы, нет. А внешние займы чреваты. Азы политэкономии.

– И азы политики, – добавил Виктор. – И вы и мы тратим миллиарды на вооружение. Если бы обратить их на мирные нужды, можно было бы сделать счастливыми сотни миллионов людей.

– Мы считаем, что этого не хотите делать вы, – срывающимся баском произнес Эрнест.

– Мой юный друг, – Картенев прищурился, заговорил медленнее обычного. – Что значит «мы считаем», «вы считаете»? Есть на свете такая упрямая штука – факты. Возьмите наши мирные инициативы только последних лет. Ни одну из них ваша администрация не поддержала. заметьте, ни единую!..

У выхода из столовой их встретили два парня. У обоих лица заросли обильно волосами от виска до виска. Одеты они были в довольно потрепанные джинсы и безрукавки. Ноги были босыми. Парни о чем-то вполголоса совещались.

– нам сказали, что вы из русского посольства, – обратился к Виктору тот, что был пониже.

– Да, это так, – подтвердил Виктор.

– Очень рад, – парень протянул Виктору руку. Бенджамин Девис, председатель студенческого комитета «Против ядерной смерти». Наш университет расположен в предместьях Чикаго. Мы приехали пригласить вас выступить у нас в понедельник. Вы сможете?

«Возвращаться домой нам все равно нужно через Чикаго, подумал Виктор. – Почему бы и не выступить, если приглашают?».

– В какое время? – спросил он.

– Ровно в полдень, если вам это подходит, – быстро ответил Дэвис. Спасибо, мы вас будем встречать у южного въезда в кэмпус в половине двенадцатого в понедельник.

Дэвис помахал всем рукой и через минуту исчез вместе со своим молчаливым спутником. Меж деревьями несколько раз мелькнул их старенький фольксваген, и все стихло…

Вечером в актовом зале собралось около тысячи студентов. На сцене по обе стороны от вице-ректора расположились иностранные представители. Трое были из Африки, трое из Латинской Америки, и двое – из Европы. Виктор оказался между африканцем и европейцем. Процедура была продумана до мельчайших деталей. Однако случилось непредвиденное. Когда вице-ректор представлял третьего африканца, у правого входа в зал послышался шум. Он постепенно рос, пока в зал не вошли с громкими криками человек десять-двенадцать. Все они были в черных полумасках. Передние несли транспарант, на котором большими буквами было написано: «Черномазые, убирайтесь прочь в свою вонючую Африку!». Из выкриков выделялись: «Назад, на деревья, – поближе к бананам!», «Кандалы и наручники – лучшая одежда для черных!», «Да здравствует ЮАР!».

Виктор увидел, как вице-ректор изменился в лице. Выражение благожелательности сменил откровенный испуг. «Господа! поспешно выкрикнул он в микрофон. – Господа! Прошу вас прекратить эту недостойную демонстрацию и покинуть зал». В ответ кто-то крикнул: «Сейчас мы и тебя пристрелим, жалкий прихлебатель черных ублюдков!». В зал ворвалась еще одна группа в черных полумасках. Эти выплескивали лозунги через мегафон. который оглушал всех сидевших рядом с проходом. Вице-ректор беспомощно бормотал что-то в микрофон, но теперь его совсем не было слышно. В этот момент Виктор увидел, как со сцены сбежал в зал Эрнест. Он подошел к человеку, который сидел в первом ряду вблизи от прохода. Между ними произошел короткий разговор. Человек медленно поднялся, посмотрел куда-то в зал, махнул рукой, нехотя хлопнул в ладоши. Мгновенно поднялись на ноги полицейские, которых раньше не было видно. «Да их тут человек тридцать-сорок!» – подумал Виктор. Полицейские так же медленно, так же нехотя вышли в проходы и стали теснить демонстрантов. делали они это без шума, ловко, профессионально.

«Ничего себе, миленький лозунг – „Да здравствует ЮАР“, возмущалась Аня. – Вот оно, страшное лицо расизма. наглого. Откровенного. Такие вершат уд Линча. Такие носят балахоны Ку-Клукс-Клана. такие – самый прямой и самый верный резерв национал-социализма».

– Я приношу извинения за то, что нас отвлекли от того, ради чего мы здесь сегодня все собрались, – все еще дрожащим голосом произнес вице-ректор. Правда, говорил он это с нервной улыбкой. – В нашей стране каждый волен высказывать все, что он считает нужным. Так что маленький шум, созданный демонстрантами, предлагаю считать ничтожными издержками абсолютной свободы индивидуума. «Представляю, какими издержками нас порадуют в субботу, в наш день», – поеживаясь словно от холода, подумал Виктор.

Впрочем, он ошибся. Правда, народу пришло больше, гораздо больше, чем на все другие национальные встречи – человек семьсот. И единственным нарушителем спокойствия оказался одинокий пикетчик, который ходил кругами перед входом в здание и нес в руках довольно длинную палку, к которой был прибит плакат. Текст на плакате гласил: «Советский империализм единственная и главная угроза миру и свободе!». Пикетчик был хорошо сложенным человеком лет сорока. Он непрестанно жевал резинку и, казалось, не обращал никакого внимания на иронические замечания студентов, спешивших в зал. Одет он был весьма своеобразно: бриджи с сапогами, американская армейская рубашка, советские погоны с одним просветом и с четырьмя звездочками для старших офицеров на каждом, немецкая военная каска времен второй мировой войны. За широченным поясом торчало несколько пистолетов самых различных систем.

– Чем не огородное пугало! – шепнула Аня на ухо Виктору, когда они проходили мимо пикетчика. Виктор сделал вид, что он не расслышал ее слов. И только когда они были уже в зале, сказал:

– Ты вчера легла спать в десять. А я в одном из ночных выпусков телевизионных последних известий видел, как такое вот «огородное пугало» укокошил одиннадцать человек. Так, ни за что. Только потому, что они имели несчастье попасть на глаза очередному шизоиду.

Выступление Виктора «Россия – вчера, сегодня, завтра» слушали, поначалу затаив дыхание.

– Бывали ли вы в Киеве? Да, воистину это один из красивейших городов мира. И знаете ли вы, что Киев – матерь городов русских?

И он начал со связей Киевской Руси с Византией. «Американцы с гордостью меряют свою историю мерками девятнадцатого, в лучшем случае восемнадцатого века. Пусть почувствуют, сколь древна цивилизация славян». Услышав о том, что через несколько лет будет отмечаться тысячелетие крещения Руси, зал оживился, заговорил. Затем вновь все затихли… Пошли вехи героической поступи России: год 1242… 1380… 1612… 1709… 1812…

– Мы ведем отсчет нашей новейшей истории от 1917 года. Мы знаем, что многим это не нравится. Но это, как говорится, их личное дело… У нас много достижений, о которых не «помнят» на Западе. Когда говоришь, что первый человек в космосе был советский, наши критики пожимают плечами: мол, ну и что же. Зато когда у нас засуха и неурожай, они вопят на весь мир: «Советы все свои беды сваливают на засухи и войны». Кстати о войнах. Недавно по одному из незначительных каналов американского телевидения был все же показан фильм «Неизвестная война». О чем бы, вы думали, этот фильм, о какой войне? О нашей Великой Отечественной против Гитлера. оказывается, для вас это неизвестная война. А мы в этой «неизвестной» потеряли 20 миллионов человек. Это ли не пример двух диаметрально противоположных подходов и двух оценок одного и того же исторического события. И какого события! Мы заслонили грудью своей мир от коричневой чумы. И терпеливо ждали три года, пока откроется второй фронт. Не просто ждали – истекали кровью.

– Я воевал в Италии, – прервал Картенева грузный пожилой человек в очках, взяв один из микрофонов, расставленных в зале. – Я склоняю голову перед их великими жертвами.

– И мы чтим память союзников, погибших в Европе, Африке, на Тихоокеанском театре военных действий.

– Я что хочу спросить, – ветеран немного замялся, но через мгновение все же решился– Сто миль проехал сейчас, чтобы услышать ответ от живого русского – как вы представляете себе будущее, если человечество уцелеет, сохранит себя?

Ветеран застенчиво улыбнулся, говоря что-то тихо своей соседке, сел, стал протирать очки.

«Как здорово, что этот ветеран оказался в зале, – думала Аня, глядя на мужа. – И вообще, какие американцы доброжелательные люди. Конечно, ведь мы же вместе воевали».

– Вижу мир прекрасным и счастливым, – вдохновенно говорил Виктор. Вижу нашу планету, очищенную от болезней и голода, свободную от ненависти и злобы. Вижу человека будущего всегда готового на подвиг ради ближнего; человека вдохновенного творчества и щедрой души; человека бескорыстного и чистого в побуждениях и делах.

Наше общество – содружество оптимистов и мы верим в такое будущее и строим его.

– И это будет, конечно, ваше коммунистическое будущее? с сарказмом вопросил высокий седой старик, поднявшийся во втором ряду.

– Да, это будет новая общественная формация.

– Бэттер дэд, зэн рэд!^[6] – скандировала через минуту добрая половина зала. Многие сжимали над головой кулаки, лица искажались гримасами злобы. Картенев смотрел на топающий, улюлюкающий зал и видел такое родное, такое близкое лицо мамы. «Ты тоже воюешь, сынок. И в тебя тоже стреляют». Мама смотрела на него чуть грустно и чуть торжественно. Ветер развевал полы ее шинели, и было видно, что она пробита пулями и осколками.

– И кричите вы, господа – не кричите, сие от вас, увы, не зависит, стараясь перекрыть шум в зале, громко сказал в микрофон Виктор. – Никто вам ничего не собирается навязывать. Но часы истории не остановить. Много и в разные времена было всяческих попыток повернуть их ход вспять. Вспомните еще раз вторую мировую войну. Вспомните Сталинград. Лучшие сыны и дочери моего народа шли на смерть во имя будущей счастливой жизни. И если наши армии встретились на Эльбе как добрые со– юзники и друзья, то это был триумф разума, триумф здравого смысла.

Теперь его слушали со вниманием. В зале были и те, кто помнил Сталинград, помнил встречу н Эльбе, читал о них.

– Но если мы могли быть союзниками тогда, в битве против общего и злейшего врага – фашизма, то почему мы не можем хотя бы сосуществовать теперь? И не просто сосуществовать, но и вести совместный бой против врагов, которые являются общими для вас и для нас. Я имею в виду рак, нищету, голод.

У нас различные социально-экономические системы. Нас разъединяет пропасть предрассудков, взаимного незнания, недоверия. так неужели разумно рыть эту пропасть глубже? Так ведь можно и до всеобщего уничтожения дойти. на мой взгляд, куда мудрее и конструктивнее найти точки приложения общих усилий и ресурсов ради общего блага…

Не успел Эрнест, который председательствовал на вечере, объявить, что «начинается сессия вопросов и ответов», как в зале поднялось много рук.

– А правда, что из Москвы до Владивостока на поезде ехать больше семи дней и семи ночей? – спросил отутюженный блондинчик и, покраснев, сел.

– В какой части Советского Союза расположен Вьетнам? задавший этот вопрос плечистый парень в светлом спортивном костюме вышел в проход и, видимо, чтобы не терять времени на возвращение на свое место, уселся тут же в проходе на пол.

– Женятся добровольно или по партийному принуждению? женщина лет пятидесяти строго смотрела на Виктора и Аню…

Наконец вопросы иссякли. «Я могу отвечать?» – шепотом спросил Эрнеста Виктор. Тот поспешно кивнул, и Картенев небрежно придвинул к себе один из микрофонов. «Спокойно, спокойно, – в то же время мысленно приказывал он себе. – Самообладание и выдержка – вот что главное. Дирижеры этого провинциального Конкурса Любознательных хотят вывести тебя из равновесия. зачем же ты будешь делать им такой подарок? Спокойствие и еще раз спокойствие. И улыбочку, сэр, изобрази улыбочку, да пошире! Ага, примерно вот так!».