Текст книги "Правитель империи"

Автор книги: Олег Бенюх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 43 страниц)

Схватки продолжались. И вместе с ними – мучения. Когда было не особенно больно, Рейчел испытывала не то чтобы чувство стыда, а, скорее, мучительной неловкости. Джерри, ее муж, ее возлюбленный, отец ее грядущего вот-вот ребенка видит ее беспомощной, бесстыдно распластанной на этом вселенском ложе рожениц. Как это должно быть неэстетично, неприятно, может быть, даже отталкивающе. А ведь она хочет, чтобы он ее любил, чтобы он любовался ею, чтобы она всегда оставалась для него желанной. Кто, скажите на милость, люди, кто придумал пускать мужей в помещение, где вершится сокровенное таинство появления на свет детеныша человеческого? Ведь еще целая жизнь супружеская впереди, а для него нет больше во мне тайны. А ведь любовь – это тайна, и в этом ее прелесть и красота. Эти крики, эти слезы, эти стоны, это вывороченное наружу естество какая уж тут красота. Но схватки начинались вновь, и все мысли исчезали, все, кроме одной – скорее бы все это так или иначе кончилось. И смерть не казалась ей худшим исходом.

Когда прошло восемь часов бессильного ожидания, Джерри вышел в комнату дежурного врача, связался по телефону с первым вице-президентом своей головной компании и сообщил ему, что он может отсутствовать и сутки, и двое, и более. Основные распоряжения его были лаконичны, строги, точны. Он собирался в очередной вояж по Латинской Америке и хотел приобрести акции ведущих местных компаний миллионов на двадцать пять-тридцать. Местных. Американских хватало с избытком. Легче было налаживать контакты с новыми президентами, хунтами, диктаторами. Легче было поддерживать со старыми. Горькая, но безошибочная логика.

Дела, дела… Он вспомнил свою недавнюю поездку в Бразилию. Для всех это была рутинная деловая поездка американского миллиардера в тот регион мира, в котором в какой-то, скажем, незначительной степени концентрировался его деловой интерес. Однако для самого Парсела эта поездка была весьма значительным предприятием. На беззаботный, веселый уикэнд, который падал на бесшабашный, безудержный, бескрайний ежегодный фестиваль, в Рио-де-Жанейро были приглашены американские послы практически из всех стран Южной и Латинской Америки. Но это не было региональным совещанием, осуществлявшимся по плану и под эгидой Государственного Департамента. Все послы были гостями Джерри Парсела.

На одной из тихих окраин Рио, на просторном участке земли стоял большой трехэтажный особняк. В нем было около сорока пяти комнат, несколько холлов, большая библиотека, кинозал, на каждом этаже – бар и небольшая столовая. Дом был построен четверть века назад. Его владельцы предполагали разместить в нем гостиницу. Почему-то план их не осуществился, и доверенный Джерри в один прекрасный день приобрел этот дом с аукциона за сущий пустяк. Джерри тогда даже поблагодарил посредника за удачную покупку. Приезжая в Рио-де-Жанейро, Парсел неизменно заглядывал в свое «Бразильское имение». Но останавливался всегда в одном из небольших, дорогих отелей в северной части города. Теперь же особняк оказался как нельзя более кстати. Несколько человек, отправленных из Нью-Йорка Ларссоном за неделю до намеченного уикэнда привели все помещения особняка в порядок в соответствии с личными инструкциями Джерри. В субботу, когда небо над Рио вспыхнуло разноцветными гирляндами фейерверков, когда взрывы петард сотрясали стекла в небоскребах и лачугах, когда улицы превратились в сплошное море бушующего веселья, и конфетти, и серпантины вываливались тонами, в особняке Джерри Парсела вспыхнул свет во всех комнатах и холлах. Любопытным, а таковых, по предположению и Парсела и Ларссона, могло оказаться не так уж мало, и при обостренном зрении и утонченном слухе – даже при помощи современнейшей электроннной аппаратуры – вряд ли удалось бы что-либо увидеть или услышать. Особняк стоял в самом центре участка, огороженного с трех сторон трехметровой каменной стеной. Со стороны же широкой авениды возвышался на такую же высоту причудливого литья чугунный забор. От любой точки ограды до здания было не менее полумили. Кроме того, дом был со всех сторон обсажен деревьями, которые закрывали его от постороннего взгляда густой зеленой ширмой.

Джерри не нравилось, как Государственный Департамент ведет работу в странах Южной Америки. «И дело даже не в том, размышлял Джерри, когда его самолет начал спускаться к аэродрому Рио, – что у меня в разных здешних державах, уважаемых, мало уважаемых и совсем неуважаемых, вложено более трехсот миллионов долларов. Хотя, что касается лично меня, это далеко не пустяк. Дело в том, что если события будут и дальше так развиваться, Бог свидетель, скоро мы не только свои миллионы, а вместе с ними и всю Южную Америку – мы свои головы потеряем. А это как-никак самое дорогое, что у меня есть». Джерри недобро усмехнулся. Выходит, за доллары нужно драться, как за жизнь. Как это говорят в подобных случаях коммунисты? Они говорят: «Такая вот диалектика получается». Джерри еще раз усмехнулся, закрыл глаза. В этом году он начал скверно себя чувствовать при посадках, и это раздражало, даже бесило его. Но, увы, ничего не поделаешь, годы. Никто еще не научился заставить их бежать вспять. Парсел стиснул зубы, готовясь к неприятным болезненным ощущениям.

Когда он подъехал к своему особняку, было около девяти часов вечера. За большим черным лимузином Джерри захлопнулись могучие створки механических ворот, и он вздохнул с облегчением. Хмельное веселье хмельного города – Боже мой, куда ушли те времена, те блаженные, легкомысленные, буйные годы, когда он, не задумываясь, бросался в водоворот такого вот фестиваля? Подобного рода мысли были своеобразным внутренним кокетством, и Джерри сознавал это. Просто он устал, устал чертовски. И – надо работать. «Черта с два имел бы я то, что имею, не работая, как буйвол, как слон, как верблюд». Особенно понравилась Джерри его мысленная аналогия с верблюдом.

У подъезда его встречали несколько человек. «Вот и начинается работа. И, прошу заметить, ведется она без суббот и воскресений, без фиест и фестивалей».

Перебросившись несколькими фразами с Бжезинским и Сейкером, отдав на ходу два-три коротких распоряжения Маркетти, энергично и приветливо поздоровавшись с несколькими малознакомыми ему послами, Джерри взял под руку семенившего рядом с ним тщедушного, седого джентльмена и увлек его за дальний столик в баре первого этажа.

– Ну что же, мой дорогой генерал, – холодно улыбнулся Парсел, пригубив стакан с «мартини», – так и будем отдавать «красным» кусок за куском, милю за милей, поселок за поселком, город за городом, страну за страной?

– По-моему, в том государстве, где я представляю наши интересы, порядок не хуже, чем в моем родном Техасе, – слегка пришепетывая, спокойно ответил собеседник Парсела. И потом долго, мелкими глотками пил из высокого стакана виски с содовой. Когда стакан опустел, он осторожно поставил его на стол, приветливо кивнул бармену и только тогда взглянул Парселу в глаза устало и внимательно.

– Еще бы был беспорядок там, куда мы послали генерала Хайуотера! Сесиль Хайуотер мудр и надежен, как старый гризли.

– Это вы точно заметили, мистер Парсел – как старый гризли.

– И удачлив, как самый удачливый искатель на Клондайке в разгар Лихорадки.

– Не спугните, мистер Парсел. Удача – капризная дева.

– Капризная, – согласился Парсел. – Изменила нам в Никарагуа, еще кое-где. Не знаешь, где ждать следующей измены.

– Я могу точно ответить на ваш вопрос, – Сесиль Хайуотер вновь стал пить виски. – Там, где мы ослабляем свои усилия на один цент, русские увеличивают свои на доллар.

– Значит, во имя господа, не сбавлять усилия? – Парсел задумчиво смотрел в выцветшие зрачки генерала.

– Вы мою точку зрения на весь этот процесс отлично знаете, неожиданно жестко сказал Хайуотер. – Я бы их выбомбил к чертовой матери с лица планеты. Если надо – планету расколол бы пополам. Сам бы в небытие умчался, но и с ними бы покончил. Это же так просто, – генерал энергично всплеснул руками, добродушно улыбнулся, снова принялся за виски.

«Тебе просто, старый козел, – подумал, довольный своим этим сравнением Джерри. – тебе просто в твои восемьдесят лет. А тем, кому еще пожить охота – каково? И всем тем, кто еще не пришел, но придет в этот мир – им совсем не просто. Выбомбить! Я бы первый отдал такую команду. Да только ведь это значит и себя выбомбить и к той же самой матери. Козел!»

– Вот кого я действительно рад видеть, так это тебя, старина Грег Рудзатске, – Джерри обнял высокого, плечистого атлета неопределенного возраста.

– Каждую встречу с вами, мистер Парсел, почитаю за подарок судьбы, серьезно, улыбнувшись одними глазами, ответил тот.

– Когда-то ты звал меня просто по имени, Грег.

– Спасибо, Джерри. Я буду счастлив обращаться к тебе по-прежнему, как тридцать лет назад.

Начался разговор о соучениках по колледжу, о том, как у кого сложилась судьба. Не забыли и «беднягу Дайлинга». Минут через пять-семь, когда воспоминания грозили перейти в интимно-лирические, Джерри как бы между прочим обронил:

– Ты ведь опытный работник ЦРУ, Грег. В твоем активе не одно дело во имя защиты наших интересов. Чем ты можешь объяснить, что в той стране, где ты сейчас работаешь, левые значительно активизировались?

– Они там никогда не дремали, – быстро ответил Рудзатске. – Впрочем, они меня мало волнуют. Они раздроблены, а потому слабы. Кубы я боюсь.

– Вот! ты смотришь в самую суть, – оживленно отозвался Джерри. – Как бы этот наш просчет с Кубой не оказался роковым.

– Я часто думаю, – не спеша Рудзатске поднес ко рту рюмку водки, опрокинул ее в себя, долго чмокал довольно губами, – какой у нас есть, кроме драки с русскими, выход.

– Считай, что я не зря приехал сюда из Нью-Йорка, воскликнул Джерри. – Клянусь головами ста хайуотеров, я услышу сейчас нечто дельное и разумное.

– Пожалуй, – согласился Рудзатске. – На мой взгляд, есть два пути. Первый – сломать русских гонкой вооружения, загнать их, как загоняют лошадей.

– Просто и мило, – заметил Парсел. Тут же подумал: «Вполне совпадает с моими планами».

– А второй путь?

– Второй, – на сей раз широко улыбнулся Рудзатске, заключается в том, чтобы дать русским бой в области мирного экономического соревнования.

– Что ты имеешь конкретно в виду? – спросил Парсел.

– Попытаюсь разъяснить. Иногда мы используем экономику в борьбе против коммунизма. Возьми, например, «План Маршалла». Это был классический образец того, как наша экономическая мощь помогла целому контингенту противостоять марксистской заразе.

– Как ты видишь возможность применения этой твоей теории к странам данного региона?

– Только пусть тебе не покажется крамолой то, что я буду сейчас говорить, – Рудзатске устало провел ладонью по лбу, словно пытаясь этим жестом влить в себя бодрость и энергию. Надо всем этим я очень долго размышлял и пришел к выводу, что наибольшие успехи русских падают как раз на те периоды, когда наше военное противостояние с ними доходило до критической точки.

– Допустим, ты прав, – хмуро произнес Парсел. – Усиление военной конфронтации вряд ли способно принести позитивные плоды.

– Вот именно! – воскликнул Рудзатске. – наиболее верный способ использовать наш экономический потенциал – это свести к нулю ту политическую и социальную несправедливость, которая порождает повстанческие движения в отдельных странах. Сделать это должны мы прежде, чем это сделают «красные». Нужно посадить у власти верных нам, но не скомпрометировавших себя людей, провести пару умеренных социальных реформ. И обязательно измазать дегтем «левых».

– Хм, – произнес Джерри, – для этого потребуются вложения. И немалые. Однако игра может вполне стоить свеч. Может…

«Что-то есть в словах Грега Рудзатске, – размышлял Джерри, переходя от одного гостя к другому, ведя беседы более или менее способствовавшие выяснению истины, ради которой он и прибыл в Рио. – Истина – в сдерживании, нет – в отбрасывании коммунизма. Выходит, и в ЦРУ есть разумные ребята».

Выступая на следующий день перед своими гостями, Джерри преподнес им идеи как Хайуотера, так и Рудзатске – разумеется, не называя фамилии их авторов. Существует в бюрократическом языке такой оборот: «Есть мнение…» его и использовал в данном случае Парсел. Реакция аудитории была противоречивой. «Конечно, сколько голов, столько и мнений, – думал Джерри. но на то и существуют мудрые головы, чтобы формулировать мудрые мнения». Ему все более и более привлекательной казалась альтернатива Грега.

В воскресенье вечером в холле третьего этажа, самом большом в особняке, был устроен банкет. Чествовали посла Киссинджера, «везунчика Генри», которому удалось несколько недель назад провести в его стране удачный, давно планировавшийся и готовившийся переворот. Сто семьдест девятый или стовосьмидесятый за историю многострадальной страны.

_Из тоста Джерри Парсела на банкете:. «Нашего общего любимца „везунчика Генри“ я знаю давно. Он работает без осечки. Именно поэтому мы все дружно провозглашаем здравицу в его честь, хотя подобной зравицы, Бог свидетель, достойны и Хайуотер, и Рудзатске, и многие другие. Однако, господа, я хотел бы подчеркнуть здесь следующее обстоятельство. Пусть лучше поводом для наших банкетов будут другие события: день рождения, свадьба, любовь. Ведь переворот с нашей помощью фиксирует печальный и тревожный факт, что ему предшествовал переворот, направленный против нас. А это значит недосмотр, это плохая работа. Это не по-американски. За хорошую работу, господа послы. да поможет нам Всевышний!»

Совещанием послов Джерри остался доволен. С тремя, которые были на содержании его концернов уже много лет, он окончательно обговорил условия покупки в их странах нефтеносных земель. Сделки эти готовились тщательно, и инструкции Парсела вносили лишь сиюминутные конъюнктурные уточнения. И это был уже не просто морально-психологический итог совещания. это был итог финансово-экономический.

В понедельник послы разъехались, а Джерри остался в особняке вдвоем с Грегом. Парсел хотел поподробнее и наедине обсудить «теорию Рудзатске». Вечерами Джерри возил посла к мадам Розите, заведение которой он хорошо знал вот уже в течение нескольких лет.

– Какие девочки у этой мадам Розиты! – негромко похохатывал Грег, когда они прощались в аэропорту Рио.

– Недурны, – сдержанно ответил Джерри. – Но сервис не н уровне. Вот если будем вместе в Лондоне, я свожу тебя к мадам Генриетте. У нее и девочки и сервис.

Одно ничтожное событие омрачало воспоминание об этой поездке в Рио-де-Жанейро. Кто-то из послов (Джерри даже не помнил, кто именно) обыграл его в бильярд, положив при этом в карман довольно приличную сумму. Джерри Парсел не любил проигрывать. Утешением ему служило то, что выигравший был всего-навсего каким-то послом, вынужденным коротать свою жизнь в далеких, глухих провинциях мира. «Как шар бильярдный закатывается в свою лузу, так человек находит свою судьбу…»

Вернувшись в палату, Джерри занял свое, ставшее за эти часы привычным, место. Новый приступ схваток медлил, и Рейчел, собираясь с силами, готовилась к нему. Раньше ей было совершенно безразлично, царит ли вокруг нее тишина или стоит ад кромешный. теперь каждый лишний звук, даже шорох отдавались резкой болью в голове. Она попробовала закрыть уши ладонями. И услышала оглушающее биение своего собственного пульса. Это было невыносимо, подобно буханию огромных близких колоколов. Она положила руки на постель, попыталась улыбнуться врачам, акушерке, мужу. Вдруг появилось новое ощущение – ей было больно смотреть. Она закрыла глаза. наступил покой, такой желанный, такой необходимый. Она ни о чем не думала, просто лежала и радовалась такой долгой передышке между страданиями. Внезапно до ее слуха долетели какие-то далекие, приглушенные расстоянием шумы, крики, возгласы. она вздрогнула, раскрыла глаза, обвела взглядом всех присутствовавших в палате. И поняла, что никто здесь не произнес ни звука. «Неужели галлюцинации?» – с тоской подумала она. Пожалуй, один Джерри понял ее немой вопрос. Пожав плечами, он кивнул головой на окно, сказал: «Тебе не послышалось, дорогая. Это по улице мимо здания идут какие-то люди, чего-то кричат, чего-то требуют».

Рейчел вновь закрыла глаза, а Джерри исподлобья через оконное стекло стал рассматривать участников шествия. Объявив Рейчел, что это «какие-то» люди, что они «чего-то» требуют, Джерри сказал неправду. Еще накануне помощник Кеннеди сообщил ему по телефону из Вашингтона о то, что в Нью-Йорке вскоре почти наверняка состоится невиданная по своим масштабам антивоенная демонстрация. И вот они шли, сотни тысяч американцев, решивших объявить всему миру у стен штаб-квартиры ООН о своем нежелании превратиться вдруг и неизвестно почему и зачем в радиоактивную пыль. С высоты третьего этажа хорошо были видны и лица, и одежды, и тексты на транспарантах. Толпа была многонациональна, многоцветна, многовозрастна. Шли юноши и девушки, женщины и старики, мужчины несли на плечах детей, взрослые катили перед собой детские коляски. Лозунги гласили: «Пусть умирает тот, кто хочет умереть!», «Заморозьте вооружение!», «Убьем бомбу!». Лица были отнюдь не свирепыми и мрачными. Напротив, люди шутили, некоторые даже смеялись. Но эта решимость в их глазах, откуда она? И что их всех соединяет? Не могут же они и впрямь быть все подкуплены «красными» активистами. Подобное объяснение годится для дремучего обывателя, а не для тонкого аналитика, каким считал себя и каким был Джерри Парсел. Самым удивительным было то, что рядом с плохо одетыми, неряшливыми, бедно выглядевшими, шли те самые средние американцы, которые составляли основу нации. «Да, я, пожалуй, плохо знаю своих милых соотечественников. Дистанция между мною и ними с годами стала слишком велика. Это очень плохо, но это правда. И откуда только появляются на свет Божий все эти Комитеты, Ассоциации, Лиги?»

Джерри, в который уже раз в жизни, хитрил сам с собой. Он отлично знал эту механику, сам в молодости был «левым». Гостиная частного дома, улица, профсоюзный комитет – вот где варится американский «общественный суп». Да еще, пожалуй, в массовых клубах и районах национальных поселений. «Женщины, хотим мы того или нет, именно они ведут за собою зачастую наше „молчаливое большинство“. Да еще вечно „взрывоопасные“ студенты. И цветные, чтобы их всех прибрал к рукам в одночасье их, такой же как они сами, несчастный и такой же цветной Бог!»

В это время в комнате раздался звук, которого Парсел не слышал дотоле никогда в жизни. Он нахмурился, медленно повернулся на этот звук. У всех медиков были просветленные, радостные лица. Старшая акушерка, долговязая, некрасивая женщина, вся светилась материнской нежностью. Лицо ее разгладилось, разрумянилось, она даже выпрямила обычно сгорбленную спину. «Феноменальная метаморфоза, – подумал Джерри, – наверно, эта бабенка в молодости была совсем недурна». И тут только он заметил в ее руках неприятно кровавого цвета комочек. Главный врач, рослый блондин со смазливым лицом, подошел к Джерри, устало вытирая пот со лба:

– Поздравляю с мальчиком, господин Парсел.

Джерри продолжал внимательно рассматривать комочек в руках старшей акушерки. А она взяла его левой рукой за обе ножки, опустила вниз головой и дважды слегка пришлепнула по попке. В комнате вновь раздался звук, минуту назад так поразивший Джерри. Старшая акушерка, держа ребенка на руках, как в люльке, поднесла его к Джерри. Парсел с удивлением и поначалу с легким чувством брезгливости разглядывал новорожденного. Вскоре незаметно для него самого это чувство ушло. Его сменила жалость к беспомощному крохотному существу, которому он, Джерри Парсел, и его жена Рейчел дали жизнь. Джерри смотрел на сморщенное личико, а видел лицо красивого, молодого парня, мужественного, сильного – идеального мужчину. Он был чем-то похож и на молодого Роберта Дайлинга, и на Джона Кеннеди, и на Гарри Купера, и на Тони Кэртиса. Джерри хотел что-то сказать Рейчел, но один из врачей умоляюще приложил палец к губам, прошептав: «Чуть позже, сэр».

Теперь Джерри смотрел на Рейчел. Лицо ее было покрыто потом, на щеках и на лбу расплылись незнакомые ему лилово-красные пятна. Глаза были закрыты, ресницы изредка вздрагивали. Тело было расслаблено, поза, как показалось ему, неестественна. Она часто дышала, медленно сжимая пальцы в кулаки и так же медленно их разжимая. Парсел вопросительно посмотрел на главного врача, кивнул на жену. Тот ответил одним взглядом: «Все идет своим чередом».

«Как непостижимо просто и вместе с тем предельно сложно организована живая материя на земле, – думал Джерри. – И как могуч, как неистребимо могуч инстинкт продолжения рода. Человек бесконечно слаб и вместе с тем непобедимо могуч, ибо бессмертен в потомстве своем, в вечной смене поколений. И следующее в чем-то, иногда незаметно на первый взгляд, совершеннее предыдущего. Конечно же, совершеннее. Человек, растение, животное – все у них организовано совершенно различно, но есть у них и великая общность. Она заключается в неистребимом стремлении к совершенству. Господи, сколько книг и научных трактатов посвящено разработке – с самых различных сторон – проблемы отцов и детей. А ведь это же так просто: они, будущие, совершеннее нас, их предшественников. Отсюда и все конфликты. То, что я понимаю, образно говоря, на сто восемьдесят градусов, мой сын будет понимать на сто восемьдесят один. Разница всего лишь в какой-то градус. Но именно в нем все дело. Без этой разницы не было бы движения вперед, не было бы прогресса. Не было бы самой жизни».

Ребенка собирались уносить, и старшая акушерка дала Джерри подержать его. Парсел ощутил мягкое прикосновение пеленки, ощутил вес сына.

– Богатырь, мистер Парсел, – захлебывалась она. – Почти двенадцать фунтов – без двух унций.

Теперь Джерри любовался младенцем, хотя и не признался бы в этом даже самому себе. Для посторонних взгляд его был строг, даже суров. «Впрочем, что мне эти люди? – думал он. регистраторы чужого счастья. Браво, мистер Джерри Парсел! Ты стал отцом великолепного парня. Больше того, ты стал родителем американца. Пришел в жизнь ее властелин, мистер Человек! Но он больше того, значительнее того, возвышеннее того. Он мой наследник, Джерри Парсел-младший. Наследник дела и главное – жизни. Дела и жизни! Миллионы рядовых рождаются ежегодно. И все это армия моих, а теперь и его ассистентов, безвестных и верных, в бессмертном деле – разумной жизни. Генералиссимусы этой разумной жизни рождаются два-три раза в столетие. Не событие ли это само по себе? С рождением вас, мистер Генералиссимус Жизни!»

– Какой он красивый! – говорила старшая акушерка, принимая ребенка от Джерри. – Нос прямой, волосики черные, густые! Очаровашка! И такой длинненький. Ох, и спортивный будет парень. Девки за ним будут бежать табуном!

Она улыбалась и, как показалось Джерри, внимательно разглядывала его, отца – его нос, его волосы, его фигуру. И вновь смотрела на младенца сравнивала. Джерри спокойно вышел из палаты, тихонько прикрыл дверь. Из кресла в коридоре тотчас поднялся Дик Маркетти, выжидающе смотрел на босса.

– Мальчик, сын, без малого двенадцать фунтов, – машинально проговорил Джерри, глядя на итальянца. Джерри Парсел улыбался. Еще бы, он был счастлив, как только может быть счастлив человек в этом мире. лишь мелко дрожавшие ноги и чрезмерно сузившиеся глаза могли выдать душившую его злобу. Увы, при всей его наблюдательности, Дик Маркетти не понял состояние Парсела. «Ну конечно, и волосы его, и черты лица и длинные ноги – все! Джерри со скрытой ненавистью разглядывал своего секретаря. – Берегись, Ричард Маркетти! Это сказал я, Джерри Парсел». Еще раз улыбнувшись, Парсел произнес, направляясь к выходу:

– Богатырь и очаровашка родился! девчонки будут бегать за ним табуном.

Что же ты наделала, старая акушерка? Ты, конечно, не знала о том, как патологически ревнив мистер Парсел и как страшен он в своей мести. И его секретаря-итальянца ты видела мельком и вряд ли запомнила. Но ты сказала такие слова, которые хуже всякого дела.

А разве вам, дорогой читатель, никогда не приходилось встречаться с наивной, несведущей добротой, которая убивает вернее мудрой, змеиной ненависти?

Глава 30

Утраты, обретения

Высоко в небе – красавец-самолет «Боинг-707». Он принадлежит авиакомпании «Пан Америкэн». Он летит над Тихим, Великим океаном. Маршрут: Дели – Нью-Йорк. Тихо, покойно в салоне первого класса. бесплатные крепкие напитки. бесплатные ослепительные улыбки стюардессы. «Сэр желает „Балантайн“? „Мартель“? „Мартини“? „Контру“? „Лайф“? „Нью-Йоркер“? Сэр может даже потрепать по щечке молоденькую стюардессу. И пусть сэр не стесняется: это включено в сервис.»

В салоне лишь один пассажир: Джерри Парсел. Вот он как раз только что, так сказать, приветил стюардессу («Ваше имя, милая?» – «Рейчел, сэр!») и вновь углубился в чтение бумаг. Парсел на минуту задерживает невидящий взгляд на иллюминаторе. Иногда он включает карманный диктофон и что-то быстро и долго говорит. Сначала следуют слова – поток слов. заготовки для нового романа. Потом – цифры, цифры, цифры, сплошной поток цифр. Наброски отчета о поездке в Индию.

«Вообще-то, – думает Парсел, – цифры – вещь сухая, как пятилетней давности галеты. Но в определенных сочетаниях они способны вызывать взрыв высоких человеческих чувств. Например, весьма радужное сочетание: „Годовой доход в один миллиард двести тридцать четыре миллиона долларов“. И пессимистическое: „Подоходный налог в размере двухсот семидесяти одного миллиона долларов“. Парсел улыбается. Вздыхает. Или неприятные сочетания: „1 мая“ и „7 ноября“… Он хмурится, отпивает глоток из рюмки. Или страшное – „Третья Мировая Война“… Он мрачнеет. Покачивает головой. Или бодрящее: „Седьмой американский флот“. Он смотрит вниз, на поверхность океана, словно ищет там корабли этого флота. Словно он забыл, что в настоящий момент эти корабли наносят визит „вежливости“ Индии, а потом отправятся на свою базу на Диего-Гарсиа. Или досадное: „Семь миллионов безработных“. Или комическое: „Шестнадцать миллионеров и один водопроводчик“. Парсел беззвучно хохочет, вспоминая состав одной из предыдущих администраций США. Или раздражающее: „Тридцать новых африканских государств“. Он захвачен вихрем цифр…»

Парсел захлопнул диктофон, вызвал стюардессу и попросил ее приготовить постель. Из-под полуприкрытых век он внимательно следил за движениями девушки. И вовсе не потому, что она ему приглянулась. Конечно, Рейчел отнюдь не была «страшна, как Третья Мировая Войн», вспомнил он фразу, сказанную как-то Дайлингом об одной их общей знакомой. Восемь с половиной при двенадцатибалльной системе – в лучшем случае. Плюс молодость. Но он запомнил эту Рейчел еще там, в Дели, на праздновании Дня Республики. Он видел ее в стайке стюардесс, а запомнил по наивной манере держать отвернутой полу плаща ножку напоказ!

Сейчас, когда Рейчел нагнулась, чтобы взбить подушку, Парсел не удержался и легонько шлепнул девушку ладонью по крепкому заду. Звук получился неожиданно звонким. быстро выпрямившись, девушка несколько секунд молча рассматривала Парсела, словно раздумывая – стоит ли на него сердиться. И вдруг расхохоталась. И глаза е, и смех ясно говорили: «Смешной старикашка! неужели ты еще на что-нибудь годишься?»

Парсел вначале немного растерялся. Признаться, этого он не ожидал. Однако тут же решил принять вызов и засмеялся сам. Спустя несколько минут он уже записывал ее имя и нью-йоркский номер телефона в записную книжку специальным шифром, которым были записаны координаты всех его знакомых особ прелестного пола.

Уже на подлете к Лос-Анджелесу он получил радиограмму: «Кеннеди примет Вас завтра на борту своей яхты во Фриско…»

И вот Джерри Парсел сидит в плетеной качалке на уютной палубе «Конкурера». И тянет свой «мартини». Утро. Тихое, солнечное, ласковое утро. Вокруг, насколько хватает глаз, – океан.

Кеннеди стоит у самого борта и смотрит вдаль. Высокого роста, плечистый, подтянутый, в белоснежной тенниске и брюках, он похож на спортивную звезду. Или на знаменитого киноактера на отдыхе.

Парсел щурится, достает из кармана яркой, не по годам, рубашки темные очки, надевает их и внимательно смотрит на Кеннеди. «Многое у тебя есть, мой мальчик, – думает он. – И простота, и трезвость мысли, и разумный расчет. И еще молодость, энергия, задор. Вот почему я и поставил на тебя в свое время. Увы, жестоко ошибся. Ошибся, как никогда. Главного у тебя не оказалось – силы. И решимости любой ценой победить. Любой ценой обеспечить Америке ее место в мире».

– А вы знаете, Джерри, Чертовски занятная штука – жизнь! – Кеннеди улыбается, морщины на высоком лбу разглаживаются, глаза искрятся совсем по-мальчишески. – Только что слушал последние известия. В Африке дикари слопали немецкого посла. А русские в тот же день запустили спутник. Воистину, заключительный век нашего тысячелетия построен на контрастах. И на конфликтах. Теперь, я бы сказал, на конфликте. Мы или они. Свобода или тоталитарность!..

«Америке нужен сильный, решительный, достойный лидер в этом конфликте», – вздыхает Джерри.

Кеннеди подходит к буфетному столику, заставленному бутылками. Наливает стакан виноградного сока, бросает в него несколько кубиков льда. Сев в качалку рядом с Парселом, отпивает сок маленькими глотками.

– Тебе удалось просмотреть мою записку о поездке в Индию? спрашивает Джерри.

– Удалось, – односложно отвечает Кеннеди.

– Ну и как записка? – спрашивает пьющий «мартини», сделав большой глоток.

– Любопытная, – глядя вдаль, отвечает пьющий виноградный сок. Любопытная. Но спорная.

– В чем же?

– Взять хотя бы вопрос об индийском социализме. такой ли уж он в действительности бумажный, словесный? Если да – тогда почему господин Джерри Парсел – бизнесмен трезвый, опытный и, следовательно, в меру рискующий – не вложил до сих пор в Индию ни гроша?

Или такой вопрос – металлургический завод в Бхилаи. Что, это действительно нужнее индийцам, чем наша пшеница? И что лучше работает пропагандистски – сталь, чугун или хлеб, похлебка? И, кстати, раз уж речь зашла о пропаганде, правильно ли мы делаем, перенеся свои усилия на проникновение в индийскую печать, в то время как русские заняты массовым выпуском своих печатных изданий?

Слушая Кеннеди, Джерри думал: «Скажем, у тебя есть сын, Джон. И ему пора становиться на ноги. Станешь ты кидать ему подачки, пусть даже щедрые, царские? Или постараешься дать ему профессию, которая прокормит и его и всю его семью во все времена. А ведь по сути то же самое и здесь – наше продовольствие и заводы русских. То же самое, Джон». Но об этом внутреннем монологе Кеннеди так никогда и не узнал.