Текст книги "Чудесный переплет. Часть 1 (СИ)"
Автор книги: Оксана Малиновская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)
– Мальчишки, а Силантий не упоминал, случайно, какой породы его Альма? Что–то я не припоминаю.
– Вроде нет, а что? Да какая там может быть порода, в его глуши–то, наверняка дворняга или, на худой конец, помесь с волком, – отозвался Матвей.
– Да что–то я сомневаюсь, что Баксик – дворняга, – задумчиво проговорила я, осматривая голову щенка.
– Почему ты так думаешь? – полюбопытствовал Иван.
– Через мои руки три овчарки прошли, двух я щенками брала, да и на площадке собачьей с ними занималась, по выставкам ездила, так что кое–что в этой породе смыслю, – начала я развивать свою теорию. – Понятно, что щенки овчарки очень похожи на щенков дворняг, но только для тех, кто в них ничего не смыслит. Этот щенок очень крепкий, костяк у него мощный, лапы мощные, задние – достаточно длинные. У Баксика форма черепа и форма носа очень похожи на овчарочьи, более того, их строение указывает на хорошую родословную, про такую голову говорят одним веским словом – породистая. Даже у овчарок с родословными, как и у людей, далеко не у всех отличные внешние данные, а у этого товарища – всё отлично.
Дальше: у щенка чёрно–рыжий симметричный окрас, соответствующий окрасу овчарки, без малейших отклонений от рисунка и белых подпалин. Даже у породистых щенков случаются белые подпалины или белые пальцы на лапах. Со временем белизна пропадает, хотя может и остаться. Обратите внимание на цвет глаз – чёрный, и это также признак породы, у дворняг, как правило, рыжий или светло–коричневый. У дворняг всегда есть отклонения в окрасе, рисунке, несимметричность, пятна. Дальше: видите вот эти два маленьких чёрных пятнышка на щеках с длинными волосками, напоминающими кошачьи усы? Это так называемые родинки, они – признак породы.
Ушки у Бакса пока наполовину висят, но они большие и довольно толстые, одно свисает чуть меньше другого, когда щенок бежит – оно почти встаёт, я заметила. Это означает, что уши понемногу встают, и скоро оба будут стоять, как у взрослой овчарки. Я осмотрела пасть щенка – тёмные дёсны, розовый язык, нормальные зубы, хороший прикус… Про его сообразительность я вообще молчу – даже среди взрослых овчарок мне не встречались подобные умницы, а ведь овчарки в первой пятёрке среди всех пород по мозгам, недаром их активно используют в служебно–розыскной работе. В общем, если бы я не знала, откуда взялся Бакс, то решила бы, что он – чистокровная овчарка, причём с очень хорошими экстерьерными данными. От роду ему месяца два–три, не больше.
– Странно всё это… – задумчиво сказал Иван. – Хотя кто его знает… В общем, ты ведь и так решила принять его таким, какой он есть, так что если вдруг из этого гадкого, но милого утёнка вырастет немецкая овчарка – ты ведь не особо расстроишься?
– Главное, чтобы лебедь не вырос, – хохотнул Матвей, и мы весело рассмеялись.
– Зачатков перьев не наблюдается, а вот зубки – будь здоров, так что не вырастет, – резонно заметила я. – Ладно, всё это лирика, а вот чем мы его в дороге кормить будем? Наша еда ему не подойдёт.
– Может, он мясо сырое будет? – неуверенно предположил Иван.
– А давайте я ему кошку поймаю или крысу какую–нибудь, – захохотал Матвей.
Мы снова рассмеялись.
– Хм… – задумчиво произнесла я, с трудом подавляя смех и стараясь придать своему лицу и голосу максимум серьёзности. – А вот это неплохая идея, особенно в части крысы… Матвей, если Баксик не станет есть крысу, я обязуюсь сама её съесть, чтобы твои труды не пропали даром: уж очень мне хочется посмотреть, как ты будешь её ловить.
И мы в который раз громко захохотали.
– Ладно, коллеги, смех смехом, а ребёнку нужно есть, причём, учитывая его возраст, не менее пяти раз в день, – с умным видом я дала понять, что пора заканчивать шутить и нужно что–то решать. – У меня есть немного продуктов, которые ему подойдут, но это на один раз.
– А что он всё–таки ест–то? – спросил Иван, вопросительно посмотрев на меня. – Я никогда не держал собак.
– Творог, молоко, яйца точно будет есть: ему и по возрасту положены эти продукты, да и вряд ли у дедульки могло найтись что–то другое, – ответила я не задумываясь.
– Хорошо, через двадцать минут будет станция, там и поищем ему что–нибудь у уличных торговцев, – сказал Матвей.
Я засомневалась. Это – не те продукты, которыми обычно досаждают продавцы, осаждающие проходящие поезда, хотя кто знает, может, и повезёт. Вообще–то, варёные яйца, скорее всего, найдём… Короче, зачем паниковать раньше времени? Приедем – разберёмся на месте, если не найдём ничего подходящего на перроне, всегда можно пойти в вагон–ресторан и спросить там, уж там–то точно всё будет. Я успокоилась.
– Держись, малыш, взрослые дяди и тёти не дадут тебе помереть голодной смертью, в крайнем случае дядя Матвей поймает для тебя крысу, – я с улыбкой взглянула на Матвея, наклонилась и погладила Баксика по голове.
Щенок замотал головой, смешно зарычал и брезгливо тявкнул. Мы рассмеялись.
– Что, не хочешь крысу? Ладно, сами съедим, – Матвей умилённо посмотрел на щенка и снова прыснул со смеху.
Мы с Иваном не смогли его не поддержать…
Остановка поездаЯ и Матвей стояли около ступенек вагона, оживлённо обсуждая какую–то глобальную проблему. Боже, как же легко мне было общаться с ними обоими, это такая редкость! Как правило, приходится подстраиваться под человека, переходить на понятный ему язык и говорить о понятных или интересных ему вещах, а тут… я могла быть просто сама собой, и не нужно было изображать заинтересованность проблемами, которые меня абсолютно не интересовали, да поддакивать с умным видом, чтобы поддержать разговор. Беседа протекала спонтанно, легко и непринуждённо, нам было интересно общаться о всякой всячине, мы понимали друг друга с полуслова, хохмили, прикалывались, иными словами, реально наслаждались общением.
– Пассажиры, просьба пройти в вагон! – вдруг раздался зычный голос нашей проводницы. – Поезд отправляется!
Мы с Матвеем, прервавшись на полуслове, удивлённо посмотрели на вокзальные часы, потом друг на друга, а затем перевели взгляды на проводницу.
– Как отправляется? – первой очнулась я. – По расписанию стоянка пятнадцать минут, а мы простояли всего пять, значит, ещё десять осталось? У меня никогда не было проблем с математикой.
– Мы выбились из графика, опаздываем, поэтому стоянку сократили, – нехотя пояснила проводница. – Разве вы не слышали объявление?
Да конечно же не слышали! Меня всегда злили эти вокзальные объявления: то ли доисторические громкоговорители настолько искажали слова, то ли тётеньки–объявляльщицы произносили фразы, набив рот плюшками, – не знаю, но точно знаю, что никогда не могла разобрать ни слова. У меня внутри всё оборвалось. А как же Иван, убежавший с розовощёкой продавщицей за домашним творогом для Баксика?! Она сказала, что живёт рядом со станцией… Иван не знает, что стоянку сократили, и думает, что у него в запасе ещё целых десять минут!!! Я с ужасом снова взглянула на Матвея, читая на его лице отражение своих мыслей.
Послушные пассажиры быстро поднимались по ступенькам и проходили в вагон. Остались только мы.
– Пассажиры, проходим, проходим, не задерживаем отправление, – настойчиво проговорила проводница и поднялась сама.
Что делать? Что же делать? Объяснять, что Иван опаздывает, бесполезно, состав не будет его ждать – это не чартерный самолёт. Иван без паспорта, без достаточного количества денег… брр, даже не хочу об этом думать.
Матвей быстро вскочил на подножку и побежал внутрь вагона.
– Я за деньгами и паспортами, догоним на такси, встретимся на следующей стоянке, – на ходу прокричал он и скрылся из глаз.
Логично, я бы тоже так поступила, но неправильно всё это, нет, неправильно, должен быть ещё какой–то вариант. Я медленно поднялась по ступенькам. Проводница опустила и зафиксировала железную подножку, закрывающую ступени. Всё, это конец. Я выглянула наружу, беспомощно всматриваясь в фигуры и лица снующих по перрону людей, выискивая знакомые очертания и черты Ивана. Нет. Его нет. Труба. А что, если… Хм, интересная мысль… а почему бы, собственно, не попробовать? Что я теряю? В худшем случае мне обеспечена пара сотен долларов штрафа или полицейский протокол… М-да, вот последнего не надо. Не хочу протокол? Значит, не нужно до этого доводить. Действуй, Алёна!
Мои друзья в один голос утверждали, что, избрав карьеру бизнес–леди, я убила в себе талант великой актрисы. Так и не так. Помню, как, получив на руки аттестат зрелости и собрав документы и справки, необходимые для поступления в вуз, я серьёзно задумалась над двумя опциями: стать одной из многочисленных успешных бизнес–дам в пестрящей возможностями Москве или оказаться неоспоримой звездой подмостков местного Дома культуры где–нибудь в Ухрюпо–на–Лягушинске – и, недолго размышляя, сделала выбор в пользу первого варианта. Честно говоря, потом никогда об этом не жалела: сколько их, талантливых, красивых, окрылённых мечтой и искренне уверенных в своих силах и возможностях, ежегодно покидает стены актёрских факультетов, чтобы никогда не стать известными. А актёрам нужна известность, слава, поклонники, в этом – их жизнь, их предназначение. Но только единицам улыбается удача – а без неё никак, – и нет никакой уверенности в том, что удача улыбнётся именно тебе, одной из десятков, а может, сотен тысяч.
Мне никогда не везло в азартных играх, а это – чистой воды лотерея, значит, не для меня. С другой стороны, жизнь – это ежедневная игра, и мои актёрские способности не раз нашли применение и выручили меня в повседневной жизни. Так что я не прогадала. Вот и сейчас настал мой звёздный час, и я должна играть, играть убедительно, чтобы выручить одного хорошего человека, своего знакомого… нет, почему знакомого, своего друга!
Поезд тронулся. Я развернулась и сорвалась с места, застав врасплох стоящую рядом, ничего не подозревающую проводницу, по инструкции подающую сигнал зелёным флажком. От испуга она отпрыгнула назад и со всей силы впечаталась боком в стену.
– Да вы что, с ума, что ли, сошли?! – возмущённо заорала она, от неожиданности выронив флажок, одной рукой хватаясь за сердце, а другой – принимаясь потирать ушибленное бедро.
– Извините! – я приостановилась… а почему, собственно, не начать представление прямо сейчас?
План действий созрел мгновенно.
– Там! Там! Там… там человек под наш поезд попал!!! – не своим голосом закричала я, заламывая руки. – Я видела… он, похоже, пьяный… молодой ещё… совсем… и под поезд… под наш поезд…
Мой голос срывался от переживаемой трагедии, широко раскрытые безумные глаза быстро наполнялись слезами, лицо перекосилось от глубокого эмоционального потрясения. Ошарашенная проводница замерла на месте и только хлопала глазами и губами, как будто в рыбу играла. Я сделала вид, что силюсь взять себя в руки, мне это не удаётся, но я снова пытаюсь… И вдруг я грозно и громко заорала на неё, отчеканивая каждое слово, при этом утирая рукой льющиеся из глаз в три ручья самые натуральные слёзы:
– Да что же вы ждёте–то у моря погоды?! Я говорю, там человек под поезд бросился! Тормозите немедленно поезд!!! Или в тюрьму захотели?!
Слово «тюрьма» подействовало на фрекен Бок магическим образом: может, вспомнила, что я работаю в полиции, а может, сидел кто из родственников. В общем, столбняк прошёл, и женщина со всех ног понеслась в служебное купе за красным флажком. А я для подстраховки побежала за красной олимпийкой Матвея, чуть не сбив его самого по дороге – деньги и паспорта в обеих руках, он всё это время с вытаращенными глазами неотрывно наблюдал за моим бенефисом.
– Тсс, ни о чём не спрашивай, звони Ваньке – вдруг у него мобилка с собой, пусть пулей летит сюда, а я задержу отправление.
Я влетела в наше купе, схватила с верхней полки олимпийку и понеслась обратно. Матвей уже набирал Ивана, отлично. Поравнявшись со служебным купе, я чуть не столкнулась с проводницей, разматывавшей на ходу красный флажок. Немного поясню: при отправлении поезда все проводники обязаны убедиться, что у них всё в порядке и ничто не мешает отправлению, – в этом случае они выставляют зелёный флажок, и это означает для машиниста, что можно трогать. Если же по какой–то причине двигаться нельзя, то проводник обязан выставить красный флажок, и машинист не имеет права трогаться до тех пор, пока флажок не сменится на зелёный.
Мы вместе подбежали к проёму двери и начали лихорадочно размахивать, я – красной олимпийкой, а фрекен Бок – красным флажком.
– Стойте, стойте!!! – орала я, развернувшись в сторону головного вагона, держась за поручень одной рукой и свесившись практически полностью наружу.
– Стойте!!! – вторила мне испуганная проводница, размахивая флажком.
«Хм… а стоп–кран не проще задействовать?» – полюбопытствовал внутренний голос.
– А может, стоп–кран дёрнуть? – срывающимся от волнения голосом прокричала я проводнице.
Та ещё больше испугалась и отрицательно замотала головой:
– Нет, нет, что вы! Все пассажиры с полок попадают! Мне за это голову оторвут!
Ну ладно, поскольку ты не отказываешься сотрудничать, не буду лишний раз тебя подставлять. И мы закричали и замахали с удвоенной энергией, пытаясь привлечь к себе внимание. Поезд двигался очень медленно, он ещё даже не достиг конца платформы, поэтому многие проводники не успели закрыть двери и теперь удивлённо таращились на нас со всех сторон. Но у нас в руках были красные сигналы, и проводники в соответствии с инструкцией обязаны были нас поддержать, поэтому не прошло и нескольких секунд, как все остальные выставили красные флажки.
Тормозящий поезд заскрежетал колёсами и медленно остановился. Йес! Ай дид ыт, то есть я сделала это! Оставался сущий пустяк – не загреметь в полицию за хулиганство. Где же я возьму этого пьяного, который свалился под поезд? Думай, Алёна, думай.
А думать особенно и не пришлось: половина поезда наблюдала за нашим с фрекен Бок цирковым представлением, поэтому, как только поезд остановился, проводники и практически все пассажиры без промедления высыпали на платформу. Люди взволнованно шумели, переговаривались, засыпали друг друга вопросами, не зная, что произошло и чего ожидать; где–то недалеко в толпе я услышала слово «пожар» и поняла, что нужно немедленно что–то предпринять, пока не началась паника.
– Да никакой не пожар, пьяный мужчина, возможно, попал под поезд. Он пытался пролезть под вагоном, а поезд тронулся, – растерянно пробормотала я, обращаясь к стоящей неподалёку группе пассажиров.
Этого было достаточно: новость в мгновение ока облетела весь перрон, обрастая душещипательными подробностями. Толпа человек в двадцать, включая проводников соседних вагонов, немедленно обступила меня, засыпая вопросами. Больше всех старалась низенькая, коренастая бабулька в цветастом платке, покрывавшем седую голову, с цепкими, внимательными глазами и большой родинкой на крючковатом носу.
– А под какой вагон он сиганул?
– Он был пьяный?
– Красивый?
– Сколько ему лет?
– А его насмерть задавило?
– А кольцо обручальное у него было?
– А он что–нибудь сказал перед смертью, записку оставил?
И так далее, и тому подобное… Они меня сейчас доконают своими вопросами. Утка запущена – пора делать ноги. Я оглядела толпу в поисках Матвея. Он стоял неподалёку, в первом ряду жаждущих информации людей, внимательно за мной наблюдая и как будто ожидая моей команды. Я умоляюще на него посмотрела и… покачнулась, театрально закатив глаза, прикрыла лицо правой рукой, а левую отвела в сторону, словно страхуясь воздухом, всем своим видом показывая, что мне плохо, и если меня сейчас не поймают, то я упаду прям тут, на жёсткий бетон, и пусть потом кому–то будет стыдно. В тот же миг Матвей подскочил ко мне и быстро, но очень нежно подхватил меня на руки. Уф–ф–ф… сработало. Я обмякла в его руках, делая вид, что лишилась чувств.
– Дайте пройти, человеку плохо, – грозно бормотал Матвей, мощными плечами расчищая себе дорогу к вагону. – Вам бы такое увидеть и пережить. А вы тут со своими расспросами.
Молодец Матвей, отлично подыгрывает!
– Иван? – не шевеля губами, еле слышно спросила я.
– На подходе, – так же беззвучно ответил Матвей.
Гуд! Люди послушно расступались, перешёптываясь. Мужчина беспрепятственно добрался сначала до вагона, затем до нашего купе и уложил меня на полку. Выглянув за дверь и убедившись, что горизонт чист, он повернулся, сел рядом и, едва сдерживая смех, восхищённо произнёс:
– Алён, ты просто прелесть! У меня слов нет…
Я смотрела на него и счастливо улыбалась: действительно, всё так здорово получилось, всё, как задумано. Мы не отрывали глаз друг от друга. Пауза затягивалась… Матвей неуверенно протянул руку и провёл пальцами по моей щеке, потом задержался указательным пальцем на моих губах и снова вернулся к щеке, приложил к ней ладонь и замер. Я понимала, что последует дальше, и также осознавала, что хотела этого… В носу предательски защекотало, потом всё сильнее и сильнее. «Самое время, только чихнуть мне сейчас и не хватало», – со злостью подумала я, держа под контролем мимику и продолжая всё так же счастливо улыбаться. «Алёна, ну сделай же что–нибудь, нельзя сейчас чихать!» – паниковал внутренний голос. А что сделаешь–то? Попросить подождать, пока я чихну, а потом прокрутить эпизод с самого начала?
Тем временем Матвей начал медленно склоняться к моему лицу, а в носу щекотало всё сильнее, а он всё склонялся, а эта зараза всё щекотала и щекотала, а он уже почти приблизился к моему лицу – и тут… я не сдержалась и громко чихнула, успев, слава тебе господи, в самый последний момент быстро зажать нос и рот рукой, едва не двинув мужчину по носу. Матвей дёрнулся и, как будто очнувшись от гипноза, сразу же выпрямился. Ну разумеется! Какая уж тут романтика… Вот я бестолочь…
– Я… это… пойду посмотрю, что там происходит, – смущённо промямлил Матвей, стараясь не встречаться со мной взглядом, и выскочил из купе.
А я продолжала лежать, теперь уже расстроенная и несчастная. Ну вот так всегда… такая романтическая ситуация бывает только раз в жизни, всё как в кино, только камеры не хватает, и… на тебе. А какой потрясающий поцелуй мог бы получиться… Я больно ущипнула себя за нос: из–за него всё, противного. Вот почему ты сейчас не чешешься, а, почему? Ух–х–х, зла не хватает…
В проёме двери показался Иван с пакетом творога в руках.
– Ой, Ванечка, ты успел! – мгновенно забыв про все свои огорчения, я вскочила с полки и бросилась его обнимать. – Как же мы с Матвеем переживали за тебя!
Искренне радуясь его появлению, я широко улыбалась, с наслаждением рассматривая каждую деталь уже ставшего родным лица.
Иван стоял, хлопая глазами, казалось, он не понимал, что происходит.
– Алён, а что произошло? – он наконец раскрыл рот и уже не мог остановиться: – Матвей позвонил, сказал, что стоянку сократили и чтобы я быстро бежал назад. Я прибежал – поезд стоит, на платформе полно народу, все обсуждают сбитого мужика. Мы что, кого–то сбили? Кого? Как сбили? Когда успели?
Так вот оно что! Иван ничегошеньки не знает!
– Да погоди ты, потом расскажу, пошли послушаем, что там говорят, – я заговорщицки подмигнула Ивану и потащила его к выходу. – Да брось ты свой творог! И ещё: если проводница спросит, где был, скажи, что спал и только что проснулся… доверься мне, не спрашивай ни о чём, потом всё объясню.
Я вышла из вагона и поспешила оценить обстановку на перроне. Тут и там кучковались пассажиры и просто прохожие, привлечённые быстро распространившимися по всему вокзалу слухами, оживлённо обсуждая последние события. Паники не ощущалось, всё было спокойно. Я выдохнула: моя авантюра удалась, ещё немного – и, я уверена, мы снова тронемся в путь.
Недалеко от нашего вагона обосновалась самая большая группа людей, плотным кольцом обступившая кого–то в центре, кого–то, невидимого со стороны. Любопытно. Я протиснулась сквозь толпу и увидела молоденького полицейского, опрашивающего свидетелей и составлявшего, по всей видимости, протокол. Полицейский выглядел удручённым. Ближе всего к блюстителю порядка стояла не безызвестная мне бабулька в цветастом платке, бойко отвечавшая на все его вопросы. Несомненно, это был её звёздный час. Казалось, каждой частичкой своего тела она впитывала внимание окружавших её людей и ненасытно им наслаждалась. Несколько человек вплотную примыкали к бабушке, ловя каждое её слово и неизменно поддакивая всей той чуши, которую она несла. Ага, соратники.
Я спряталась за спиной широкоплечего мужчины, стоявшего в первом кольце своеобразного оцепления, – очень не хотелось попасться на глаза старушке – и прислушалась.
– Ну я же говорю, видела, как тебя сейчас, сынок, подбежал вон к тому вагону, – бабка развернулась и через толпу указала коротким сморщенным пальцем куда–то ближе к концу поезда. – Потом перекрестился – у него ещё кольцо обручальное на пальце сверкнуло, – сказал: «Прощай, моя любовь!» – и сиганул под колёса.
Полицейский торопливо что–то записал, потом с сомнением посмотрел на старушку и осторожно спросил:
– Хм… но это же через несколько вагонов от вашего, как же вы всё разглядели и услышали?
Бабулька, не моргнув глазом и ни секунды не медля, бойко ответила:
– Сынок, ты не смотри, что я старая: у меня здоровья на всех хватит и ещё останется. – И она многозначительно закивала головой в подтверждение своих слов.
Бабка врала так убедительно, что я на долю секунды засомневалась: может быть, всё действительно так и произошло? Я встряхнулась. Брр… Ерунда, не было ничего. Поразительно, но окружавшие старушку соратники кивнули головами вместе с ней, как если бы сами стали свидетелями несчастного случая. Моему удивлению не было предела: вот это да! До чего же некоторые люди жаждут славы, известности или мечтают хотя бы приобщиться к ним, готовые пуститься во все тяжкие ради достижения призрачной цели… Возможно, они – несостоявшиеся и нереализовавшиеся актёры?
Бабулька продолжала уверенно отвечать на вопросы:
– Да, сама слышала: звук такой был странный, как будто кочан капусты тесаком рубанули, а потом голова покатилась, покатилась и… в колёсах запуталась.
Полицейский прекратил писать и удивлённо посмотрел на старушку:
– Бабуля, да как же вы могли видеть, что под колёсами происходило?
Нисколько не смутившись, бабка уверенно продолжала:
– Сынок, у меня глаз – алмаз, я до сих пор без очков телевизионную программу читаю. – И она взглядом обратилась за поддержкой к соратникам, которые немедленно закивали головами, как если бы каждый день становились свидетелями того, как бабка осиливает программку без очков, а старушка продолжала: – И потом, я же чувствовала, что вот–вот что–то произойдёт, поэтому высунулась из окошка по пояс… чуть не вывалилась. – Бабка кивнула на грязный подол юбки: – Вон, гляди, весь подол замарала, хорошо хоть, не порвала…
Соратники бабульки послушно закивали головами в подтверждение её слов. Бабка торжествующе глядела на полицейского, а он, бедолага, тяжело вздохнул и продолжил записывать. Вскоре он снова оторвался от протокола и поднял глаза на свидетельницу:
– Хорошо, допустим, мужчину переехал поезд, но куда же тогда делся труп? Мы всё вокруг осмотрели и ничего не нашли, – блюститель порядка внимательно изучал бабкину реакцию.
Ни один мускул не дрогнул на лице свидетельницы, когда она ответила:
– Так скорая ведь сразу подъехала – они тут неподалёку были, я сама с ними разговаривала.
Соратники привычно закивали головами. Ай, молодец бабулька! Врёт и не краснеет, какая игра! «Верю»! Нет, это далеко не мой звёздный час, а, несомненно, её, но я охотно отдавала ей пальму первенства.
– Странно, – задумчиво произнёс полицейский. – Они не могли забрать труп без осмотра и согласия полиции, а меня на тот момент, выходит, здесь ещё не было.
Ха! Ну что теперь, бабуля, скажешь, как выкрутишься?
Бабулька и бровью не повела, только подбоченилась и грозно насела на сразу же съёжившегося блюстителя порядка:
– А чего это они будут вас дожидаться?! У них на руках человек умереть может, а им ждать, пока вы явиться соизволите?! Они его спасать повезли, говорили, на операцию!
Пауза. Полицейский изумлённо уставился на бабку широко распахнутыми глазами и открыл рот, потом молча пошлёпал губами, шумно сглотнул и, наконец, шёпотом спросил:
– На какую операцию? Вы же сами сказали, что видели, как потерпевшему голову отрезало и она покатилась… вот тут у меня и в протоколе записано… – он начал лихорадочно перебирать исписанные страницы, выискивая нужную.
– Кто сказал?! Я–а–а сказала?! Ты что, белены объелся?! – казалось, разъярённая бабка сейчас набросится на мужчину с кулаками. – Да я бы такую глупость ни в жисть не сморозила!!! Тебе уши лечить нужно, милок! Я сказала, что ему ногу отрезало, а не голову!
Бабка продолжала бушевать, потрясая кулаками и топая ногами. Полицейский растерянно огляделся по сторонам, глазами ища поддержки окружающих, и… не нашёл: толпа зевак с нескрываемым удовольствием следила за развитием событий, но предпочитала сохранять нейтралитет. Лишь соратники бабульки поспешно закивали головами, как всегда соглашаясь со своим безоговорочным лидером. Полицейский обречённо махнул рукой и снова погрузился в протокол.
Во время этого занимательного представления мой взгляд неоднократно останавливался на ничем не примечательном, невысокого роста, седовласом мужчине в серых форменных брюках, белой рубашке, потёртой чёрной кожаной куртке и серой бейсболке, стоявшем по правую руку от блюстителя порядка. С каждым новым ответом бабульки его лицо становилось всё мрачнее и мрачнее, плечи сутулились всё больше и больше, казалось, ещё немного – и мужчина постареет лет на десять; создавалось впечатление, что он как минимум близкий родственник убито–покалеченного. Интересно, кто он? Почему так близко к сердцу принимает происходящее? Для всех остальных – это всего лишь небольшое приключение, развлечение во время поездки и только. Возможно, если бы труп действительно был обнаружен, реакция окружающих была бы иной, но сейчас… Что–то тут не так…
Я медленно пробралась к мужчине, стараясь не попасться на глаза бабушке–звезде, и легонько прикоснулась к его плечу.
– Здравствуйте, у вас всё в порядке? – осторожным, сочувственным голосом спросила я.
Человек мельком взглянул на меня и сразу же опустил взгляд. Он выглядел бесконечно расстроенным.
– Да какой уж там… – мужчина глубоко вздохнул, сокрушённо качая головой. – Сколько лет езжу – первый труп на моей совести…
Что… что он сказал? Меня словно молния ударила и пронзила насквозь – от макушки и до кончиков пальцев ног, но при этом она не ушла в землю, а застряла внутри моего тела – острая, раскалённая и жгучая, – заставляя всё тело дрожать не то от жары, не то от холода, не то от боли… Этот мужчина – машинист нашего поезда… Я смотрела на него глазами, широко открытыми от ужаса осознания последствий моей, казалось бы, невинной выходки, снова и снова складывая в уме два и два в надежде получить запланированные четыре, но всякий раз получая пять. Нет, не может быть, я всё спланировала, всё продумала и предусмотрела. «А всё ли?» – укоризненно спросил внутренний голос. Всё… кроме бабки… Теперь ни в чём не повинный машинист будет считать, что покалечил или, что ещё хуже, убил человека. И как ему с этим жить?! Страшный грех целиком лежит на мне, а не на бабке… Я расстроенно закусила губу: нет, это неправильно, так быть не должно, и точка. Я не имела никакого морального права так его подставлять, и даже помощь другу не может являться достаточным аргументом в мою защиту. Я обязана всё исправить… Легко сказать, но как это сделать?
Я ходила по платформе взад–вперёд, отчаянно напрягая мозг, пытаясь найти решение проблемы. Нет, не может быть, всё было продумано, и мои действия не могли никому нанести вреда. Проводница действовала по инструкции и на основании моих якобы свидетельских показаний, так что ей за остановку поезда ничто не грозило. Пострадавшего найти не могли, поскольку реально некому было пострадать, так что машинисту тоже ничего не могло угрожать. Единственным человеком, которому при плохом раскладе грозили неприятности, была я: меня могли привлечь к административной ответственности за хулиганство или за что–то в этом роде. Но я предполагала сказать, что видела, как человек пролезал под вагоном в момент, когда поезд тронулся. Это – ненормальная с точки зрения здравого смысла, но вполне обычная ситуация на периферийных железнодорожных вокзалах, когда люди пытаются срезать путь, не прибегая к надземному переходу, и никто бы не усомнился в правдивости моих слов. Далее должен был последовать осмотр места возможного наезда, никого и ничего бы не нашли и пришли бы к выводу, что человеку повезло и он успел проскочить. Всё. Пошумели–пошумели бы, потеряли десять–пятнадцать таких необходимых мне минут и продолжили бы движение. Потом нагнали бы отставание за счёт сокращения стоянок. Но кто мог предположить, что вмешается эта бабка – нереализовавшаяся звезда?
Тем временем полицейский закончил опрос свидетелей и составление протокола и стал собирать подписи. Угрюмый машинист расписался, даже не ознакомившись с содержанием протокола; перебросившись несколькими фразами с блюстителем порядка, он молча кивнул и, ссутулившись, тяжёлой поступью зашагал к своей кабине. Я провожала его взглядом, отчаянно ломая голову над тем, что бы предпринять для спасения совести ни в чём не повинного человека, но никак не могла ничего придумать: в любом случае мне пришлось бы выдать себя, а сказать правду после всей лапши, навешанной бабкой…
Вы никогда не оказывались в подобной ситуации, когда и признаться нельзя, и не признаваться тоже нельзя? Признавшись, вы подставляете себя и старенькую бабку, которой не поздоровится за дачу ложных показаний, при этом зарабатываете большие проблемы; скрыв правду, вы серьёзно подставляете другого, причём невиновного человека, обрекая себя на пожизненные мучения от угрызений совести. Третьего не дано… И что выбрать? Знаю, что многие предпочтут второй вариант, легко выбросив из памяти машиниста… но не я. Честь для меня не пустое, а наполненное конкретным смыслом слово. Вокруг полно лжи, жестокости и аморальщины, и мне плевать, что зачастую именно те люди, которым не чуждо перечисленное выше, добиваются успеха. Я не из их числа, не хочу и не буду строить своё благополучие на слезах и костях других. Такое поведение бесчестно, оно недостойно человека, недостойно меня…
Судорожно вдохнув и выдохнув, исполненная решимости, я крепко сжала руки в кулаки и зашагала вслед за машинистом, твёрдо решив признаться ему во всём, а он уж пусть решает, сдавать или не сдавать меня и бабку полицейскому. Вдруг моё лицо упёрлось в чью–то могучую грудь, невесть откуда материализовавшуюся на пути, чьи–то крепкие руки обняли меня за плечи.
