Текст книги "Чудесный переплет. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Оксана Малиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

– Куда же ты отправилась, дурашка… – раздался над ухом мягкий, воркующий голос Телара, прозвучавший необычайно нежно и… по–матерински.

Ничего не ответив и даже не подняв на него глаз, я порывисто обхватила шею мужчины обеими руками и, уткнувшись лицом в его грудь, горько разрыдалась…

Не знаю, сколько времени прошло, пока я наконец выплакалась, немного успокоилась и Телар счёл возможным показать меня людям. Как бы то ни было, он принёс меня обратно на пляж, где изнывали от волнения и нетерпения ребята. У берега, нагруженный нашими вещами, покачивался на волнах катер, егерь не спеша осматривал винт мотора, счищая с него намотавшиеся водоросли. Телар осторожно поставил меня на песок.

– Всё в порядке, она может ехать, – спокойно сказал он, говоря про меня в третьем лице, как будто не был уверен в том, что я сама в состоянии за себя ответить.

Ребята посмотрели на меня долгим, изучающим взглядом, и Матвей протянул мне одежду.

– Помочь одеться? – участливо спросил он, готовый прийти на помощь в любой момент.

– Справлюсь, – коротко сказала я и сама испугалась своего голоса – мне показалось, что моими устами разговаривала древняя, полуживая старуха. – Где девочка? Почему никого не видно? – я озиралась по сторонам, не понимая, куда подевались люди.

– Туристы повезли её в больницу на своей машине, – ответил Иван и, заметив, что его слова меня напугали, поспешил успокоить: – С ней всё в порядке, просто мы решили, что в любом случае нужно показать её врачам – мало ли что. Эти козлы с пикника все перепились, поэтому повёз её Вадим, он же попросит врачей, чтобы девочку не отдавали им до тех пор, пока не протрезвеют.

Без конца цепляясь за руку Матвея, с третьей или четвёртой попытки я наконец попала ногами в штанины и кое–как натянула джинсы.

– Ну что, поехали домой?

Я угрюмо кивнула головой и сделала неуверенный шаг в сторону лодки – ноги отказывались подчиняться. Не дожидаясь, пока я грохнусь, Телар подхватил меня на руки и, пройдя по воде, осторожно усадил в лодку. Я не слышала, о чём говорили между собой мужчины, не видела, как пожимали на прощание друг другу руки. С трудом осознавая, где нахожусь и что произошло, я обмякла в кресле, уставившись отрешённым взглядом куда–то вдаль, на воду…

Горечь и боль

Проводив меня до дверей домика и проследив, чтобы я благополучно вошла в свою комнату, друзья медленно побрели к беседке неподалёку и уселись на лавочку за длинный деревянный стол.

– Вань, что–то мне всё это не нравится, – Матвей машинально наматывал на палец край рукава футболки, задумчиво глядя на дверь нашего домика. – Такая реакция… Я всё понимаю, стресс действительно адский, не каждому приходится пережить ТАКОЕ… тут и мужик не выдержит, а она всё же женщина, сильная правда, но всё же всего лишь слабая женщина… Однако…

– М-да… – Иван напряжённо о чём–то размышлял, покусывая ноготь. – Знаешь, что–то тут не чисто. Когда она на мать Машеньки набросилась, я подумал, окажись у неё в тот момент под руками ружьё – она бы её грохнула не задумываясь, точно пристрелила бы… Столько ярости, ненависти и столько… боли… Вот ты бы пристрелил?

– Я?! Ты что, дурак, что ли? В лобешник, может, и впаял бы, но убивать… нет, разумеется, нет… хотя они и уроды: разве можно маленького ребёнка без присмотра у воды оставлять?

– А она бы пристрелила… Знаешь, я думаю, что это не простой стресс, – он задумчиво посмотрел на друга. – Беда у неё какая–то.

Иван наконец–то отгрыз мешавшийся кусочек ногтя и принялся за второй.

– Хорош грызть, – проворчал Матвей и шлёпнул Ивана по руке. – Сказал же, что перцем мазать начну, как маленькому.

– Отстань, – раздражённо отмахнулся от него Иван и снова сосредоточился на ногте. – Ты же знаешь, когда я нервничаю – всегда грызу ногти, а сейчас я нервничаю… жалко её… Слушай, нужно её отвлечь. Давай что–то придумаем, развеселим Алёнку как–нибудь, она в таком состоянии, что как бы не сотворила с собой чего–нибудь плохого.

– Ты прав, как всегда, – Матвей несколько оживился и начал перебирать варианты: – А что можно организовать в этой глуши? Хм… можно устроить пикник с шашлыками… хм… что–то больше ничего в голову и не идёт… что ещё… можно поехать в Астрахань, там уж точно найдём, где развлечься. Как ты думаешь, что она любит?

– Хм… Кино и театр точно отпадают – не тот случай… может, ночной клуб какой–нибудь… – с сомнением в голосе предположил Иван.

– Со стриптизом, – встрял Матвей, и его глаза оживлённо заблестели.

– Мот, остынь, мы же не тебя развлекать планируем, а Алёну, – раздражённо отрезал Иван, бросая на друга уничтожающий взгляд.

– Так я и говорю: в ночной клуб с мужским стриптизом, – Матвей невинно захлопал длинными ресницами.

– Ты сам–то понял, что сказал? Ты хочешь смотреть мужской стриптиз? – Иван удивлённо поднял брови.

Матвей понял свою оплошность и спешно попытался реабилитироваться:

– Э–э–э-э… да ты что, не знаешь меня, что ли? Это я так… ради Алёны же… ради неё могу и посмотреть, не растаю.

– Не говори ерунды. Обычный ночной диско–клуб с попсой, возможно, с концертом перед дискотекой. Нужно поспрашивать местных, что тут у них хорошего есть.

– О» кей, только предлагаю для начала поинтересоваться, чего дама желает, может, она вообще никуда не захочет идти… спать ляжет… Подожди, сейчас схожу выясню, а заодно и проверю, жива она там ещё или как.

Я вошла в комнату, точнее, усилием воли вволочила себя внутрь и обмякла на кровати, с трудом осознавая, кто я и где нахожусь. Беспорядочные, путающиеся в голове безрадостные мысли перемешались с яркими отрицательными эмоциями, образовав мощный клубок негативной энергии, направленной внутрь меня. Я тщетно предпринимала слабые попытки вытолкнуть этот тяжёлый, давящий и невероятно болезненный клубок из головы – мне не хватало внутренних сил и… положительной энергии. Душа болела, и мне казалось, что она наслаждалась этой болью, подобно маньяку, медленно и аккуратно превращавшему тело беззащитной жертвы в кровавое месиво острым скальпелем и предпринимавшему единственное усилие – сохранять в этом измученном теле жизнь как можно дольше. А жертва, потеряв последнюю надежду на спасение, жаждала лишь одного – умереть быстро и безболезненно.

Эмоции. Мысли. Переживания. Снова мысли, мысли и мысли, рой мыслей, отрывочных, спотыкающихся, жалящих и жгущих, разрывающих сердце, безостановочных и беспощадных…

«Господи, ну зачем я живу? Скажи – зачем? Зачем мне всё это?! – слёзы безысходности душили меня, сжатые в кулаки пальцы острыми ногтями до боли врезались в беззащитную плоть ладоней. – Скажи, ну кто это придумал? За–чем я жи–ву? Зачем я вообще появилась на этот свет?»

Боже, как же я себя ненавижу… я всё ненавижу и всех… хочется не просто плакать – хочется выть, как собака, выть бесконечно, раздирая горло до крови… да, хочется причинить себе невыносимую физическую боль, способную хоть чуточку заглушить боль души…

Ну кто, какой садист придумал, что мы должны жить, страдая, мучаясь, постоянно борясь за что–то… я не хочу этого, НЕ ХОЧУ!!! Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ЭТОГО ВЫНОСИТЬ!!! Лучше бы я сдохла или не рождалась вовсе… Ну зачем меня родили, зачем? Разве я просила об этом?! Разве меня предупреждали, что жить – это ТАК больно, ТАК бесчеловечно?! Лучше бы я сдохла сразу, при рождении… Я НЕ ХОЧУ ЖИТЬ!!! Я НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ ЖИТЬ!!! Лучше бы я не знала, что значит жить… умирать так страшно… там – пустота, неизвестность и холод… оттуда никто никогда не возвращался… поэтому страшно… никто не знает, что ТАМ на самом деле… И всё равно – я готова, хочу ТУДА, потому что больше не могу быть ЗДЕСЬ… Ну зачем меня родили, а?! Господи, как же жестока и несправедлива наша жизнь… ну что я такого сделала, а?! Неужели Ты способен ТАК жестоко наказывать меня за ошибку… глупую ошибку глупой молодости… неужели я действительно заслуживаю жить всю оставшуюся жизнь С ЭТИМ?! Я не могу… я так больше не могу… у меня больше нет сил бороться… Зачем? Ради чего? Ради КОГО?

Я не могла больше сдерживаться: моя душа рыдала навзрыд – и я рыдала вместе с ней, сумбурный водоворот мыслей осаждал измученный мозг – и я не могла найти себе места… Казалось, нет такой силы, которая смогла бы вразумить меня, хоть немного успокоить до предела взвинченные нервы, помочь подавить душевные страдания… Физическая боль – ничто по сравнению с душевными страданиями. Мы даже не представляем себе, на что физически способно человеческое тело в борьбе за жизнь, но мы также и представить себе не можем, как быстро могут отравить и уничтожить нашу хрупкую жизнь душевные страдания…

Безысходность… кругом сплошная безысходность, горечь и боль… боль, сильнее, чем от утраты близкого человека; боль перманентная, всеобъемлющая и нарастающая, НЕОТВРАТИМАЯ, как языки пламени горящего вокруг леса; боль, которая не поддаётся описанию, и телесная, как будто электрическим током пронизывающая насквозь все твои клеточки, и душевная, мощными, постоянно сжимающимися кольцами охватывающая сознание; боль, которую не в состоянии вынести ни одно живое существо, наделённое разумом и нервами… Или свихнуться, или умереть, третьего – не дано…

Я подпёрла лоб рукой и закрыла глаза… Слёз уже не было, я рыдала беззвучно, и что–то страшное ощущалось в этом немом содрогании мышц лица и тела, как будто я постепенно сходила с ума… Отчаяние, боль, горечь, горечь и снова горечь – больше никаких эмоций и лишь одно желание – умереть…

Боже, как же я хочу умереть… но я не могу убить себя сама, нет, ни за что! Я – борец! Я просто НЕ СМОГУ УБИТЬ СЕБЯ САМА!!! Господи!!! Сделай это за меня, ну пожалуйста, ну хоть в этом помоги!!! Или направь кого–нибудь, кто может помочь мне расстаться с жизнью… я не могу больше С ЭТИМ жить…

Раздался осторожный стук в дверь.

Кто это? Да кто бы там ни был… Не хочу никого видеть, хочу пережить эту боль одна, как всегда…

Моя ладонь скользнула по лицу, и рука безжизненно упала на колени. Я уже дошла до такого состояния, когда не было никаких сил испытывать хоть какие–нибудь эмоции, включая отрицательные.

Пустота… отрешённость… безразличие… точка.

Стук в дверь повторился, на этот раз более настойчивый. Глупо, конечно, так думать, но, может, Господь услышал крик души и там, за дверью, – тот, кто избавит меня от страданий на этом свете? Я не знаю, что ожидает меня на ТОМ, но уверена, что жизнь или смерть не могут состоять только из чёрных полос – зебра есть зебра, – значит, на том свете я честно заработала белые…

– Войдите, – безразлично прошептала я.

Дверь тихонько приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась голова Матвея. Он быстро, абсолютно корректно оценил ситуацию и сделал вид, что ничего не произошло и он ничегошеньки не заметил.

– Алёнкин… э–э–э-э… мы тут с Вано думаем немного развлечься, ты как, присоединишься? – мужчина вопросительно смотрел на меня, ласково улыбаясь.

Красивые всё же у него глаза, и улыбка красивая, добрая, искренняя, душевная какая–то, так и веет от неё теплом… И всё же мальчик ты ещё и многого не знаешь, не умеешь, да и не понимаешь… Меня сложно провести – я нутром чувствую эмоциональный настрой. Вот сейчас чувствую твою озабоченность моим плачевным состоянием, искреннее желание помочь… Ну чем ты можешь мне помочь, а, чем? Не нужно мне твоё участие, а тем более сострадание и жалость, я привыкла справляться со всем сама. Да, не женское это дело, и ты даже не представляешь, насколько трудно, ужасно трудно… скрывать от посторонних глаз боль, которая выедает тебя изнутри, рвётся наружу; насколько мучительно держать всё всегда в себе… Но эта боль – моя, и только моя, и я не имею никакого морального права переносить её на других… Эх–х–х… Но мне не привыкать… я сильная и справлюсь… Как всегда…

– Матвей, спасибо, но я как–нибудь сама… я… я… не в состоянии сейчас развлекаться… У меня одно желание – напиться… – с трудом выдавила я из себя, глядя на него пустыми, ничего не видящими глазами.

– Алён, да нет проблем! – несколько оживился Матвей. – Мы с Вано тоже не прочь расслабиться. Ты что пьёшь – мартини, водку, коньяк, вино, виски, что–то ещё? – И он снова улыбнулся, теперь уже отворив дверь пошире и протиснувшись в комнату целиком.

Вот смешной – я не могла не улыбнуться про себя своим собственным мыслям. Он что, боялся входить, что ли? Опасался, что, находясь в невменяемом состоянии, я запущу в него табуреткой или ещё чем–нибудь тяжёлым? Смешной, честное слово… Так как быть? Да, у меня сейчас одно желание – умереть, поэтому хочу остаться одна, но… я не хочу оставаться одна, всё моё естество противится этому, чувствую. Что это – инстинкт самосохранения? Организм включает не использовавшиеся ранее запасные ресурсы, пытаясь всеми правдами и неправдами поставить меня на ноги? Почему я чувствую, что мне сейчас НУЖНА компания? Да какая разница почему… я доверяю интуиции и сделаю то, что она подсказывает: буду пить с ребятами. Сегодня напьюсь в стельку. Я хочу этого. Мне это необходимо, чтобы забыться. Как жаль, что можно только забыться, получить временное облегчение, но нельзя забыть совсем… Невозможно избавиться от депрессий, не устранив причин, их порождающих. Но как искоренить причины?! В большинстве случаев это невозможно. Я бы не задумываясь легла под нож хирурга, согласившегося удалить кусочек мозга, хранящий в себе ненавистную информацию, мешающую мне жить и наслаждаться жизнью… но он ещё не родился, точно знаю.

– Сегодня я пью… водку… с апельсиновым соком, – выдавила из себя я.

– Отлично! Заберём тебя чуть позже на небольшой пикничок. Сейчас всё организуем по–быстрому и придём. Ты… это… будь готова, – он пулей выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Медленно поднявшись с постели, я пошла в ванную комнату – нужно было срочно привести себя в порядок, хотя бы относительный. Понятно, что после такого стресса не стоило даже смотреть на себя в зеркало, не то чтобы показываться на люди, но оба мужчины стали невольными свидетелями моей истерики, поэтому их стесняться не стоило, а чужих не будет… только свои… свои… Хм, удивительно, но за столь короткое время ребята действительно стали для меня своими, они для меня как старшие любимые братья, но при этом иногда я ощущаю себя их мамой… необычные ощущения, но приятные. Я внимательно изучила своё отражение в зеркале. М-да… ну и ро-о… Пожалуй, единственное, что можно сделать за столь короткое время, чтобы хоть чуть–чуть снова походить на человека, – устроить своему лицу контрастный душ для снятия отёков и красных пятен да подлечить глаза чайными примочками, вот, собственно, и всё. Ну что же, вперёд.

Я разделась и шагнула в душевую кабину, отрегулировала воду и с головой окунулась в блаженство, доставляемое тёплой водой, нежно обволакивающей обнажённое тело. Как же хорошо! Удивительная вещь: тело – это нечто материальное, ощущаемое, душа – нечто нематериальное и даже сюрреалистичное, но почему–то они взаимосвязаны и взаимозависимы. Если плохо вашей физической оболочке, то это непременно негативно сказывается на вашем душевном состоянии, и наоборот. Тепло воды, оживляющее тело, оживляет и душу, вы ощущаете, как оно быстро согревает все клеточки кожи и плавно перетекает на эмоции, согревая и их. Мне уже лучше, спокойнее, мы с душой постепенно расслабляемся, ещё чуть–чуть – и захочется спать – нормальная реакция после стресса.

А теперь немного шоковой терапии: добавляю холодной воды. Бррр… совершенно другие ощущения: тело как будто очухивается от тёплой, сонной истомы, встряхивается, напрягается, подаёт возбуждающий импульс эмоциям, которые начинают работать в ускоренном темпе, переваривая полученную физическую информацию, и очень скоро выдают ответную реакцию: «Ты что творишь, подруга?! Заморозить нас всех решила? Тепло давай!» Тепло? Хорошо. Добавляю горячей воды и снова моментально начинаю расслабляться… А теперь холодную… и снова горячую… холодную… горячую… А вот теперь достаточно, я чувствую, что мои тело и душа ожили, им лучше, уютнее сосуществовать вместе, они успокаиваются…

Я закрутила краны, вытерлась полотенцем и оделась. Джинсы и футболка – то что нужно. Теперь пять минут полежать с чайными примочками на веках – и готово. Краситься не стоит: нет более страшного монстра, чем опухшая накрашенная женщина, – это я уже давно поняла. Почему–то тушь не скрывает отёчность и припухлость век, а подчёркивает их, так что не буду усугублять.

Промокнув ватные тампоны в заварке, я их немного отжала и, улёгшись на кровать, положила примочки на сомкнутые веки, аккуратно расправив края. Глаза обожгло приятной прохладой. Мгновенно расслабившись, я не заметила, как задремала.

Костёр

Меня разбудил осторожный стук в дверь. Я не сразу ответила – попыталась открыть глаза и не смогла, что–то мешало. Совсем забыла про примочки. Освободив веки, я легонько похлопала по ним подушками пальцев, проморгалась и открыла глаза.

– Войдите, – тихо сказала я, когда стук повторился.

В комнату зашёл Матвей.

– Куда мы идём? – безразличным тоном спросила я, нехотя поднимаясь с постели и натягивая на ноги кроссовки.

– К реке, но не здесь, а за территорией базы – через калитку справа, – ответил Матвей и, скользнув взглядом по моим ногам, заботливо добавил: – Надела бы ты лучше резиновые сапоги вместо кроссовок – в темноте змею сложно в траве заметить.

– Да и бог с ней, – равнодушно сказала я, тяжело шагая к выходу.

Матвей бросил на меня насторожённый взгляд, красноречиво говорящий: «Ну если ты даже на змей не ведёшься – дело дрянь». Ничего не сказав, мужчина уставился на мою футболку с короткими рукавами и неодобрительно покачал головой. Пошарив руками в ворохе верхней одежды на вешалке у входной двери, он снял с крючка и перебросил через плечо свою рыболовную куртку цвета хаки.

– Давай, цепляйся за меня, – заботливым голосом предложил–приказал Матвей и подставил согнутую в локте руку.

Ни о чём не думая, я машинально взяла его под руку и, словно механическая кукла, до упора заведённая большим железным ключом, зашагала рядом с ним к реке… хотя почему к реке? Я зашагала в никуда, просто бездумно зашагала, и всё.

Смеркалось. Закат, сумерки, полумрак, мрак – эти слова, принадлежащие неотъемлемой части суток, ассоциируются с чем–то тёмным, тревожным и безжизненным; с закатом жизни чего–то светлого, тёплого и живого. М-да. Как раз моё состояние души, лучше и не скажешь. Не в этом я сейчас остро нуждаюсь для восстановления душевного равновесия.

Я понуро брела рядом с Матвеем, заботливо поддерживавшим меня под руку, не замечая прелести тихого летнего вечера с опускающейся на землю ласковой прохладой, не слыша и не ощущая смены караула представителей дневной и ночной флоры и фауны, наполняющей окружающее пространство новыми необычными звуками. Когда всё плохо – плохо всё. Ну почему зашло солнышко? Почему хоть раз в жизни не задержалось на небе для меня всего на пару лишних часов? С ним было бы несоизмеримо проще взять себя в руки и заставить прийти в себя. А так – лишь мрак, пустота и безысходность.

Мы прошли по знакомой, мощённой кирпичом дорожке мимо бани, вышли на пригорок и, пройдя ещё с десяток метров вправо, уткнулись в калитку, ведущую за территорию базы. Недолго думая Матвей пнул калитку ногой, пропустил меня вперёд, не выпуская моей руки, и, протиснувшись следом, взял курс на узкую тропинку, убегавшую вдоль реки и прибрежных камышей куда–то вдаль, далеко–далеко.

Метрах в ста от нас по ходу движения, чуть правее от тропинки, ярко горел костёр, возле которого копошилась знакомая фигурка Ивана, с каждым нашим шагом становившаяся всё крупнее и крупнее. У костра стояли четыре складных стула, одному их которых этим вечером была уготована ответственная роль стола, которую он честно и играл, приютив на себе несколько простых стеклянных стаканов, позаимствованных из столовой, и тарелку с фруктовым ассорти. Бутылки и пакеты с алкогольными и безалкогольными напитками, не поместившиеся на мини–столике, выстроились в стройную вереницу на траве, рядом с его ножками. Что–то насвистывая себе под нос, Иван ломал о колено толстые сучья и бросал их в костёр, потакая его неуёмному аппетиту. Завидев нас, он выпрямился и, улыбнувшись как радушный хозяин, жестом пригласил нас располагаться и чувствовать себя как дома.

– Алён, а может, всё же коньяк? – Иван вопросительно посмотрел на меня, когда все мы расселись, и я скользнула взглядом по напиткам.

– Нет, спасибо, я не пью коньяк, совсем, – задумчиво ответила я.

– Что, клопами пахнет? – хохотнул Матвей и потянулся за бутылкой водки.

– А ты их нюхал? – саркастически заметила я и в упор посмотрела на него.

Матвей смутился и повёл плечами:

– Ну–у–у, так обычно говорят…

Мало ли кто и что говорит – зачем повторять чужую глупость? Терпеть не могу тупые шутки и сегодня тем более не готова их терпеть.

– Я в принципе не люблю крепкие напитки в чистом виде, а коньяк, как правило, ни с чем не мешают. Сам по себе чистый вкус коньяка мне не нравится, поэтому я его и не пью. Другие крепкие напитки я пью только в виде ингредиентов алкогольного коктейля либо с соком или каким–нибудь газированным напитком типа фанты или колы, – задумчиво отчиталась я. И вообще, крепкие напитки я пью только тогда, когда мне очень плохо… но об этом я промолчу.

Мы молча сидели у костра и тупо пили, уставившись на огонь, точнее, я – уставившись на огонь, а ребята без конца бросали на меня насторожённые взгляды. То ли они не знали, как завязать разговор, то ли переживали, что, глуша водку такими темпами, я скоро превращусь в овощ, – одному богу известно, как бы то ни было, никто из них не осмеливался нарушить тишину.

Первым сдался Иван:

– Алёнк, ты… это… не слишком активно начала?

Странный он: говорила же, что сегодня пью, а это всегда означает… ах да… откуда же им знать, какой конкретно смысл я вкладываю в эти слова? Пью – значит собираюсь напиться.

– Вань, ты не переживай, пьяная – я совсем не буйная, соображаю нормально, веду себя прилично и мордой в салат не падаю, – немного помолчав и отхлебнув большой глоток коктейля, выложила я про себя всю подноготную.

– А мы не за себя, а за тебя волнуемся, – осторожно вступил в разговор Матвей.

– За меня не нужно волноваться, буду в порядке, – спокойно сказала я и снова отхлебнула большой глоток из стакана.

– Знаешь, если тебя что–то мучает – расскажи нам, вдруг полегчает или помочь чем сможем, – из самых лучших побуждений рубанул с плеча Матвей.

Краем глаза я уловила, как Иван бросил на друга уничтожающий взгляд, красноречиво говоривший: «Идиот! Психотерапевт хренов! Куда же ты так сразу–то, без подготовки!»

Ванька, как всегда, прав – не готова я пока к душеизлияниям, вот напьюсь, тогда, возможно, созрею. Возможно… Никому я про это не рассказывала… не могла… но и сил держать всё в себе давно уже не осталось…

Снова повисла тягостная тишина, лишь сухие сучья весело трещали, оживлённо беседуя с языками пламени, казалось, ничто на свете не могло смутить эту странную компанию или прервать затянувшийся разговор. Хотя нет… когда коварный огонь за болтовнёй незаметно сожрёт все сучья, беседа утихнет… навсегда… и ничто больше не нарушит тишины.

– Ты не замёрзла? Дать куртку? – снова попытался завязать разговор Иван.

– Не нужно… мне тепло… лучше налей, – сухо отозвалась я и протянула ему пустой стакан. – Да не жалей водки, лей больше, – раздражённо упрекнула я Ивана, заметив, как он пытается смухлевать, изрядно перебарщивая с соком.

Иван молча выполнил мою просьбу и, тяжко вздохнув, переглянулся с Матвеем.

– Ребята, хватит в гляделки играть, а? Дайте напиться спокойно, или вы хотите, чтобы я ушла, в одно рыло нажралась и отрубилась где–нибудь под деревом? – устало сказала я, отхлёбывая из стакана.

Никогда раньше – за исключением сегодняшнего пляжа – не слышавшие из моих уст подобных выражений, мужчины на миг опешили, но, стремясь обрести контроль над собой, поспешно побросали свои стаканы и принялись заниматься кто чем, пытаясь замаскировать ошеломлённые выражения лиц. Матвей начал яростно перемешивать сучья в костре – так, что вырвавшийся из огня сноп искр едва не прожёг нашу одежду; Иван стал смешно подскакивать вокруг костра, прихлопывая ладонями комаров.

Созерцание Ваньки, гоняющего комаров, вызвало у меня ассоциации с первобытным человеком, коряво исполняющим перед отдыхающими у костра собратьями танец удачливого охотника. Вот он, подобно следопыту, выслеживает добычу, замирает, прицеливается и в прыжке наносит смертельный удар, а потом, оскалив беззубый рот – это я не про Ваньку, – удовлетворённо осматривает оружие – руки, демонстрируя, что охота удалась.

То ли образы, нарисованные воображением, оказались настолько комичными, то ли спиртное начало оказывать ожидаемое действие, только я вдруг звонко рассмеялась и, тыча пальцем в Ивана, сквозь смех воскликнула:

– Чукча – хороший охотник!

– И второй чукча тоже хороший! – быстро подсуетился Матвей и, бросив палку–шерудилку, гротескно поскакал рядом с Иваном, нарочито звонко хлопая в ладоши.

– Ой, ну и балды же вы, – я покатывалась со смеху над диким танцем, – но я вас так люблю! Вы такие милые!

Ага, это всё же алкоголь. Ну наконец–то!

Ничего не понимающий организм, выдрессированный строго контролировать потребление спиртного, долго и отчаянно сопротивлялся лошадиным – по его представлениям – дозам и в конце концов сдался на милость победителя, который и не думал проявлять милосердие. Алкоголь сработал словно бомба замедленного действия и внезапно взорвал мозг. Я ощутила, как сознание постепенно очищается от назойливых тягостных мыслей, я бы даже сказала – от мыслей вообще. Наверное, так себя ощущают придурки из психушки. Мне стало хорошо и спокойно, если, конечно, не принимать во внимание мысль о том, что ты придурок… или придурка? Ха–ха два раза…

– Малыш! И мы тебя любим! Очень–очень! – вдохновлённо закричали ребята.

Пользуясь резкой переменой в моём настроении, они накинулись на меня с обеих сторон, словно маленького ребёнка поглаживая по головке, по спинке – бррр… аж мурашки побежали… ещё бы в макушечку чмокнули, – едва не облив меня с головы до ног расплёскивающимся из их стаканов коньяком. «Во–во, – радостно ухмыльнулась я про себя. – Теперь нужно набросать на меня горящих спичек, и я превращусь в гигантский олимпийский огонь». Представив, насколько потрясающе буду выглядеть, объятая языками пламени, я было уже… «Дура! Стой!» – не дал мне реализовать блестящую задумку суровый окрик внутреннего голоса, как всегда проснувшегося не вовремя. Уволю, на фиг. «Стою – и что дальше? Хам…» – беззлобно сказала я про себя. «Огонь – это очень больно, и от него умирают. Ты превратишься в Алёну–гриль… или в головешку. Не отключай мозги!» – сердито отчитал меня голос. «Первый, первый, вас понял! Усё под контролем!» – хохотнула я про себя и допила остатки коктейля. «Больше не пей, нельзя, иначе через пять минут свалишься, как пьяная скотина, и не успеешь выговориться», – поучал голос. «Слушаюсь и повинуюсь, мой господин!» – снова хохотнула я про себя и приложила руку к голове, отдавая честь.

Ребята сидели на корточках рядом со мной и беспомощно хлопали глазами. Ха… Видели бы вы выражения их лиц: два взрослых пентюха, в течение последних трёх минут узнавшие, что с их банковских счетов некий гнусный хакер безвозвратно снял все деньги; жёны, как водится, переспали с садовниками; их дома смыло цунами, а сами они, как оказалось, – гомосексуалисты, причём смертельно больные… дотянут разве что до рассвета…

– Кто сдох? – глупо улыбнувшись, спросила я, с трудом фокусируясь на их лицах.

С видимым усилием заставив себя открыть рот, Иван тихо спросил:

– Алён, это с кем ты сейчас разговаривала?

Мать моя женщина! Я размышляла вслух! Это – последняя стадия, за которой следует полная отключка… и надолго. Действительно, пора кончать пить.

Стараясь утешить ребят и искренне веря в то, что правда их успокоит – конечно, поржут вместе со мной, удивляясь, как это они сами не додумались до такой прописной истины, – я мило улыбнулась и ответила:

– Да это я с внутренним голосом разговаривала, только и всего…

Хм… странные они, однако, нужно заняться их воспитанием. Почему–то объяснение их не обрадовало, а, скорее, наоборот: теперь они выглядят так, словно безжалостный доктор только что уточнил страшный прогноз – жить им осталось не больше часа.

– И о чём вы с ним беседовали, можно узнать? – участливо спросил Матвей, нервно сглатывая.

– Он мне нахамил, гад, дурой обозвал… дай ему в глаз, пожалуйста! – я попыталась умоляюще посмотреть на мужчину и… промахнулась взглядом, который пошарил–пошарил в пространстве и упёрся в пучок травы за его спиной. А ну и фиг с ним… – А ещё он сказал, что мне хватит пить…

– Дельное замечание, – задумчиво протянул Иван, одаривая меня таким жалостливым взглядом, которого удостаивается разве что ребёнок, вынужденный просить милостыню стоя у церкви.

– И что ты ему ответила? – чуть не плача от сочувствия, спросил Матвей.

– Слушаюсь и повинуюсь, мой господин! – радостно процитировала я сама себя и снова приложила руку к голове, отдавая честь.

– Молодец! – нашёлся Матвей, растерянно посмотрев на Ивана.

– Мальчики, а почему вы так странно выглядите? – с любопытством поинтересовалась я, решив всё же докопаться до истины. – Вас что–то смущает?

Мужчины снова переглянулись, как бы молча советуясь, стоит ли вести со мной подобные разговоры сейчас или отложить до утра, когда протрезвею. Потом, видимо придя к заключению, что способность соображать я пока не потеряла, они решились.

– Видишь ли, Алён, – издалека начал Иван, тщательно подбирая слова, – ты разговариваешь сама с собой, а это… э–э–э… как бы пояснить… ммм…

– …абсолютно нормально! – бодро закончила я за него, откровенно веселясь. Вот балды! Я же говорила, что в пьяном состоянии не теряю способности работать головой, а точнее, никогда не напиваюсь до состояния, когда отключается мозг, а ещё точнее – если мозг и отключается, то только вместе с моим телом.

Похоже, моё утверждение ничуть не обнадёжило ребят, понуро уставившихся на огонь. Детский сад, честное слово. Ладно, придётся напрячься и максимально чётко – с учётом обстоятельств – пояснить, что я имею в виду, чтобы они не думали, что у меня какая–нибудь белая горячка или помутнение рассудка на почве стресса. Хм… и почему они вечно пытаются записать меня в психи?! В поезде тоже… с червяком этим…

– Слушайте сюда, ор–р–рлы! – я специально заготовила для начала эту где–то услышанную фразу, поскольку так, по моему пьяному разумению, говорят трезвые люди. Но орлы почему–то безрадостно повесили клювы и скорбно вздохнули. Не унывая, я продолжала: – Мальчики, я не псих… э–э–э… психа… пси–хушка… вот блин, короче, психичка! Если мне нужно что–то… омбозго… об–мозговать, начинаю думать вслух, чтобы заде… задейййст… вовать разные хренюшки, помогающие обм… это делать. Работают и глаза, и уши – я так лучше вруб… врубаюсь. Сама себе задаю вопросы и сама же на них отвечаю, одновременно обдумывая. Обычно я это делаю пррро себя, а сейчас, спьяну, нечаянно озвучила и приукрасила, чтобы пожра… пор–жать. Только и всего. «Мысли вслух» – слыхали про такое?