Текст книги "Степь зовет"

Автор книги: Нотэ Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Ночью ее поймали за хорошим делом. Там-таки, у них в комнезаме. И ее и его. Не слыхал? Весь хутор гудит. Думает, это ей комсомол. Да только за такие штучки можно и попросить…

Махорка сыпалась из распавшейся цигарки, но Шефтл не замечал.

– Что-то мутите вы! – сердито пробормотал он.

– Кто мутит? Накрыли ведь! С этим, с самим председателем, с Хонцей. Там же, у них в комнезаме. Как это ты не слышал? Хонцина жена их на месте накрыла.

– Ну-ну, годи брехать! – Шефтл махнул рукой. – Хонця еще с вечера ушел в Ковалевск. Нечего вам дурака валять!

– А мы что? – вмешался Юдл, пощипывая тонкий ус над заячьей губой. – Наше дело – сторона. Сами не видели, а там… Ну, прибавится на хуторе байстрючонок – так что? Тоже не наша забота, а? – хихикал Юдл.

– Да видели же, бабы видели, как он ночью лез к ней в окно! Там такое творилось… Как же это ты не слыхал? Хонця еле ноги унес, до сих пор его нет, боится своей тощей жужелицы. Пасть у нее, не дай бог… И орала же она, ай-ай-ай! – ухмыльнулся Симха.

– Увидите, эта девка еще натворит дел! – пробормотал Яков Оксман.

– Одного ей мало, ей весь хутор подавай, – подхватил Симха.

– Ну и ягодка! – Оксман горестно тряс реденькой бородкой.

Шефтл молчал, только тяжело ворочал помутневшими белками и дергал ворот рубахи, словно ему давило шею. Что они тут плетут, козлы бородатые?! Какой Хонця? Он, он сам сидел с ней ночью на окошке! Но поди расскажи им! Ах, черт…

Симха приглядывался к нему с усмешкой.

– Ты, видно, и сам бы не прочь, а, Шефтл? – подмигнул он ему. – Подумай только: на дворе дождь, а они там на соломе вдвоем…

– Что и говорить, тут всякого завидки возьмут. Девка хоть куда. Верно, Кобылец? – Юдл снова хихикнул.

– Да отвяжитесь вы! – бешено крикнул Шефтл. – Плевать ей на Хонцю и на всех вас вместе!

– И на Коплдунера тоже, да? С Коплдунером, скажешь, она не валяется в саду, не шляется черт знает где целыми ночами?

– Вы видели? – буркнул Шефтл угрюмо. – Ну и годи!

– И так все знают. У них это – раз плюнуть. Гуляй, не горюй!

– Коллективисты, – тряс Оксман облезлой седой бороденкой. – Коллективисты… Хорошее дело…

С ковалевских земель, откуда-то из-за Жорницкой горки, донесся глухой рокот тракторов.

Хуторяне зашевелились. Старый Рахмиэл поставил руку козырьком, всматриваясь в даль.

– Опять шпарят!

– Работают, дай бог…,

– Днем и ночью…

– Кому ненастье, а им счастье. Должно быть, туча их только краем прихватила, – с досадой сказал Оксман.

– Уже на Жорницком клине работают… Яков Оксман тяжело вздохнул.

Там, под Жорницкой горкой, лежит под паром и его клин. Золото, а не земля. Он с этого клина в свой амбар немало зерна свез.

Оксман долго смотрел из-под выцветших, редких бровей в сторону Жорницкой горки, чувствуя, что опасность все ближе и ближе: уже давно истек срок аренды на этот клин, – что, если бурьяновские коллективисты спохватятся и займут его?

„А если бы, – мелькнула у него мысль, – если бы в самом деле отдать этот клин в коллектив? В маленький коллектив, который я, Оксман, сам и сколочу… Ведь все равно отберут…“

Сначала он все же решил посоветоваться об этом с Симхой.

Тот тем временем толковал хуторянам:

– Нашли кому завидовать! Не знаете, что ли, какие там порядки!.. Коммуна… Друг у друга куски воруют, а что не успели своровать, забирают, все как есть, под метелку. Иначе зачем они и нужны?

– Тогда чему же эти дурни рады? – насмешливо спросил Антон Слободян. – А они, вишь, довольны, хвалят.

– Еще бы не радоваться! – пожимая плечами, подхватил Юдл, и было непонятно, всерьез он говорит или нет. – Для голоштанников и то счастье. Нам, беднякам, терять нечего.

Яков Оксман все еще сидел как пришибленный, уныло поглядывая на Жорницкую горку.

Прожил жизнь спокойно, в почете, как положено порядочному хозяину, а теперь жди, вот-вот придут и разорят его двор, его гнездо… Сколько таких дворов уже разорили по хуторам… Видано ли, слыхано ли?…

– Вчера вот проезжал тут один, – несмело вмешался старый Рахмиэл, – тоже из этих, из коллективных… Так вот, проезжал он и остановился у нашего колодца коней напоить. Так это… будто бы ничего, говорил он, хорошо живут в коллективах… Вчера проезжал…

Симха встал и не спеша подошел к старику.

– Хорошо, говоришь, живут? Нет, старый дурак, не бывает так, чтобы всем жилось хорошо. Каждому, понимаешь, хорошо только для себя.

– А как же, а как же! – кивал Оксман. – Спокон веку так ведется. Для всех одинаково быть не может.

– Сейчас, скажем, ты на коне, ты у нас барин без порток, а ну-ка завтра опять реб Янкл верх возьмет? – с прежней усмешкой вставил Юдл.

Шефтл молчал. Его цигарка давно погасла. Он развернул бумажку и хотел высыпать остатки придымленной махорки в карман, но бросил наземь.

– Все же вам и сейчас чуть получше, чем нам, живется, – едко заметил Антон Слободян.

– Так кто ж вам не дает? – чуть не пропел в ответ Симха. – Кто мешает? Трудиться надо! Трудитесь, как мы, и наживете.

– Пустые слова! Без рабочих рук ни черта не наживешь, – угрюмо сказал Шефтл, вставая. – Своими двумя много не сделаешь!

– Ну и шел бы к ним, – Симха показал в сторону Ковалевска. – Иди, иди! К Хонце, к ней… что ж ты не идешь? У них-то рук много…

– Хе-хе! Есть кому таскать!

– Мне руки для себя нужны.

Юдл смотрел на Шефтла вприщурочку.

– Это ты забудь. Сейчас ты уже работников не заведешь. – Тонкие усы над его рассеченной губой подрагивали от беззвучного смеха. – А ты, я вижу, скоро совсем у нас кулаком заделаешься. Смотри, как бы мы тебя не прижали. Слыхал, что на других хуторах? Не бойся, скоро она возьмется и за таких, как ты. – И Юдл ткнул Шефтла в бок.

– Хе-хе-хе! – испуганно хихикнул Оксман. – Что говорить, что говорить… – Глаза его бегали. – Там-таки настоящие кулаки, богачи, как прежде помещики были. А у нас разве разберешь, кто богаче, кто беднее, кругом бедность…

Сквозь редкий кустарник у забора они увидели на улице Коплдунера с Хомой Траскуном. Юдл отпрянул к самой стене, вжался в нее, точно нетопырь, почуявший луч солнца.

– Уже и Коплдунер важная птица. Не хочется его мать-покойницу обижать… Давно ли он по чужим конюшням навоз сгребал?

– А красавица наша где? – Симха подошел к забору и тотчас вернулся. – Что-то не показывается… Ну, после такой ночки не грех и отдохнуть. Зайдемте в дом, соседи, закусим, пока есть чем… Найдется и бутылочка ради субботнего вечера… Пойдемте, пойдемте, на всех хватит.

Шефтл махнул рукой и пошел прочь.

На улице он вспомнил, что кобылы еще не поены, и торопливо направился к себе во двор.

„А к ней уж вечером, когда стадо пригонят… Пускай, вечером лучше…“

13

Хонця возвращался из Ковалевска уже за полдень. Он шел пешком. Высоко над степью стояло добела раскаленное солнце. С баштанов налетал суховей и раскачивал вершины деревьев негустой Ковалевской дубравы.

Войдя в рощу, Хонця остановился, чтобы выломать себе палку. От большого дуба на тропинку падала широкая, сплошная тень. Тут было чуть прохладнее. Хонця вздохнул, вытер разгоряченное лицо и оглянулся вокруг.

… Где-то здесь, среди этих дубов, они лежали с заряженными винтовками в руках, настороженно следя за дорогой. Дубрава была тогда гуще. Партизанский отряд подстерегал белогвардейскую карательную экспедицию, которая вот-вот должна была нагрянуть на ближние хутора. В карательном отряде был и сын первого малостояновского богача Эля Оксман, которому удалось вырваться из рук партизан и убежать к белым.

Словно туча саранчи, несся отряд белогвардейцев по гуляйпольским деревням и хуторам, оставляя за собой кровь и дым пожарищ.

Хонця тогда целую ночь просидел на вершине дуба у опушки и ввалившимися глазами тревожно следил за дорогой.

На рассвете, едва первые солнечные лучи озарили край неба, Хонця увидел на ближнем пригорке конный отряд. Всадники неторопливо рысили по пшенице. На минуту они приостановились, словно совещаясь о чем-то, потом свернули на ковалевский проселок, к роще.

Хонця проворно соскользнул с дуба и со всех ног пустился к партизанам.

На узкой тропе, прорезавшей лесистый склон от проселка до Ковалевских полей, хлопотали Хома Траскун и Димитриос Триандалис. Они подпилили высокий дуб и, перехватив ствол веревкой, прикручивали ее к соседнему дереву, чтобы тяжелая крона не рухнула на узкую тропу раньше времени.

Всадники были уже совсем близко. Партизаны затаили дыхание.

Оставив за собой длинную полосу пыли, отряд врезался в рощу. В тишине громко раздался стук копыт. Вот они уже у сторожевого поста. Хонця размахнулся саблей и одним ударом рассек веревки. Дуб, крякнув, переломился и, треща ветвями и сучьями, лег поперек тропы

Из-за деревьев грянули выстрелы, и с криками „ура“ со всех сторон выбежали партизаны.

Часть карательного отряда успела повернуть, част;, прорвалась вниз, в Ковалевскую балку, но многие остались лежать на узкой лесной дороге. Потом их всех свалили в глинистый ров за рощей. Среди них был и лихой сын малостояновского богача.

Дня через два, когда Хонця, прокравшись хлебами входил в свой двор за картошкой для партизан, на околице хутора показались верховые. Несколько всадников проскакали мимо ветряка к двору Якова Оксмана. Сверху, с поросшего чабрецом бугра, и снизу, со стороны ставка, бешеным галопом мчались другие. Через минуту Хонця увидел, как от двора Якова Оксмана всадники повернули к его землянке. Хонця кинулся в пристроенный к дому курятник. „Нет, не годится, – сообразил он, – кроме партизан, им нужны еще и куры“. Выскочил из курятника, обежал кругом дома и зарылся в невысокий стог соломы. Бандиты были уже во дворе. Он слышал, как они ворвались в хату, шныряли в курятнике. Потом кто-то из них залез на стог и стал тыкать в него вилами.

Хонця лежал навзничь. Тяжелые, кованые сапоги вминались в солому возле самой его головы. Он хотел было отвернуть лицо, но тут железный зубец с визгом проколол солому и вонзился в правый глаз…

… Он уже давно был за рощей и сейчас спускался со Щавельной горки. Вдали виднелась Бурьяновка. Глядя на беспорядочно разбросанные соломенные крыши, Хонця вдруг почувствовал, как заныл у него вытекший глаз.

„Эх, язви их в душу… Позабыли уже, кто тут кровь за них проливал…“

В эту минуту в нем словно проснулся былой партизанский задор. Шагая по степи, он громко говорил сам с собой:

– Погоди, завтра и у нас загудит трактор, через весь хутор мы его прокатим, у Оксмана тут же язык отнимется. Эх, и прокатим же мы, земля дыбом!

Он прибавил шагу, ему не терпелось рассказать товарищам, что Ковалевск дает трактор.

Кругом по взгоркам и лощинам плавно колыхались хлеба. Рядом с сизой зеленью овсов узкими желтыми ручейками струилась пшеница, голубели островки льна, гряды картофеля перемежались с полосками ячменя, напоминая о том, что тут каждая полоса, каждый клин принадлежит другому хозяину.

„Бурьяновские поля, сразу видать, – плюнул Хонця. – Что это за пшеница! Сплошной горчак. И как это мы тут трактор поведем? Полторы десятины Траскуна в Вороньей балке, у Кукуя – за толокой, у Триандалиса – возле самого колодца, у Омельченко… Вся земля, как назло, раскидана шматками. Тьфу ты, черт! К осени будем пахать по сплошному клину, но как теперь убирать? Проклятые межи!..“

Не останавливаясь, он оглянулся назад. Большая часть ковалевских полей была уже убрана, по желтой щетине стерни были сложены высокие копны.

„Она права, – подумал Хонця про Эльку, – правильно она меня ругала. Недаром ковалевские в ней души не чают. Вся в отца, в Хоне-Лейба, упорная. Такую с толку не собьешь“.

В стороне, из-за Жорницкой горки, время от времени показывались тракторы и слышалось приглушенное стрекотанье жаток.

„Должно быть, сегодня кончают… – Хонця поскреб свою жесткую щетину. – Постой-ка, – сообразил он вдруг, – а ведь там, под Жорницкой горкой, лежит Оксманов незасеянный клин…“

Подогретый новой мыслью, он пошел еще быстрее. Хорошим подспорьем для колхоза будет этот клин!

Чем ближе к Бурьяновке, тем земля становилась влажнее, в канавах стояла вода, и на дороге кое-где попадались лужи, не высохшие после предутреннего дождя.

Хонця оглядел свои ноги, облепленные глиной, и решил забежать домой – помыться и перекусить.

Не прошло и нескольких минут, как он выскочил из хаты, ругаясь и размахивая руками, – вслед ему из сеней несся пронзительный голос жены. Хонця обернулся, погрозил кулаком и, как был, грязный, голодный, пустился к красному уголку.

В красном уголке было сильно накурено. Тут уже Добрый час сидели Хома Траскун, Триандалис и Шия Кукуй, посасывая толстенные цигарки и пуская из ноздрей густой махорочный дым.

– Что-то долго он, Хонця, – сказал Хома, выглянув в окно.

– И ее, видишь, нет… В сельсовете она, что ли?

– Да, заварила кашу Хонцина баба… Нашла тоже, за кого бояться. К такому мерину и старая кобыла в стойло не заглянет. Гм…

Они смолкли. Мимо окна быстрыми шагами прошла Элька. Войдя в комнату, она сухо поздоровалась, положила в ящик стола какую-то бумажку и отвернулась к окну.

Хома проглотил словечко, вертевшееся у него на языке. Он приготовился было встретить Эльку шуткой, но, увидев ее опухшие глаза, осекся. Все молчали. Эльке тоже не хотелось говорить.

С утра она действительно отправилась в Санжаровский сельсовет – без особой надобности, просто так, лишь бы уйти из хутора, – и потом полдня бродила одна в степи, поверяя ветру свою девичью обиду.

Шумно распахнулась дверь, и вошел Хонця. Тяжело дыша, он быстро окинул взглядом собравшихся, увидел Эльку и улыбнулся во весь рот.

– Кажется, все живы?

– Хонця! Ну?

– Есть, есть!

– Не может быть! – вскочил Триандалис.

– Честное слово! – И Хонця с необычной для него лихостью хлопнул Триандалиса по плечу.

– Так где же он? – закричали все в один голос.

– Говорю – есть, значит есть. – Хонця сдвинул кепку на затылок. – Я их там взял в оборот: как-никак свои ребята. Я им говорю: „Вместе кровь проливали, старост и бандитов колошматили, а теперь, говорю, вам, черт бы вас подрал, хорошо, а на нашем горбу все еще кулак сидит, Оксман, говорю…“

– Ты не томи. Где трактор? – взмолился Шия Кукуй.

– Погоди, дай досказать… „Так вот, говорю, погонять его у нас будет пока что она, Элька…“ Ну, тут они все заорали: „Верните Эльку!“ – „Нет! – говорю. – Что нет, то нет…“ – Хонця искоса поглядел на Эльку, заметил ее осунувшееся лицо и чуть нахмурился. – Ну, словом, трактор есть. Они уже согласовали с МТС. Завтра же и отправляйся за ним, Элька, ладно? – Последние слова он выговорил мягко, просительно, боясь, как бы Элька не подумала, что он распоряжается ею.

– Теперь дело пойдет! – Хома Траскун довольно потирал руки.

– Мы с которого поля начнем, а? – хрипло спросил Шия Кукуй.

Хонця усмехнулся.

– Небось со своего хотел бы?

– Да я ничего, я так спросил, – оправдывался Шия. – Просто, думаю, надо знать…

Хома с шумом встал со скамьи.

– Вот что! По такому случаю и стаканчик опрокинуть не грех. Пошли ко мне!

Все поднялись.

– Значит, Хонця, можно приниматься за дело? – спросил Триандалис.

– Не можно, а нужно, – ответил Хонця. – Сегодня же надо собрать инвентарь.

Когда все, кроме Хонци, ушли, Элька села за стол, достала из ящика бумажку и протянула Хонце.

– Это тебе. В Санжаровке получила. Хонця несколько раз перечитал бумажку.

– Вызывают в райком… Гм… И надо же, именно теперь! Что это им приспичило в такое время?

– Не знаешь, зачем? – спросила Элька.

– Не знаю, не знаю… – Хонця задумчиво тер кулаком колючий подбородок. Вдруг он оживился: – Послушай, что я надумал. Под Жорницкой горкой пустует клин, Оксман его в аренду брал…

– Да, я уж и сама думала, когда смотрела план. Давай возьмем этот клин под озимые.

Элька отвечала деловитым тоном, но чувствовалось, что она не в своей тарелке. Будто не замечая этого, Хонця продолжал:

– И второе дело. Как ты решила с Пискуном? Может, сегодня ночью? Жаль, меня не будет. Кого ты думаешь взять с собой?

– Ну? Кого?

– По-моему, Коплдунера. Боевой парень. И знаешь что, возьми Матуса. Пускай он посмотрит своими глазами… Да ну, держи нос выше! – сказал он вдруг с ворчливой лаской.

Элька подняла на него глаза.

– Так ты слыхал? – тихо спросила она. Хонця сердито кивнул головой.

– Как это она могла?… Да нет, наверно, она не сама, ее кто-нибудь надоумил. Надо узнать… И я тебя очень прошу, чтобы больше такого не было. Сам понимаешь, как это девушке…

– А, чепуха! От сплетни бабой не станешь! Плюнь! Вот откуда оно идет, это-то надо, это да… Не беспокойся, дознаемся… Ну, я пошел, а то поздно. Думаю, завтра вернусь. Ты слышишь меня?

– Хорошо, – ответила Элька, продолжая думать о чем-то своем.

14

Перевод Т. Лурье-Грибовой

По Бурьяновке пронеслась весть, будто Хонця вернулся из Ковалевска с трактором.

Симха Березин, пробираясь задворками, ходил из хаты в хату и втихомолку рассказывал хуторянам о бумаге, которая пришла из райкома. Каждого он уверял, что рассказывает только ему одному, упаси бог передать еще кому-нибудь.

– Поймали-таки вора за руку, – ухмылялся он в бороду. – Надо же, такая уйма хлеба пропала из амбара! Вот оно как, живешь и не знаешь, что у тебя под носом делается. Ведь ворьё, сплошное ворьё! Да, весело будет…

На самом деле Симхе было совсем не весело. Он прямо позеленел, когда услышал о тракторе. Никак он этого не ждал. С чего бы это украинскому колхозу разоряться ради Бурьяновки?… А тут еще весь хутор узнал, что Хонця ночью был в Ковалевске и напрасно его жена накинулась на Эльку.

– Ну, и что? – отвечал он, выщипывая волоски из своей волнистой, окладистой бороды. – Не с Хонцей, так с другим. Ей лишь бы мужик, видно птицу по полету…

Но про себя он люто досадовал. Бегая по дворам, он лихорадочно обдумывал, что бы сейчас предпринять. Надо что-то делать, пока не поздно. Как назло, Оксман куда-то подевался. Где это его носит?

Триандалис с грохотом и скрипом тащил со своего двора старую жатку, опоясавшись веревочными шлеями, тянул, чуть не припадая грудью к земле.

– Запряги жеребца!

– Поднатужься, Димитриос, назад легче будет! – поддразнивали соседи.

Старенькая жатка немилосердно скрипела заржавевшими колесами, все ее разболтанные части дребезжали.

Янис, сын Димитриоса, член совета пионерского отряда, толкал мотовило. Позади, у горбыля, подпиравшего осевшую степу, стояла заплаканная жена.

– Ой, и попадет ему от нее! – злорадствовали женщины.

– Она в него вчера бураком запустила. Ей-богу, сама видела…

По всему хутору стоял шум, ржали кони, лаяли во дворах собаки. Из двора Хомы Траскуна пионеры выволокли несколько колес и с криком покатили их к красному уголку.

Солнце уже почти село. На дорогу упали длинные тени деревьев, чуть слышно шелестела листва.

По тенистой тропинке, держа в руке косынку, шла к красному уголку Элька. Зеленое платье, плотно облегавшее ее ладное тело, сбивалось на ходу, мелькали крепкие, круглые колени.

Шефтл увидел ее из-за плетня и нерешительно направился к калитке.

Но Элька прошла мимо, даже не оглянулась. Может, она его не заметила, а может, притворилась, что не замечает.

Шефтл растерянно смотрел ей вслед, стоял и ждал, не оглянется ли. Элька шла, помахивая косынкой: видно было, как играет под платьем ее тело. Шефтл не сводил загоревшегося взгляда с ее крепких обнаженных ног.

„Силой Двойре не уступит…“ Ему вспомнилась девушка из соседнего хутора, которая прошлым летом всю жатву батрачила у Симхи Березина. Она часто наведывалась к нему в клуню, и ему было с ней хорошо, но, когда она уходила, он забывал о ней. А вот к Эльке у него совсем другое. Он бы сам не подумал, что так может быть.

„И на что ей понадобилось чужими делами заниматься? – злился Шефтл. – Обо всех печалится… Не для девушки это. Ее дело простое…“ Он сердился и в то же время чувствовал, что его еще сильнее тянет к ней.

Навстречу Эльке бежали пионеры.

– Товарищ Элька, мы поедем сегодня в ночное!

– Коней уже привели…

– Смотрите, вон Кукуев мерин, – показывала Зелдка, красивая, высокая девушка лет шестнадцати.

Элька повернула голову. В комнезамовском дворе, среди трех засохших деревьев, стояли две понурые кобылы и чалый мерин с бельмом на глазу.

Ничего себе тягло! Элька усмехнулась и весело спросила:

– А кто из вас, ребята, хочет трактором управлять?

– Я! – выскочил вперед Иоська Пискун.

– Нет! Нет! – зашумели дети. – Он даже своих коней никогда не пасет.

Элька подняла обе руки. Дети стихли.

– Давайте так, ребята: первое звено будет готовить грабли, второе – вилы, третье пусть приведет в порядок кнуты… Или нет… Третье звено, чего вы хотите?

– Пасти коней!

– Ладно, сегодня третье звено пасет коней.

Она потерла рукой лоб, точно что-то припоминая.

– А четвертое звено обойдет хутор и напомнит женщинам о сегодняшнем собрании.

Прыгая, как жеребята, впервые выпущенные на волю, дети бросились в разные стороны. Третье звено побежало в комнезамовский двор.

Вова, сын Калмена Зогота, кричал оттуда:

– Иоська! Где Иоська?

Иоськи не было. Он еще раньше незаметно отошел от ребят и, огорченный, обиженный, убежал домой.

15

С выгона возвращалось стадо. Солнце уже скрылось за курганами. Смеркалось.

Хома Траскун вылез из-под сваленной набок жатки.

– Ну, шабаш! Стадо вон идет.

Колхозники оглянулись. Никто не чувствовал усталости. Они знали, что сейчас на них смотрит весь хутор, и готовы были трудиться до поздней ночи.

– На сегодня хватит, кончаем, – повторил Хома.

Во дворах хозяйки доили коров, пахло парным молоком. Элька забежала к Хоме, выпила стакан молока и пошла искать Коплдунера.

Среди густых, осыпанных плодами ветвей стоял винный яблочный дух. Снизу пахло повядшим сеном, разбросанным по земле вокруг старых, корявых стволов.

Элька глубоко вздохнула, чувствуя, как с каждым вздохом ей становится легче и спокойнее. „Отсталый хуторок, – думала она. – Ну и что же! Районный комитет послал меня сюда, значит, доверяют, значит, верят, что справлюсь. И справлюсь! Первый узелок завязан, есть уже маленький коллектив, есть трактор. А там…“ Она зажмурила глаза, и перед ней, точно наяву, встали новые добротные дома, коровники и конюшни, заколыхалось бескрайнее поле пшеницы и заходили по всей степи могучие комбайны. Она даже услышала их гул. Ах, только бы поскорее это было!..

Она быстро прошла по саду, отклоняя руками свисавшие книзу тяжелые ветви яблонь. Одна ветка зацепилась за плечо, и с дерева упало несколько спелых яблок.

Тотчас кто-то выбежал из соломенной сторожки, видневшейся невдалеке. Элька остановилась. Из-за деревьев показалась Настя в цветастом платье с высоко поддернутым подолом. Глаза, зеленые, как молодая крапива, колюче поблескивали.

– А, Настя! – обрадовалась Элька.

Она подняла с земли яблоко, впилась зубами в румяный бочок и с полным ртом спросила:

– Коплдунер тут?

Настя ответила не сразу, стояла, погасив зеленые огоньки ресницами.

– Не знаю, – сказала она, не поднимая глаз. – Нет его… никого нету. Он тут не сторожит… совсем ушел…

– Как же так? Где ж его искать?

Настя ухватилась за яблоневую ветку, подалась к Эльке. Она часто дышала, высокая грудь вздрагивала.

– Нету… сама видишь…

– Где же его искать?… Послушай, Настя, мы ведь машину получаем, трактор, в двадцать лошадиных сил. Знаешь ты об этом? Завтра мы его привезем… Почему ты не вступаешь в колхоз? Были бы вместе, подружкой мне была бы… Охота тебе ломать спину на Оксмана! Сколько ты получаешь?

– Не знаю… Ничего не знаю… Нечего тут. Никого тут нету… – Голос у Насти срывался, грудь под кофтой ходила ходуном.

Элька посмотрела на нее встревожено.

– Что с тобой, Настя? Обидели тебя или что? Скажи! Слушай, пойдем сейчас со мной в красный уголок, пойдем, а, Настя? Поговорим до собрания. Может, тебе что-нибудь надо?

– Ничего мне не надо! – В глазах полыхнул крапивный огонек, губы сжались узелком.

Элька помедлила с минуту, потом пожала плечами и пошла прочь. У последних яблонь она обернулась.

– Если он придет, скажи ему… Слышишь, Настя, скажи Коплдунеру, чтобы шел в комнезам, я его там буду ждать…

В ответ Настя изо всех сил дернула ветку и сдавленно крикнула:

– Шлюха! – И еще раз: – Шлюха поганая! – И, мелко перебирая босыми ногами, побежала к шалашу.

Ноги сами вынесли Эльку за ограду сада. „И эта… За что?“ – щемило сердце. Что она ей сделала?… „Нет! Не надо было соглашаться, не надо было идти в этот дикий хутор. Кто может с ними сладить? Нет, вернуться в Ковалевск. Сегодня же…“

Но тут же она рассердилась на себя:

„Не будь дурой, Элька! Не обижаться на них надо, не бежать от них, а доводить до разума. Не поддаваться, а перевоспитывать“.

Эти слова сказал ей прошлой весной Микола Степанович. Ковалевск выделил тогда трактор в помощь колхозу, организованному на одном из старых здешних хуторов, и Элька на только что отремонтированном „Интернационале“ распахивала там целину. Кулаки натравили женщин. Бабы напали на нее в степи, разорвали на ней платье, забросали камнями. В тот же день прискакал верхом Микола Степанович, провел на хуторе несколько дней, пока не наладил работу, а ее, Эльку, заставил остаться. „Только не отступать, – говорил он ей. – Запомни это, девушка, на всю жизнь. Тот, кто отступил один раз, может и второй раз не выдержать. Если ты уверена в своей правоте, дерись до последнего“.

„Глупости! Подумаешь, двум бабам не понравилась! – ругала себя Элька. – Мало ли что кому в голову взбредет… Важно самой быть человеком“.

У голубоватой комнезамовской хатки стоял Матус и по обыкновению ковырял в зубах.

– Ты одна? – спросил он насмешливо, увидев Эльку.

– Добрый вечер, – сдержанно ответила она. – Что, никто не пришел?

– И не придут. Давно уже с мужиками спят в обнимку…

– Может, еще соберутся… – Элька растерянно оглядывала пустынную улицу.

– Да что ты, в самом деле? Ночь на дворе, чего ждать? Ей-богу, прошлись бы лучше, прогулялись бы, а?

Элька гневно посмотрела на него.

– Больше вам ничего не хочется?

– А чем я хуже того же Коплдунера? У Эльки слезы выступили на глазах.

– Почему вы со мной так разговариваете? – спросила она дрожащим голосом.

– Ну-ну, уж и пошутить нельзя! – Матус увидел, что девушка не на шутку расстроилась. „Черт ее знает, уполномоченная все же“. – Ты ничего не знаешь о Хонце? – поспешил он переменить разговор. – Зачем это его вызвали в райком? В райком зря не вызывают…

– Вы что, слыхали что-нибудь? – быстро спросила Элька.

Матус снова сунул спичку в рот.

– Всякое говорят… А ты разве… Не может быть, чтоб ты не знала.

– Да откуда? – с сердцем сказала Элька. – Вы знаете, так скажите.

– Нет, нет! Мало ли что брешут… Не мое это дело. Элька с минуту испытующе смотрела на него. Он,

видимо, что-то от нее скрывал. Потом, тряхнув головой, откинула волосы со лба, точно решила больше не думать об этом.

– Так… Ну ладно. Где Коплдунер?

– Да вон, около ветряка я его видел.

– Ага… Значит, попозже мы за вами зайдем. Насчет того дела. Насчет Пискуна… – И, не слушая, что Матус ей еще скажет, Элька быстро пошла к ветряку.

На песчаном взгорке за хутором ветряк сонно махал в сумеречном небе заплатанными крыльями, шумел жерновами.

Около ветряка стояла чья-то подвода, Коплдунер помогал таскать мешки с мукой.

Запыленный возчик, сопя и отдуваясь, говорил:

– В Малостояновке что было, слыхал? Там вчера всех кулаков выгнали. Сендера Оксмана тоже раскулачили, черт бы его побрал с братцем! – Он оглянулся. – А братец-то все еще с вас шкуру дерет! Шесть с половиной с пуда, чтоб ему с голоду пухнуть…

Верхом на буланой – вторая на поводу – проскакал мимо ветряка Шефтл.

Он подстегивал кобылу, свистел, гикал, точно ему хотелось, чтобы весь хутор смотрел на него. Увидев Эльку с Коплдунером, он пнул лошадь ногой и во весь опор пустился к двору.

16

Юдл Пискун пришел вечером домой в большой тревоге. Только что, пробегая задами мимо красного уголка, он увидел Эльку и Матуса, которые будто спорили о чем-то, и Элька назвала его имя. Нет, он не ослышался, она ясно сказала: „Насчет Пискуна“. Он притаился за плетнем, хотел подслушать еще что-нибудь, но они тут же разошлись в разные стороны. Чертова сука, что она пронюхала, чего ей надо, чтоб ей утром глаз не открыть? Юдл был вне себя. Он с порога заорал на жену, почему опять не завесила окна, пнул попавшуюся под ноги табуретку так, что она кувырком полетела к стене, и побежал в конюшню.

Сквозь щели в кровле конюшни слабо брезжило ночное небо. В углу, на куче прелой соломы, чуть дыша, лежала гнедая. Ее густо облепили мухи, ползали по ней, копошились в ноздрях, в углах глаз, точно на падали.

Юдл подошел, приподнял носком лошадиную морду и с отвращением сплюнул.

– Хоть сдирай с нее шкуру живьем, ничего ее не берет.

Он быстро вскарабкался по стоявшей у стены стремянке и, держась за стропила, по одной сбросил на землю высохшие лошадиные шкуры. Двором он перетащил их в клуню и засунул под кучу прошлогодней мякины. Перебегая обратно двор, он увидел Оксмана, который огородами шел к его хате.

Юдл повел Оксмана за соломенную скирду, где их никто не мог увидеть.

– Плохо, Юдка, совсем плохо, – говорил Оксман, усаживаясь под скирдой. – Они достали трактор. – Синие жилы на руках вздулись, руки тряслись. – Куда деваться? Что делать? Что делать? Ты тогда говорил на счет Успеновки что-то… Так, может… Надо спасаться, они нас за горло берут…

Юдл не отвечал.

– Ты что молчишь, Юдка? – Оксман смотрел на него с испугом.

– Они его не получат, – проговорил Юдл, пощипывая ус.

– То есть как это? Откуда ты взял?

– Они его не получат, говорю. Скажите слово и… Поняли?

– Ага, ага, – поддакивал Оксман неуверенно, словно не совсем понимая, к чему тот клонит.

– Догадались? – прошептал тот.

– Опасное дело… Риск…

– Ну и что? Последнее поставить на кон, говорю я. Чего вы ждете?

– Так я же… Я все, что могу… А что я могу один? Что?

Юдл помолчал, что-то обдумывая.

– Как Симха? – спросил он наконец.

– Он у меня будет сегодня. – Оксман оглянулся. – Попозже, уговорились мы. Может, и Шефтла Кобыльца позвать? – Он был явно растерян.

– Для чего? Он нам не нужен. Кроме как о себе, ни о чем не думает. Плюньте на него, еще подведет. Вы бы лучше об этом бабском собрании позаботились, чтобы его не было… Мне-то, положим, что, а вот вам…

– Позаботился, позаботился! Моя Нехама сегодня с ног сбилась, бедняжка… Что она о себе думает, эта потаскуха? Она будет с мужиками путаться, а бабы – в рот ей смотреть? – Оксман жалко подмигнул. – Никакого собрания она не получит… А скажи…

Он замолчал, словно не решаясь продолжать, потом придвинулся к Юдлу вплотную.

– Ты думаешь, они не знают про тебя?

– Что?

– Я слышал, будто… Тьфу, будь они прокляты!

– Что вы слышали?

– Поговаривают насчет… насчет твоей кобылы. И… и еще… – Он опять оглянулся и глазами показал на скирду, за которой они прятались.

На самом деле Оксман ничего насчет скирды не слышал, но он знал, что осенью Юдл купил изрядный запасец пшеницы и, конечно, нигде, кроме как под скирдой, спрятать ее не мог.