Текст книги "Степь зовет"

Автор книги: Нотэ Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Часть третья

Перевод Р. Рубиной.

1

Снег валил с самого утра, и Гуляй-поле словно утопало в белой пелене.

На широкой площади, куда выходило кирпичное здание райкома, стояло много саней. Распряженные лошади время от времени ржали, взбрыкивая задними ногами. С саней свешивалась слежавшаяся солома.

Элька Руднер вприпрыжку спустилась со ступенек крыльца. Глазам было больно от ослепительно белого снега, и Элька слегка их щурила.

Девушка проворно сновала меж саней, искала, нет ли здесь кого-либо из бурьяновцев. Колхозники провожали ее дружелюбными взглядами. Все в этой девушке было ладно – и запорошенные снегом светлые волосы, выбившиеся из-под белого шерстяного платка, и вся ее крепко сколоченная фигурка, которую обтягивал короткий полушубок.

– Вот так дочка! – Колхозники перемигивались.

– Хороша, ничего не скажешь!

– Вы ищете кого? – спросил Эльку колхозник в огромном тулупе, поправлявший сбрую на лошадях.

Элька остановилась.

– Из Бурьяновки никого здесь нет?

– Никого не видел. А вам туда ехать надо?

– Да.

– Так можем подвезти. Мы из Воскресеновки. Это же по дороге.

Нет, Эльке не хотелось приезжать в Бурьяновку на чужих санях. Она бы не могла, пожалуй, толково объяснить почему. Но много раз за эти полтора года она представляла себе, как приезжает на хутор, и всегда оказывалось, что привозит ее кто-нибудь из бурьяновцев. К тому же еще вчера вечером ей сказали на базе, что из Бурьяновки ранним утром ждут подводу и в тот же день подвода пойдет обратно. Интересно, кто оттуда приедет? Она мысленно перебирала в памяти имена и порадовалась, что многих помнит. После полугодового лежания в больнице ей немало пришлось пережить и хорошего и плохого. Но, видно, никогда не сотрутся в памяти те летние и осенние месяцы, когда она, совсем еще девчонка, убеждала бородатых землеробов начинать новую жизнь. А может быть, не только поэтому так запомнились Эльке эти месяцы на хуторе? Кто знает…

Элька вернулась в райком и стала названивать на базу – оттуда никто не отвечал.

Густой январский снег падал крупными хлопьями. Откуда-то налетел ветер, и белая пелена заходила волнами.

Теперь Элька уже ругала себя, что не поехала с воскресеновским колхозником. Не все ли равно, чьи сани привезут ее на хутор. Такая причуда подстать капризной барышне, а не коммунистке, которой партия поручила важное дело. «Мы на тебя, дочка, надеемся, – сказал ей на прощание Микола Степанович, – ты ведь у нас теперь и бывалая и ученая. Приглядись к Волкинду. Видно, не годится он в председатели. С колхозниками не сдружился. А с хлебом там получилось совсем неладно, что-то он прошляпил. В общем присматривайся, не действуй с кондачка. И постарайся сегодня же выехать».

А она по своей собственной глупости может застрять здесь. Вон какая непогода!

Элька еще раз позвонила на базу. Оказывается, подвода из Бурьяновки здесь и скоро выедет. Надо поторапливаться.

Во дворе базы стояли сани, нагруженные мешками. Запорошенные снегом лошади опустили головы, словно дремали. Какой-то дядька – лица нельзя было разглядеть, – низко нагнувшись, с веревками в руках, хлопотал возле саней.

– Вы из Бурьяновки? – спросила Элька.

Дядька ничего не ответил. То ли не расслышал, то ли считал, что его дело вязагь как следует мешки на санях и нечего к нему приставать с пустыми расспросами.

Элька терпеливо ждала.

– А если бурьяновские, так что? – ответил наконец возчик, не поднимая головы.

– Вы туда сейчас поедете? – кротко спросила Элька.

– Ну, предположим туда, так что? – снова пробурчал он.

– Почему вы такой сердитый? – Элька засмеялась, она узнала Калмена Зогота.

Дядька управился наконец с веревками, обернулся, и глаза его засветились лаской.

– Да это Элька! Товарищ Руднер… Я ведь вас совсем не узнал… Смотри-ка! Откуда ты взялась? Вот так история… Если бы я знал, что это ты…

– А если не я, так надо огрызаться? Я-то вас сразу узнала…

– Да ну? В самом деле? – широко улыбался он, показывая пожелтевшие от табака зубы. – Правда? Подожди! Сколько времени прошло с тех пор?… Все тебя жалели. Ты не знаешь, что тогда творилось у нас! Тебе еще повезло, могло быть хуже. Говорили, что это Патлах. Ну, его уже нет в живых. Бог его покарал, утонул… А как ты? Совсем вылечилась? Здорова?

– Вы же видите… Но болела я долго… Так у вас говорили, что Патлах? – Элька задумалась. – Может быть, и верно. Ну ладно, чего вспоминать плохое! Как на хуторе, что слышно?

– Что там может быть слышно! Хутор стоит все на том же месте. А может быть, ты приедешь к нам и сама посмотришь?

– Если вы меня возьмете с собой.

– В самом деле? Ты хочешь поехать? – Он посмотрел на нее задумчиво. – Видно, родные места тянут к себе. Недаром говорят… – Он оживился. – Как так – возьму ли я тебя? Что ты это говоришь? Ведь я привезу такого дорогого гостя!.. Боюсь только, не замерзнешь ли. Время к ночи.

Калмен еще раз осмотрел сани, проверил, крепки ли веревки, потрогал упряжь, стряхнул рукавом своего черного тулупа снег с мешков и постелил на них немного соломы.

– Ну, залезай, Элька, наверх, но смотри не замерзай. На, надень вот эту бурку.

Элька взобралась на сани. Натянула на полушубок жесткую, сыроватую бурку и уселась на мешках, лицом к лошадям.

Калмен опоясался веревкой, сел впереди, примостившись среди мешков, и перебрал вожжи.

– Садись-ка лучше спиной, а то ветер будет хлестать тебе прямо в лицо.

– Ничего, поборемся и с ветром! – Элька засмеялась.

Калмен взмахнул кнутом, сани заскрипели, сорвались с места и заскользили с горы. Застывшие лошади понеслись рысью, миновали несколько боковых улочек, пересекли замерзшую реку и вышли в степь.

В степи было уже тихо. Снег стал падать реже и скоро совсем прекратился. Калмен рассказывал Эльке обо всем, что случилось на хуторе за то время, что ее не было.

– Как же, я хорошо помню Онуфрия. Его, кажется, прозвали молчуном. Глаза у него всегда были печальными. – Элька задумалась. – И приемную дочку его помню: бойкая, красивая… Да, ужасная история… Кому он мог помешать? И, говоришь, никаких следов?

– Никаких. Приезжали из города несколько раз, разговаривали с людьми… Вот такие дела. – Калмен стряхнул снежинки с бороды. – Ну что мне тебе еще рассказать? О колхозе, наверно, сама знаешь. Могло быть лучше.

– Скажите, только в Бурьяновке не ладится или в других колхозах тоже?

– О других не скажу. Вот в Ковалевске, к примеру, в «Нове життя», все по-другому, а у нас я и сам не знаю, что делается… Тебе придется-таки повозиться…

Он отпустил вожжи, повернулся к Эльке всем корпусом и начал выкладывать ей все, что у него накопилось па душе.

– А почему вы молчали? – спросила Элька. – Где были Коплдунер, Хонця?

– Коплдунер? Он еще молодой, зеленый. Да и укатил от нас месяца два назад.

– Куда же?

– Учиться его послали, на агронома, говорят, в Киев…

Элька порадовалась за Коплдунера, хотя ей было и жалко, что она его не увидит.

– Ну, а Настя?

– Настя тоже.

– Что? Тоже в Киев?

– Нет, она, кажется, в Москву уехала… Да, в Москву. На курсах там учится.

– На каких курсах?

– Вот этого я не знаю… Она уехала с месяц назад, Коплдунер – раньше.

– Вот тебе и на! А я – то думала, что повидаюсь с ней… Так Настя, значит, в Москве? – будто бы с завистью повторила Элька.

Она то и дело перебивала Калмена, вспоминая все новых и новых людей – Хому Траскуна, Шию Кукуя, Антона Слободяна… Очень хотелось узнать ей о Шефтле, где он, что делает, жива ли его мать. Но почему-то не спросила.

– Да, вы мне так ничего и не сказали о Хонце. Он тоже уехал?

– Да нет. Дела у него неважные. – Калмен обернулся к Эльке. – Болеет часто. И сейчас он в больнице. Что-то у него со вторым глазом стряслось. Говорят, какая-то нервная болезнь.

Элька помрачнела.

– Вот беда! Ну, а теперь как с ним?

– Будто получше. Рая к нему ездила недавно вместе с Хомой. – Калмен натянул вожжи. – И все это из-за той истории с амбаром. Точит она его… Н-но! – Калмен почмокал языком и поднял кнут.

– А знаете, дядя Калмен, я уверена, что Хонця ни в чем не виноват.

– Что тут можно сказать? Ключи от амбара были не у меня и не у тебя. Человек он вроде честный. Но… сорок пудов все-таки сгинули.

Сани быстро покатились вниз, скрипя полозьями. Эльке стало жалко Хонцю, и у нее пропала охота продолжать разговор с Зоготом. «Надо будет обязательно зайти к Рае, – может, помощь ей нужна».

Между тем небо вдруг стало темнеть. Калмен встревожился.

– Смотри, что там надвигается из-за горы, – он показал Эльке на почерневшее небо. – Н-но, н-но! Видишь, что делается?

Лошади запрядали ушами, заметались и потом совсем стали, словно почуяв недоброе.

– Н-но, н-но! – Калмен размахивал кнутом. – Вот напасть!

– Сколько еще осталось до Святодуховки? – Элька слегка привстала на санях и наклонилась к Калмену.

– Кто знает… Верст семь-восемь. – Он посмотрел на небо. – В хорошую погоду рукой подать, а в плохую словно она за тридевять земель.

Они проехали еще с полверсты и только успели забраться на вершину холма, как поднялся сильный еетер. Низко нависшее небо совсем почернело. Калмен понукал лошадей, размахивал кнутом, но лошади еле плелись.

Элька несколько раз окликала Калмена, а он ей не отвечал. Наверно, не слышал. Ветер рвал у нее с головы платок, хлестал мокрым снегом прямо в лицо.

Метель все усиливалась, ничего уже нельзя было разглядеть.

Сани вдруг остановились.

Элька потянула Калмена за рукав.

– Что случилось?

– Дорогу замело.

Они еле выбрались из занесенных снегом саней, потоптались в темноте возле лошадей.

– Мы заблудились… – Калмен Зогот дрожал от холода, ветер относил слова куда-то в сторону. – Мы сбились с дороги! – Калмен силился перекричать ветер. – Мы заблудились!

Элька зорко вглядывалась в темноту, не мигнет ли где-нибудь огонек. Но вокруг был такой туман, что даже лошадей с трудом можно было различить.

Холод пробирал до костей. Элька свернула немного в сторону. «Мы же совсем недавно сбились, – думала она. – Дорога где-нибудь поблизости…»

Элька пробиралась через сугробы; ветер валил с ног, огромная бурка давила своей тяжестью. «Главное – не падать духом. – Элька подбадривала себя. – Если мы даже не найдем дороги, ничего страшного. До рассвета осталось не больше десяти – одиннадцати часов. Только бы лошади не замерзли… Мы их распряжем и будем водить вокруг саней».

В памяти вдруг всплыл случай, который произошел у них на хуторе много лет назад, когда она еще была ребенком.

У соседей справляли свадьбу. Пили, гуляли, музыканты играли. Дом ходуном ходил.

После полуночи молодые поехали на санях в Санжаровку, к родителям жениха. По дороге их захватил буран. Лошади сбились с пути. Возница был навеселе и не заметил, что лошади, гонимые ветром, кружат по степи. Сделав круг, они каждый раз возвращались на то же самое место, принимая проложенную ими тропку за объезженный шлях. К утру в санях, на сене, лежали замерзшие трупы молодых и возницы. А лошади все еще волочили сани по объезженному, широкому кругу…

«Почему я вдруг вспомнила об этом? – подумала Элька и, согнувшись, плотнее запахнула на себе бурку. – Неужели не найдем дороги? Неужели Святодуховка осталась где-то в стороне?…» Увидеть бы только огонек, самый слабый, о большем она и не мечтает… Метель усиливалась. Элька еле передвигалась, разбрасывая сапогами снег, чтобы нащупать дорогу. «Здесь где-то должна она быть, – думала Элька. – Ветер дует справа, значит, лошади взяли влево…» Элька повернула немного правее и, наткнувшись на столб, свалилась в сугроб. Это была Святодуховская дорога…

Элька выкарабкалась из сугроба и кликнула Калмена.

В сани Элька больше не садилась. Нагнув голову, она шла навстречу метели, стараясь не терять дорогу.

За ней плелись сани с тяжелой поклажей. Калмен Зогот хриплым голосом понукал лошадей и все упрекал себя:

«Черт меня дернул ехать… Что теперь делать? Так недолго и лошадей погубить. Только этого не хватает…

Поди знай, что поднимется такой буран… Света белого не видно…»

Эльке показалось, что Святодуховка уже близко, и она пошла быстрее. Но вскоре у нее перехватило дыхание, и ома повернулась спиной к ветру, чтобы немного передохнуть. Усталая, продрогшая, Элька поджидала сани.

«Куда же девался Калмен?» Девушка встревоженно всматривалась в беснующуюся белую пелену, кричала, аукала. Калмен не отзывался. Элька повернула обратно.

Вокруг в каком-то неистовстве кружила метель, свистела на разные лады.

2

Тройка молодых лошадей неслась дружной рысью. Поезд на Харьков отправлялся из Гуляйполя ночью, и Синяков, выехавший из Успеновки под вечер, рассчитывал, что приедет даже загодя. К тому же небо как будто прояснилось и ветер, бушевавший весь день, утихал. Закутавшись поплотнее в бурку, он подсчитывал, сколько хлеба осталось в степи под снегом, сколько – в плохо обмолоченных скирдах. Подсчитав, в скольких колхозах в ближайшие дни кончится корм для скота, он совсем повеселел. Да, проделана большая работа, в этом не могло быть сомнения. «Хозяин» его, Синякова, похвалит… И ему уже не терпелось поскорей попасть в Харьков.

Но погода постепенно стала портиться. С земли поднималась снежная пыль. Снег теперь бил прямо в лицо. А когда миновали Святодуховку, завыл ветер. Впереди, в снежном вихре, ничего не было видно. Лошади захрапели, встали на дыбы. Было ясно, что до Гуляйполя сегодня не добраться, и Синяков велел вознице поворачивать обратно к Святодуховке.

Калмен не отзывался. Элька чувствовала, что силы ее иссякают. Вот-вот ветер повалит ее в сугроб, и тогда она уже не выберется. Вдруг где-то совсем рядом послышался человеческий голос. Может, это ей показалось? Но вскоре раздалось ржание лошадей, а потом мимо нее пронеслись сани.

– Стой, стой! – закричала Элька, испугавшись, что сани сейчас скроются.

На санях, видно, услышали ее и повернули обратно.

– Хто це там? – донесся приглушенный голос. – Нас занесло… Лошади стали…

– Чьи лошади? Откуда?

– Из Бурьяновки…

Синяков немного помолчал. «Ну их к черту, – подумал он, – пусть сдохнут здесь, как собаки». Он потуже стянул вокруг шеи башлык и хотел было крикнуть вознице, чтобы погонял, но тут же одумался. Возница все равно разболтает, и тогда не оберешься хлопот.

– Где они стали? – спросил он.

– Где-то здесь, правее, недалеко от дороги. Возница подсадил Эльку в сани и тронул лошадей.

Синяков уже был рад, что ему встретилась эта девушка. Завтра вся округа будет знать, что он спас людей от верной гибели…

Они взяли немного вправо и сразу наткнулись на сани. Тяжело нагруженные сани стояли, скособочившись, лошади до колен увязли в сугробе, и Калмен хлопотал около них.

– Эй, кто здесь? – Синяков спрыгнул в снег.

– Из Бурьяновки, – отозвался Калмен охрипшим голосом.

– Кто такой?

– Колхозник. Зогот.

– А, Зогот! Какого черта ты выехал с грузом в такую погоду? – Голос Синякова был, как всегда, начальственно строг.

Калмен Зогот с возницей перетащили несколько мешков в сани агронома, а потом помогли лошадям выбраться из сугроба. Сани тронулись. Вскоре они уже двигались среди разбросанных, утонувших в снегу хат Святодуховки. Лошади пошли живее, видно почуяв теплую конюшню и свежий овес в корыте.

Время было позднее. Только в некоторых хатках сквозь замерзшие стекла просвечивался скудный свет. На колхозном дворе помогли Калмену распрячь лошадей и устроили их в теплой конюшне.

Калмен шагал по конюшне, бил ногой об ногу, только теперь почувствовав, как окоченел. Конюшня была слабо освещена висячим фонарем.

– Ну, надо где-нибудь устраиваться. – Синяков подошел к Эльке. – А я и не знал, что с нами едет такая молоденькая девушка! – Он улыбнулся. – Я думал… Вы, конечно, замерзли?

– Нет, не особенно, – ответила Элька. – А где, собственно, можно сейчас устроиться?

– Возниц мы оставим здесь – им нужно следить за лошадьми, – а мы с вами можем пойти к председателю.

– Нет, я тоже останусь здесь. Поздно уже…

– Ну, здесь вы не отдохнете. Идемте! Они и без вас справятся.

У Эльки не было никакого желания выходить на мороз, но Синяков настаивал. Да и Калмен тоже стал уговаривать.

У председателя колхоза уже спали. Пришлось сильно стучать, пока отперли. Элька с Синяковым очутились в темных сенях.

– Кто там? – Хозяин зажег спичку.

– Можно будет у тебя переночевать? – Синяков стряхнул с себя снег.

– А, товарищ агроном? Входите, чего стали? Конечно, можно.

Они вошли в жарко натопленную комнату.

– Что, буран застиг? – Хозяин припустил огня в лампе. – Со станции?

– Нет, из Успеновки, – ответил Синяков.

– Так… Сильно метет? Наши поехали сегодня на станцию, хоть бы добрались! – озабоченно сказал он. – Ну, грейтесь. Я сейчас пришлю хозяйку.

Элька сняла с себя бурку, потом полушубок и начала ходить взад и вперед по горнице, чтобы согреться. Лицо ее пылало, руки побагровели; кололо в пальцах, под самыми ногтями.

– Озябли? А вы потрите лицо. – Синяков уже успел заметить, что девушка стройная и хорошенькая.

– Да, только теперь я почувствовала, – сказала Элька, потирая руки и притопывая сапожками.

– Да вы скиньте свои сапожки, – посоветовал Синяков. – Разве можно отправляться в дорогу без валенок!

– Ничего, скоро пройдет…

Синяков следил за каждым ее движением. Да, девушка очень даже недурна.

– Ого, как крутит! – Он подошел к окну. – Непривычному человеку, да еще девушке, в такую метель…

– Для меня это не в новинку, – тихо отозвалась Элька.

– Ах, так? – Он спохватился, что до сих пор не спросил, кто она такая и откуда едет. «Наверно, студентка».

Вошла хозяйка с постелью, положила все на низкий зеленый топчан и остановилась в нерешительности. Потом отозвала Эльку в сторону.

– Вам постелить вместе? Это, наверно, ваш муж?

– Нет, нет… – Элька растерялась.

– А я думала… – виновато сказала старуха. – Ну, тогда вам я постелю на топчане, а ему на лавке.

– Хорошо, хорошо! Я сама все сделаю… Элька помогла хозяйке постелить постели.

– Как метет! Хоть бы наши доехали! – Хозяйка вздрогнула, как будто сама стояла на морозе. Она показала гостям, где лежат спички, и ушла к себе.

Оставшись наедине со своим случайным попутчиком, Элька почувствовала неловкость. Надо было попросить хозяйку, чтобы она устроила ее в каком-либо другом месте. Элька постояла несколько минут в раздумье, потом, словно приняв какое-то решение, села на топчан и стала стягивать с себя сапожки.

– Уже спать? Боюсь, замерзнете, – медленно проговорил Синяков. – У самого окна…

– Ничего, не беспокойтесь, – нехотя ответила она.

– Может быть, мы поменяемся? – предложил он. Тут только Эльке пришло на ум, что и голос и лицо этого человека ей как будто знакомы.

– Погодите, – сказала она, подобрав под себя ноги, – я вас, кажется, где-то видела. – Она не сводила глаз с его чисто выбритого, энергичного лица. – Ну да… Где-то я вас видела.

– Ну что же, возможно. – Он оживился. – Давайте вместе вспоминать.

Он пододвинул табуретку к топчану, уселся на нее верхом и стал полушутливо перечислять города и села, где ему довелось побывать. Агроном был уверен, что девушка попросту искала предлог, чтобы поболтать с ним. Ну что ж, он не прочь. Но, увидев, как она всерьез силится вспомнить, где они встречались, Синяков пришел в замешательство. Черт ее знает, вдруг они с ней земляки, – только этого не хватает! И он уже пожалел, что не оставил ее на колхозном дворе.

– Вспомнила, вспомнила! – Элька даже подскочила. – Вы ведь выступали в прошлом году на совещании агрономов в Харькове. Правда?

Синяков успокоился: «Пронесло!»

– Выступал, верно.

– Ну да. Я даже помню, что вы говорили… Так вы сейчас работаете здесь? Смотрите, какая встреча! – Элька улыбнулась.

Сама собой исчезла отчужденность. Синяков узнал, что Элька едет в Бурьяновку по поручению райкома.

«Девушку прислали, – подумал он. – Это неплохо. Девушке нетрудно вскружить голову, да еще такой…»

Элька радовалась неожиданной встрече. Хорошо, что доведется работать вместе с этим человеком. Его выступление на совещании понравилось ей.

– А где вы тогда работали? – спросил ее Синяков.

– Я училась.

– Вы впервые в нашем районе? Это трудный район. Кого здесь только нет… Украинцы, немцы, русские, греки, болгары, евреи… В общем, Ноев ковчег, и такая темнота, бескультурье! Вам, девушке, будет нелегко.

– Ничего. – Что-то ей не понравилось в его словах, но что именно, она не могла бы сказать.

– Как же я вас тогда не заметил, на совещании? Он пересел на краешек топчана. Это ей тоже не понравилось.

– Не знаю, – сухо ответила Элька. – Ну, наверно, уже поздно. Я вас прошу, немного прикрутите лампу… Он не спеша подошел к лампе, прикрутил фитиль и, повернувшись спиной к Эльке, подождал, пока она разделась и легла, и снова заговорил:

– Вы и в самом деле уже собираетесь спать?

– Угу, – ответила она. – Все равно не уснете.

– Почему это?

– Вы не уснете, потому что вам здесь будет холодно. Возьмите у меня шубу.

– Нет, не надо. – Она натянула на себя одеяло. – Мне не холодно.

– Вы ведь лежите у самого окна. – Он взял свою шубу и направился к Эльке.

– Не надо! – Нахмурившись, она села в постели. – Ну, не надо…

– Разве вы не слышите, как завывает? – Он не сводил с нее глаз. – Позже станет еще холоднее…

– Ну ладно, – сказала она, – давайте сюда. Я сама укроюсь.

Она взяла у него из рук шубу и накинула на одеяло.

На дворе все сильнее кружила метель. Снег хлестал по окнам, будто хотел засыпать хату. В трубе протяжно завывал ветер.

– Слышите? Представляете себе, каково сейчас в степи? Я словно почувствовал, что вы заблудились, – ведь мог повернуть к другому хутору…

Синяков не отходил от топчана.

– Мне кажется, вам тоже пора ложиться…

– Вы не хотите разговаривать со мной? Какая вы неблагодарная! – проговорил он не то в шутку, не то всерьез.

– Я вас еще сумею отблагодарить. Вы ведь приедете к нам в Бурьяновку?… Кстати, вы давно оттуда? – пыталась она перевести разговор.

– Нет, на днях был. – И отошел к столу. Он, видно, обиделся. Эльке стало неприятно.

– Ну, так расскажите, что там.

Синяков достал из кармана жестяную коробку с махоркой и не спеша скрутил цигарку.

– Ну, я жду.

Синяков склеил языком цигарку, подошел к лампе, прибавил в ней огня и закурил.

– Погасить лампу? – спросил он, не оглядываясь.

– Нет, не надо,

Эльке снова вспомнилось совещание агрономов, успех, который тогда имело его выступление. И вот они встретились здесь, случайно… Это ей показалось забавным.

– Почему же вы молчите? Как там дела, в Бурьяновке?

– Вы ведь хотите спать…

– А вы как?

– Я не хочу.

– Ну, так рассказывайте, что там делается?

– В Бурьяновке? – Он задумался. – Дела неважные. Это один из самых отсталых колхозов у нас. Вам будет трудновато. Туда уже посылали девушку, и она провалилась…

– Провалилась? – сдержанно переспросила Элька. – Вы эту девушку знали?

– Нет, я только слышал о ней. Мне рассказывали…

– Что вы слышали о ней? – Элька не могла сдержать улыбки.

Он посмотрел на нее и вдруг догадался, что это она и есть.

Когда Элька подтвердила, Синяков обратил все в шутку:

– Видите, как я вас разыграл? Значит, вместе будем работать?… Теперь вам будет легче, чем тогда.

То, что эта Руднер едет в Бурьяновку, ему совсем не нравилось. Ее там помнят. Видно, она неглупая, а главное – знает дело, сельское хозяйство.

– О, я очень рад! – вслух сказал Синяков. – Это чудесно, что вы туда едете! Там нужен сильный работник. Надеюсь, что мы с вами чего-нибудь добьемся, двинем колхоз вперед. Непременно! Жаль только, что мне нужно на несколько дней съездить в Харьков.

– А я как раз из Харькова. Вы слышали? Там раскрыли вредительство…

– Где? – У Синякова замерло сердце.

– На элеваторе, неподалеку от Харькова.

– Откуда вы знаете? – Синяков старался сохранить спокойствие.

– Я читала в газете.

– Та-ак. – Он минуту помолчал, а потом спокойно заговорил: – Я не понимаю: что они могли там сделать?

– Как что? Они сгноили хлеб, чтобы вызвать недовольство. Десятки тысяч тонн зерна сгнило.

– Как это страшно! – вздрогнул он. – В нашей стране еще есть такие подлецы! Трудно поверить… Какие негодяи!.. Вы сами читали? – Синяков беспокойно заходил по комнате. – Ну и подлецы! Ну и мерзавцы!.. Вот и получается, что народ строит, трудится, не жалея сил, а эти выродки все губят… Змеи подколодные! Задушить их мало!

– А вы думаете, их по головке погладят? Наверно, расстреляют.

– В самом деле расстреляют? – Синяков почувствовал, что у него мурашки забегали по спине…

Они еще немного поговорили, пока Элька не задремала.

Метель бушевала, билась в окно, словно хотела ворваться в эту тепло натопленную комнату. Элька закуталась получше, укрылась шубой и сразу уснула. Синяков стоял у стола и прищуренными глазами смотрел на нее.

«На элеваторе раскрыли… И как это они до всего докапываются? Не провалился ли „Рыжий“? Черт его знает… Что теперь делать – ехать, не ехать?»

Синяков дрожащими пальцами скрутил толстую цигарку.

«Расстреляют, – сказала эта девка». Синяков чиркнул спичкой и несколько раз подряд глубоко затянулся. Он вдруг почувствовал, что ему все опротивело. Он смертельно устал. И от этого ежечасного страха и от бессильной ненависти. Забраться бы куда-нибудь далеко-далеко, где нет ни живой души, выкопать берлогу и укрыться в ней. Он отгородил бы свою берлогу глубоким рвом, завел бы собак – трех, четырех, десяток разных пород, – никто тогда к нему не подступился бы, ни один человек…

Под Элькой скрипнул топчан. Она повернулась на бок. Шуба сползла с нее, упала на пол, обнажив плечи. Губы девушки улыбались во сне.

Синяков вытер лоб, покрытый испариной, и злобно посмотрел на Эльку.

«Рано, рано, товарищ уполномоченная, ты заулыбалась! Я с берлогой еще погожу. А ты в своей Бурьяновке свернешь себе шею. Уж я постараюсь…»

Он вытащил из дорожного мешка поллитровку и, выбив пробку, одним духом опустошил ее.

3

Когда Элька проснулась, метель еще бушевала. За ночь из хаты выдуло все тепло. Хозяйка сидела на корточках и запихивала в топку охапку соломы.

Синякова уже не было. Убрали даже лавки, на которых он спал, – они стояли у стен.

Элька быстро оделась и пошла в правление колхоза, где застала и Калмена и Синякова.

Только после полудня начало проясняться, и Калмен запряг лошадей.

– Надеюсь, скоро увидимся? – Уже сидя в санях, Элька попрощалась с Синяковым. – Когда вернетесь, обязательно загляните к нам…

Сани тронулись. Синяков поехал на своей тройке в Гуляйполе, к станции, а Элька с Калменом свернули на Бурьяновскую дорогу.

До хутора оставалось всего верст двенадцать – тринадцать. В посветлевшей степи высились сугробы. Было очень тихо, как всегда после метели, и отдохнувшие лошади неслись резвой рысью.

– Если бы не агроном, мы живыми не выбрались бы, – все вспоминал Калмен Зогот прошлую ночь.

– Он хороший работник? – спросила Элька.

– Кто его знает… Не нам судить, – уклончиво ответил Калмен.

Сани легко скользили, поскрипывая полозьями. Снег своей белизной слепил глаза. Степь словно замерла.

Не будь здесь этого бородатого Калмена с насупленными, лохматыми бровями, Элька запела бы в полный голос, а может быть, выпрыгнула бы из саней и побежала на перегонки с лошадьми.

– Далеко еще, дядя Калмен? – нетерпеливо крикнула она и все-таки запела, правда, вполголоса.

Но вот позади осталась Веселокутская балка, промелькнули гуляйпольские могилки, и Элька увидела за плотиной первые хаты.

«Бурьяновка? – Элька привстала. – Ну конечно же. Бурьяновка…» Она сразу же, еще издали, узнала ставок, и у нее дрогнуло сердце.

«Вот и Бурьяновка!» Она старалась вспомнить, кто где живет. Это, кажется, хата Траскуна, – ну да, она там не раз ночевала и в горнице, и во дворе. А вот запорошенный фруктовый сад, амбар, пустой загон… Всего несколько месяцев провела она в Бурьяновке, а едет туда словно в родной дом. Здесь, напротив, кажется, двор Шефтла… Элька слегка прищурила глаза, будто надеялась кого-то увидеть. Но на занесенном снегом дворе никого не было, только густой дым валил из трубы.

На ставке с визгом, с криками катались ребятишки – кто на салазках, кто на самодельных коньках. На сани никто из них даже не оглянулся.

– Ну, приехали, – обернулся к ней Калмен и придержал лошадей. – Может, ко мне заедешь?

– Нет, нет, спасибо…

Но где же ей, в самом деле, переночевать? Элька посмотрела вдоль улицы. Рядом была мазанка Хомы Траскуна.

– Остановите здесь, – попросила Элька.

Она слезла с саней, отдала Калмену бурку, поблагодарила его и зашла во двор.

Элька потянула на себя дверь, но та не отворялась. Тогда Элька постучала. Никто не отозвался. Она снова постучала и тут только заметила, что на двери висит замок.

«Где это они могут быть?» Элька вышла на темную, пустынную улицу. Сани уже были далеко. Она немного подождала, не подойдет ли кто-нибудь, и решила пойти в правление.

Элька знала от Калмена Зогота, что правление по-прежнему находится в бывшем оксмановском доме. Она быстрыми шагами прошла длинную хуторскую улицу. Вот он, этот дом… Чуть помедлив, вошла во двор. Сердце почему-то забилось. Кажется, это было недавно – негодующие крики толпы, маленькая фигурка Оксмана с лицом, искаженным страхом и ненавистью, яма, заполненная множеством мешков с хлебом… Из дома доносился шум. Наверное, собрание. Элька отворила скрипучую дверь и вошла в комнату, битком набитую народом. Кто-то обернулся, кто-то крикнул:

– Элька!

– Товарищ Руднер!

Она стояла на пороге в коротком полушубке и белом шерстяном платке, из-под которого выбивались мягкие светлые волосы. Глаза ее тепло улыбались, губы чуть дрожали.

4

Недели через три после того, как похоронили Онуфрия, Шефтл привел Зелду к себе в дом. Свадьбу не справляли, старуха только вынесла свой скарб из горенки, в которой прожила с мужем тридцать с лишним лет, побелила стены, помазала пол и перебралась в кухню на печь. Дело все равно шло к зиме, ее тянуло в тепло.

Зелда принесла с собой тот неуловимый аромат, который приносит в дом молодая женщина, и Шефтл на время забыл обо всех печалях.

Каждое утро Зелда выезжала с ним в степь, помогала пахать узкий клин, что выделили ему на самом краю бурьяновской земли, за веселокутским колодцем. Вечером она вместе с Шефтлом хлопотала во дворе – складывала кизяк для топлива, убирала конюшню, доила корову.

– Он не заслужил такой жены, – бормотала старуха. – У нее золотые руки. Одно удовольствие смотреть, как она месит тесто. А ее зеленый борщ…

Старуха не могла нарадоваться на невестку. Теперь ей не приходилось всю работу по дому делать одной, да и Шефтл повеселел и уже не огрызался, как прежде. Зелда напоминала старухе о той поре, когда она сама, молодая и здоровая, хлопотала в той же самой горенке, которую в свое время тоже уступила ей свекровь.

– Только не балуй его, – тихо говорила она Зелде, когда Шефтла не было дома. – Если жена во всем уступает, муж ей на голову садится. Остерегайся одного – чтобы он тебя, упаси бог, не разлюбил!