Текст книги "Степь зовет"

Автор книги: Нотэ Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Она слышала, как в степи позванивала бричка. Минуту постояла с закрытыми глазами. Потом поднялась вверх по улице и увидела свет в окне своей хаты.

«Значит, вернулся». Маня удивилась: она совсем забыла о муже, будто его и не было на свете.

Волкинд сидел за столом с Юдлом.

– Плохо, что и говорить! Молотим, молотим – и ничего. – Юдл подергал ус.

– Не понимаю: почему мы получаем так мало зерна с десятины? Колос, кажется, не такой уж тощий… Надо посмотреть, – может, решето не в порядке. – Волкинд прикрутил в лампе фитиль.

– Что касается молотилки, то я, кажется, слежу. Разве это только у нас? А в других колхозах, думаете, лучше? Такой год…

– Нет, здесь что-то неладно. – Волкинд потер заросшее лицо. – Почему неделю назад зерно шло гуще? Надо проследить за молотьбой. Завтра вы побудете на пару, а я сам пойду на ток.

Перед тем как уйти, Юдл, чуть улыбаясь, сказал:

– Долго, однако, ваша жена с агрономом катается Чего доброго, еще и заблудятся.

Увидев, как сузились у Волкинда глаза, он мгновенно юркнул за дверь. «Ну, веселье я им обеспечил! Теперь этот дурень перестанет мне на пятки наступать. Не до того ему будет».

Оставшись один, Волкинд прижался горячим лбом к оконному стеклу, расстегнул ворот рубахи. Потом, увидев на кушетке кружевной платочек, со злостью смахнул его и растянулся, не сняв даже сапог.

Уже сквозь сон он услышал шаги и приподнялся. Маня возилась у стола и даже не взглянула в его сторону.

– Где ты была? – тихо спросил Волкинд. Маня не ответила.

Он немного подождал и снова спросил:

– Где ты была?

– Не твое дело! Где надо, там и была. Ездила к трактористу… Ну, доволен?

– К трактористу? – спокойно переспросил Волкинд. – Ты что, пахать ему помогала?

– А что же, сидеть и ждать тебя? Когда человек думает обо всех на свете, но только не о собственной жене… – Она говорила быстро, словно желая что-то заглушить в себе, – Затащил меня сюда, в глушь, в эту халупу с дырявой крышей… Если бы агроном не покатал меня немножко, я совсем извелась бы от скуки…

– Ну вот и хорошо! Катайся и дальше…

– А ты что думал? Вообразил себе, что я буду гнить здесь, у тебя в яме? Да какой ты человек! Мямля, а не мужчина! Ты даже понятия не имеешь, как надо обращаться с женщиной, ухаживать за нею.

– Разве ты калека, что за тобой надо ухаживать? Кто ухаживает за колхозницами?

– Чего ты равняешь меня с ними?

– А что, почему тебя нельзя с ними равнять? – Он чувствовал, что раздражается все больше. Но ссора его теперь уже не пугала. – Чем ты лучше? Что, они меньше твоего пололи, или меньше коров доили, или меньше копен сложили, что ли?

– Сам дои коров! Конюшни ты у них уже чистишь… Растянулся в сапогах на кушетке. Убирай еще за ним!

– Не убирай. Я сам могу…

– Пусть они за тобой убирают! Ты ведь только для них и живешь.

– А для кого ты живешь?

– Я живу только для себя. Для себя… И больше ни для кого…

– Знаешь, кто живет для себя? Корова. И то она молоко дает…

– Так? А ты уверен, что о тебе кто-то позаботится, дурак ты этакий? Пока ты им нужен, они липнут к тебе, а потом и плюнуть на тебя не захотят.

– Чего же ты хочешь? Выкладывай! Сыпь все заодно!

– А у тебя разве есть время выслушать меня? Наверно, опять куда-то уходить надо, осчастливить кого-нибудь? Как же! Зарос, как медведь, смотреть тошно. И с таким я должна жить…

– Не живи.

– В кого это ты втюрился, что хочешь от меня избавиться? – Она стала против него. – Валяется по целым ночам с этими грязными девками и думает, что я ничего не знаю. «Не живи…» Затащил в пустыню, а теперь…

– Знаешь что, говори стенке.

Волкинд схватил куртку и вышел из хаты. Он добежал до ворот и остановился. Куда теперь идти? Ведь уже за полночь.

Вот несчастье! Самый близкий человек, а ведь только и делает, что отравляет ему жизнь. Как же быть? Видимо, не надо было заводить этот разговор. Он стал снова винить себя. А главное – знал, что все равно никуда от нее не уйдет, будет вот так мучиться всю жизнь…

19

Юдл Пискун, выйдя от Волкинда, пересек наискось улицу и направился к хате Онуфрия Омельченко.

Голубоватые облака, наплывавшие с околицы, гасили бледный свет луны. По обеим сторонам улицы шумели акации, из Вороньей балки доносилось гудение тракторов.

Примяв сапогами полынь возле канавы, Юдл вошел во двор Омельченко. Было тихо, только слабый ветер шуршал над низкой крышей. Юдл постучал двумя пальцами в окно, залатанное стекло ответило легким позваниванием.

«Сейчас он будет ползать передо мной на карачках».

Онуфрий вгляделся в темное окно и, увидев лицо Юдла, испуганно вскрикнул.

Снова тихо зазвенело стекло.

В одном белье, босой, вышел Онуфрий на прохладный двор.

– Почему так долго? – проворчал Юдл. – Ты никого не разбудил? Кто там у тебя в хате?

– А? – переспросил Онуфрий, словно внезапно оглох.

– Кто там у тебя, спрашиваю? – повторил Юдл, показывая пальцем на хату.

– Дочь. Зелда…

– Спит?

Онуфрий утвердительно кивнул головой.

– Больше никого нет? – Никого…

– Иди одевайся скорей! – Юдл говорил с Онуфрием так же отрывисто и категорично, как Синяков с ним.

Онуфрий растерянно оглядывался. Никого, кроме Юдла, здесь не было. «Он пригнел за пшеницей… Почему один? Может быть, позволит потихоньку отнести ее обратно? – Онуфрий посмотрел на Юдла посветлевшими глазами. – Вот теперь, ночью, чтобы никто не знал…»

– Ну, чего ты стоишь? Онуфрий торопливо пошел к двери.

– Подожди! – Юдл остановил его. – Смотри не разбуди ее. Слышишь? Ну, иди же, одевайся! Я подожду…

Отыскав ощупью залатанные брюки, Онуфрий натянул их на себя, подпоясался, надвинул на лоб шапку и босой вышел из хаты.

– Идем! – Юдл молча повернул к колхозному двору.

«Там меня поджидают, – Онуфрия прошиб пот, – Юдл для этого и пришел за мной…» А он-то думал… И на глазах его выступили слезы.

У ворот колхозного двора Юдл остановился.

– Тебе не холодно? – спросил он.

– А?

– Запряги в телегу черных кобыл – они там, в конюшне, – и выезжай за фруктовый сад…

«Почему за фруктовый сад? Ведь мешки с пшеницей лежат у меня во дворе, за клуней».

– Ну, иди, иди, запрягай! – Юдл подмигнул ему. – Догонишь меня за садом. – Он снова вышел на улицу.

«Теперь он будет молчать! – Юдл даже хихикнул. – Но где это он закопал пшеницу? В случае чего я его самого так закопаю, что он уже встать не сможет… Я им заткну глотку. – Он прикусил ус. – Плевать мне на них на всех с Волкиндом вместе! Онуфрий-то уж будет молчать, как миленький. На самого себя никто не доносит».

Юдлу вообще в последнее время везло. На прошлой неделе, когда ездил в город за ремнями для молотилки, он очень выгодно сбыл знакомым несколько мешков пшеницы.

Что и говорить, если бы он столько зарабатывал каждый день, хватило бы на надгробные плиты для них всех вместе с Синяковым…

Быстро шагая по темному хутору, Юдл представлял себе, как зимой повезет в город хлеб. «Ничего, хорошая зима идет! Они еще опухнут так, что зубы высыпятся… А мне за мешок пшеницы подавай мешок денег».

– Никого не встретил? – спросил он Онуфрия, когда тот нагнал его на телеге.

Онуфрий растерянно посмотрел на него. Он хотел что-то сказать, но Юдл, ловко прыгнув на телегу, велел гнать вверх, в степь.

– Ты слышал, Онуфрий, о жене Патлаха с Черного хутора? Ну, о жене этого пьяницы, который прошлой осенью утонул? В субботу вечером ее поймали на Ковалевском поле с торбой ячменя, – Юдл причмокнул, – фунтов двенадцать, наверно. Вчера она уже получила бесплатный билет в Соловки… Бабочка ничего. Ты не заглядывался на нее, а? – Юдл подмигнул Онуфрию.

Омельченко совсем сгорбился.

– Ты думаешь, наши лучше? – продолжал Юдл, чувствуя, что теперь он может делать с Онуфрием, что захочет. – О тебе я не говорю, я знаю, ты не возьмешь, на тебя можно положиться, – я скажу это и в глаза и за глаза, ты, если даже на дороге будет валяться, не возьмешь ничего, но поди убереги от них хлеб там, на гармане… Тащат со всех сторон, кто только может. А что, они же понимают, какая зима идет…

Если бы Юдл не говорил о нем такие хорошие слова, у Онуфрия, может быть, хватило бы решимости выложить все, но теперь он и пальцем не мог двинуть, будто его живьем закопали в землю.

– Куда ты смотришь? – повернулся к нему Юдл. – Не видишь, что ли, ток? Поворачивай правее…

Волкинд все крутился возле своих ворот, когда услышал скрип телеги у Жорницкой горки. «Кто-то едет к гарману», – подумал он с беспокойством и двинулся было туда, но как раз в это время в хате погас свет и что-то со стуком упало. Он быстро повернул обратно и вбежал в хату.

Было темно. Минуту он постоял на пороге. «Мало ли какие глупости она может наделать, – подумал Волкинд. – Она же не раз грозилась…»

Маня спокойно лежала на кушетке. Ничего не сказав, он поднял опрокинутый табурет и сел, теперь больше всего боясь, как бы она не заговорила.

Когда она начинает говорить, начинает пилить его, он готов уйти куда глаза глядят, лишь бы больше не видеть ее. Но это не так просто. Что она будет делать одна? Ведь ничего она не умеет. Волкинд иногда даже подумывал, что, если бы Маня полюбила кого-нибудь и захотела уйти, он не стал бы ее удерживать. Конечно, он помучился бы месяца два-три, а потом, наверно, успокоился бы. Но самому оставить ее? Нет, этого он не может. Куда она денется?

– Ты чего сидишь? – Маня поднялась с кушетки. Рубашка соскользнула у нее с плеча, она быстро подхватила ее и прикрыла грудь. – Спать он тоже не дает. – Она снова легла и повернулась лицом к стене.

Волкинд стал стягивать сапоги.

«Не надо было возвращаться, – досадовал он, – надо было уйти в степь на несколько дней, проучить ее».

Где-то за хутором снова тяжело заскрипела телега, и Волкинд почувствовал еще большую тяжесть на душе…

20

Шефтл Кобылец сплел на низкой завалинке и медленно, с толком ел. Прижимая буханку хлеба к груди, он отрезал ломоть за ломтем, макал в тарелку с постным маслом, густо солил. Это был его хлеб, выращенный на его земле, обмолоченный его руками. И ничего на свете не было для Шефтла слаще этого хлеба.

За клуней садилось солнце. Красное, как перед грозой, оно зажигало скирды, верхушки деревьев и крыши. Стекла переливались багрянцем пожара.

Но Шефтл не видел этой красоты. Он ни па секунду не поднимал глаз от низкой глиняной завалинки и надтреснутой тарелки, усердно жевал и думал о пшенице, которая лежит еще у него в степи. «Что это Зелда не приходит?» – вдруг вспомнил Шефтл.

… В последние дни она зачастила к ним. Вот недавно она просидела на завалинке весь вечер с его матерью. Шефтл задержался в степи и приехал поздно. Арба была набита доверху. Шефтл, сидя на колосьях, очищал подсолнух. Только он повернул во двор, Зелда поднялась с завалинки. Но он, не сводя с девушки глаз, загородил ей арбой дорогу.

Она покраснела и, задрав голову так, что волосы рассыпались по спине, крикнула:

– Кинь, Шефтл! Ну, брось мне подсолнух!

– Тебе нужно – иди и сорви.

Шефтл улыбнулся и, медленно повернув своих буланых к току, остановил их. Потом отломил половину круглого подсолнуха с крупными семечками и бросил к босым ногам Зелды.

– Ты бы лучше помогла мне сбросить хлеб с арбы, – буркнул он.

– Могу! – весело ответила Зелда. Она подняла с земли подсолнух и запустила им в Шефтла. – Возьми, раз тебе жалко.

Старуха, сидя на завалинке, следила за Зелдой и Шефтлом и бормотала:

– Лучшей девушки ему не найти. Золотые руки у нее…

Шефтл спустил драбины с обеих сторон арбы, и колосья с шуршанием посыпались Зелде на ноги.

– Осторожнее, – она смеялась, – Шефтл! Осторожнее! Ты меня совсем засыпешь…

– Ничего, вытащу…

Зелда ухватилась за драбину, легко взобралась на арбу.

– Ну, давай!

Она выхватила из его рук вилы и принялась быстро сбрасывать с арбы колосья.

Шефтл не сводил с нее глаз.

Сгибаясь всем телом, она подхватывала вилами пшеницу и ловким движением тонких, девичьих рук сбрасывала колосья на ток.

– Если бы ты почаще приходила… – сказал он.

– А что? Я тебе нужна? – Она подняла вилы и, улыбаясь, смотрела на него.

Он потом часто повторял эти слова, чуть шевеля губами, и испытывал радость, как от приятного сна.

… Шефтл поел вдосталь, хотел было встать, но на дне тарелки желтело еще немного масла. Указательным пальцем Шефтл собрал остаток масла и смазал им лежавшие рядом шлеи, чтобы стали мягче. Он тер шлеи до тех пор, пока на пальце не осталось и следа жира. Потом поднялся и широким шагом направился в хату. Зачерпнув из кадки кружку холодной воды, выпил ее до дна и пошел запрягать лошадей.

– На рассвете колос отсыреет. А ну-ка, милые, давайте привезем сейчас полную арбу! – говорил он буланым. – А утром начнем молотить. Так оно вернее будет. Ладно, курносые?

Арба, позванивая висящими по бокам драбинами, понеслась по улице и завернула к плотине. Неподалеку от загона он увидел Зелду. Она шла посреди дороги, босая, с красным, разгоряченным от солнца лицом, окруженная облаком золотистой пыли. Шефтл обрадовался. В том, что Зелда попалась ему па пути, он увидел хороший знак.

– Куда едешь? – весело окликнула его девушка, когда они поравнялись.

– Не видишь? – Он остановил лошадей. – В степь… Зелда минуту постояла, улыбаясь про себя. Она была

довольна, что пошла домой не с девушками, а одна, будто чувствовала, что встретит его здесь. Девушка посмотрела на парня, па кудри, падавшие ему на лоб. подбежала к арбе и прыгнула на торчащую позади доску.

– Хочешь, я поеду с тобой?

– Поможешь нагрузить арбу – поедешь, – он широко улыбнулся, – даром лошади не везут… Ну, залезай скорей! – Шефтл стегнул буланых, и те, поднимая густую пыль, помчались к плотине.

Миновав плотину, он обернулся. Зелда сидела на самом конце доски, свесив ноги, освещенная лучами заходящего солнца, и смотрела прямо на него. Потом она вдруг встала и, покачиваясь, пошла к нему.

В степи уже гасли золотистые пятна, их сменяла прозрачная синева; со всех сторон доносился запах остро пахнущих полевых цветов, сена и сжатого хлеба. За горой послышалось далекое гудение тракторов, поднимавших пар.

– Садись вот сюда. – Шефтл чуть отодвинулся.

Он натянул вожжи, и арба еще сильнее запрыгала по придорожным ухабам и еще громче зазвенела драбинами.

Лошади теперь шли по стерне. Под колесами зашуршали трава и сухие стебли. Зелда придвинулась к Шефтлу поближе.

– Ты знаешь, о тебе говорили на собрании…

– Обо мне?

– О земле говорили. Тебе хотят отрезать другой участок – в самом конце, за балкой…

– За балкой? – повторил он. – Значит, все-таки решили?

Зелда пожалела, что завела этот разговор. Она хотела сказать ему еще что-то, но тут на самой вершине горы показалась бричка. Она весело позванивала рессорами и быстро мчалась вниз, навстречу арбе. Рядом с Синяковым в бричке сидел кто-то еще, незнакомый.

Бричка быстро пронеслась мимо, но вдруг повернула обратно и догнала арбу.

– Стой! Подожди! – крикнул Синяков. Шефтл сдержал лошадей.

– Зелда, кажется? – Синяков соскочил с брички. Он, как всегда, был в плаще и в высоких сапогах. – Куда это? – Он обращался к Зелде, как будто на арбе больше никого не было.

Она растерялась и одернула юбку на коленях.

– В степь, – наконец ответила девушка, слегка покраснев.

– К трактористам на ужин? – Он улыбнулся. – Я только что оттуда, незачем тебе туда ехать, они уже кончают. Ну-ка, – он потянул ее за руку, – слезай! Мы везем кино. Поедем с нами.

– Кино? – Она оглянулась на Шефтла. – Я потом приду, с подругами…

Синяков осматривал ее с ног до головы.

«Почему я раньше не занялся ею? Какая девка…»

– В колхоз к нам идти не хочешь, – вдруг бросил он со злостью Шефтлу, – а с нашими девушками не прочь…

– В колхоз? Захочу – пойду без указчиков, – проворчал Шефтл. – А сейчас мне некогда с вами лясы точить.

– Ну, – Синяков подмигнул Зелде, – слезай! Ему же некогда. – Он взял ее за руку и потянул к себе. – Пойдем, поможешь нам установить аппарат.

Зелда, растерянная, слезла с арбы.

Синяков посадил ее между собой и механиком, и бричка со звоном понеслась вниз с горы.

Шефтл смотрел вслед удалявшейся бричке. Посередке, между широкими спинами мужчин, синела Зелдина кофточка.

«Чтоб его огнем спалило! А ей я припомню… Пусть только придет ко мне во двор!»

… Бричка быстро неслась, покачиваясь на рессорах. Зелда хотела взглянуть назад, на Шефтла, но не могла даже повернуться. Она чувствовала на себе взгляд Синякова, и ей стало неприятно, как будто он ее раздевал.

«Зачем я поехала с ними? – думала она с досадой. – Не надо было сходить с арбы».

Шефтл задержался в поле допоздна. Сегодня работа у него особенно спорилась. То ли стычка с агрономом распалила кровь, то ли по какой другой причине, но редко когда он трудился с таким остервенением и, пожалуй, удальством. Он захватывал вилами сразу чуть ли не полкопны, приподнимал высоко над головой и рывком бросал поверх драбин. Покончив с одной копной, он влезал на арбу, утаптывал колосья и принимался за следующую.

В степи громко стрекотали кузнечики, а поближе к мигающим огонькам хутора, в ставке, среди камыша, беспокойно квакали лягушки.

Арба медленно двигалась. На самом верху ее торчали вилы, а Шефтл лежал рядом.

«Очень она мне нужна! И что за ней возьмешь? Все, что у них было, отдали колхозу…»

Он ухватился за эту мысль и немного утешился.

Лошади мелкой рысью шли по плотине.

Арба отражалась в ставке. От колхозного двора доносились шум, смех и девичий визг. Шефтл увидел, как стена бывшего дома Якова Оксмана то освещается, то темнеет.

«Она, наверное, уже там». Его снова обожгла обида. Показалось даже, что различил смех Зелды. Стремительно повернув арбу к хутору, Шефтл задел драбиной засохшую ветку акации.

21

Небо затянулось тучами, опустилось на камышовые крыши хат и верхушки деревьев.

Просторный колхозный двор был полон народу. Люди стояли кучками у конюшни, в палисаднике, возле скирды соломы, громко перекликались, смеялись.

Приехавший из Успеновки молодой механик поставил посреди двора скамейку и прикрепил к ней электромотор. Мальчишки окружили киномеханика и с интересом следили за каждым его движением.

По двору в больших юфтевых сапогах расхаживал Меер Волкинд. Он хмуро оглядывал собравшихся колхозников.

«И зачем это агроном притащил кино на мою голову? Нашел время…»

Около колодца он увидел Маню. Она оглядывалась, как бы разыскивая кого-то.

Его обрадовало, что она здесь. Может быть, сегодня обойдется без скандала…

– Маня!.. Вот хорошо, что ты пришла! Интересную картину привезли. Пойдем, я тебя усажу.

Она холодно, как чужая, поглядела на него и отвернулась.

– Тоже мне кино! Сам смотри…

– А чего же ты хочешь? Вот ведь, все пришли. Столько людей…

– Ты опять равняешь меня с ними? – Она презрительно повела плечами.

Волкинд старался сдержать себя. Еще минута – и опять вспыхнет ссора, а он уже так устал от этого.

– Ну чего же ты хочешь, не пойму! Пойдем. – Он взял ее за руку. – Мне еще нужно съездить в степь. Что ты будешь делать дома одна? Пойдем, Маня, я тебя вот туда посажу. – Он показал на кучу соломы, где уже сидел народ.

Маня сердито поглядела на мужа.

– Нет, я туда не пойду. Если хочешь, чтоб я осталась, вынеси мне стул.

– Стул? – Волкинд растерялся. – Все сидят на соломе, смотри, а тебе одной стул? Неудобно, осуждать будут.

– На солому я не сяду, – перебила она. – Придумал тоже!

Волкинду казалось, что колхозники слышат их разговор, и в нем снова вспыхнула неприязнь к Мане. И откуда у нее такая спесь? Чувствуя, что больше не в силах сдерживать себя, он глухо проворчал:

– Как знаешь… Хочешь – сиди, хочешь – стой. – И быстро зашагал по двору.

Дети носились взад и вперед, таская из скирды солому, укладывали ее около стены, заменявшей экран, прыгали, бегали взапуски, дрались.

В глубине двора, между скирдами, собрались парни и девчата. Девушки то и дело взвизгивали и смеялись.

И вдруг наступила тишина. На кривую, низкую стену упала ослепляющая белая полоса.

– Кино! – раздались крики.

– Кино!..

Все бросились вперед, чтобы захватить места получше. Перед самым экраном на разостланной соломе расселись дети, немного подальше устроились взрослые. Пятно на стене становилось то светлее, то темнее – механик налаживал аппарат.

– Ты, Калмен, когда-нибудь видел кино? – крикнул Додя Бурлак.

– Нет, в первый раз.

– И я…

– Иди сюда, Калмен, я тебе занял место.

– Осторожно! Руку!..

Коплдунер увидел Настю и позвал ее.

– Садись, – он чуть приподнялся, – садись, будет теплее…

Она рассмеялась, толкнула его локтем и, подобрав юбку, села рядом с ним на солому.

Маня, нахмурившись, все еще стояла поодаль. Она уже было собралась уйти, но вдруг пятно света на стене стало ярче и она увидела Валерьяна Синякова. Быстрыми шагами она подошла к нему.

– Вы что, остаетесь? – спросила она.

Синяков, чем-то расстроенный, посмотрел на нее отсутствующим взглядом.

– А Волкинд поехал в степь, – продолжала Маня, – только что.

– В степь? – переспросил он, думая о другом.

– В степь… А вы что? Остаетесь здесь? – тихо спросила она. – Как темно… Вы, может быть, проводите меня, Валерьян?

– Я сейчас занят, – ответил он, – я приду позднее. Будешь меня ждать?

– Не вздумайте приходить! – Она выдернула свою руку из его руки. – Лучше не приходите совсем… – Не оглядываясь, она вышла на темную улицу и направилась домой.

«Уж он получит у меня, – кипело в ней раздражение против Волкинда, – он у меня переночует на улице! Этакое ничтожество!»

Стараясь не думать о Синякове, Маня все же обернулась и посмотрела, не догоняет ли он ее, но ничего, кроме дрожащей полосы белого света, не увидела. Механик уже отрегулировал киноаппарат и готовился пускать картину.

– Ну, кто будет крутить мотор? – спросил он громко.

– Я могу. – Риклис оперся ногой о скамейку, к которой был привинчен мотор, и начал крутить ручку.

Мотор загудел, на стене выросло качающееся поле пшеницы с высокими, тяжелыми колосьями.

В пшеницу врезалась широкая песчаная дорога. По дороге неслась телега. Лошади мчались галопом, будто хотели выскочить из ярко освещенного экрана.

– Ой, на нас скачут! – кричали ребятишки.

– Берегись, берегись, раздавят!

– Вот так лошади!

– Как наша гнедая…

– Тпру, тпру! – заливались дети. – Ну и кони!

– Тише! Дайте посмотреть! – кричал Риклис, продолжая крутить ручку мотора. – Кто это едет?

А Шефтл стоял возле своего плетня и посматривал в ту сторону, откуда доносился шум.

«Может, пойти? – Он решительно зашагал вверх по улице. – Просто так, размять ноги… Вовсе не к ней…»

Когда он был уже неподалеку от колхозного двора, полосы света вдруг исчезли. Он пошел быстрее, – может, там уже все кончилось и он не увидит Зелду.

На колхозном дворе было шумно. Все почем зря ругали Риклиса за то, что он бросил крутить мотор.

– Хватит, – ворчал он, – довольно! Я свою порцию открутил. – И растянулся тут же, на соломе.

– Покрути еще немного! – упрашивали его со всех сторон.

– Остановился на самом интересном месте…

– Вот умники нашлись! Я буду им крутить, а они будут смотреть кино… Нет дураков, крутите сами!

– Кто же наконец будет? – Механик рассердился.

– Пусть крутит Додя Бурлак! – горячился Риклис, точно его обманули. – Ничего, он тоже может. Привел сюда всю родню… Посмотри-ка на него: расселся с семью девками и полудюжиной сыновей, да еще бабку с дедом привел. Спасибо, что его прабабушки здесь нет… Ничего с ним не станется, если он даже до утра покрутит.

– Будет тебе горланить! – Додя Бурлак поднялся. Стена снова осветилась.

Шефтл, пробираясь между кустами, прислонился к акации, которая росла у забора.

Его никто не заметил.

Все смотрели на освещенную стену, по которой двигались тракторы. Они тащили за собой плуги, глубоко врезывающиеся в межи с бурьяном.

Шефтл не глядел на стену. Он кого-то искал глазами. Нет, конечно, не Зелду! Не дождется она! Ему только бы узнать, здесь ли агроном.

А на стене крестьянин с обросшим перекосившимся лицом стоял, широко расставив ноги, посреди межи. На него надвигался трактор, а он не трогался с места.

– Ой! Сейчас его раздавит!

– Ой-ой!

Трактор стал обходить его. Тогда крестьянин вытянулся поперек межи, обхватил ее дрожащими руками.

– Смотрите, это же Шефтл! – крикнул кто-то.

– В самом деле Шефтл! – раздался смех.

– Шефтл, он самый!..

Крестьянин лежал на заросшей меже и глазами, полными страха, смотрел на трактор… Но трактор повернул обратно, и по всей стене, захватив даже кусок крыши, заколыхалось широкое поле с налитыми колосьями. Оно покачивалось и шумело, широкое, необъятное, до самого горизонта. А сбоку, на меже, все еще лежал крестьянин, оборванный, лохматый, вцепившись ногтями в землю.

– Совсем как Шефтл! Все его повадки…

– Позвать бы его сюда – пусть посмотрит…

Среди девушек была Зелда. Шефтлу казалось, что она смеется громче всех.

«Пусть. – Шефтл отломил кусок коры. – Послушаем, как они потом заговорят». Он прикусил губу и, никем не замеченный, почти бегом направился вниз по улице.

«Где это видано, чтоб девушка так смеялась…»

В подворотне залаяла собака, и сразу ей начали вторить другие. Они сбегались со всех сторон, оглушая хутор неистовым лаем. Шефтл хватал комья сухой земли и швырял в собак. Казалось, он был доволен, что из-за лая не слышно смеха на колхозном дворе и можно, хоть на несколько минут, забыть о Зелде.

22

«Эта пташка от меня далеко не улетит», – подумал Синяков, с ухмылкой глядя вслед Мане. Молодая женщина теперь не очень-то его занимала. У него была забота поважнее. Из-за этого он и приехал в Бурьяновку. Надо было спешно повидать Юдла.

«Ишь как вертится, прямо юла!» Синяков с насмешкой следил за Юдлом, который, громко крича, суетясь, усаживал людей на солому. Когда сеанс наконец начался и глаза всех устремились к экрану, агроном прошел мимо Юдла, стоявшего около киноаппарата, и, слегка задев его плечом, направился к темному палисаднику. Спустя минуту Юдл догнал его.

– Иващенко здесь не был? – тихо спросил Синяков.

– Нет. Что-нибудь случилось? – У Юдла забегали глазки.

– Пока ничего не случилось… Но смотри поосторожнее с молотилкой! Что-то он пронюхал. Вчера был в Блюментале, молотилку осматривал. Хорошо, что я там оказался. Успел. Еще минута – и было бы поздно… Понял? Идем, идем отсюда, – он тронул Юдла за локоть, – нас могут увидеть.

Тихо разговаривая, брели они по пустой вечерней улице. Около загона Синяков остановился.

– О Волкинде ты не беспокойся, – сказал он, – этого я беру на себя. С ним легче всего. Пусть строит коровник, да побольше. – Синяков зло рассмеялся, – Ты за молотилкой следи, это твое дело. Иващенко в любой момент может заскочить сюда. Понял? Чего ты там бормочешь? Уже испугался, заячья твоя душа?

– Что и говорить… Напротив… Пусть они пугаются. Скорей они подохнут, чем что-нибудь проведают…

– Ну-ну, расхвастался! Ты поменьше языком молол бы и побольше делал. А теперь валяй обратно. – Он указал на колхозный двор. – Скоро и я приду.

Когда Синяков вернулся на колхозный двор, кино уже кончилось, но молодежь не расходилась. Среди девушек Синяков сразу заметил Зелду.

«Недурна… На такую не жаль и несколько вечеров потратить. – Он вспомнил, как прижимался к ней в бричке. – Кажется, с ней нетрудно будет сладить».

– Гулять, гулять! – крикнул Синяков девушкам. – Вечерок-то какой… Берите своих хлопцев – и пошли.

– К выгону пойдем! – Коплдунер потащил за руку Настю.

Парни и девушки, толкая друг друга, веселой гурьбой двинулись к воротам.

Широкая, вольная степь, пряные запахи чабреца и скошенного сена, далекий скрип ворота – как это все близко его сердцу! Синяков сейчас пешком прошел бы прямо по темной, овеянной мягкой осенней прохладой степи туда, в родную деревню на Херсонщине, где среди высоких тополей стоял богатый отцовский двор. Родной дом… Остались от него одни стены. Все отняли, растащили… Но ничего, уже не долго ждать…

Синяков хлопнул Коплдунера по плечу и громко запел:

 
Завтра рано, в эту пору, к нам товарищи придут,
А быть может, в эту пору…
 

Ребята дружно подхватили.

Зелда в обнимку с подружками шла позади. Голос Синякова выделялся среди других, ей было приятно, что этот человек, которого все уважают, то и дело оглядывается на нее.

– Почему ты не поешь? – Синяков взял Зелду за руку.

Девушка смутилась и ничего не ответила.

– Ты не хочешь со мной разговаривать? Давай петь вместе. Ты запевай, а я буду подтягивать.

Синяков с Зелдой отстали. Ребята были уже далеко, пение доносилось все глуше и глуше.

Синяков, не отпуская руки Зелды, вдруг резко повернул обратно.

– Куда вы? – Зелда остановилась.

– Давай пройдемся к плотине.

– А ребята? – Она попыталась высвободить руку. – Мы отстали от них.

– Пусть. Догонят… Да и к чему они нам? – Он наклонился к девушке.

«Зачем я иду с ним? – думала Зелда. – Ведь я же хочу с ребятами». Но сказать почему-то не решилась.

Они свернули на тропинку и вдоль канавы пошли вниз.

Песни уже не было слышно. Зелда различила двор Шефтла. В ночном сумраке его хата казалась еще ниже и сгорбленнее. «Шефтл, наверно, спит под арбой, раскинулся на соломе», – подумала она.

Ставок тихо плескался о берег.

Синяков нагнулся, поднял ком земли и бросил в камыши. Далеко-далеко хлюпнула вода.

– Уже поздно, – сказала Зелда умоляюще. Пойдемте…

– Ну, пошли туда, в степь.

– Нет, я не хочу. – Зелда снова попыталась высвободить руку.

– Ну, пойдем… немножко… В степи теперь хорошо. Темно, свежо… Чувствуешь, как там пахнет?

– Нет, нет, – просила девушка, – отпустите меня!

– Ну, тогда давай сядем здесь. – Он потянул ее за руку и усадил рядом с собой.

Зелда сидела, опустив голову. Зачем она пошла с ним, с этим чужим человеком? Какие у него липкие руки!

– Ну, мы уже посидели… Хватит!

Синяков не ответил. Он обхватил девушку обеими руками и, крепко стиснув грудь, стал пригибать ее к земле.

– Оставьте, оставьте!

Зелда вырвалась и, громко всхлипывая, побежала вдоль канавы к хутору.

23

Меер Волкинд до позднего вечера все хлопотал у молотилки. Оставив Риклиса сторожить ток, он отправился пешком домой.

Волкинд шел медленно, пересекая наискось сжатые поля, с трудом передвигая ноги в огромных юфтевых сапогах по засохшей стерне и спутавшемуся бурьяну. Не везло ему последнее время. Все шло не так, как ему хотелось, – и с молотьбой не ладилось, и с коровником не получалось. Одно к одному. Да еще и это… пожалуй, самое главное… Нет, о Мане он сейчас и думать не хочет. Всеми силами он старается отогнать мысли о ней. О молотилке, о хлебе он мог разговаривать с колхозниками, покричать, даже крепко выругаться, но о своей беде с Маней он никому не мог рассказать. Сколько раз он внушал себе, что ровно ничего не произошло: мало ли что ему померещилось…

«Ну что тут плохого? Покаталась на бричке, подышала свежим воздухом». Но в душе он знал, что это не так. И все-таки делал вид, что ничего не случилось. Маню он ни разу не попрекнул.

«Чем говорить о таких вещах, – думал он, – лучше уж смолчать…» Только бы не показать ей, что он ее в чем-либо подозревает…