Текст книги "Степь зовет"

Автор книги: Нотэ Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Юдл сунул руку в карман, нащупывая спички, и в эту минуту заметил в бывшем березинском дворе огонек. Это светилось низкое окно Эльки.

«Не спит еще. Кто-то, наверно, сидит у нее. Кто же? Не затевается ли там что-нибудь?»

Уже подходя к забору, Юдл услышал во дворе скрип сапог. Он отпрянул в сторону.

«Кто это был у нее? Не Хома ли?» Он зорко вглядывался в темноту.

Нет, это был не Хома, а Синяков. Юдл узнал его по бурке и башлыку. «Синяков у Эльки? Сам черт не поймет, что тут делается…» Юдл видел, как Синяков остановился, глядя на скудно освещенное окно, словно колебался, идти ли ему дальше или возвратиться. После минуты раздумья он повернул направо и зашагал вверх по улице.

Юдл вылез из-за сугроба и пошел ему наперерез.

– Пискун, ты? – окликнул его Синяков.

– А? Кто это? – отозвался Юдл, будто бы застигнутый врасплох.

– Откуда?

– А, товарищ Синяков… Я из Санжаровки, с мельницы… Отруби там отбивал… Озяб… А вы откуда?

Синяков не ответил, и Юдл тоже замолчал. Так они шли по темной тропинке вдоль палисадников, не произнося ни слова. Прежде чем заговорить с Юдлом, Синя-кову самому надо было о многом подумать. Он знал одно – нужно во что бы то ни стало помешать переобмолоту пшеницы, убрать ее ко всем чертям, эту активистку… Но как?

Синяков стремительно повернулся к Юдлу.

– Ну, что ты теперь скажешь?

– О чем? – пролепетал Юдл. – Притворяешься, что ли?

– Вы о соломе? – тихо спросил Юдл.

– Да, да, голубчик, о ней самой!

– Что я могу сказать? Я ничего не знаю. Только сейчас приехал из Санжаровки…

– Ну, вот что: умел плохо молотить – надо уметь хорошо скрыть это… Что ты теперь собираешься делать?

– Ума не приложу. А может… – И Юдл привычным движением достал из кармана коробок спичек.

Синяков вырвал у него спички, смял в кулаке коробок и со злобой швырнул его в сторону. – Это нужно было сделать вчера, до того, как она пронюхала… Теперь поздно… – Откуда я мог знать? – пробормотал Юдл. Синяков помолчал минуту.

– Ладно. Кажется, последнюю скирду хорошо молотили? – спросил он.

– Последнюю скирду? Ну да… Иващенко ведь тогда был здесь. Пришлось…

– Так вот. – Синяков резко дернул Юдла за рукав, – эту скирду пусть она и молотит. Туда надо подвести молотилку… Пусть она там хорошенько промерзнет, эта коллективистка, тогда, может, у нее пропадет охота всюду совать свой нос…

– Может, что-нибудь другое придумаем?

– Делай, как я говорю, – коротко отрезал Синяков и, не простившись, пошел один вверх по улице.

12

Назавтра в степь не вышли. Рано утром задул свирепый северо-восточный ветер. Он дул с такой силой, что высокие акации вдоль канав гнулись чуть не до земли. Раскачиваясь во все стороны, они трещали обнаженными заиндевевшими ветвями, словно предупреждая об опасности. Вслед за ветром налетел снежный буран, груды снега носились по земле, кружились в воздухе над поваленными плетнями, над соломенными крышами. Собаки вылезали из конур, с жалобным лаем, поджав хвосты, жались к хатам, дрожа от пронизывающего холода, терлись о запертые, занесенные снегом двери и выли, просясь под крышу.

Разыгралась сильная пурга, обычная в открытых степях Запорожья. В такую погоду, говорят люди, даже бешеной собаки на улице не увидишь. Не могло быть и речи о том, чтобы выйти в степь. Пурга ломала все планы Эльки. «Экая напасть! Теперь сиди и жди, – пока кончится метель»..

Элька отлично знала, что хуторяне относятся к ее затее холодно, не хотят в такую погоду выходить в степь. Но она твердо решила проверить все скирды. Сначала с активом, а уж потом, когда обнаружится пшеница, всех колхозников привлечет. Лишь бы действительно найти эту пшеницу! С каким нетерпением она ждала, что покажет первый выход!

Синяков решил, что ему не к чему оставаться здесь, в Бурьяновке, и уехал на соседний хутор. Пусть Пискун сам изворачивается… Юдл неутомимо суетился на колхозном дворе и по нескольку раз в день, не глядя на вьюгу, под разными предлогами забегал к Эльке. Озабоченно потирая озябшие руки, он все толковал о хлебе, который они добудут из скирд.

– Что и говорить, вы совершенно правы, товарищ уполномоченная, надо перемолотить… Колхозники не верят, что из этого что-нибудь получится, но я голову даю… Что и говорить! Если уж вы взялись, обязательно должно получиться. Как же иначе! – И тут же пользовался случаем бросить тень на Меера Волкинда: – Это он во всем виноват, все беды от него. Разве вы знаете, что это за человек! – Завхоз с опаской оглядывался по сторонам. – Ведь это крот… Только копает… Если бы не я…

Элька избегала его, как могла, старалась от него отделаться. Уж очень он был ей неприятен. Но, может, он в самом деле хороший хозяин, если Синяков его хвалит? Все время бегает, отдыха не знает, обо всем печалится…

Лишь на четвертые сутки утихла метель. Рано утром, когда Элька только поднялась, к ней прибежал Юдл Пискун.

– Ну, товарищ уполномоченная, – он зябко постукивал ногой об ногу, – время на месте не стоит. Идемте, а? Что и говорить?… Я всю ночь не спал. Хочется уж посмотреть, как из молотилки посыплется зерно. Еще как посыплется… И все Волкинд. А теперь он настраивает людей против. Говорит: «Ничего не получится…»

– Может быть, он прав? – Элька испытующе посмотрела на Юдла.

Юдл даже опешил.

– А, что он понимает!.. Раз вы взялись, так и думать нечего!

– Молотилка в порядке?

– Что за вопрос! Ведь вы велели – так о чем может быть разговор! У меня уже давно все в порядке. Ждем только вас…

Элька надела полушубок, повязала голову платком.

– Мороз немного полегче стал? – спросила она.

– Вроде не такой сильный. Ветрено только… Может, вам нужны валенки? Я могу принести…

– Нет, нет, не надо!

Элька шла быстро, Юдл еле поспевал за ней.

– Смотрите, замерзнете. Давайте сбегаю за валенками, а? Я живо…

Элька досадливо поморщилась и ничего не ответила.

На колхозном дворе их уже ждали Хонця, Хома Траскун, Калмен Зогот. В стороне, как чужой, стоял Меер Волкинд.

– Ну, что скажете? Хорош морозец? – нарочито бодро крикнула Элька, подходя.

– Силен! Как ножом режет.

– Ничего, ничего, в степи согреемся, – приговаривал Юдл, подплясывая на месте. – Что скажете, товарищ уполномоченная, а? Пусть только посыплется пшеница – мигом сбросим с себя кожухи…

Грицко запустил мотор, и трактор медленно тронулся, волоча за собой поскрипывающую молотилку.

Услышав гудение трактора, колхозники высыпал на улицу.

– Смотри, они в самом деле выходят в степь. И она тоже, – сказал Риклис, увидев Эльку. – Охота была в такой холод! Лишь бы покрасоваться…

– Вот так девка!

– Ну конечно! Они там намолотят столько да еще столько…

– Ух, и озябнут же!

– Что же ты-то не идешь, первый колхозник?

– Я еще с ума не сошел молотить пустую солому! – со злостью отозвался Риклис. – Пусть мне сперва покажут хотя бы мешок пшеницы, тогда я, может быть, тоже пойду. Найдется кому мерзнуть и без меня…

И в самом деле нашлось еще несколько охотников, которые пошли за молотилкой.

Трактор медленно полз вверх по улице. Юдл, забегая то с одной, то с другой стороны молотилки, кричал Грицко:

– Куда поворачиваешь? Там ведь канава! Осторожно! Еще сломаешь что-нибудь…

«Чего он так шумит?» – с раздражением подумала Элька.

По хутору трактор шел сносно, в открытой же степи сразу стал застревать в сугробах. Приходилось то и дело расчищать снег, прокладывать дорогу. Встречный еетер дул прямо в лицо, обжигая щеки, не давая дышать. Элька чувствовала, что мороз забирается в ее сапожки, щиплет пальцы, икры, хватает за колени. Правду говоря, Элька не думала, что будет так холодно. Помогая убирать снег с дороги, она увязала в сугробах, падала, вставала, но не переставала шутить:

– Хорош морозец, а?

– Ого! Ноги к земле примерзают…

– Попляшите немного, согреетесь…

Меер Волкинд все время держался в стороне, молчал. Он по-прежнему не верил в Элькину затею. Но что поделаешь, если ее поддержали? Ну что ж, пусть сами убедятся, кто прав – он или Элька.

Чем ближе они приближались к скирдам, похожим на две высокие снежные горы, тем сильнее волновался Юдл Пискун. А ну как Грицко поставит молотилку к той скирде, которая плохо обмолочена? Она, правда, была чуть подальше второй, у самого склона балки, но кто знает… Только бы трактор повернул влево, к обмолоченной скирде, хоть возьми и подтолкни его плечом… Юдл наконец не выдержал и обратился к Эльке:

– Куда подъехать? У балки сильно дует. Может быть, сюда? – показал он влево. – А, как вы думаете?

– Да какая разница? Скорее только…

– Эй, Грицко, подавай сюда! – крикнул Юдл, заходя справа. – Сюда, сюда поворачивай!

Грицко на минуту задержал трактор, словно раздумывая.

– Сюда поворачивай! – подбежал к нему Юдл. – Товарищ уполномоченная велела… Не видишь, что ли, ветер с той стороны… Ну, скорей, чего ты мешкаешь!

Грицко повернул налево. Юдл облегченно вздохнул.

«Теперь она может молотить сколько влезет… Ничего, сегодня ей, кажется, будет не до ужина».

По пояс в снегу, колхозники расчистили площадку для молотьбы, установили трактор и натянули на молотилку ремень.

Элька работала вместе со всеми. Возбуждение ее все росло. Она отчетливо представляла себе, как сейчас посыплется пшеница и начнут наполняться мешки. Они привезут в хутор первые сани с хлебом, вдоль всей улицы повезут их, чтобы все видели… Эта мысль так захватила Эльку, что она не замечала, как сползают рукавицы и краснеют озябшие руки.

– Вы, может быть, отдохнете? – подбежал к ней Юдл. – Дайте мне лопату, дайте, я здесь очищу…

– Мешки не забыли? – спросила Элька.

– Что за вопрос? Раз вы сказали… Я все захватил.

– Нужно влезть на скирду. Кто со мной? – спросил Хонця.

– Я, – быстро отозвалась Элька.

– Нет уж, дочка, давай лучше я, – решительно возразил Калмен Зогот. – Тебе будет трудно.

– Ну, тогда я к барабану.

Взобраться на скирду было в самом деле нелегко. Пригнувшись, Хома уперся головой в скирду, Хонця встал к нему на плечи, и Калмен Зогот, кряхтя, полез по их спинам вверх. Ему подали вилы. Он всадил их в солому и подтянулся. Затем с его помощью поднялся и Хонця. Наверху ветер был еще сильнее. Еле удерживаясь на ногах, Калмен и Хонця сбросили снег со скирды и стали подавать солому к барабану.

Начали молотить.

Не прошло и десяти минут, как молотилка остановилась.

– Что случилось? – взволнованно крикнула Элька.

– Ничего… Зря молотим, – ответил Волкинд, словно радуясь. – Зерна и в помине нет.

Элька слезла с молотилки, подбежала к мешку и встряхнула его. Несмотря на мороз, ее даже в пот бросило. Мешок был пуст. На лице у Эльки появилось выражение такой растерянности, что всем стало как-то даже неловко.

– Ничего, – крикнул со скирды Хонця, – это ничего не доказывает! Снаружи солома сырая.

– Ну да, конечно, – поддержал Юдл. – Это ничего. Сейчас как посыплется – мешков не хватит.

Снова пустили машину, но Элька уже не полезла на молотилку, Она стояла возле мешка, настороженная, ждала, не покажется ли зерно. Но обмолотили уже пять-шесть арб, а в мешке набрался от силы килограмм пшеницы.

«Что же это такое? – спрашивала себя Элька. – Неужели действительно ничего нет?»

– Послушайте, – умоляюще посмотрела она на Юдла Пискуна, – солому, которая лежит на колхозном дворе, ведь брали отсюда?

– А как же! Откуда же еще? Вон видите, снизу бок подрыт.

– Что же это значит? Может… может, помолотим еще? – Голос у Эльки дрогнул, казалось, вот-вот она расплачется.

– Черт его знает… – Юдл дул на замерзшие пальцы. – Мы ведь ничего не теряем, давайте еще немного поработаем.

– Да бросьте вы, в самом деле! – раздраженно сказал Волкинд. – Я ведь вам говорил, что никакого зерна мы не найдем!

Хонця и Калмен Зогот не отзывались. Молчали и остальные колхозники. Словно жалея Эльку или в самом деле надеясь выжать из скирды зерно, Хома стал быстрее подавать солому к барабану. Через некоторое время проверили мешок. Зерна не прибавилось. Молотилка остановилась. Колхозники, как по уговору, бросили работу.

– Шабаш! – Микита Друян воткнул вилы в солому. – Нечего зря надрываться!

– Почему зря? – с деланной серьезностью сказал Шия Кукуй. – С полфунта намолотили – и то хлеб.

– Весь колхоз накормим…

– Скажи жене, чтоб скорей замесила сдобные лепешки…

– Тише вы! Хватит шуточки шутить! – крикнул Калмен Зогот, слезая со скирды.

Вслед за ним соскользнул в снег Хонця. У обоих были красные, горящие лица. Вскоре по широкой, проложенной в сугробе дороге трактор потянул молотилку обратно в хутор. За молотилкой гуськом плелись колхозники, усталые, продрогшие, угрюмые.

13

Элька по пути домой незаметно отстала. На душе у нее было тяжело. Она не могла простить себе, что в такой мороз потащила людей в степь. Надо было послушаться Хонцю, выйти сперва в разведку вчетвером, не тащить молотилку, не будоражить хутор. Что теперь будут говорить о ней? В каждой хате уже, наверно, обсуждают ее глупую затею, смеются над ней, ругают. А главное – по заслугам. Когда наконец она научится действовать осмотрительно? Вот и Микола Степанович предупреждал: «Не действуй с кондачка, раньше подумай, посоветуйся с людьми». Нет, она, как всегда, пошла напролом. Ах, как стыдно перед Калменом, перед всеми колхозниками, которые зря намерзлись, и особенно перед Волкиндом! Теперь она видит, что он был прав! Все были правы, только не она. Как ей теперь хотелось облегчить перед кем-нибудь душу!

Вдруг Элька услышала за собой стремительный скрип полозьев. Она оглянулась – по хуторской улице, разбрасывая снег, мчались сани. Элька узнала старшего агронома и бросилась к нему. Синяков остановил лошадей.

– Как хорошо, что вы приехали! Если бы вы знали… Ах, вы уже знаете?…

– Да, слышал. Сейчас вот колхозников повстречал. Жалко, жалко! Но я ведь предупреждал… Послушайте, вы совсем замерзли! – Синяков выскочил из саней и подошел к Эльке.

– Это-то пустяки, – девушка хлопала озябшими руками по задубевшему полушубку, – но люди… Простить себе не могу.

– Ну, конечно, неприятно… Они, разумеется, недовольны. Но не принимайте это так близко к сердцу. И во всяком случае, сейчас надо немедленно идти в хату. Вы простудитесь…

– Мне сейчас все равно.

– Ну что вы, что за настроение! Случаются вещи похуже. – Синяков вдруг поймал Элькины руки и крепко потер их, неодобрительно качая головой.

Девушка на минуту смутилась, потом, благодарно улыбнувшись, высвободила руки.

– Вы куда-нибудь торопитесь? – нерешительно спросила она.

– Как раз хотел напроситься к вам в гости. Посидим, вы согреетесь, а там, может, что-нибудь придумаем вместе…

– Да, да, – быстро проговорила Элька. Ей сейчас было так одиноко и грустно, что, кажется, будь на месте этого симпатичного агронома Юдл Пискун, она и его зазвала бы к себе в хату.

Синяков велел вознице отвести лошадей на колхозный двор, а сам пошел за Элькой.

В маленькой, низкой комнатке было темнее, чем на улице. Красными, набухшими пальцами Элька с трудом развязала платок, сбросила с себя полушубок, потом отыскала на окне лампу, зажгла ее и только тогда заметила, что Синяков все еще стоит у двери.

– Почему вы не входите? – спросила она.

– Боюсь наследить, – любезно ответил Синяков.

– Ничего, уберу. Вы раздевайтесь.

– Ну вот, из-за меня столько хлопот! – Он взял веник и аккуратно смел снег с сапог.

– Ух, как я замерзла! – Элька прижалась к печке, как бы желая обнять ее. – Вы представляете, с самого утра в степи. И впустую… Ведь это была единственная наша надежда… Не знаю, что теперь делать?…

– Что вы можете сделать? Вам-то, во всяком случае, не в чем себя упрекнуть.

– Ах, да разве в этом дело! Вы скажите, как быть с колхозниками… Положение-то ужасное!

– Уверяю вас, положение совсем не такое ужасное, как вам кажется, – осторожно сказал Синяков, усаживаясь на табурет и подвигаясь к печке. «Прежде всего надо ее успокоить». – Вы, видно, плохо знаете эту публику. Вы в самом деле думаете, что у них ничего нет? Наивное дитя! Весь хлеб у них. Мужики народ хитрый. Сами растащили его при молотьбе, а теперь жалуются.

– Вы серьезно?

– А вы попробуйте поройтесь у них в клетушках, на чердаках… – вкрадчиво проговорил Синяков и осекся, заметив, что Элька как-то чересчур пристально смотрит на него.

– Это у кого же рыться? – спросила она сухо. – У Хонци? У Хомы Траскуна?

– Молодец, – широко улыбнулся Синяков, думая про себя: «Нет, с этой девушкой надо ухо держать востро». – Молодец, что так доверяете людям! Конечно, огульно нельзя говорить… Но согласитесь все-таки, – он развел руками, – что есть ведь еще отсталые колхозники. Душа собственника, сами знаете…

– Да, это верно, – задумчиво сказала Элька.

– Вообще в деревне теперь нелегко, – продолжал Синяков, со вздохом доставая из кармана брюк жестяную коробку с махоркой и ставя ее на стол. – Работаешь день и ночь, вечно занят, и не замечаешь, как проходит лучшее время. О себе самом, о личной жизни некогда и подумать…

Элька вопросительно посмотрела на него. – Ну вот, такая девушка, как вы, – Синяков осторожно сгреб в ладонь рассыпавшуюся по столу махорку и смахнул ее в бумажку, – что вы знаете о счастье, о настоящем счастье? – Помолчав, он добавил: – Ведь кроме общественных дел…

– А это разве не счастье? – прервала Элька.

– О, конечно, это большое счастье! Но ведь в жизни должно быть еще что-то. Правда?

– Правда. – Элька слегка улыбнулась.

– Вот видите… Всегда соглашайтесь со мной.

– А вы думаете, что вы всегда правы?

– Непременно!

– Люблю людей, которые верят в себя.

– Это меня радует.

«Теперь самое подходящее время, – подумал Синяков. – Только не уходить отсюда сегодня, во что бы то ни стало остаться!» И тогда… Он из нее веревки будет вить.

– О чем вы задумались? – спросил он.

– Все думаю, что теперь делать.

– Хотите меня послушаться? – спросил Синяков, твердо глядя Эльке в глаза.

– Ну?

– Вы сегодня достаточно потрудились, отдохните, а завтра мы вместе подумаем. Утро вечера мудренее.

– Ну что ж, ничего другого мне не остается. Элька собрала разбросанные будылья и сложила их у печки. С улицы донеслось пение.

– Видите, молодежи и мороз не страшен! – поддразнил ее Синяков.

– Хорошо поют наши девушки, – задумчиво сказала Элька.

– Петь-то они горазды. Но должен сказать правду, что интересной девушки я уже давно не встречал, ну ни одной… кроме… Простите за откровенность, кроме вас, конечно…

– Так-таки ни одной? – Элька улыбнулась.

– Я это серьезно. С первой минуты, как я вас увидел, вы понимаете, с первой минуты… – Он замолчал.

– Что вы на меня так смотрите? – Она слегка отвернулась.

– А что? Даже посмотреть на вас вы мне не разрешаете? Знаете, мне, пожалуй, нужно перестать к вам ходить, – сказал он тихо.

– Почему?

– Так…

– Но почему же?

– А разве вам не все равно, хожу я или нет?

– Может, и не все равно.

– Правда? О, если так… – Он взял ее за руку.

– Если так, я сейчас принесу борщ, и мы пообедаем, – шутливо сказала Элька, отнимая руку.

Она быстро набросила на себя платок и вышла в кухню. Синяков остался один. Довольный, он начал ходить из угла в угол, рассматривая комнату, как будто был уже здесь хозяином.

«Голова у нее уже кружится. Главное – теперь не упустить момент. Она еще будет валяться у меня в ногах».

Элька вскоре вернулась с миской борща. Она поставила столик поближе к кровати, нарезала хлеба.

– Ну, приступим!

Девушка подвинула Синякову табурет и сама села на кровать. Синяков был голоден и с удовольствием ел борщ.

– Кто это так вкусно готовит? – спросил он.

– Я. – Элька важно поклонилась.

– Вы сами? – удивился Синяков. – Оказывается, вы и на этом фронте молодчина!

– Что это вы меня все хвалите?

– Я не против, чтобы и вы меня похвалили.

– Может быть, и похвалю.

– Я чувствую, что мы будем друзьями. – Синяков пересел на кровать.

– Вам здесь будет неудобно.

– Очень удобно… Скажите, откуда у вас такие милые волосы? – Он протянул руку, как бы желая погладить девушку по голове.

– Они у меня давно. Не помню, с каких пор.

– А сколько вам лет?

– Столько же, сколько моим волосам. Пересели бы на табурет, право…

Синяков пропустил ее слова мимо ушей. За окном ветер завывал так сильно, что стекла дрожали.

– Ух, как воет!.. Помните ту ночь, когда мы с вами впервые встретились? Это была судьба! Вам не холодно? – он крепко сжал ей локоть.

Элька стремительно отшатнулась от него. Из волос у нее выпала гребенка. Синяков быстро нагнулся и поднял.

– Давайте сюда!

– А я вас причешу. Вы не хотите, чтобы я вам помог?

– Нет.

Гребенка хрустнула у Синякова в руке. Он внезапно обхватил девушку за плечи и прижал к себе.

– Сейчас же отпустите меня, – негромко проговорила Элька, и в голосе ее послышалось такое отвращение, что Синяков невольно разжал руки.

Элька решительно подошла к стене, сняла с гвоздя бурку, положила на табурет.

– Уходите.

– Ну-ну… Я просто пошутил, – пробормотал Синяков, взяв бурку. – Не сердитесь на меня.

– Я не сержусь. Всего доброго.

Синяков ушел. Элька села на кровать, подперла голову кулаком.

«Так тебе и надо! – ожесточенно бранила она себя. – Дождалась! Тискают, как последнюю… Раскисла, захотелось, чтобы пожалели…» Разве за этим ее сюда послали? Надо было заставить Синякова подумать, как помочь колхозникам с хлебом, выручить людей, а она… Как же сейчас быть? Что делать? С кем посоветоваться? Может быть, поехать в райком, к Миколе Степановичу, с ним поговорить?

От этой мысли у Эльки стало немного легче на душе.

14

Всю ночь в хате горел свет. Вечером Зелде стало так худо, что даже старуха всполошилась.

– Горе ты мое! – ломала она руки. – Шефтл, не стой ты без дела! Может, затопить печь и прикладывать ей горячие кирпичи к ногам?

Шефтл, босой, в холщовой распоясанной рубахе, растерянно топтался по хате, с досадой почесывал давно не бритую щеку.

– О господи, мало мы намучились! – причитала старуха, шаркая опорками по полу. – Так я и знала, что быть беде: недаром кошка всю ночь скреблась под кроватью, чтоб ей удавиться…

Шефтл натаскал соломы, старуха затопила печь и, прикладывая Зелде горячие кирпичи к ногам, без устали ворчала:

– Камень бесчувственный! Палец о палец не ударит, даже не посидит возле хворой жены…

Она видела, как больно это Зелде, и теперь по-бабьи жалела невестку.

– Ну, заболела жена – что из того, не бросать же ее. Ничего, еще выздоровеет…

Рано утром Шефтл запряг кобылу в кособокие сани и повез Зелду в Святодуховку, к доктору. То, что приходится гнать кобылу в такую даль, было ему горше горького. Но что поделаешь! Так уж у него идет одно к одному…

Стоял мягкий морозец. На свежем воздухе Зелде стало полегче, и, пригревшись в старом тулупе, она задремала. Сани еле тащились.

Шефтл сидел на передке. Он сгорбился, словно все его горести разом навалились ему на спину, и печально смотрел на свою отощавшую кобылу. Вот оно, все, что осталось от его хозяйства. Столько лет гнул спину от зари до зари, и в дождь, и в жару, и в метель, работал как вол, жалел съесть лишний кусок хлеба, урезывал себя в чем только мог, сберегал каждую кроху, лишь бы стать хозяином, соседям на зависть. А теперь ему стыдно показаться им на глаза. Все у него пошло вверх колесами и становится все хуже и хуже. Бог знает, как он дотянет до весны… Руки опускаются, и опять же помощи ждать неоткуда. А у них, в колхозе, по-иному, о них заботятся… Он, Шефтл, уж и рад бы ухватиться за колхоз. Если б взяли его, он, ей-богу, пошел бы… Видно, не только с двумя, но и с четырьмя руками одному на своей полосе не управиться. Видно, она была права, Элька, люди работают сообща, государство дает машины, им и легче. И его берет досада на самого себя. Давно ли ему предлагали, просили, уговаривали, а сейчас никому до него дела нет, и ей, Эльке, тоже… Вот же она видела его мать, а о нем даже не спросила. Должно быть, узнала, что он женился, и сердится, подумал Шефтл…

Зелда проснулась, когда сани были уже в Святодуховской балке. Она слышала, как Шефтл ожесточенно понукал кобылу, и чувствовала себя виноватой – причиняет ему столько хлопот. А ведь раньше он был совсем другим, веселым. И любил ее… Она нарочно старается вспомнить все то доброе и веселое, что было в их совместной жизни, но от воспоминаний становится еще тяжелее. Эх, выздороветь бы…

– Шефтл! – окликнула она мужа, приподнявшись на локте.

Он, видно, не услышал.

– Шефтл!

– А? – нехотя отозвался он.

– Знаешь, Шефтл, мне будто легче… Садись сюда, поближе. – Ей так хотелось, чтоб он подсел к ней, обнял, прижал к себе. Сделай он это сейчас, век бы, кажется не забыла.

Но Шефтл не шевелился.

– Шефтл, знаешь, кого я вчера повстречала? – снова начала Зелда. Ей так хотелось поговорить с ним. – Знаешь, кого?

– Откуда мне знать… Но-о!

– Эльку Руднер.

– Эльку? – Он обернулся к ней. – Где ты ее видела?

– Днем, когда ходила к Зоготихе занимать отруби, – торопливо ответила Зелда, радуясь, что Шефтл оживился. – Против амбара.

– Против амбара… – протянул Шефтл, точно ждал другого. – А она… ты с ней говорила?

– Нет, я ее издали видела. Такая стала красивая, еще лучше, чем прежде. Знаешь, с кем она шла? С агрономом.

– С Синяковым?

– С ним. Ладная из них вышла бы пара, верно, Шефтл?

– А я почем знаю! – буркнул он, хлестнув лошадь вожжами. – С кем хочет, с тем пусть и ходит. Ее дело… Не холодно тебе? – спросил он через минуту и поправил на ней тулуп.

Зелда схватила его за руку.

– Не холодно… Сядь около меня. Что ты печалишься, Шефтл? Не надо. Подожди, вот мне доктор пропишет лекарство, и я мигом поправлюсь… Помнишь, Шефтл, как мы летом накладывали арбу, я тогда даже скорее тебя управлялась, ведь правда?

Шефтл понуро смотрел на снежную степь и молчал.

«Вон как! Значит, гуляет с агрономом», – думал, он с обидой.

– Шефтл, – не умолкала Зелда, – а помнишь, как мы целую ночь молотили на току?… Что ты молчишь, Шефтл?

Шефтл не ответил. До самой Святодуховки он так и не вымолвил ни слова.

Утром Элька пошла на колхозный двор – спросить насчет саней. Она решила сегодня же поехать в Гуляй-поле. В глубине двора стояли Хонця и Хома Траскун. Увидев Эльку, они дружно замахали руками.

– Что случилось? – спросила Элька, подходя. – Опять неприятности?

– Хорошо, что пришла, – сказал Хонця. – Мы уже собирались к тебе.

– Посмотри, что тут делается! – Хома встряхнул пучок колосьев. – Смотри! Тоже полно зерна!

– А это разве не та же самая куча?

– Да, но нет ни одного пустого колоса, а куча порядочная. Мы тут ее с Хонцей целый час обмолачивали.

– Странно… В скирде почти ни зернышка, а тут полно. Прямо колдовство какое-то! Может, все-таки эти колосья не из той скирды? – нерешительно проговорила Элька. Ей уже хотелось бежать в степь, ко второй скирде, но, помня вчерашнее, она сдерживала себя.

– Вот-вот! И мы с Хонцей о том же толковали.

– Поговорили, хватит. Пошли в степь. – Хонця молодцевато ударил ладонью о ладонь, ногой подгреб к куче разбросанные колосья.

Элька растроганно смотрела на Хонцю и Хому. Зря, значит, ей казалось, что все на нее сердятся. Надо было вчера же к ним пойти, а она, как дура, просидела весь вечер с агрономом…

Хонця потянул ее за рукав, и они направились к воротам.

Из конюшни вышел Додя Бурлак с кучей навоза на вилах.

– Эй, Додя! – позвал Хома.

Тот оглянулся, кивнул, занес навоз за конюшню, потом, добродушно улыбаясь, подошел.

– Ты меня?

– Тебя, брат, тебя. По-моему, ты привозил эту солому?

– Я. А что?

– Ты ее из какой скирды брал? Из той, что к балке?

– Должно, из той, – растерянно ответил Додя. – А может, и нет?

– Может, и нет… – Додя вспомнил, что Юдл Пискун, когда посылал его третьего дня за соломой, что-то говорил, из которой скирды брать, а он, как на грех, взял и забыл.

– Пошли, пошли! – кричали Хонця и Элька от ворот.

– От него добьешься толку! – проворчал Хома и поспешил за ними.

Додя Бурлак так и не понял, чего Хома от него хотел. Видно, он, Додя, что-то напутал. Куда они пошли? К скирдам? Зачем?… С вилами в руках, полуоткрыв рот, он провожал глазами три темные фигуры, которые вскоре миновали огороды и исчезли в снежной степи.

Вечером, когда Шефтл с Зелдой возвращались из Святодуховки, хутор был необычайно оживлен. На колхозном дворе толпились мужчины, женщины, дети, слышался веселый гомон.

– Что там такое?

Шефтлу было любопытно, но не хотелось, чтоб люди видели, как он плетется на своей отощавшей кляче, поэтому он объехал колхозный двор стороной. Однако ребятишки заметили сани, побежали следом и, навалившись на задок, стали гикать на лошадь. Шефтл накинулся было на них, но дети, захлебываясь и перебивая друг друга, стали рассказывать, что Элька с Хонцей и Хомой Траскуном нашли в скирдах много необмолоченного зерна, что сейчас на колхозном дворе секретарь райкома, что весь день работала молотилка и вот только-только подвезли к амбару полные сани пшеницы.

15

С Жорницкой горки далеко-далеко в морозном воздухе разносилось протяжное гудение. Оно поднималось над буграми, стлалось по балкам и оживляло зимнюю, застывшую степь.

Элька только что вернулась с совещания в Гуляй-поле, созванного райкомом. До этого Иващенко побывал в Назаревиче, в Галушках и убедился, что там тоже чуть ли не половина зерна осталась необмолоченной. Совещание затянулось. Потом еще долго не расходились, но Элька тотчас уехала назад, в Бурьяновку, – не терпелось узнать, как там подвигается дело. На колхозном дворе она никого не застала, все были у молотилки. Элька поставила лошадь в конюшню и, возбужденная, радостная, направилась на зимний ток, откуда неслось гудение. Теперь колхоз станет на ноги, нечего и сомневаться! За несколько дней амбар засыпали почти до половины, а еще осталось молотить и молотить.

Она шла быстро, разрумянилась, весело откидывая носком валенка обледеневший кизяк.

На повороте у засыпанного снегом сада навстречу выехали сани с одной лошадью по правую сторону дышла.

«Кто это? – Элька остановилась, всматриваясь. – Кто там плетется на одной кляче?»

И вдруг у нее часто забилось сердце. Бок о бок с санями, на которых громоздился ворох сухого бурьяна, шагал молодой крестьянин в рваном тулупе нараспашку, в сдвинутом на затылок старом заячьем треухе. Из-под треуха падал на лоб спутанный черный чуб.

«Это же Шефтл, – с каким-то странным чувством подумала Элька. Она видела его и словно не узнавала. – Так это Шефтл…»

Шефтл остановился как вкопанный, чуть вожжи из рук не выпустил.

– Элька… – прошептал он испуганно.

Так это Шефтл… Он был совсем не такой, каким запомнился ей с того лета, пришибленный, растерянный. И от этого казался еще ближе.

Они стояли и молча смотрели друг на друга смущенными, жалобными глазами. Справа белел заснеженный сад, там и тут высовывая из-под сугробов черную, оголенную ветку, а внизу, у плотины, тускло поблескивал оледеневший ставок.

– Так это ты, Шефтл? – наконец мягко проговорила Элька.

Шефтл все молчал, не сводя с Эльки взволнованного взгляда. Вот она опять перед ним, близкая сердцу и такая далекая… Это ее он повстречал там, у запруды; это с ней он ехал на пахнущем свежим сеном возу, среди лучистых подсолнухов; это с нею сидел на окошке в синюю летнюю ночь… За это время она еще больше похорошела. Знала бы она, сколько волнений он пережил из-за нее, сколько ночей не спал!