Текст книги "Степь зовет"
Автор книги: Нотэ Лурье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
«Зима велика, – подумал Шефтл, обтирая косу, – кто знает, хватит ли корма для скота. А по дороге, пожалуй, можно накосить сенца. Все равно у них пропадает».
Он примостил косу на самое дно телеги и тронул лошадь.
За воротами, однако, он опять остановился. Наказал ли он матери, чтобы следила за хозяйством? Клуня у него на двух замках, но не забыл ли навесить цепь? Не слишком ли слабо задвинул ломом ворота в конюшне? Запер ли кладовую? Шефтл привязал вожжи к люшне, вернулся во двор и проверил двери и замки. Наконец, успокоенный, он вышел за ворота, взял вожжи, вскочил на передок и чмокнул буланой. Телега тронулась с места и, дребезжа рассохшимися досками и отставшими ободьями, повернула с улицы вверх, мимо убранного яблоневого сада, в узкий боковой проселок к Ковалевску.
Обочины размытой дороги густо поросли лебедой, из степи, из истоптанных и изрытых огородов, из сада по правую сторону дороги, где шелестели поредевшей листвой яблони, веяло свежей прохладой. На неяркое осеннее солнце то и дело наплывали облака.
Миновав последние канавы на картофельных огородах, которые тянулись за хутором, Шефтл увидел перед собой низкую, ровную стерню колхозных полей. Тут он вспомнил о своих полутора десятинах ячменя, который уже больше месяца лежал, скошенный, внизу, в балке.
«Придется свернуть, посмотреть, что там делается. Помолоти тут, сгори оно совсем, когда вот уже опять, того и гляди, дождь пойдет…»
Прищурив глаза, он смотрел на Санжаровские холмы, над которыми собирались набухшие, серые тучи. Будет дождь, нечего и думать, а теперь еще придется делать крюк в две-три версты. «Пешком надо было сходить, черт тебя подери!» – бранил он себя, болея душой за кобылу.
Месяц с лишним, с тех пор как он сжал свой ячмень, как назло, поле что ни день полосовали поздние летние дожди, и он выбивался из сил, то складывая, то разбрасывая копны, чтобы колос снова просох на солнце. Но, по правде говоря, Шефтл не столько устал от работы, как его изводила досада. Шутка ли – всякий раз видеть собственными глазами, как пустеет колос, высыпается зерно… К тому же от частых дождей солома почернела, корова даже в морозы не захочет ее жевать.
Еще издали Шефтл увидел в балке свой удлиненный клин, который среди вспаханного коллективного чернозема казался заросшей дорогой.
И вспомнилось ему, как ранней весной, когда только начал таять снег, он в сырости и в холоде пахал здесь свою землю. День и ночь хлопотал под порывистым ветром и под холодным весенним дождем, пахал, бороновал, сеял и снова бороновал, чтобы колос хорошо взошел и дал на зиму хлеб для него, для матери и для скотины.
Телега с одинокой лошадью в упряжке, поворачиваясь дышлом то вправо, то влево, со стуком и звоном неслась вниз по склону балки. Навстречу по обеим сторонам дороги мелькали поздние осенние цветы. Поникшие, блекло-зеленые, они тихо качались на ветру.
Подъехав к своему клину, Шефтл остановил була ную, спрыгнул с воза и, приминая босыми ногами колючую стерню, подошел к ближней копне.
Сверху копна была сухой. Шефтл разгреб верхний слой колосьев, засунул руки поглубже и почувствовал влажный жар, как будто копна тлела изнутри.
– Ах ты, черт! Опять надо ворошить. Вот так оно и идет. Маешься день-деньской, а, кроме соломы, все равно ничего не достается, – ворчал Шефтл, бегая от одной копны к другой. Все они слежались и уже начали чернеть. – Попробуй свезти это на одной лошади! Хоть возьми и сам запрягайся в арбу…
Он пробыл на поле довольно долго, торопливо разбрасывая копны по стерне. Уже отъехав от клина и свернув на наезженную дорогу, которая вела из Санжаровки в Ковалевск, к колхозу «Нове життя», он то и дело удрученно поглядывал на свой ячмень и на тучи над головой. Поди знай, что будет такая погода! А он-то загодя приготовил у себя в хате сухое место для ячменя, который думал собрать со своего клина… С самой весны ходил полный надежд и часто по ночам, лежа на своем высоком возу, мысленно подсчитывал, сколько пудов ячменя он получит, сколько соломы и половы, и эти мысли разгоняли тоску, скрашивали жизнь.
А сейчас, оглядываясь на узкую желтоватую полосу с разворошенными копнами, он чувствовал, как его сердце сжимается, точно по нему молотят катком.
Шефтл уже выехал из Дикой балки и стал спускаться в другую, сухую и широкую, которая отделяла бурьяновские земли от Ковалевских. У самой дороги раскинулся нескошенный луг, принадлежавший, видно, Бурьяновскому колхозу. Луг этот мигом напомнил Шефтлу о косе, которую он захватил с собой.
Он свернул в сторону, остановил лошадь и осмотрелся, нет ли кого поблизости, потом вытащил косу и вышел на луг.
Рыжая степь безмолвно лежала под плывущими тучами, в балке и на окрестных дорогах никого не было видно.
«Все равно пропадает…»
Он широко размахнулся, и под тонко позванивающей косой зашуршала трава. Сделав несколько прокосов, он решил пройтись еще разок, но в это время за горой послышался грохот колес. Поминутно оглядываясь, Шефтл быстро сгреб траву, бросил ее в телегу, спрятал под травой косу, вскочил на передок и покатил по дороге.
Он успел отъехать довольно далеко, когда телега показалась на вершине горы.
«Можно было накосить еще немного сена. Кто знает, сколько придется проторчать в кузнице», – пожалел Шефтл и пустил буланую шагом. Пусть там, на телеге, не думают, что Шефтл от кого-то удирает. Напротив, ему спешить незачем. Он может дать отдохнуть кобыле. На самой вершине холмистой дороги, заросшей с обеих сторон красноватым щавелем, телега с громким тарахтением догнала его.
«Кто это едет?» – Шефтл с любопытством посмотрел на пару белых, хорошо откормленных лошадей и свежепокрашенную зеленую телегу с новыми ободьями.
Он проверил, не видна ли коса. Успокоившись, вытащил из глубокого кармана штанов красный кисет с махоркой и скрутил цигарку, потом привязал вожжи к люшне и, не останавливая лошади, спрыгнул на дорогу. Спички у него были, однако он не закуривал, а подождал у обочины дороги, пока подъедет телега.
– Бог в помощь! Можно прикурить? – спросил он, сделав несколько шагов навстречу, и, не дожидаясь ответа, прыгнул на подножку. – Вот это кони! – Шефтл с завистью разглядывал белых гладких лошадей. – Ваши? – спросил он сидевшего на возу крестьянина.
– А то чьи же! – ответил тот.
Он чиркнул спичкой и протянул ее Шефтлу.
Шефтл прикурил, но с подножки не слез. «Пускай кобыла отдохнет, – подумал он о своей буланой, – мало я ее гоняю?» Стоя одной ногой на подножке – вторая в воздухе, – Шефтл попытался завести разговор.
– И телега ваша? – спросил он.
– И телега. К чему же кони без телеги?
– Вы, значит, не в колхозе?
– Почему? В колхозе, понятное дело. – Крестьянин придержал лошадей, подымавшихся в гору.
– Тогда, значит, и кони колхозные? – растерянно переспросил Шефтл.
– И кони. А то как же!
Шефтл с недоумением посмотрел на крестьянина.
– Вы же говорили, что ваши это кони?
– Наши и есть. Из колхоза «Нове життя», из Ковалевска, – с достоинством ответил крестьянин.
– Из Ковалевска? – Шефтл присмотрелся к нему. – Что-то я вас не знаю.
– А разве вы всех у нас знаете?
– Не всех… Но все-таки соседи. Правда, давненько я у вас не был… Как вас звать?
– Доброхатка Нестор Александрович. Слыхал?
– Слыхал… Как же… Вы откуда едете?
– Из района, из Гуляйполя. Радиоприемник получил, премия моей бригаде.
– За что же премия? – не понял Шефтл
– За работу. За хорошую работу.
– Даром или за деньги?
– Конечно, даром.
У Шефтла это не укладывалось в голове.
«Не может быть», – думал он, глядя на свою собственную обшарпанную телегу, шедшую впереди, довольный тем, что пустил ее порожняком.
Они уже были на Ковалевской земле. Дорога опять поднималась в гору, и лошади шли медленно.
Шефтл все стоял на подножке и, ни о чем больше не спрашивая, слушал Ковалевского колхозника. Тот разговорился, рассказал, что пшеница у них в этом году уродилась на славу и они всю уже успели обмолотить и свезти, что все, кто погорел в прошлом году, уже отстроились после пожара, что у них уже провели электричество. Обо всем он рассказывал с увлечением, будто о собственном хозяйстве. Шефтла это злило: «Чего он хвастает… Его это телега, что ли, его это кони? Только бы языком молоть… Пусть там даже золото с неба падает, что ему до того, раз золото чужое! Да и не может быть, чтобы они уже весь хлеб свезли… Наверно, еще лежит где-нибудь», – упрямо думал Шефтл, как будто это было для него вопросом жизни. Но сколько он ни глядел на степь, нигде не было видно ни одной копны. Вокруг по обе стороны желтели до самого горизонта сжатые поля, местами позелененные какой-то порослью. На стерне пестрело большое стадо, как будто согнанное из нескольких деревень, а немного подальше, в балке, паслись на свежей траве телята.
Шефтл со злостью хлопнул себя по шее, прогоняя докучливых мух. «Ах, погибель на вас!.. Вся степь уже чистая. Когда же это они успели?» И сердце у него заныло, словно вот в эту минуту на этой дороге он что-то потерял. Ему вспомнился ячмень, который преет в Дикой балке. Еще бы! Может ли он, Шефтл, равняться с ними! Им дают тракторы, комбайны – вот они и убрали. Комбайном он тоже давно убрал бы…
Дорога, которая все поднималась в гору, стала прямее и шире. Впереди по обеим сторонам что-то зеленело.
– Что там такое? – хрипло спросил Шефтл.
– Не видишь? Деревья. – Доброхатка легонько подстегнул лошадей, чтобы прибавили шагу.
– Деревья? – с удивлением повторил Шефтл. – Деревья у дороги?
– Это, можно сказать, аллея. Чтобы, видишь, к нам в колхоз не абы как въезжали, а по холодку, значит.
– Ну и ну! – Шефтл с удивлением смотрел вперед. – У дороги – и деревья?
Длинные полосы саженцев виднелись уже совсем недалеко. У Шефтла вдруг пересохло в горле. В самом деле, деревья вдоль всей дороги!..
– Акация? – спросил он, почесывая затылок.
– Почему акация?
– Акация колючая, – объяснил Шефтл, – акацию не будут ломать.
– Вот мы и посадили не акацию, а яблони. – Ковалевский колхозник улыбнулся так довольно, как будто это была его собственная затея.
– Яблони? – опешил Шефтл и даже возмутился: – Да вы что, с ума посходили?! С них же мигом все яблоки оборвут. Каждый, кому не лень, будет рвать…
– Пусть рвут, – спокойно отозвался Доброхатка. – Для того, можно сказать, мы их и посадили. Не понятно? Возьмите, к примеру, колодец. Едете вы, скажем, мимо нашего колхоза, хотите напиться и коней напоить. Разве мы вам пожалеем? Всю воду не вычерпаешь и с собой не заберешь. То же самое и яблоко. Ну, стряхнете несколько яблок, съедите их… Ешьте на здоровье! На возу вы их прятать не станете, не так ли? – с усмешкой посмотрел он на Шефтла. – Съедите несколько яблок, подкрепитесь, можно сказать, а нам не жалко. У нас, кроме этой аллеи, пятьдесят гектаров пущено под яблони и под абрикосы. А эти пусть растут у дороги. Человеку от них веселее – и потом красота… – Он задумчиво оглянулся и вдруг взялся за кнут. – Ну, веселей!
Шефтл соскочил с подножки и побежал к своей телеге.
Вскоре Доброхатка обогнал его и с веселым грохотом понесся по широкому шляху.
Шефтл смотрел вслед удаляющейся ковалевской подводе. Буланая, понурив голову, медленно плелась справой стороны дышла. Телега шла тяжело, и Шефтлу казалось, что это его тоска навалилась на телегу, запуталась в колесах и не дает ей идти.
Мрачный, он въехал в аллею. Да, это в самом деле были яблони. Шефтл не поленился, слез с телеги, подошел к саженцам, щупал их, измерял, разглядывал молодые зеленые листочки, мял пальцами, нюхал…
«Яблони… Смотри, что делается! У дороги… Сотни яблоневых деревьев… Спятили они, что ли?»
Сколько лет он собирался посадить у себя во дворе, за окном, несколько яблонь! Он уже ямы выкопал, но они заросли травой – навалились заботы; и ему было не до того. Даже единственная яблоня за конюшней, что досталась ему в наследство от деда, стала сохнуть.
И все же он каждую ночь по нескольку раз выходил за конюшню, следил, не лезет ли кто через забор, а утром искал в крапиве палые яблоки, – может, сбило ночью ветром или червяк подточил, как бы, чего доброго, кто-нибудь их не подобрал…
Эта единственная яблоня уже обошлась ему в копеечку. Однажды ночью, когда Шефтл спал под окном, ему послышался какой-то шорох в траве за конюшней. Шефтл выскочил в одном белье, схватил вилы и изо всех сил швырнул в ту сторону, где раздавался шорох. Вилы подбили ногу годовалой телке Риклиса, и он долго не мог с ним расплатиться…
Сейчас, когда он шел за телегой меж двух рядов стройных, тоненьких саженцев, у него даже в глазах темнело от досады и боли.
– Придумали тоже! Кто это сажает у дороги? – ворчал он возмущенно, словно эти деревца только для того и посадили, чтобы ему досадить, сделать ему назло.
Он вскочил на телегу и погнал буланую, точно хотел поскорее удрать отсюда.
– Но! – хлестнул он кобылу. – Делать им нечего… Будут у них тут яблоки! Держи карман шире! – утешал он себя. – Мало ли проезжает дорогой! Дурни… Посадили невесть для кого. А если я захочу в одну ночь все стрясти? Разве можно уберечь? У каждого дерева сторожа поставят, что ли?
Все же, прежде чем Шефтл доехал до дубовой рощицы, у самого въезда в Ковалевский колхоз, он успел пересчитать все саженцы и прикинуть в уме, сколько их выпало б на его долю, если бы он вступил в этот колхоз. На минуту он увлекся подсчетом и радовался, как ребенок, точно в самом деле вдруг разбогател.
«Эх, кабы каждый мог свою долю посадить у себя во Дворе…» Задумавшись, проехал он густую рощицу и стал спускаться с горы. Внизу раскинулось большое зеленое село, в несколько улиц, за селом поблескивал ставок. Сквозь кусты в палисадниках, из-за красных заборов белели хаты с обведенными синим и зеленым углами. Село казалось от этого светлым и веселым.
Вдоль заборов, по обе стороны улицы, тянулись Узенькие тротуары, выложенные из желтоватого камня.
Шефтл смотрел на них, не понимая, что это такое, Уж не заблудился ли он? Он свернул на родную улицу.
Вдруг где-то совсем рядом громко заиграло радио. Буланая испуганно шарахнулась в сторону.
– Куды? – Шефтл еле сдержал кобылу. – Что тут делается? – недоуменно оглянулся он. Ковалевск это или не Ковалевск?
Звуки радио доносились из нового каменного двухэтажного здания, перед которым была разбита клумба с белыми и пунцовыми цветами.
Оставив в кузнице плуг и борону, – пока их приведут в порядок, пройдет добрых несколько часов, – Шефтл поехал разыскивать своего старого знакомого Олеся Никифоренко, жившего на окраине села.
«У него и кобылу накормлю. А сено еще пригодится», – подумал он.
Никифоренко не было дома, но дети, игравшие на улице, мигом объяснили Шефтлу, что дед Олесь на колхозном дворе, в конюшне, вон там, на холме, и они сейчас ему покажут, где это. Шефтл не успел оглянуться, как телега наполнилась детьми. Ему очень хотелось их прогнать, но как-то язык не повернулся.
– Туда! Вон туда! – кричали дети.
– Заворачивайте к ставку!
– Вон… Я его, кажется, вижу…
Пока подъехали к колхозному двору, Шефтл прямо вспотел. Наконец дети спрыгнули с телеги и разыскали деда Олеся, – он только что кончил убирать конюшню.
– А, Шефтл! – обрадовался Никифоренко, высокий худой старик. – Вот так гость! Давно мы с тобой не видались, годика три, пожалуй. Спрашивал о тебе, как же… Слышал… Иващенко Микола Степанович вспоминал тебя. Так ты все еще сам по себе? И кобыла, вижу, одна у тебя осталась. Это, брат, не годится, нет! – качал он головой, не то осуждая Шефтла за нежелание идти в колхоз, не то жалея, что лошадь у него одна.
Шефтл слез с телеги и, выждав, пока разойдутся дети, негромко спросил:
– Кобылу можно у вас поставить?
Он бросил быстрый взгляд по сторонам, не видит ли кто, и выпряг буланую. Дед Олесь осмотрел ее, здорова ли, взял под уздцы и повел в конюшню. Он все время лукаво поглядывал на Шефтла, который молча следовал за ним, – видимо, ему не терпелось узнать, какое впечатление производят на гостя сухие и чистые стойла, устланные соломой, хорошо налаженный сток.
– Ну, что ты скажешь? – не удержался старик. – Видел когда-либо такую конюшню? А, Шефтел?
Шефтл не отозвался, только с завистью поглядывал вокруг. Никифоренко завел буланую в отдельное стойло и насыпал ей в корыто овса. Ну что ж, это хорошо, пускай кобыла попасется, а трава, которую он успел накосить, останется впрок.
– А что ты скажешь про наших жеребят? – Проходя мимо, старик шлепнул длинноногого бурого жеребенка. – Ты когда-нибудь видел такую породу?
Шефтл что-то пробормотал, с трудом подавляя досаду. Но старик ничего не замечал. Он был в отличном расположении духа и радушно показывал гостю все новшества, введенные в Ковалевске за последние годы.
– Пойдем, пойдем! – не давал он Шефтлу задерживаться в конюшне. – Я тебе еще и не то покажу. Ты посмотри, какую мы баню поставили. Этим летом…
Шефтл молча спустился за ним к ставку, осмотрел новую баню.
– Баня… Не могу я в ставке помыться, что ли? Перевод денег! – проворчал он.
На этот раз Никифоренко заметил его недовольство, но не подал виду. Он потащил его еще к мельнице, которая работала на электричестве, потом к сыроварне, указывая рукой во все стороны, как будто все эти постройки были делом его рук и его собственностью.
Шефтл покорно шел за ним следом. Так он ничего и не похвалил и вообще не произнес за все время ни слова, как будто потерял дар речи.
Наконец Никифоренко завел Шефтла к себе в дом, и там, как положено добрым приятелям, они распили бутылочку.
– Жалко мне тебя, Шефтел, – говорил старик. – Не пойму, что у тебя на уме…
Уже смеркалось, когда Шефтл на сытой кобыле подъехал к кузнице. Получив свой плуг и борону, он уложил их на подводу и отправился в Бурьяновку. То ли от стаканчика водки, то ли от того, что он здесь видел, у него слегка кружилась голова.
Хмуро уставившись в темнеющую степь, он трясся в своей телеге на охапке свежей травы и как-то даже не рад был тому, что она у него осталась, эта трава. Кажется, в первый раз за всю жизнь ему было не по себе оттого, что он скосил чужой луг. Люди овса для его лошади не пожалели, а он позарился на эту траву. Яблони сажают на дороге и не боятся, что их обворуют. Все у них есть, а у него… Перед его глазами вставала просторная, светлая конюшня, мельница и эти диковинные желтые каменные дорожки у палисадников… Он и рад был бы забыть о них, но не мог.
Домой он вернулся поздно вечером. Сердце у пего защемило, когда он окинул взглядом свой двор. Еще несколько часов тому назад, когда он выезжал отсюда, ему казалось, что все-таки его хозяйство не из последних, все-таки есть чем похвалиться перед людьми, а теперь, после того как он побывал в Ковалевске, каким убогим представился ему свой двор!
Оставив кобылу в упряжке, он тяжелыми шагами пошел в хату. Дверь за ним отскочила с таким треском, что щеколда еще долго звенела.
– Кто там? – испугалась старуха. – А? Это ты?
– Вставай! – крикнул Шефтл с порога. – Распрягай кобылу! Довели вы меня тут…
Старуха заковыляла во двор. Шефтл пошел за матерью, отстранил ее и сам распряг лошадь. Плуг и борону он оставил в телеге. Опершись спиной о грядку, он долго стоял и смотрел в темноту, точно раздумывая, что ему делать; наконец вошел в хату и бросился в угол, на слежавшуюся солому.
– Зачем ты лег на полу? – проворчала старуха. – Ложись на кровать.
– Помолчи! – огрызнулся Шефтл.
– Чего кричишь? Совсем одичал. С жиру бесится…
– С жиру, как же! С голоду, смотри, как бы нам не взбеситься.
– Не греши! Слава богу, живем не хуже людей, еще и лучше…
– Лучше? – вспыхнул Шефтл. – Посмотрела бы, как живут в Ковалевске…
Впервые он по-новому подумал о себе, о своем дворе, о своей земле, о всей своей жизни. «Чем это мне лучше, если у меня коптит каганец, а там горит электричество? Чем это мне лучше, если я вынужден зариться на чужое? Почему Олесь работает на всех, – вспомнил он старого Никифоренко, – и у него все есть, а я тружусь всю жизнь только на себя и не нажил себе пары сапог?»
– Уже который год собираюсь поставить курятник и все не могу, – с горечью бросил он матери, – а они, смотри-ка, уже выстроили себе новые конюшни. Радио у них играет. Молотилки им дали, тракторы… А я не могу нажить себе даже веялки, пропади все пропадом!
– Как там, в Ковалевске, я не знаю, – проворчала старуха, – а у наших пока ничего хорошего не видела. Что колхозники получили? Можно сказать, ничего…
– Здесь дело в хозяине, – с сердцем возразил Шефтл, как будто он не с матерью препирался, а с самим собой. – Что в Бурьяновке, что в Ковалевске – земля одинаковая. Хозяина им тут не хватает, куда он годится, Волкинд! У меня, будь я председателем, были бы другие порядки, ни одно зернышко не пропало бы.
Шефтл лежал на соломе, а перед его глазами качались яблони на дороге. Он долго ворочался с боку на бок, наконец встал и вышел во двор. В темноте ощупал трещины на глиняной стене хаты, потом подошел к пустым ямам под окном, точно надеялся: а вдруг в них выросли яблони за это время… Ямы печально чернели.
Где-то далеко, в степи, крикнул коростель.
– Ах, провались ты все на свете!
Шефтл плюнул и вернулся в хату.
