Текст книги "Обделенные душой (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Старейшина Муна, женщина с белыми волосами, встречает их у двери в нескольких кварталах от мастерской гитарного мастера. Она обеими руками сжимает ладонь Уила и спрашивает, как дела у его родителей. Лев окидывает взглядом круглую комнату с множеством окон. Карты на стенах и компьютеры на столах делают помещение похожим на классную комнату, с той только разницей, что все собравшиеся здесь дети – их примерно десяток – заняты каждый своим делом: двое из них спорят над улиткой на одном из экранов; один мальчик водит пальцем по карте Африки; четверо других репетируют пьесу, судя по всему – «Макбета», если только, конечно, Лев точно помнит уроки английской литературы; остальные играют на полу в какую-то сложную игру с горками гальки.

Старейшина Муна хлопает в ладоши, и все детишки в ту же секунду устремляют на неё взгляды, видят Уила и окружают его. Он прогоняет их, и те табунком несутся в центр зала, распихивают друг друга локтями, в стремлении занять лучшее место на полу. Уил присаживается на табурет, и ребята кто во что горазд выкрикивают названия своих любимых песен. Но старейшина Муна призывает всех к порядку, подняв вверх ладонь.

– Сегодня дар предназначен Нове. Ей и выбирать.

– Песню вороны и воробья, – произносит Нова, стараясь за торжественным тоном спрятать свою радость.

Песня сильно отличается от того, что Уил играл для Лева. Она бодрая и весёлая. Наверно, и исцеление, которое она приносит – иного рода. Лев закрывает глаза и воображает себя птицей, порхающей среди летней листвы в саду, которому, кажется, нет конца. Музыка возвращает ему, пусть лишь на несколько мгновений, чувство невинного счастья, полностью утраченное Левом за последнее время.

Песня заканчивается, Лев поднимает ладони, чтобы похлопать, но старейшина Муна успевает ему помешать: берёт его руки в свои и качает головой – не надо.

Дети сидят тихо добрых тридцать секунд, полных отзвуков музыки Уила. Затем старейшина отпускает их, и они возвращаются к своим играм и урокам.

Она благодарит Уила и, пожелав Леву удачи в его странствии, провожает их.

– Ты просто великолепен, – говорит Лев Уилу, когда они выходят на улицу. – Уверен – за пределами резервации ты бы мог заработать миллионы своей игрой!

– Было бы неплохо, – задумчиво и немного грустно отзывается Уил. – Но мы же оба знаем – этому не бывать.

Лев не понимает, почему Уил грустит. Ведь если тебе не надо заботиться о том, чтобы оставаться в целости и сохранности – о чём тебе тогда печалиться?

– А почему не разрешается аплодировать? – спрашивает он. – Неужели люди здесь так боятся хлопателей?

Уил смеётся.

– Хочешь верь, хочешь не верь, но у нас в резервации хлопателей нет. Хотелось бы думать, что это потому, что людей в наших краях ничто не в состоянии настолько вывести из себя, чтобы им вдруг захотелось стать самоубийцами и сделать свою кровь взрывоопасной. Но, может быть, мы выплёскиваем нашу злость на внешний мир каким-то другим образом. – Он вздыхает, а когда снова заговаривает, в голосе его слышится значительно больше горечи: – Нет, мы не хлопаем просто потому, что так у нас не принято. Аплодисменты – это для музыкантов, а музыкант считается «лишь инструментом». Принимать аплодисменты – значит показать всем, насколько ты тщеславен.

Он смотрит на свою гитару, поглаживает струны кончиками пальцев, заглядывает в резонансное отверстие, как будто прислушивается к чему-то внутри инструмента.

– Каждую ночь, – заканчивает Уил, – мне снятся овации толпы, и когда я просыпаюсь, меня начинает грызть совесть.

– И напрасно, – успокаивает его Лев. – Там, откуда я, каждый мечтает об овациях, неважно, за что. Это нормально.

– Ты готов отправиться домой?

Лев не совсем уверен, что именно имеет в виду его спутник под словом «домой»: в дом, где живёт семья Уила или в мир за пределами резервации. Впрочем, Лев не готов ни к тому, ни к другому. Он указывает на убегающую вниз дорожку:

– Что там, внизу?

Уил досадливо вздыхает. Настроение у него явно ухудшилось после разговора о поклонении толпы.

– И чего тебе так хочется во всё сунуть свой нос? Может, есть места, от которых лучше держаться подальше!

Лев потупляет взор. Ему обидно, но он старается этого не показать.

Когда он поднимает голову, Уил стоит и с болью смотрит в сторону утёсов на другой стороне посёлка, потом переводит взгляд на тропинку, уходящую вниз.

– Там клиника, – говорит он. – Там работает моя мама.

И тут Лев кое-что припоминает:

– И это там лежит твой дедушка?

Уил молча кивает... и вдруг снимает гитару и прячет её за камень.

– Пошли. Покажу тебе клинику.

Погрузившись в свои мысли, Уил идёт по вымощенной брусчаткой дорожке. Его лицо угрюмо, и Лев больше не пристаёт к нему с расспросами. На него тоже нахлынули воспоминания. Разговор о хлопателях напомнил ему о времени, когда он в последний раз видел Коннора и Рису. Его охватывает чувство вины. Они спасли его, а он, раздираемый противоречиями, пойманный между своим прошлым и своим будущим, предал их. Коннор и Риса притворились, что они хлопатели. Они зааплодировали – торжественно, ритмично, отчего поднялась паника, помогшая им ускользнуть. Вернее, Лев надеется, что они ускользнули. Правда в том, что он понятия не имеет об их дальнейшей судьбе. Вполне может статься, что их уже расплели. То есть они «продолжают жить в разделённом состоянии». Чем больше он об этом думает, тем больше презирает этот эвфемизм.

Дорога огибает посёлок и уводит к широкой расселине межу скал, затем углубляется в лощину, застроенную одноэтажными красивыми зданиями, между которыми зеленеют лужайки.

– Вот это первое здание – педиатрический корпус, – кратко объясняет Уил на ходу. Уил не снижает хода, но Лев заглядывает в окна и открытые дворики в надежде увидеть целительницу. Он видит детей и других целителей, но мамы Уила среди них нет.

Лев бросает взгляд на своего спутника. Глаза того прикованы к девушке, стоящей на пороге другого корпуса – невысокой, в тунике, украшенной перьями. У девушки тёплые миндалевидные глаза, а на губах – лёгкая улыбка, напомнившая Леву о Рисе. Она стоит в дверях и смотрит на Уила.

Они ещё ничего не сказали, но Лев уже догадывается, что это, должно быть, и есть невеста Уила. Между этими двумя явно угадывается связь, даже ещё более сильная, чем между Уилом и его гитарой. Уил подходит к девушке, и Лев думает, что вот, сейчас они поцелуются, но вместо этого Уил протягивает руку к сплетённой из бисера тесьме, стягивающей волосы девушки, развязывает её и выпускает на свободу сияющий чёрный каскад.

– Вот так-то лучше, – говорит он с едва заметной улыбкой.

– Для мастерской не годится, – возражает она. – Застрянет в циркулярной пиле, и прости-прощай моя голова! Отрежет начисто.

– И получится расплетение! – дразнит её Уил. Она окидывает его сердитым взором – словно ударяет римшот [41]41
  Характерный удар по внешнему ободу барабана, играющийся для эффектной концовки джазовой пьесы.


[Закрыть], только визуальный. Он смеётся.

– Уна, это Лев. Лев, Уна.

– Привет.

– Приятно познакомиться, Лев. – Она пытается вернуть себе свою тесьму, но поскольку Уил на добрый фут выше неё, ей никак не дотянуться. – Отдай, Гитарный безобразник! – И натренированным движением, словно проделывать это ей не впервой, она подпрыгивает и выдёргивает тесьму из его пальцев. – Ха! – Она подмигивает Леву и говорит: – Возьми на заметку, братишка. Если поведёшься с этим типом, без этого движения тебе не обойтись.

Лев не очень понимает, почему она зовёт его братишкой, но ему это обращение нравится.

Уна вглядывается в Уила.

– Твой дядя вернулся?

Между ними словно возникает какое-то напряжение. Лев замечает, что над дверью этого длинного узкого здания большими буквами вырезано «Кардиологическое отделение».

– Да, – отвечает Уил. – Ничего не нашёл. Так ты пришла навестить моего дедушку?

– Кому-то же надо его навещать. Он здесь уже несколько недель, и сколько раз ты его навестил?

– Перестань, Уна. Меня дома уже заездили.

– И правильно. Потому что ты этого заслуживаешь.

– Но вот же я, пришёл, что ещё надо?

– А где же тогда твоя гитара?

Лицо Уила болезненно морщится, и Лев смотрит в сторону – ему неловко видеть в глазах парня слёзы.

– Уна, я не могу этого сделать, – произносит Уил. – Он хочет, чтобы я облегчил ему путь в смерть. Я просто не могу этого сделать!

– Да с чего ты взял? Он, может, вовсе не собирается умирать!

Голос Уила становится громче:

– Он ждёт меня, вместо того чтобы ждать сердце!

И хотя Лев толком ничего не знает, он касается локтя Уила, чтобы привлечь к себе его внимание, и говорит:

– Может быть, он ждёт и того, и другого... Но он согласен и на что-то одно, если второго не будет.

Уил таращит на него глаза, будто впервые видит, а Уна улыбается.

– Хорошо сказано, братишка, – говорит она. – Сдаётся мне, что будь ты одним из нас, твоим духом-хранителем была бы сова.

Лев чувствует, что краснеет.

– Нет, скорее олень, застывший в свете фар [42]42
  Известный факт: олень, застигнутый светом фар на дороге, застывает на месте, вместо того, чтобы бежать. Ученые пока не выяснили, почему так происходит.


[Закрыть].

Лев входит вслед за ними в здание. Они идут в его дальний конец, где находится просторная круглая комната, разделённая на четыре открытых отсека. Создаётся впечатление, что это не больница, а спа. Широкие окна в массивных рамах. Стены украшены цветущими растениями, в центре палаты фонтан: водяные брызги падают на медную скульптуру, очень похожую на стилизованный индейский талисман «ловец снов». В каждом отсеке – медицинское оборудование по последнему слову техники, но оно расположено очень деликатно, не лезет в глаза – чтобы не нарушать царящего здесь уюта.

Из четырёх коек заняты только две. Ту, что ближе к двери, занимает молодая женщина – дыхание её нерегулярно, губы с синюшным оттенком. На койке у дальней стены лежит исхудавший старик. Видно, что он высокого роста. Уил, Лев и Уна медлят на пороге палаты. Но вот Уил набирает полную грудь воздуха и вступает внутрь, вымученно улыбаясь.

Дедушка не спит. Увидев, кто к нему пришёл, он счастливо посмеивается, но смех тут же переходит в кашель.

– Дедушка, это мамин пациент Лев. Лев, это мой дедушка, Точо.

– Присаживайтесь, – приглашает Точо. – Когда вы так стоите вокруг, у меня такое чувство, будто я уже умер.

Лев садится на мягкий бархатный стул, но слегка отодвигается назад – его тревожит вид старика, его мучнистого цвета кожа, осунувшееся лицо и прерывистое дыхание. Лев ухватывает семейное сходство, и ему несколько не по себе при мысли, что этот слабый, больной человек лет шестьдесят назад, возможно, выглядел почти точь-в-точь так, как сейчас выглядит Уил. Старик умирает. Ему нужно сердце. Это напоминает Леву о его собственном сердце – сейчас оно вполне могло бы быть у кого-то другого. Неужели кто-то умер из-за того, что Лев предпочёл оставить своё сердце при себе? Лев даже чувствует себя немного виноватым, и это злит мальчика.

Уил берёт дедушку за руку.

– Дядя Пивани говорит, что добудет пуму завтра.

– Вечно у него «завтра», «завтра», – ворчит Точо. – А играть для меня ты, я так думаю, тоже собираешься завтра?

Уил неохотно кивает. Лев замечает – парень избегает встречаться с дедом глазами.

– При мне сегодня нет гитары. Но завтра – да, сыграю.

Точо наставляет на Уила палец.

– И чтобы никаких разговоров про то, чтобы сменить моего духа-хранителя на свинью. – Он широко улыбается. – Ни за что!

Лев смотрит на Уила.

– Свинью?

– Отец Новы – не единственный, поменявший своего духа-хранителя. Моему папе постоянно приходится писать в Совет племени заявления от имени разных людей с просьбой сменить духа-хранителя на какого-нибудь более... практичного. Ничего особенного.

На лице Точо появляется упрямое выражение.

– А для меня очень даже особенное. Пума сама выбрала меня. – Он поворачивается к Леву. – Мой внук считает, что я должен сменить духа-хранителя на свинью, так чтобы я получил новое сердце быстро и без проблем. Что скажешь?

Уил бросает на Лева запрещающий взгляд, а вот Уна кивает мальчику, без слов разрешая ему высказать своё мнение. Впрочем, какое у него может быть своё мнение?

– Для меня это всё так ново... – говорит он. – Я вряд ли бы вообще согласился на какой-нибудь животный орган... Но, сэр, я думаю, если ваш выбор помогает вам сохранить достоинство, то вы поступаете правильно.

Уил вперяется в него с таким гневом, что Лев тушуется.

– Но с другой стороны, если свиное сердце годится, то почему бы и нет? Если я ем свиные отбивные, как я могу запретить вам использовать свиное сердце, так ведь?

Старик вновь смеётся и вновь смех переходит в кашель.

– Э-э... может, я лучше подожду на улице... – Лев приподнимается со стула, готовый вылететь в дверь, но Уна удерживает его:

– Не вздумай. Очень полезно узнать мнение постороннего. Не так ли, Уил?

Уил отвечает не сразу.

– Мы можем многое узнать от посторонних, так же как и они могут многое почерпнуть от нас. И если древняя традиция способствует тому, чтобы твоя жизнь кончилась до времени, то зачем нужна такая традиция? – Он поворачивается к Леву, ещё раз делая его третейским судьёй: – Пум в резервации осталось маловато, Лев. Зато свиней, мустангов и овец – сколько угодно. Не вижу смысла в том, чтобы настаивать на органе от собственного духа-хранителя. Простая логика подсказывает: выбери другое животное. Разве не должен разум побеждать косность?

Лев понятия не имеет, что ответить. И тут он вдруг соображает, что, пожалуй, сможет выкрутиться из щекотливой ситуации.

– Нет, – говорит он. – В игре, основанной на чистом везении, всегда побеждает казино.

Мгновение молчания... а потом Уна вскидывает голову и заливается смехом:

– Ну, точно вам говорю – сова!

Точо сердито смотрит на Уила.

– Я хочу, чтобы ты сыграл мне завтра. Ты поможешь мне умереть спокойно и с достоинством. Своим отказом ты навлекаешь на меня позор. И ты позоришь себя тоже.

– Я буду играть тебе только для исцеления, дедушка, – говорит Уил. – После того, как ты получишь новое сердце.

Старик замолкает и лишь испепеляет внука взглядом, от его хорошего настроения и следа не осталось. Он отворачивается к окну, всем своим видом показывая, что визит окончен.

•

– В то время как ваша наука и экономика сосредоточилась на развитии технологии расплетения, наши учёные работали над методами пересадки органов от животных к человеку, – рассказывает Уил Леву по дороге домой. Уна на прощание поцеловала Уила с некоторой прохладцей в щёку и вернулась в мастерскую лютье. Уил подождал, пока она не скрылась из виду, и только потом достал гитару из-за камня. – Мы справились с проблемой отторжения органов и со многими другими трудностями, связанными с междувидовой пересадкой органов. Единственное, чего мы пока не можем пересаживать – это мозговую ткань животных. Животные думают не так, как мы, вот потому из этого ничего и не выходит.

– Но почему же вы не поделитесь этими знаниями с другими учёными? – спрашивает Лев.

Уил смотрит на него так, будто Лев только что дико сглупил. Может, так оно и есть.

– Мы поделились. Они не заинтересовались. Фактически, ваши учёные заклеймили наши методы как неэтичные, аморальные и вообще отвратительные.

Лев вынужден признать, что часть его сознания – та, что прониклась идеологией мира, где десятина и расплетение считались делом нормальным – согласна с этим мнением. Удивительно, как мораль, которая, как ему казалось, всегда чётко разграничивает чёрное и белое, подвержена влиянию того, что тебе внушают сызмала.

– Ну и вот, – продолжает Уил, – для того, чтобы эта технология работала, наши умники-законники изобрели целый свод законов, основанный на нашей традиционной системе верований. Когда Люди Удачи достигают определённого возраста, они отправляются в духовное искание и находят своего духа-хранителя. Он может быть чем угодно: птицей, насекомым, любым другим животным. Само собой, после того, как Совет принял законы в связи с трансплантацией органов, вряд ли стоит удивляться, как много детей с подачи своих родителей назвали своим духом-хранителем свинью!

До Лева не совсем доходит, так что Уил объясняет, что самым биологически близким человеку животным помимо приматов является свинья.

– Пумы – самый худший случай, – говорит он. – Вид редкий, малочисленный, физиология сильно отличается от человеческой; к тому же хищники не созданы для долгой жизни, как травоядные, поэтому их сердца быстро изнашиваются.

– А кто у тебя дух-хранитель? – спрашивает Лев.

Уил смеётся.

– Со мной вообще завал, если мне понадобится орган! Мой дух – ворон. – Он на мгновение замолкает. Погружается в себя. Таким он становится, когда играет. – Все называют мою музыку божественным даром, но рассматривают её как обязанность. Я, видите ли, навлекаю на себя позор, если не отношусь к своей игре так, как им хочется! – Он сплёвывает на придорожный камень. – Я бы никогда не согласился на человеческий орган, братишка... однако в твоём мире есть много чего такого, отчего бы я не отказался.

– Как, например, аплодирующая толпа?

Уил на секунду задумывается.

– Как, например... когда тебя оценивают по достоинству.

4 • Уил

Уил понимает: он слишком многое открыл Леву. Всё должно быть наоборот: человек, спасающийся бегством от закона, должен открываться тем, кто его приютил, находя утешение в их доброте. Уил решает закрыть своё сердце на более надёжный замок.

На следующий день за завтраком Уил накладывает кашу себе и Леву, и в это время звонит отец. Ма поднимает трубку в кабинете, ожидая плохих известий, но внезапно ставит телефон на громкоговоритель – эту новость должны слышать все!

– Мы завалили пуму-самца через полчаса после начала охоты! – слышит Уил голос отца. – Пивани уже вынул сердце.

Облегчение прокатывается волной по всему дому. Даже Лева, встретившегося с дедушкой только один раз, охватывает радость.

– Уил, отправляйся к дедушке и расскажи ему, – велит ма. – Да поживей! Хоть и говорят, что дурная весть приходит быстрее доброй, на этот раз пусть всё будет наоборот.

Уил хватает гитару и спрашивает Лева, не хочет ли тот пойти с ним. Ради такого случая они даже съезжают вниз на подъёмнике, а не карабкаются по верёвочной лестнице.

•

– Ты такой упрямый, дедушка, но видишь – ты таки получишь сердце пумы! – говорит Уил, перебрасывая гитару со спины на перёд, готовый играть мелодии исцеления, даже не дожидаясь трансплантации.

– Упрямство – это наша фамильная черта, – сухо отвечает старик. Уил замечает, что дедушка смотрит на Лева – не потому, что хочет подарить мальчику своё внимание, а лишь затем, чтобы не встречаться глазами с внуком. Уил начинает что-то подозревать.

– Что-то не так, дедушка? Я думал, ты обрадуешься.

– И обрадовался бы, если бы сердце досталось мне.

– Что?!

Дедушка тычет пальцем в сторону группы посетителей, столпившейся около другой койки. Уил не обратил на них внимания, когда входил в палату – настолько он торопился сообщить деду прекрасную новость – но, по-видимому, Точо узнал обо всём ещё до прихода внука. Женщина на второй койке молода – ей около тридцати или чуть за тридцать. Родственники, собравшиеся около неё, похоже, веселы и счастливы, несмотря на то, что она в тяжёлом состоянии.

– Я отдаю сердце ей, – заявляет дед. – Я уже решил.

Уил вскакивает так резко, что стул опрокидывается.

– О чём ты толкуешь?!

– Я могу не выдержать операции, Чоуилау. Слишком стар. А тут – молодая женщина, у неё гораздо выше шанс выжить. У неё тоже дух-хранитель – пума.

– Но сердце добыто твоими сыновьями! – взрывается Уил, и женщина на соседней койке слышит его. Вот и хорошо! Пусть все знают! – Это сделали твои сыновья, а это значит – оно твоё и ничьё больше!

Дед переводит взор на Лева, и внук злится ещё больше.

– Не смотри на него! – вскрикивает Уил. – Он не нашего племени!

– Мнение постороннего всегда объективно. Оно непредвзято.

Лев отступает на шаг назад. Уил не хочет, чтобы он принимал участие в этой дискуссии. Да он сам, Лев, не хочет этого ещё больше!

– Это ваше сердце. – Вот и всё, что он может сказать.

Уил почти что вздыхает с облегчением: молодец, Лев, поддержал! – но тут дед произносит:

– Видишь? Парень согласен со мной.

– Что? – спрашивают Уил и Лев в унисон.

– Это моё сердце, – поясняет дед. – А это значит, что я имею все законные основания решать, что с ним делать. И я отдаю его этой молодой женщине. И уволь меня от дальнейших дискуссий.

Ярость и скорбь охватывают Уила. Он вылетает из кардиологического корпуса, но сбежать ему не удаётся. Новость о решении деда уже известна всей семье, и в тот момент, когда Уил выносится на улицу, игнорируя попытки Лева удержать и успокоить его, к зданию уже подходят остальные родственники: родители Уила, затем дядя Пивани и его семья. Уил видит ближайших друзей Точо. А вот и Уна. Их всех позвали, чтобы попрощаться со стариком. Они все пришли проводить его.

– Сделай это для него, Уил, – мягко просит ма, ступая на порог. – Пожалуйста, сынок, сделай это для него.

Он ждёт снаружи, пока все не входят в корпус, включая и Лева. Потом он медленно шагает по коридору к круглой палате. Мимо него катят женщину с синюшными губами, за ней гурьбой следуют её родичи. Больную уже начали готовить к операции.

В палате все уже расселись на стульях и на полу. Лев придержал стул для Уила. Усталые глаза деда прикованы к лицу внука. Тот садится и начинает играть. Сначала звучат мелодии исцеления, но в слишком скором темпе. В игре Уила чувствуется отчаяние. Но его никто не останавливает. Но постепенно музыка переходит в скорбные погребальные тренодии: звуки призваны облегчить переход из этого мира в следующий.

Уил играет несколько часов. Он с такой полнотой растворяется в музыке, что забывает обо всех присутствующих. Юноша почти не слышит слов, с которыми его родные прощаются со стариком, не слышит, как его дед говорит о переходе духа из его разрушающегося храма в иное царство. Он не обращает внимания на Лева, который сейчас кажется ещё более чужим, чем обычно. Уна присела у окна рядом с Левом; она слушает игру Уила, но он не смотрит на неё. Уил скользит взглядом по лицу отца – оно торжественно-печально. На отце по-прежнему охотничий костюм, на дяде Пивани тоже, только дядина одежда запятнана кровью пумы. Снаружи, из-за стен корпуса, доносится запах костра: там семья спасённой женщины поёт духам благодарственные песни.

День перетекает в сумерки, и Точо тоже почти растворяется в них, готовый уйти по зову из запредельной страны. Но тут, совсем на краю, он вдруг протягивает руку, останавливает Уила и подзывает его к себе.

У него есть к внуку последняя просьба, и он шепчет её ему на ухо, медленно, с трудом выговаривая слова. Уил соглашается: у него нет сил спорить о том, что произойдёт завтра, потому что у его дедушки есть только сегодня.

Обещание дано, и Уил снова погружается в музыку. Он не замечает, как ма, одетая в свой белый халат, щупает больному пульс и качает головой. Уил играет, и дыхание деда замедляется. Уил играет, не слыша тихих рыданий дяди Пивани. Уил играет, звуки его гитары обволакивают душу деда и уносят её в далёкое, незримое нечто. И когда Уил отрывает пальцы от струн, остаётся лишь оглушительная тишина.

5 • Лев

Кладбище Людей Удачи расположено в самом центре резервации, далеко от населённых мест. Многие семьи хоронят своих покойных в гробах, на западный образец, но другие, придерживающиеся традиций племени, зашивают тела в саван, а некоторые проводят самый древний ритуал из всех существующих. Хотя в семье Уила все обычаи перемешались самым причудливым образом, дедушка был приверженцем старых традиций. Поэтому его будут хоронить по древнему ритуалу.

Тело Точо, покрытое ветвями можжевельника, лежит на высокой деревянной платформе. На шестах подвешены тростниковые корзины, украшенные зубами пумы; они полны пищи, которая понадобится покойному на том свете. Зажигается огонь, взвивается дым. Лев внимательно смотрит, стараясь сохранить в памяти всё разворачивающееся перед ним действо.

– Наши предки считали, что дыхание мёртвых переходит в Нижний Мир, – поясняет ему Уна.

Лев потрясён.

– В Нижний Мир?!

– Нет, не в преисподнюю, – успокаивает его Уна, поняв, о чём он подумал. – Просто там пребывают души умерших. Наверху или внизу – неважно, понятий верха – низа в загробном мире не существует.

Лев замечает, что Уил стоит в стороне от других, как будто он здесь посторонний.

– Почему Уил не принимает участия в церемонии? – спрашивает он.

– Уил следовал нашим обычаям, потому что любил своего дедушку. А теперь ему предоставлен выбор, каким традициям следовать. Ты тоже, кстати, должен выбрать.

Леву кажется, она шутит.

– Я?

– Когда заявление о твоём праве на поселение будет одобрено, ты станешь приёмным сыном племени. В добавок к тому, что ты будешь защищён от расплетения, резервация официально станет твоим домом. И как всякий, живущий здесь, ты должен будешь решить, по какую сторону стены находится твой дух.

Лев изо всех сил старается осмыслить всё услышанное. Найти место, которое он мог бы назвать своим истинным домом – так далеко в будущее он ещё не заглядывал.

– Дедушка Уила оставил для тебя подарок, Лев, – говорит Уна.

Мальчик-беглец не может сообразить, о чём речь. В его душе шевелится предчувствие.

– Точно такой же подарок он дал и Уилу, только он пока ещё об этом не знает. Понимаешь, на своём смертном одре Точо попросил Уила взять тебя в духовное искание.

Внезапно ветер меняет направление, и глаза Уны и Лева начинают слезиться от дыма.

•

Искание должно состояться через десять дней. Лева включили в группу молодых людей из уважения к предсмертной воле Точо. Уил тоже присоединился к группе – чтобы выполнить последнее желание своего дедушки.

Духовное искание начинается с нескольких часов потения в специальном вигваме. Там царит полный хаос – ну-ка попробуй занять чем-нибудь дюжину десяти– и одиннадцатилеток, пока они сидят на горячих камнях и их распаривают чуть ли не до смерти. Они галлонами пьют подсоленный кактусовый чай и покидают знойный вигвам только чтобы помочиться, впрочем, и это происходит не очень-то часто – почти всё, что они выпивают, выходит с потом.

Лев, который в любой компании привык быть самым младшим, внезапно оказывается старше всех и чувствует себя окончательно выбитым из колеи.

После сеанса потения им предстоит отправиться в горы. Во время похода им не полагается есть, только пить – густой, травяной отвар, очень неприятный на вкус.

– Потение и голодание подготавливают тело к духовному исканию, – объясняет ему Уил. – В таком состоянии его и посещает видение духа-хранителя.

Возглавляет поход Пивани, а Уил у него в помощниках. Он поддразнивает Лева:

– Конечно, мы с дядей едим настоящую еду.

Лев знает – Уил здесь только потому, что об этом просил его дед.

В первую ночь одному из мальчиков открывается его дух-хранитель, о чём он ставит всех в известность на следующее утро за завтраком. Дух свиньи провёл его в здание суда и поведал, что он станет судьёй.

– Врёт! – заявляет Кили – тощий, дёрганый мальчишка, который частенько берёт на себя труд говорить за других. – Спорим, родители подговорили его?

Уил хочет вывести мальчика, которому якобы явился дух-хранитель, на чистую воду, но Пивани поднимает руку и прекращает спор. Лев слышит, как он тихонько говорит племяннику:

– Если мальчику действительно является его дух, он предпочитает правду лжи.

На следующий день проводятся соревнования по стрельбе из лука. К счастью для Лева, несколько лет назад он увлекался этим видом спорта и даже взял серебро на чемпионате города. Правда, здесь ему это не помогает – он занимает последнее место.

На третий день Лев падает и снова повреждает многострадальное запястье. Он забыл, каково это – быть чистым, он весь покрыт волдырями от укусов москитов. Он чувствует себя усталым и заброшенным, а по голове словно бьют молотом.

Но почему же тогда в нём живёт ощущение, что это счастливейшая неделя в его жизни?

Каждую ночь они разжигают костёр, и Уил играет на гитаре. Это – кульминация дня. То же можно сказать и о народных преданиях, которые рассказывает Пивани. Некоторые – смешные, а другие – странные. Леву нравится наблюдать, как ребята льнут к рассказчику, как у них от восторга расширяются глаза...

На четвёртый день все какие-то взбудораженные. Лев не может с уверенностью сказать, отчего – то ли от недоедания, то ли оттого, что в северных горах собирается буря. За завтраком все угрюмо молчат. Когда Аоти проливает своё травяное пойло на Лансу, оба мальчика бросаются в драку с такой яростью, что разнять их удаётся лишь соединёнными усилиями Лева, Уила и Пивани.

Ко всему прочему, у Лева чувство, будто за ним наблюдают. Он пристально всматривается в лес каждый раз, когда с ветки с шумом срывается какая-нибудь птица или трещит сучок. Он понимает, что, скорее всего, это пустые тревоги, но от паранойи, овладевшей им в его бытность беглецом, не так-то просто избавиться. Его нервозность передаётся младшим детям, и тогда Пивани отсылает его с глаз долой.

Поначалу, забравшись один в маленькую палатку, Лев ощущает облегчение, но вскоре стены из оленьих шкур начинают давить на него, а вонь грязных носков и вовсе гонит мальчика наружу. Он слышит, как его спутники на поляне моют кружки. Лев усаживается, скрестив ноги и упёршись подбородком в грудь – так сидят Люди Удачи – посреди палаточного лагеря и желает лишь одного: чтобы поскорей разразилась буря, и весь этот ужас закончился.

– Лев!

Он вскидывает глаза и видит Кили – тот стоит перед ним, переминаясь с ноги на ногу. Кили садится, но не осмеливается посмотреть Леву в глаза. Наконец он отваживается и произносит:

– Вчера ночью мне было видение.

Лев не знает, что сказать. Почему Кили пришёл к нему, а не к Пивани или Уилу?

– Значит, ты видел своего духа-хранителя?

Кили, похоже, не знает, что говорить дальше, поэтому Лев приходит ему на помощь:

– Это, надеюсь, не свинья?

– Не-ет... – мямлит Кили. – Это воробей. Как в моём имени.

Вот это да. Похоже, что этот самый дух-хранитель действительно имеет для человека особое значение, а не только служит источником донорских органов.

– Так что он тебе показал?

– Кое-что плохое, – шепчет Кили так тихо, что Леву приходится наклониться к нему.

– Что – плохое?

Все страхи, преследовавшие его сегодня с утра разом возвращаются.

– Я не знаю. – Кили смотрит Леву в глаза и нервно теребит в пальцах травинку. – Но я видел, как ты уходишь. Ты же не уйдешь, правда?

У Лева такое ощущение, будто ему в грудь вонзилась стрела и мешает дышать. Он пытается припомнить, о чём толковал ему Уил: голод и усиленное потение могут вызвать галлюцинации и странные сны. А может, кто-то внушил Кили, что «мапи» всегда уходят, вот оно ему и приснилось?

– Я не собираюсь уходить, – говорит Лев, пытаясь уверить не только Кили, но и себя самого.

– В моём видении ты бежал, – говорит Кили. – Люди хотели сделать тебе больно... а ты хотел сделать больно им.