Текст книги "Обделенные душой (ЛП)"
Автор книги: Нил Шустерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
21 • Кэм
В вашингтонский дом Кэма и Роберты так просто не попадёшь – требуется приглашение. На их обедах и приёмах полно мировых знаменитостей, политических деятелей и поп-идолов; и каждому хочется, фигурально выражаясь, урвать себе частичку Камю Компри. Иногда их внимание столь агрессивно, что Кэм пугается, не хотят ли они и в самом деле отщипнуть себе кусок на память. Они обедают с кронпринцем какого-то миниатюрного княжества, о существовании которого Кэм и не подозревал до того момента, когда на их пороге объявилась свита. Он проводит послеобеденный джем-сейшн ни с кем иным, как с самим Бриком Макданиэлом – суперзнаменитостью, имя которого прежде всего всплывает в голове при слове «рок-звезда». Кэм в таком восторге от этого артиста, что становится его ярым приверженцем – но когда они играют вместе, они звёзды одной величины.
Такая бурная жизнь – как наркотик: быстро привыкаешь и забываешь обо всём остальном. Кэму приходится напоминать себе, что он стремится не к этому. Весь этот гламур лишь отвлекает его от истинной цели.
«Но как свергнуть власть людей, обеспечивающих тебе такую экстраординарную жизнь!» – по временам спрашивает он себя в моменты слабости, как, например, тогда, когда Брик Макданиэл – подумать только, сам Брик Макданиэл! – просит у него автограф. Кэм понимает – он пытается оседлать торнадо; но со стихиями не шутят – может и засосать.
•••••••••••••••
РЕКЛАМА
Придёт день – и вам выпадет счастье присутствовать на церемонии выпуска вашей пра-пра-пра-правнучки. Придёт время – и вы будете жить в памятнике архитектуры, насчитывающем пятьсот лет... и построенном через три года после вашего рождения. Когда-нибудь древние секвойи позавидуют вашему возрасту. Приостановитесь сегодня на мгновение и поразмыслите обо всех тех чудесах, благодаря которыми ваши жизни стали длиннее и увлекательнее. Мы, «Граждане за прогресс», постоянно заботимся об этом. С нашей помощью «когда-нибудь» превратится в «сегодня»!
Мы, «Граждане за прогресс», знаем: первый человек, которому суждена вечность, живёт уже сейчас. И это вы!»
•••••••••••••••
– Мне нужно съездить на Молокаи, – говорит Роберта как-то вечером, спустившись в подвал их дома, где для Кэма оборудовали тренажёрный зал. Его прежний физиотерапевт, занимавшийся с ним в первое время после его сплетения, говорил, что группы мышц его подопечного в разладе друг с другом. Видел бы он его сейчас!
– Вернусь через пару дней – как раз к деловому завтраку с генералом Бодекером и сенатором Коббом.
Кэм выслушивает её заявление, не прекращая выжимать штангу на силовой скамье.
– Я бы тоже не прочь поехать.
Кэм к своему удивлению обнаруживает, что это не просто слова; он и впрямь хотел бы вернуться в усадьбу на Молокаи – единственное место, которое он может считать чем-то вроде родного дома.
– Нет. После всех твоих трудов только и не хватало сбиться с суточного ритма. Лучше отдохни здесь. Займись языками – порази генерала Бодекера своим знанием голландского.
Голландский язык, не включённый в девятку тех, что Кэм знает с момента своего сплетения, приходится учить старым дедовским способом. Ему помогает знание немецкого, но всё равно труда приходится прилагать немало. Кэм предпочитает, чтобы знания и навыки приходили к нему более лёгким путём.
– Хотя Бодекер и голландец по происхождению, это вовсе не значит, что он разговаривает по-голландски, – резонно указывает Кэм.
– Тем большее впечатление на него произведёт, что ты говоришь на языке его предков.
– Похоже, теперь смысл моей жизни в том, чтобы произвести впечатление на генерала и сенатора?
– На тебя обратили внимание воротилы этого мира. Если ты хочешь, чтобы они воротили с пользой для тебя, то ответ – да. Произвести на них впечатление должно стать твоей первоочередной и главной задачей.
Кэм с грохотом опускает штангу на подставку.
– А зачем тебе надо на Молокаи?
– Я не вправе сказать.
Кэм садится и смотрит на неё с улыбкой, которая больше напоминает оскал.
– «Не вправе сказать». Это следовало бы высечь на твоём могильном памятнике. «Здесь лежит Роберта Грисволд. Покоится ли она в мире или нет – мы не вправе сказать».
Его шутка не веселит Роберту:
– Прибереги свой мрачный юмор для девиц, которые вешаются на тебя гроздьями.
Кэм вытирает лицо полотенцем, делает глоток воды и спрашивает с видом полнейшей невинности:
– Вы там делаете улучшенный вариант меня?
– Существует только один Камю Компри. Ты единственный во всей вселенной, мой дорогой.
Роберта наловчилась говорить вещи, которые, как ей кажется, ему хочется слышать; но Кэм так же хорошо наловчился не попадаться на её обманки.
– Тот факт, что ты отправляешься на Молокаи, свидетельствует об обратном.
Роберта осторожна с ответом; она говорит так, будто идёт через минное поле:
– Ты уникален, но моя работа не заканчивается на тебе. Я надеюсь, что ты станешь первым представителем новой человеческой расы.
– Зачем?
Такой простой вопрос, но Роберту он, похоже, выводит из себя.
– А зачем мы строим ускорители субатомных частиц? Зачем мы расшифровываем человеческий геном? Наука – это прежде всего исследование возможностей. Настоящий учёный оставляет практическое применение своих трудов другим.
– Если только этот учёный не работает на «Граждан за прогресс», – замечает Кэм. – Моё сплетение послужило каким-то их интересам. Хотелось бы узнать, каким.
Роберта отмахивается:
– До тех пор пока они финансируют мою работу, их деньги для меня важнее, чем их интересы.
Впервые за всё время Роберта сказала о своих покровителях «они» вместо «мы». Уж не впала ли она в немилость у «Граждан» из-за демарша Рисы? И как далеко она намерена зайти, чтобы вернуть себе их расположение?
Роберта покидает подвал, оставив Кэма заканчивать тренировку; но у него душа больше к этому не лежит. Однако он тоже уходит не сразу: несколько мгновений он изучает своё отражение в зеркальной стене.
Первое время после сплетения, Кэму не давали смотреться в зеркало; рубцы на его теле были тогда похожи на грубые верёвки – страшное зрелище. От них остались лишь тончайшие, гладкие швы; и теперь Кэм не пропускает ни одного зеркала. Он чувствует себя слегка виноватым оттого, что так любит любоваться собой, вернее, телом, которое было ему даровано. Он обожает своё тело, но, как это ни покажется странным, не себя самого.
«Если бы Риса любила меня – по-настоящему, без принуждения – вот тогда я смог бы замостить эту пропасть и обрести душу».
Он знает, что ему надо сделать, чтобы завоевать любовь Рисы; и теперь, когда Роберта улетит за пять тысяч миль, он может приняться за работу без оглядки на её настырную слежку. Хватит, он слишком много времени потратил впустую.
•••••••••••••••
РЕКЛАМА
Кто мы? Мы те, кто делает два шага вперёд там, где все остальные делают шаг назад. Мы – миг между биениями нового сердца твоего отца и бриз, осушающий слёзы несчастного ребёнка. Мы – молот, разбивающий стеклянный потолок продолжительности жизни и вколачивающий гвоздь в гроб смертельной заразы. В море неуверенности мы служим голосом разума; и в то время как другие обречены заново переживать прошедшее, мы с вызовом смотрим в будущее. Мы – свет раннего утра. Мы – шёлковая синяя завеса звёздного неба. Мы – «Граждане за прогресс». И если вы никогда не слышали о нас – что ж, так и должно быть. Это значит, что мы хорошо делаем своё дело.
•••••••••••••••
Как только на следующее утро лимузин увозит Роберту в аэропорт, Кэм садится за компьютер в своей комнате и принимается за работу. Его руки скользят по огромному экрану, словно творя магические пассы. Он создаёт теневую личность для операций в общественном нимбе – глобальном облаке, таком густом, что, будь оно настоящим, а не виртуальным, могло бы погрузить землю в непроницаемый мрак. Чтобы нельзя было проследить его активность, он запутывает следы – они ведут к некоему рьяному геймеру где-то в Норвегии. Теперь все, кто мониторит действия Кэма, будут считать, что у него внезапно проклюнулся бешеный интерес к борьбе викингов с троллями – поставщиками наркотиков.
Невидимый внутри нимба, Кэм проводит хакерскую атаку на брандмауэр «Граждан за прогресс» и не останавливается до тех пор, пока тот не падает, давая ему доступ к хаотичному множеству закодированных сведений. Однако для Кэма беспорядок и разрозненность – это образ жизни. Он сумел упорядочить даже свой фрагментарный сплетённый разум, так что для него разобраться в путаной информации «Граждан за прогресс» – всё равно что совершить лёгкую прогулку в парке.
22 • Риса
Омаха. По некоторым утверждениям – географический центр Америки. Рисе лучше бы держаться подальше от всяческих центров. Но куда ей идти? У неё нет ни плана, ни цели. Она уже не раз пожалела, что ушла из-под защиты маленькой коммуны СайФая – но среди Людей Тайлера она была чужой. Теперь Рисе приходится жить в тени. И выхода нет. Вечно прятаться – похоже, именно такое будущее её ждёт.
Она надеется увидеть хоть какие-нибудь признаки существования ДПР, но Движение Против Расплетения лежит в руинах. «Сегодня, – твердит себе девушка, – я увижу свой путь. Сегодня на меня снизойдёт озарение, и я пойму, что мне делать». Но озарение – редкий гость в одиноком существовании Рисы.
Она слышит разговор поблизости:
– Рэйчел, это тебе подарок на день рождения. Нам с папой он влетит в кругленькую сумму. Могла бы, по крайней мере, хоть спасибо сказать!
– Но я о другом просила!
Риса уже выяснила, что вокзалы вроде того, на котором она находится сейчас, как бы разделены на два класса, никогда не смешивающихся. Они даже не соприкасаются. Высший класс – это зажиточные путешественники наподобие этих мамаши с дочкой; поезда-экспрессы со всеми удобствами доставляют их из одного фешенебельного места в другое. Низший класс – это бездомные, которым некуда податься, кроме как на вокзал.
– Мам, я же сказала: хочу научитьсяиграть на скрипке! Вы могли бы нанять мне учителя.
Риса даже не пытается сесть в какой-нибудь из поездов. В них очень строгий контроль, постоянные проверки, а её лицо известно слишком многим. На следующей же станции её наверняка будет поджидать целый отряд агентов ФБР, которые с превеликим удовольствием отведут беглянку куда положено. О поезде, как и о любом другом общественном транспорте, остаётся лишь мечтать.
– Ну что за глупые выдумки, Рэйчел – учитьсяиграть на инструменте! Это же такая нудятина – сто раз повторять одно и то же! Да и поздновато ты спохватилась. Концертные скрипачи, которые учатся по старинке, начинают лет в шесть-семь.
Рисе некуда деваться, приходится выслушивать раздражающую перепалку между шикарно одетой дамой и её искусно растрёпанной по последней моде дочкой-подростком.
– Как будто мало того, что они влезут мне в голову со своей вонючей НевроТканью, – ноет девчонка, – так они ещё и руки чужие присобачат! А мне мои нравятся!
Мамаша смеётся:
– Солнышко, у тебя руки твоего папы, пальцы коротенькие и пухленькие. Их просто необходимо заменить на что-то более приличное, поверь мне! Кроме того, всем известно, что для завершения связки «мозг – тело» музыкальной НевроТкани требуется ещё и мышечная память.
– А в пальцах нет мышц! – с триумфом возвещает дочка. – Мы это в школе проходили!
Мамаша испускает долгий страдальческий вздох.
Самое тревожное в разговоре мамы и дочки – это что подобный инцидент вовсе не единичен. Люди всё чаще и чаще делают себе трансплантации просто так, потому что это престижно. Хочешь приобрести какой-нибудь навык? Купи его, не трать время и силы на обучение! Не устраивают собственные волосы? Притачай себе новый скальп! Хирурги стоят наготове.
– Рэйчел, вообрази, что это пара новых перчаток, только и всего. Модные шёлковые перчатки, в каких принцессы ходят.
Риса больше не может этого терпеть. Удостоверившись, что капюшон закрывает ей лицо, она поднимается и, проходя мимо спорящей парочки, бросает:
– А ещё у тебя будут чужие отпечатки пальцев.
Принцесса Рэйчел в ужасе.
– Фу! Всё! Не стану я этого делать!
Риса выходит во влажную августовскую ночь. Надо придать себе занятой вид. Как будто она торопится куда-то по делам. Иначе она неизбежно привлечёт к себе внимание юнокопов или орган-пиратов; а уж возобновлять с ними знакомство у неё нет ни малейшего желания.
За спиной у неё болтается украденный со школьной площадки розовый рюкзак, разрисованный сердечками и пандами. Завидев идущего навстречу полисмена, Риса достаёт из кармана неработающий мобильник и тараторит в него на ходу:
– Да, правда! Он такой клёвый! Умираю, хочу сидеть с ним на математике...
Риса не должна выделяться среди других прохожих, спешащих по своим будничным делам и ведущих свои пустопорожние разговоры. Она знает, какой обычно вид у беглецов – значит, нужно создать прямо противоположное впечатление.
– Ох! Ты права! Ненавижу её! Полное ничтожество!
Полисмен проходит мимо, не удостоив Рису даже взглядом. Она до тонкостей овладела искусством маскировки. Вот только дело это довольно изматывающее, да и с наступлением темноты перестаёт работать: приличные девушки в это время суток не гуляют по улицам. Тут уж как ни исхитряйся, а подозрений не избежать.
Вокзал приютил её на один час, но подобные места всегда под подозрением у полиции. Риса знает: оставаться там долго нельзя, и соображает, где бы скрыться. В городе есть пара-тройка старых офисных зданий, оснащённых наружными пожарными лестницами. Можно бы залезть туда и попробовать найти незапертое окно. Она уже делала так раньше и ухитрялась избегать встречи с ночными уборщиками. Самый большой риск подстерегает в тот момент, когда проникаешь в здание.
В городе много парков; но в то время как старые бродяги, ночующие на садовых скамейках – явление обычное, то молодая девушка – совсем наоборот. Ну разве что удастся забраться в сарай с инвентарём. Обычно Риса высматривает такие места заранее; днём, когда сарай открыт, она заменяет висячий замок на другой, к которому у неё имеется ключ. Уходя после работы, садовник защёлкивает замок, не подозревая, что таким образом лишается доступа к собственному инструментарию. Однако сегодня Риса слишком устала, поленилась, и теперь приходится за это расплачиваться.
На соседней улице расположен театр, в котором идут незабвенные «Кошки» – похоже, этому мюзиклу суждено мучить человечество до скончания веков. Если бы Рисе удалось стянуть билет из кармана зазевавшегося зрителя, ей бы удалось проникнуть внутрь и найти какое-нибудь потаённое местечко – либо на колосниках, либо в подвале, в запасниках с реквизитом.
Она решает срезать путь через боковой проулок. Большая ошибка. В глубине проулка она натыкается на трёх парней лет восемнадцати. Это либо беглые расплёты, сумевшие пережить возрастной ценз расплетения, либо одни из тысяч семнадцатилеток, выпущенных из заготовительных лагерей по Параграфу-17. К сожалению, большинство этих ребят было попросту выброшено на улицу. Делать им нечего, идти некуда. Они гниют, словно плоды, оставшиеся висеть на ветке. Немудрено, что они исходят злобой на всё и вся.
– Так-так, кто это тут у нас? – спрашивает самый долговязый из троицы.
– И это всё? – презрительно цедит Риса. – «Кто это тут у нас»? Говорить только штампами умеешь? Если уж пристаёшь к беззащитной девушке в тёмном переулке, по крайней мере попытался бы придумать что-нибудь пооригинальнее.
Её дерзость производит нужный эффект – парни теряются. Их вожак, зачётный кретин, столбенеет от неожиданности. Риса пользуется моментом и собирается проскользнуть мимо хулиганов, но тут второй парень, толстяк – поперёк себя шире, заступает ей дорогу. Вот чёрт. Она-то уже понадеялась, что обыграла их.
– Наш Бугай не любит наглых тёлок, – изрекает Зачётный Кретин и лыбится, показывая два сломанных передних зуба.
Толстяк – по-видимому, тот самый Бугай – кривит рот и набычивается, словно вышибала из ночного клуба.
– Не люблю, – подтверждает он.
«Вот из-за таких сволочей, – думает Риса, – многие и поддерживают расплетение».
Третий парень, трусоватого вида, молча держится в сторонке. Риса намечает его в качестве возможного пути отступления. Они пока что не узнали её. Если это произойдёт, планы троицы изменятся. Вместо того чтобы позабавиться с нею и бросить здесь, в проулке, они позабавятся, а потом сдадут её властям за вознаграждение.
– Давайте-ка не будем ссориться, – ухмыляется Зачётный Кретин. – Мы можем тебе пригодиться...
– Ага! – гогочет Бугай. – Мы тебе, ты нам...
Отморозок номер три хихикает и присоединяется к остальным. Путь отступления закрыт. Зачётный Кретин надвигается на Рису.
– Такой девушке, как ты, нельзя без друзей. Мы будем тебя охранять, ну и всё такое прочее...
Риса смотрит ему прямо в глаза.
– Попробуй только тронь меня – и из кретина превратишься в кастрата.
Она знает, что подобный тип, у которого наглости больше, чем ума, примет это за вызов – и так оно и случается. Кретин хватает Рису за запястье и, напрягшись, ожидает её ответных действий.
Она одаривает его улыбкой, приподнимает ногу и всаживает каблук – но не в Кретина, а в колено Бугая. Слышится громкий треск; Бугай валится на землю, вопя и корчась от боли в разбитой коленной чашечке. Зачётный Кретин в ошеломлении ослабляет хватку, Риса выворачивается и заезжает локтем ему в нос. Рожу Кретина заливает кровь – возможно, нос сломан.
– Ах ты шёртова шука! – орёт он.
Бугай от боли может только бессловесно мычать. Номер Три соображает, что настал его черёд, и уносит ноги.
Но у Зачётного Кретина, как выясняется, есть в запасе весьма неприятные новости. Он выхватывает нож и замахивается на жертву. Стоит ему достать Рису – и ей конец.
Девушка подставляет под удар рюкзак; вжик! – и нож рассекает его. Бандит замахивается снова; нож рассекает воздух в опасной близости от лица Рисы. И тут она слышит:
– Давай сюда! Быстро!
Из задней двери какой-то лавки выглядывает женская голова. Риса, не колеблясь, влетает внутрь, и женщина спешит закрыть за ней дверь. У неё почти получается, но Кретин успевает сунуть в проём руку – и женщина со всей силы припечатывает её дверной створкой. Отморозок вопит. Риса бросается плечом на дверь. Удар! – и отморозок вопит ещё громче. Риса чуть отпускает дверь, Кретин выдёргивает враз опухшие пальцы, после чего девушка захлопывает дверь наглухо, а хозяйка поворачивает ключ в замке.
С той стороны двери на них обрушивается поток грязной ругани. Постепенно он затихает вдали – Кретин и Бугай, не переставая сыпать проклятиями и обещаниями страшно отомстить, ковыляют прочь.
Только теперь Риса всматривается в свою спасительницу. Это женщина средних лет, пытающаяся скрыть морщинки под слоем макияжа. Высокая причёска. Добрые глаза.
– Ты в порядке, детка?
– Да, со мной всё хорошо. А вот рюкзак, кажется, погиб смертью храбрых.
Женщина бросает быстрый взгляд на упомянутый предмет.
– Панды и сердечки? Детка, пусть твой рюкзак скажет спасибо, что его мучениям положен конец.
Риса улыбается, а женщина вдруг задерживает на ней взгляд чуть дольше, чем положено. Риса может с точностью до секунды определить момент узнавания. Её спасительница знает, кого спасла, но пока помалкивает на этот счёт.
– Оставайся здесь, пока мы точно не убедимся, что они убрались.
– Спасибо.
Следует пауза – и женщина не выдерживает:
– Наверно, мне следовало бы попросить у тебя автограф?..
– Лучше не надо, – вздыхает Риса.
Женщина лукаво улыбается:
– Понимаешь, поскольку я не собираюсь сдавать тебя властям за вознаграждение, то у меня возникла мысль когда-нибудь торгануть твоим автографом. Наверняка за него много бы дали.
Риса отвечает ей с такой же улыбкой:
– Вы имеете в виду – после моей смерти?
– Ну... что было хорошо для Ван-Гога...
Риса смеётся, и страх, владевший ею несколько минут назад, уходит. Правда, приток адреналина, от которого всё ещё зудят пальцы, пока не иссяк. Чтобы привыкнуть к безопасности, телу требуется больше времени, чем сознанию.
– Вы уверены, что все двери на запоре?
– Детка, тех парней давно и след простыл. Поплелись зализывать раны и лечить уязвлённое самолюбие. Успокойся, если они вздумают вернуться, внутрь им не проникнуть.
– Вот по таким, как они, судят обо всех подростках!
Женщина отмахивается:
– Подонки встречаются в любой возрастной категории. Уж поверь мне, я перевидала их достаточно. Молодых негодяев расплетают, а что толку? На их место тут же водворяются новые.
Риса внимательно присматривается к своей спасительнице, но ту не так-то просто раскусить.
– Так вы... против расплетения?
– Я против решений, которые хуже самих проблем. Знаешь, как те старухи, что красят волосы в иссиня-чёрный цвет, чтобы замаскировать седину.
Риса окидывает взглядом помещение и сразу понимает, почему его хозяйка привела такое сравнение. Они находятся в задней комнате парикмахерской, оборудованной по старинке – с огромными сушилками для волос и чёрными раковинами с выемками для шеи. Хозяйка представляется: Одри, владелица салона «Блондинки и болонки» – заведения для клиентов, которые ни за какие блага в жизни не согласны расстаться со своими любимицами и таскают их с собой повсюду.
– Ты не поверишь, какие суммы эти чудачки согласны платить за стрижку и укладку, лишь бы их разлюбезной чихуахуа было позволено сидеть у них на коленях.
Одри окидывает Рису оценивающим взглядом, словно потенциальную клиентку.
– А знаешь, хоть мы сейчас и закрыты, но я не прочь поработать сверхурочно. Кажется, тебе не помешали бы кое-какие перемены во внешности.
– Спасибо, – отвечает Риса, – но я себе и такая нравлюсь.
Одри хмурится.
– А я-то думала, что у тебя инстинкт самосохранения помощнее!
– Что вы хотите этим сказать?! – негодующе вскидывается Риса.
– Ты что, правда думаешь, что надвинула капюшон – и всё, тебя никто не узнает?
– До сих пор он неплохо справлялся с задачей.
– Не пойми меня превратно, – говорит Одри. – На сообразительности и инстинктах можно выезжать долго, но когда человек становится чересчур самоуверен и думает, что ему ничего не стоит перехитрить любую власть – жди беды.
Риса бессознательно потирает запястье. Да, она считала себя слишком умной, чтобы попасться в ловушку орган-пирата, и в результате прямо в неё и угодила. Перемена во внешности конечно же послужит ей на пользу. Так почему же она упрямится?
«Потому что тебе хочется выглядеть такой, какой тебя видел Коннор».
Риса едва не ахает при этом откровении. Коннор настолько занимает все её мысли, что это мешает ей принимать здравые решения, причём Риса этого даже не осознаёт. Нет, нельзя допустить, чтобы чувства помешали выживанию!
– И что будем менять? – осведомляется Риса.
– Доверься мне, детка, – улыбается Одри. – Когда я закончу, ты станешь совершенно другим человеком!
• • •
Вся процедура занимает около двух часов. Риса опасается, что Одри сделает её блондинкой, однако мастерица лишь придаёт каштановым волосам девушки более светлый оттенок, мелирует их и добавляет лёгкий перманент.
– Многие полагают, что самый радикальный способ преобразиться – это выкрасить волосы в новый цвет, – разъясняет Одри. – Но это не так. Важна структура волос. Да, собственно, волосы не играют такой уж большой роли. Глаза – вот что главное. Большинство людей не отдают себе отчёта, что их узнают прежде всего по глазам.
И Одри предлагает Рисе сделать инъекцию пигмента.
– Не беспокойся, у меня есть сертификат. Я проделываю эту процедуру каждый день, и до сих пор никто не жаловался – кроме тех, кто жалуется всегда и по любому поводу.
Одри принимается судачить о своих постоянных клиентках из высшего общества и их странных предпочтениях: одним подавай фосфоресцирующие глаза того же цвета, что и ногти; другие требуют впрыснуть им такой чёрный-пречёрный пигмент, что кажется, будто радужки нет вовсе, а вместо неё – один сплошной зрачок. Голос Одри журчит ласково и оказывает почти такое же анестезирующее воздействие, как и то средство, которое она капает Рисе в глаза. Девушка расслабляется... и слишком поздно замечает, что Одри привязала её запястья к подлокотникам кресла, а голову закрепила на подголовнике. Риса впадает в панику.
– Что вы делаете? Пустите меня!
Но Одри лишь усмехается:
– Боюсь, детка, не получится. – Она поворачивается и берёт что-то – Риса не видит, что.
Только теперь до Рисы доходит, что Одри никогда и не думала помогать ей. Она собирается сдать её властям! Один звонок – и полиция тут как тут. Какая же Риса дура, что доверилась ей! Как можно быть такой слепой!
Одри возвращается к своей жертве, держа в руке жутковатого вида инструмент – что-то похожее на шприц, но не с одной, а с дюжиной игл, образующих маленький кружок.
– Если клиента не обездвижить, он может дёрнуться во время процедуры, даже неосознанно схватиться за инжектор и повредить роговицу. Так что я зафиксировала тебя ради твоей же безопасности.
Риса испускает дрожащий вздох облегчения. Одри думает, что девушку встревожил вид инжектора.
– Успокойся, дорогая. Капли, которые я закапала тебе в глаза, творят чудеса. Уверяю, ты ничего не почувствуешь.
Внезапно глаза Рисы наливаются слезами. Эта женщина и вправду помогает ей! Риса чувствует себя виноватой за свой приступ паранойи, и неважно, что Одри никогда не узнает о нём.
– Почему вы помогаете мне?
Одри отвечает не сразу. Она сосредоточенно делает впрыскивание, причём Риса даже не знает, какого цвета будут её глаза – мастерица лишь пообещала, что ей понравится. От Одри исходила такая уверенность, что девушка поверила. На одно мгновение Рисе чудится, что её расплетают, но она тут же гонит от себя это ощущение. В отличие от бесстрастных профессионалов-хирургов во всём существе Одри сквозит глубокое сочувствие.
– Я помогаю тебе, потому что это в моих силах, – говорит Одри, принимаясь за второй глаз. – И ещё из-за своего сына.
– Ваш сын... – Кажется, Риса догадывается. – Вы его...
– Расплела? Нет. Нет и ещё раз нет. Я полюбила его в то самое мгновение, когда обнаружила на своём пороге. Мне и в страшном сне не могло бы присниться отдать его на расплетение.
– Он был аистёнком?
– Да. Его подкинули к моей двери в самой середине зимы. Слабенький, недоношенный. Вообще счастье, что он выжил. – Одри замолкает и наблюдает за действием пигмента, а затем принимается за наложение второго слоя. – В четырнадцать лет ему поставили диагноз – рак желудка, метастазы распространились на печень и поджелудочную железу.
– Какой ужас...
Одри отстраняется и снова взглядывает Рисе в глаза, но уже не затем, чтобы оценить результат своей работы.
– Деточка, я никогда не стала бы сама пользоваться органами расплётов. Но когда мне сказали, что сохранить жизнь моему сыну можно, только вынув все его внутренние органы и заменив их на здоровые, я не колебалась ни мгновения. «Делайте! – сказала я. – Немедленно в операционную и делайте!»
Риса слушает молча, понимая, что женщине необходимо исповедаться перед нею.
– Хочешь знать, почему расплетение процветает, Риса Уорд? Вовсе не потому, что мы хотим органы для себя. Нет, это потому, что мы готовы на всё ради спасения своих детей. – Она ненадолго задумывается и печально смеётся. – Подумать только! Мы спокойно жертвуем нелюбимыми детьми ради любимых. И мы ещё называем себя цивилизованными людьми!
– В существовании расплетения нет вашей вины, – говорит Риса.
– Неужели?
– Вы должны были спасти жизнь своему сыну. У вас не было выбора.
– Выбор всегда есть, – возражает Одри. – Просто любой иной выбор убил бы моего сына. Если бы существовала другая возможность, я бы обязательно воспользовалась ею. Но её не было.
Она освобождает руки и голову Рисы и отворачивается, чтобы промыть инструменты.
– Как бы там ни было, мой сын жив, учится в колледже, звонит мне по меньшей мере раз в неделю – в основном, чтобы попросить денег; но даже сама возможность этих звонков кажется мне чудом. Да, совесть будет грызть меня до конца моих дней, но это малая цена за то, чтобы мой сын продолжал ходить по этой земле.
Риса кивает. Разве может она винить мать за то, что она пошла на всё ради спасения сына?
– Ну вот, детка, – говорит Одри, разворачивая кресло, чтобы Риса могла взглянуть на себя в зеркало.
Не может быть. Эта девушка в зеркале – вовсе не она! Мягкие красновато-каштановые локоны подчёркнуты более светлыми прядями. А глаза! В наше время девушки вытворяют со своими глазами такое, что остаётся только диву даваться. Одри поступила иначе. Она придала карим глазам Рисы очень естественный, очень реалистичный зелёный цвет. Риса прекрасна.
– Ну, что я тебе говорила? – Одри горда своей работой. – Текстура для волос, цвет для глаз. Неотразимая комбинация!
– Это волшебно. Я перед вами в неоплатном долгу!
– Считай, что ты уже его погасила, – отвечает Одри. – Просто потому, что разрешила мне помочь тебе.
Риса любуется собой, как никогда в жизни не любовалась – на это у неё вечно не было времени. Она совершенно изменилась! Вот такое же преображение необходимо и этому сумасшедшему миру. Ах, если бы ей только знать, с какого конца взяться за дело! Она возвращается мыслями к проникновенной исповеди Одри. Когда-то медицина двигалась по пути излечения болезней; деньги, выделяемые на исследования, шли на поиски решения клинических проблем. А теперь исследователи, похоже, думают лишь об одном: как бы поизощрёнее использовать органы расплётов. НевроТкань вместо образования. Пересадка мускулов вместо тренировок. А ещё миру явился Кэм. Неужели слова Роберты о том, что Кэм провозвестник будущего – правда? И, наверно, не за горами время, когда обывателям захочется пересаживать себе множество органов от множества разных людей просто так, потому что это «последний писк». Да, возможно, расплетение сохраняется благодаря родителям, стремящимся любой ценой спасти своих детей. Но цветёт оно пышным цветом только из-за тщеславия тех, кто не хочет отстать от моды.
«Если бы существовала другая возможность...»
Впервые Риса задумывается о том, почему, собственно, нет этой самой «другой возможности».
