Текст книги "Обделенные душой (ЛП)"
Автор книги: Нил Шустерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
40 • Бэм
Бэм идёт по штольням и рудничным камерам и запечатлевает в мозгу то, что открывается её глазам, словно делает моментальные снимки.
Вот мальчик, оплакивающий мёртвого друга.
Вот новенький, которого успокаивает кто-то из старших.
А вот четырнадцатилетний «медик», неуклюже пытающийся зашить рану с помощью зубной нитки.
Картины надежды и отчаяния. Бэм не знает, что думать обо всём этом.
Она проходит мимо мальчика, делящегося с другим мальчиком своим пайком, а рядом девочка учит другую, помладше, пользоваться автоматической винтовкой, добытой в «Холодных Ключах».
А вот и тот самый парнишка, которого заставили выстрелить в начальника лагеря – сидит один, уставившись в никуда. Бэм и рада бы его утешить, но утешения у неё всегда получались плохо.
– Старки счастлив и горд вами и сегодняшней победой, – сообщает она ребятам. – Мы вступили в открытую борьбу с врагом и изменили ход истории!
На этом она свою торжественную речь заканчивает – не стоит отбирать у Старки эту честь. Она, Бэм Предтеча, лишь подготавливает приход Спасителя Аистят.
– После обеда Старки соберёт всех. У него есть что вам сказать.
Конечно, он созывает сбор не затем, чтобы что-то им сообщить; он хочет взбодрить людей и направить их мысли в позитивное русло – в точности так, как с Бэм. Старки произнесёт несколько утешительных слов о погибших, но углубляться не станет. Сгладит всё. Отвлечёт внимание публики на что-то другое – в этом он настоящий мастер. Ведь они все ещё живы только благодаря его таланту. Бэм глубоко восторгается умением Мейсона Старки творить иллюзии. Ему уже целый месяц удаётся скрывать их ораву от ока закона, кормить и одевать всех на деньги, происхождение которых невозможно проследить. Да, она им восхищается и... побаивается, причём с каждым днём чуть сильнее. Это нормально, решает она. Хороший лидер должен немножко внушать страх.
Закончив накручивать народ перед явлением Старки, Бэм пускается в путь по одному из проходов. Пора бы уже знать этот туннель наизусть, но она опять, в который раз, стукается головой об один и тот же торчащий камень. Все туннели похожи друг на друга; а по этой проклятой каменюке Бэм точно определяет, где находится. Туннель постепенно расширяется и заканчивается просторной камерой. Лампочки, висящие на натянутом вдоль стен проводе, освещают помещение только по периметру, и оттого создаётся странная иллюзия, будто в центре камеры чёрная дыра – так там темно.
Это склад, на котором они хранят припасы. И здесь безвыходно обитает Хэйден под непрерывным надзором вооружённого часового, в чью задачу входит как охранять его, так и следить за тем, чтобы бы он чего не выкинул.
«Это, конечно, большой риск, но нельзя же, чтобы выглядело так, будто он пленник, – говорил Старки. – Мы не юновласти, в конце концов».
Само собой, Хэйден пленник – но не дай Бог, чтобы он выгляделтаковым.
Это была идея Бэм – поставить Хэйдена заведующим складом. Во-первых, потому, что у него есть опыт: он занимался продовольствием в первые дни своего пребывания на Кладбище. Во-вторых, потому, что паренёк, исполнявший эту обязанность, был сегодня убит.
Бэм застаёт Хэйдена за двумя занятиями одновременно: он производит учёт консервов и треплется со своим стражем, выведывая у того подробности о крушении самолёта и всём, что случилось после – начиная с грабежей придорожных магазинов и заканчивая учреждением академии «Пеликан». Придётся поучить охранника уму-разуму и внушить, чтобы не говорил с Хэйденом ни о чём, что не касается консервированной ветчины и банок с кукурузой.
Охранник просится в туалет. Путь туда неблизкий, и Бэм разрешает ему уйти.
– Я прослежу за Хэйденом, пока ты не вернёшься.
Мальчишка передаёт ей свой «узи», но она отмахивается.
Хэйден ходит с блокнотом в руке, занося туда пометки.
– У вас слишком много чили [29]29
«Чили кон карне» – мексиканское блюдо.
[Закрыть], – говорит он, указывая на штабель огромных, объёмом в галлон банок. – И ведь выдать его за что-нибудь другое не получится.
Бэм скрещивает руки на груди.
– Так я и знала, что ты тут же начнёшь ныть. На всякий случай, если ты забыл: мы только что освободили тебя. Ты должен быть нам благодарен.
– Я благодарен. Нет, честно, я просто в экстазе. Но, должно быть, за время, проведённое в заготовительном лагере, я слегка повредился в уме, потому что ни с того ни с сего вдруг начал ставить интересы общества выше своих собственных.
– Типа почему у нас слишком много чили?
Он не отвечает, лишь бродит по складу, продолжая инвентаризацию. Бэм бросает на него косые взгляды, раздумывая, когда же вернётся охранник. Она пришла сюда, потому что считает своим долгом следить за Хэйденом. Этот тип ей не нравится. Никогда не нравился. Он из тех, что пудрят тебе мозги исключительно ради собственного развлечения.
Хэйден поднимает голову от блокнота и ловит на себе её взгляд. Он смотрит ей в глаза – не очень долго, но и не так уж коротко. Затем снова сосредоточивается на своих записях. Хотя нет, не совсем так, потому что он произносит:
– Ты понимаешь, что он всех вас заведёт в могилу? Ведь понимаешь?
Бэм застигнута врасплох – не высказыванием Хэйдена, но тем, в какую ярость оно её приводит. Щёки её пылают от бешенства. Нельзя позволять этому типу вкладывать ей в голову подобные мысли! Особенно когда они уже и без того там.
– Ещё одно слово о Старки, и следующее, что ты услышишь – это треск собственной башки, стукнувшейся о дно ближайшей шахты.
Хэйден усмехается, приподняв бровь:
– Остроумно, Бэм. Надо же, а я никогда не считал тебя остроумной!
Она хмурится, не зная, считать его слова комплиментом или оскорблением.
– Просто заткни пасть и делай, что положено, если не хочешь, чтобы с тобой обращались как с пленником.
– Вношу встречное предложение, – произносит Хэйден. – Я вообще ни с кем словом не перекинусь, но зато стану всё откровенно высказывать тебе. Идёт?
– Ещё чего! Только попробуй, и я вырву твой паршивый язык и продам тому, кто предложит наивысшую цену.
Хэйден хохочет:
– Ещё одно очко в пользу Бэм! Какие богатые фантазии. Правда, мрачноватые, но прогресс налицо. Придёт день, и мне, возможно, захочется взять у тебя несколько уроков.
Она толкает его – не настолько сильно, чтобы упасть, но достаточно, чтобы потерять равновесие.
– Чего это тебе в башку втемяшилось, что я вообще захочу тебя слушать?! И с чего ты взял, будто ты умнее Старки? Он такое делает – тебе и не снилось! Ты хоть имеешь понятие, сколько людей мы сегодня спасли?
Хэйден вздыхает и окидывает взглядом штабеля консервных банок, словно каждая банка – это очередной спасённый подросток.
– Я не стану высказывать Старки своё мнение по поводу числа спасённых в этой операции, – молвит он. – Но мне интересно, что будет дальше.
– Будет то, что все эти ребята не попадут под нож.
– Может быть и так... Но может и иначе. Скажем, как только их поймают, их расплетут гораздо быстрее. А заодно поторопятся и со всеми остальными, которые ждут расплетения сейчас.
– У Старки великие замыслы! – вопит Бэм так громко, что каменные стены отзываются эхом. Интересно, не подслушивает ли кто их разговор. В этих коридорах вечно торчат всякие любопытные уши. Она смягчает раскаты своего голоса и переходит на яростный шёпот:
– Разгром заготовительных лагерей – это только часть его плана. Главное для него – это отстоять дело аистят. – Произнося эти слова, она медленно надвигается на Хэйдена, и тот отступает, стараясь сохранить безопасную дистанцию. – Неужели ты не видишь, что он разжигает пламя восстания? Другие аистята, которые думают, что у них не осталось надежды, которые считают себя гражданами низшего сорта, поднимутся и потребуют справедливости!
– И он собирается добиться этого с помощью террористических актов?
– С помощью партизанской войны!
В этот момент Хэйден уже прижат к стене, и тем не менее вид у него такой, будто ему всё нипочём. Собственно, даже наоборот – у Бэм чувство, словно это её загнали в угол.
– Любой человек вне закона в конце концов попадается, Бэм.
Та трясёт головой, словно желая вытряхнуть из неё эту мысль.
– Если он выигрывает войну, то нет.
Хэйден бочком ускользает от неё на другую сторону камеры и присаживается на штабель банок с чили.
– Знаешь, Бэм, я готов дать вам кредит доверия, хотя у меня при этом желудок в узелок завязывается, примерно как от этого чили, – говорит он. – Ты права, в истории полно примеров, когда эгоистичные придурки умудрялись прогрызть себе дорогу к высшей власти и приводили свой народ к успеху. Правда, вот так с разбегу я конкретных имён не назову, но уверен – со временем какое-нибудь всплывёт.
– Александр Великий, – предлагает Бэм. – Наполеон Бонапарт.
Хэйден слегка задирает голову и сужает глаза, словно стараясь представить себе названные личности.
– Значит, когда ты смотришь на Мейсона Старки, ты подмечаешь в нём черты Александра или Наполеона? Я имею в виду, не считая малого роста.
Бэм сжимает челюсти и цедит:
– Да, подмечаю!
И вот она, эта змеиная усмешечка Хэйдена:
– Простите, мисс, но если вы хотите получить роль, постарайтесь играть убедительнее.
Хотя Бэм страшно хочется выбить пару-тройку безупречно ровных зубов Хэйдена, она не позволяет злости взять над собой верх. Она видела, как Старки сегодня поддался приступу бешенства – зрелище не из приятных.
– Всё, хватит, достал, – цедит она и решает не дожидаться возвращения охранника.
Усмешка Хэйдена переходит в широкую снисходительную улыбку, что выводит Бэм из себя ещё больше. Может, всё-таки дать ему в зубы?
– Погоди, ты ещё не слышала самого интересного, – говорит он.
Надо бы убраться отсюда, пока он опять не сделал её мишенью своих шуточек, но любопытство не позволяет.
– Н-да? И что же это?
Хэйден встаёт и медленно приближается к ней – значит, собирается сказать что-то, что не повлечёт за собой удара в зубы.
– Я уверен – вы со Старки всё равно будете и дальше громить заготовительные лагеря, – говорит он. – Так вот – я хотел бы вам помогать в разработке планов. Надеюсь, ты помнишь, что я был главным по технической части на Кладбище? Я кое-что умею, и с моей помощью вы сможете проворачивать ваши операции с меньшими людскими потерями.
Вот теперь пришёл черёд Бэм высокомерно усмехаться. Она знает Хэйдена слишком хорошо!
– И что ты просишь взамен?
– Как я уже сказал: всё, чего я хочу – это твоё ухо. Не в расплетённом смысле. – Тут он затихает, становится серьёзным. Она никогда в жизни никогда не видела Хэйдена серьёзным. Это что-то новенькое. – Я хочу, чтобы ты пообещала слушать меня – не просто слушать, а выслушивать, – когда у меня будет что сказать. Совсем необязательно, чтобы тебе это нравилось; просто слушай, и всё.
И хотя всего пять минут назад Бэм отказала ему, на этот раз она соглашается. Хотя её не оставляет ощущение, что она заключила договор с дьяволом.
41 • Коннор
Столкнись Коннор с Камю Компри при других обстоятельствах, он возненавидел бы этого «сплёта» всей душой. У Коннора имеются веские причины для ненависти. Первая: Кэм – детище «Граждан за прогресс», лучезарная звезда тех, кто пропагандирует расплетение как естественный и морально оправданный этап развития цивилизации. Вторая – и намного более важная в глазах Коннора – это отношения Кэма и Рисы. Коннор знает, что Рису шантажировали, и всё равно – стоит только ему вообразить их вместе, как его правый кулак сжимается с такой силой, что ногти врезаются в ладони до крови. В этом могучем кулаке сливаются воедино ревность Коннора и злоба Роланда. Глупо было бы даже предполагать, что между Коннором и Кэмом возможны иные отношения, чем враждебные... если бы не обстоятельства.
Их первая встреча лицом к лицу неожиданно заставляет Коннора пересмотреть своё отношение к противнику.
Всё начинается с Уны.
Уже восемь дней как Коннор, Лев и Грейс скрываются от мира в её маленькой квартирке. От Чала приходит известие, что хопи, услышавшие о якобы совершённом Коннором нападении на лагерь в Неваде, колеблются в своём решении дать Беглецу из Акрона фиктивное убежище. Даже несмотря на то, что уже на следующий день в новостях опровергли это утверждение, переговоры Чала продвигаются с трудом; а это значит, что друзьям придётся торчать здесь неизвестно сколько времени.
Если в доме Таши’ни Коннор мучился просто от вынужденного безделья, то в жилище Уны он чувствует себя так, словно его опять засунули в авиационный контейнер. Даже Грейс, обычно легко находящая себе развлечения, и та настырно, как раскапризничавшийся ребёнок, твердит один и тот же вопрос: нельзя ли ей выйти на улицу и заняться чем-нибудь полезным.
– Ну хотя бы погуля-ать! По магазинам походить... Пожа-а-а-а-а-а-а-алуйста!
И только Лева, кажется, ничто не колышет. Коннора его безмятежность выводит из себя:
– Как ты можешь целый день бить баклуши?!
– Я ничего не бью, – отвечает Лев, показывая другу увесистый том в кожаном переплёте, от которого не отрывается уже несколько дней. – Я изучаю арапачский язык. Кстати, очень даже красивый.
– Знаешь, Лев, иногда так хочется въехать тебе как следует...
– Ты уже на него наехал один раз, – вмешивается Грейс с другого конца комнаты. Коннор испускает рык, который положения дел не меняет, зато приносит ему крохотное облегчение. Пивани наверняка сказал бы, что Коннор установил связь со своим животным духом-хранителем.
– Ты забываешь, что я целый год был под домашним арестом, – замечает Лев. – Привык сидеть в четырёх стенах.
Уна почти всё своё время проводит внизу, либо обслуживая покупателей, либо изготовляя новые инструменты. Визг дрели и мягкое постукивание молотка и долота стали для узников привычным фоном. Поэтому когда фон исчезает, Коннор невольно задумывается: почему?
И позавчера, и вчера Коннор слышал, как Уна запирала магазин. Выглянув между планками жалюзи, он увидел, что хозяйка куда-то уходит. Он не обратил бы на это особого внимания, если бы Уна не несла в одной руке гитару, а в другой – винтовку в кожаном чехле. Где это ей одновременно нужны гитара и оружие? У Коннора возникают весьма неприятные предчувствия.
– У Уны какие-то проблемы, – так оценивает ситуацию Лев.
Коннор, однако, подозревает, что тут кроется нечто бóльшее, чем просто «какие-то проблемы».
Под вечер Уна опять уходит, и Коннор решает последовать за ней несмотря на то, что Лев заступает ему дорогу:
– Мы должны ей спасибо говорить, что она разрешает нам у неё прятаться. Не годится совать нос в её дела.
Но у Коннора нет времени на споры – Уна того и гляди скроется из виду. Он протискивается мимо Лева, сбегает вниз по ступенькам, выскакивает из дома. Уна как раз заворачивает за угол. На улицах полно народу, но у Коннора для маскировки на голове шерстяная арапачская шапка, которую он нашёл в хозяйском шкафу, поэтому никто не обращает на него внимания. К тому же Уна старается избегать людных мест: хотя винтовка и в чехле, однако любому сразу ясно, что это такое. Куда бы ни направлялась девушка, ей явно хочется избежать чужого любопытства. Вот почему, решает Коннор, она выбирает самые незаметные боковые улочки на пути к цели, известной только ей.
На границе посёлка Уна медлит, ожидая, пока поблизости не будет ни прохожих, ни автомобилей, а затем углубляется по узкой тропинке в лес. Коннор следует за ней на безопасном расстоянии.
В чаще Уна быстро исчезает из виду, но почва мягкая после утреннего дождя, и Коннор идёт по следам. Судя по их рисунку, последние несколько дней их хозяйка ходила по тропе много раз. Через полмили Коннор выходит к какому-то зданию. Собственно, зданием это назвать трудно. Странная куполообразная постройка, что-то вроде иглу [30]30
Иглу – эскимосское жилище из льда и снега.
[Закрыть], но из камня и глины. Изнутри доносятся два голоса: один принадлежит Уне, другой – незнакомому мужчине. Коннор никогда прежде не слыхал этого голоса.
Первой его мыслью было, что у Уны здесь тайное свидание и что лучше бы им не мешать... но доносящаяся изнутри беседа совсем не похожа на воркование влюблённых.
– Я не стану этого делать! – кричит мужчина. – Ни сейчас, ни когда-либо вообще!
– Тогда ты умрёшь, – чеканит Уна.
– Уж лучше умереть!
В строение ведёт только одна дверь, но верх купола давно не ремонтировался, и в нём полно дыр. Коннор осторожно, потихонечку вскарабкивается по закруглённой поверхности и заглядывает в щель.
Увиденное задевает в его душе самую заветную струну. Он видит молодого человека – примерно своего ровесника, с причудливой причёской из волос разного цвета и разной структуры. Юноша привязан к столбу и яростно вырывается из пут. Судя по его запаху и виду, он находится в этом отчаянном и беспомощном положении уже довольно давно – его не спускали с привязи даже чтобы облегчиться, и он был вынужден делать это под себя.
Первая инстинктивная реакция Коннора – отождествление. «Этот пленник – я. Это я в подвале у Арджента. Это я отчаянно пытаюсь освободиться. Цепляюсь за последнюю надежду».
Эмпатия Коннора так сильна, что повлияет на все его дальнейшие отношения с этим человеком.
Но Уна не Арджент, напоминает себе Коннор. У неё другие мотивы, каковы бы они ни были. Почему же она так поступает? Коннор ждёт, надеясь вскоре получить подсказку.
– Отпусти меня или убей, – говорит пленник. – Так больше не может продолжаться!
На это Уна отвечает одним простым вопросом:
– Как меня зовут?
– Я же сказал тебе – не знаю! Я не знал этого вчера, не знаю сегодня и не буду знать завтра!
– Тогда, может быть, музыка подскажет тебе.
Уна отвязывает его. Узник даже не пытается бежать, зная, что это бесполезно. Он всхлипывает, руки его повисают, словно плети. И в эти слабые руки Уна вкладывает гитару.
– Играй. – Сейчас она говорит мягко и гладит его кисти, укладывая их в позицию для игры. – Дай ей голос. Это твой талант. Это то, что ты делал всю свою жизнь.
– Это был не я! – стонет он.
Уна отходит и садится к нему лицом. Вынув из чехла винтовку, она кладёт её себе на колени.
– Я сказала – играй.
Пленник неохотно начинает играть. Печальные аккорды наполняют гулкое пространство купола, словно всё строение стало теперь резонансной камерой гитары. Коннор чувствует, как всё его тело вибрирует в такт этим звукам.
Музыка прекрасна. Пленник Уны – истинный мастер. Он больше не всхлипывает. Вместо него теперь рыдает Уна, обнимающая себя руками, как будто её что-то разрывает изнутри. Стоны девушки переходят в горестный вой и сливаются с музыкой в великом траурном плаче.
Коннор меняет позу; небольшой камешек откалывается от края щели и падает внутрь купола.
В то же мгновение Уна вскакивает на ноги и, вскинув к плечу винтовку, целится в Коннора сквозь дыру в каменной кладке.
Коннор рефлекторно откидывается назад, срывается и катится вниз, обдирая кожу о грубую каменную поверхность и набивая себе шишки. Достигнув земли, он грохается на спину так, что дух вышибает; а когда он, придя в себя, пытается подняться, над ним уже стоит Уна, а дуло её винтовки торчит прямо ему в лицо.
– Не двигаться! – взвизгивает девушка.
Коннор замирает, почти уверенный, что она и вправду выстрелит, стоит ему шевельнуться. И тут пленник пользуется представившейся возможностью и бросается в лес.
– Hííko! – ругается Уна и мчится вслед. Коннор устремляется за ней – ему не терпится узнать, чем кончится эта маленькая драма, со стороны выглядящая сценой из психушки.
Догнав убегающего узника, Уна отбрасывает оружие и кидается на парня с голыми руками. Оба падают и катаются по земле. Длинные волосы Уны окутывают их, словно тёмный саван. И тут Коннор соображает, что преимущество теперь на его стороне. Он подбирает винтовку и направляет её на дерущихся.
– А ну встать! Быстро!
Но те словно не слышат его. Тогда он стреляет в воздух.
Грохот привлекает их внимание; они отпускают друг друга и поднимаются на ноги. Только сейчас Коннор замечает, что у парня что-то не в порядке с лицом.
– Что за чёрт здесь творится?! – гаркает Коннор.
– Не твоё дело! – огрызается Уна. – Дай сюда винтовку!
– А может, мне вместо винтовки дать тебе пулю? – Коннор, не отводя ствола от девушки, переводит взгляд на её пленника. Да что у него с мордой? На коже какие-то странные разводы – расходятся, будто лучи, от центра лба и словно бы продолжаются на волосах. Так неестественно и всё же так знакомо...
И тут Коннора словно громом поражает – он догадывается, кто перед ним. Он достаточно насмотрелся на эту рожу в газетах и по телевидению, она не раз являлась ему в кошмарах. Это тот самый омерзительный Сплёт! Похоже, их обоих осеняет одновременно, потому что в краденых глазах Сплёта загорается огонёк узнавания.
– Это ты! Беглец из Акрона! – И без всякого перехода: – Где она? Она здесь? Отведи меня к ней!
Коннор ошеломлён настолько, что понимает лишь, что ничего не понимает – слишком много всего навалилось. Если попробовать разобраться прямо сейчас, то наверняка это приведёт к фатальной ошибке: у него отберут винтовку, и тогда не избежать чьей-нибудь гибели – возможно, его собственной.
– Вот как мы сделаем, – произносит он, заставляя свой голос звучать спокойно, но при этом не опуская винтовки. – Мы сейчас все вместе вернёмся в иглу...
– В парной вигвам, – рычит Уна.
– Парной так парной, мне по фигу, как оно называется. Сейчас мы пойдём туда, сядем и будем париться, пока я во всём не разберусь. Ясно?
Уна обжигает его взглядом, а затем устремляется обратно к вигваму. Сплёт не так быстр на подъём. Коннор направляет на него ствол.
– Шевелись, не то превращу твои окорока обратно в сборную солянку!
Сплёт обдаёт его презрительным взглядом краденых глаз и направляется к парному вигваму.
• • •
Коннору известно, как зовут это существо, но обращаться к нему по имени значит признать его человеком. Слишком много чести. Он предпочитает называть его Сплётом.
Все рассаживаются в вигваме, но эта парочка психов не желает и рта раскрыть, как будто им не по душе, что он вмешался в их тёмный танец. Поэтому Коннор начинает первый, делясь своей догадкой:
– У него руки Уила. Давайте от этого и будем плясать.
Уна выкладывает ему подробности похищения своего жениха – вернее, то, что ей известно со слов Лева и Пивани. Элине и Чалу так и не удалось выяснить, что произошло с их сыном дальше, впрочем, они на это и не рассчитывали. Жертвы орган-пиратов редко попадают в заготовительные лагеря; их, как правило, продают отдельно, по частям, на чёрном рынке. Но с Уилом Таши’ни, по-видимому, был особый случай. Коннор даже представить себе не может ту боль, которую испытывает Уна, знающая, что у этого существа, сидящего напротив, руки её возлюбленного, а в мозг в буквальном смысле вплетён его талант. Талант Уила, его музыкальная память – и никаких воспоминаний об Уне. Да тут у кого угодно крышу бы сорвало! И всё же – держать его на привязи, как собаку?..
– Как ты могла, Уна?!
– Уна! – Сплёт с триумфом улыбается. – Её зовут Уна!
– Молчать, Сборная Солянка, – обрывает Коннор. – Я не с тобой разговариваю.
– У меня помутилось в голове, – тихо признаёт Уна, уставившись в грязный пол вигвама. – И до сих пор не прояснилось.
Вместо того, чтобы говорить о Сплёте, она снова рассказывает об Уиле. О том, как он настраивал и проверял её гитары перед продажей:
– Он вкладывал в свою музыку всю душу. Мне всегда казалось, что крохотная частичка Уила оставалась в каждом инструменте, на котором он играл. После его исчезновения все гитары какие-то не такие. Теперь, когда на них играют – это всего лишь ноты.
– И ты решила сделать себе маленького гитарного раба из нашего общего друга.
Уна поднимает было глаза, желая испепелить Коннора... но, похоже, у неё больше нет на это сил. И она снова опускает взгляд.
Коннор поворачивается к Сплёту – тот не сводит с Коннора глаз, можно сказать, сверлит его взглядом. Коннор крепче сжимает винтовку.
– Ну а ты зачем сюда припёрся? – спрашивает он. – И как вообще догадался, куда идти?
– У меня достаточно памяти Уила Таши’ни, чтобы понять, где твой друг-хлопатель будет искать пристанища. И, я думаю, ты знаешь, почему я пришёл сюда. Я пришёл за Рисой.
При звуке её имени, вылетевшем изо рта этого существа, у Коннора вскипает кровь. Его подмывает крикнуть: «Она тебя ненавидит! Она не желает иметь с тобой никакого дела! Никогда!» Но Коннор видит запачканные мочой брюки Сплёта, ощущает исходящую от него вонь и вспоминает, каким беспомощным он выглядел, привязанный к столбу. Это так похоже на его собственный плен в подвале Арджента. Сочувствие – последнее, что Коннору хотелось бы ощущать по отношению к этому типу, и всё же – вот оно, здесь, не даёт разгореться его ненависти. Сплёт весь исходит безнадёжностью – она словно сочится сквозь его швы; и как бы ни желал Коннор добавить этому существу мучений, он не может этого сделать.
– И что – ты собирался шантажировать её, как прежде, чтобы она ушла с тобой?
– Я её не шантажировал! Это «Граждане за прогресс»!
– И ты хочешь привести её обратно к ним.
– Да нет же! Я здесь, чтобы помочь ей, идиот!
Коннора эта реплика даже слегка веселит.
– Полегче, Солянка! У меня тут, как видишь, ружьецо.
– Ты только зря тратишь время, – вмешивается Уна. – Его всё равно не вразумишь. Он же не человек! Он неживой!
– Je pense, donc je suis, – произносит Сплёт.
Французский язык для Коннора – тёмный лес, однако он знает достаточно, чтобы понять, о чём речь.
– То, что ты мыслишь, ещё не значит, что ты существуешь. Компьютеры тоже вроде как мыслят, но они только подражают настоящим мозгам. Дерьмо на входе/дерьмо на выходе – и ты всего лишь большая куча дерьма.
Сплёт опускает заблестевшие глаза.
– Что ты понимаешь...
Коннор видит, что задел в своём противнике больной нерв, затронув тему жизни. Тему Экзистенции с большой буквы. И снова Коннор ощущает невольный прилив сочувствия.
– Ну да, согласно закону, расплёты тоже неживые, – говорит он, предвосхищая аргумент Кэма. – Как только подписан ордер на расплетение, ты, по закону, всего лишь кучка запчастей. Вроде тебя.
Сплёт смотрит на Коннора. Одинокая слеза падает на обтянутое джинсами колено.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Да вот что. Кем бы ты ни был: кучей запчастей, или мешком с дерьмом, или полноценным человеком, – хоть мысли ты, хоть не мысли – всё одно. Я, или Уна, или все прочие будем думать так, как нам заблагорассудится. Так что сделай одолжение – не навязывай нам свои проблемы.
Сплёт кивает и опускает глаза.
– Голубая Фея, – произносит он.
– Вот видишь! – бросает Уна. – Он действительно как компьютер – выплёвывает всякое бессмысленное дерьмо.
Но Коннор выказывает неожиданную даже для самого себя проницательность:
– Извини, Пиноккио, но Риса не Голубая Фея. Она не может превратить тебя в настоящего, живого парня.
Кэм смотрит на него и улыбается. Это такая обезоруживающая улыбка, что Коннор сжимает винтовку ещё крепче. Он не позволит себя обезоружитьни в каком смысле!
– А откуда ты знаешь, что она уже не сделала это? – говорит Кэм.
– Она, конечно, волшебница, но не до такой степени, – возражает Коннор. – Если тебе нужно чудо, обратись к Уне. Уверен – арапачи умеют колдовать куда лучше нас.
Уна выпрямляется и бросает на него хмурый взгляд:
– Ещё только не хватало, чтобы меня оскорблял какой-то беглый расплёт!
– Вообще-то, я считал это комплиментом, – говорит Коннор. – Но если тебе хочется почувствовать себя оскорблённой, я счастлив, что предоставил тебе эту возможность.
Уна одно мгновение прожигает его глазами, а потом снова уставляется в пол.
– Ты сказал, будто хочешь помочь Рисе, – говорит Коннор Сплёту. – Что ты имел в виду?
– Это касается только нас с ней и останется между нами.
– Ошибаешься, – парирует Коннор. – Между вами – я. Ты будешь говорить со мной или не будешь говорить вовсе.
Сплёт сопит носом, словно огнедышащий дракон, собирающийся изрыгнуть струю пламени. Но тут же остывает.
– Я помогу ей уничтожить «Граждан за прогресс». У меня есть все необходимые доказательства. Но я ими не поделюсь ни с кем, кроме неё.
Похоже, не врёт. Но Коннор знает, что разбираться в людских характерах – не его конёк. Вон какую страшную ошибку он совершил в отношении Старки. Больше он её не повторит.
– И ты рассчитываешь, что я в это поверю? С какой стати тебе уничтожать людей, которые тебя создали?
– Есть причины.
– Да скажешь ты ему или нет? – теряя терпение, восклицает Уна. – Или собираешься водить его за нос целый день?
– Скажешь что? – Кэм переводит взгляд с одного на другого.
Ещё минуту назад Коннор думал, что, выдавая эту новость Сплёту, насладится по полной, но сейчас всё удовольствие куда-то пропало.
– Не хочется тебя разочаровывать, Сборная Солянка, но... Рисы здесь нет.
Глаза Сплёта наполняются таким отчаянием, как будто он настоящий человек. Кто знает, может, его и вправду навестила Голубая Фея?
– Но... но... в новостях сказали, что она с тобой!
– Угу, в новостях ещё сказали, будто это я напал на лагерь в Неваде. Уж кто-кто, а ты-то должен знать, что прессе доверять нельзя.
– Тогда... где она?
– Не знаю. – Помолчав, Коннор добавляет: – Да даже если бы и знал, тебе уж точно не сказал бы.
Сплёт в бешенстве вскакивает и бросается на Коннора:
– Ты лжёшь!
Один миг – и Коннор тоже на ногах, вскидывает винтовку, направляя ствол прямо в грудь нападающего. Сплёт застывает на месте.
– Ну же, Солянка, дай мне только повод, я жду!
– Прекрати обзывать меня!
– Коннор говорит правду, – подтверждает Уна. – Здесь только он, Лев и ещё одна низкокортикальная девушка. Рисы Уорд в нашей резервации никогда не было.
Зачем она ему это всё рассказывает, досадует Коннор; но, кажется, его противник смиряется с действительностью. Он опускается на пол и обхватывает голову ладонями.
– Сизиф, – бормочет он.
Коннор даже не пытается догадаться, о чём речь.
– Ты же понимаешь, что я не могу тебя отпустить. Чего доброго, донесёшь властям, где мы. Слишком большой риск.
– Давай, я его снова привяжу, – говорит Уна, приближаясь к Сплёту. – В этот вигвам уже давно никто не ходит.
– Нет, – решает Коннор. – Привязывать тоже не годится. Заберём его к тебе.
– Только его мне там и не хватало!
– Придётся потерпеть.
Коннор оценивающе обводит взглядом своих собеседников. Ну, вроде оба уже немного успокоились. Он ставит винтовку на предохранитель.
– Так вот. Сейчас мы пойдём к Уне домой, словно три старых приятеля, возвращающиеся с вечерней охоты. Всё понятно?
Кэм и Уна неохотно соглашаются.
– Не знаю, заслуживаешь ты такого отношения или нет, но я попробую обращаться с тобой как с человеком. – Дальнейшие слова даются Коннору с трудом, но он всё же произносит: – Как тебя называть – Камю?
– Кэм.
– Ладно, Кэм. Меня зовут Коннор – но ты и так это знаешь. Мне бы хотелось добавить «приятно познакомиться», но я не люблю врать.
Кэм кивает.
– Ценю твою честность, – говорит он. – Взаимно.
