Текст книги "По светлому следу (сборник)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

НИКАНДР ФИЛИМОНОВИЧ СООБЩАЕТ ВАЖНЫЕ СВЕДЕНИЯ

На следующий день утром личное дело Аркадия Илларионовича Гаевого лежало на столе майора Булавина. Евгений Андреевич тщательно прочитал его несколько раз, но ни один пункт заполненных Гаевым анкет не вызывал у него сомнений. Согласно этим анкетам, Гаевой родился в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году в Западной Белорусии, в городе Молодечно. Окончив там же церковно-приходскую школу, работал по ремонту пути на железной дороге, а затем слесарем паровозного депо. В самом начале войны эвакуировался из Молодечно сначала в Полоцк, а позже на станцию Воеводино, где и поступил на работу расценщиком конторы паровозного депо.

Все перечисленные в его послужном списке данные подтверждались справками, достоверность которых не вызывала сомнений.

– А может быть, послать их все-таки на экспертизу? – спросил капитан Варгин.

– Что это даст нам?

– Если они окажутся фальшивыми… – начал было Варгин, но Булавин нетерпеливо перебил его:

– А если не окажутся? Если достоверность их подтвердится? Разве бесспорным станет, что Гаевой – честный человек?

Капитан молчал – ему нечего было возразить Булавину.

– Раздобыть такие справки гитлеровскому шпиону не стоило бы, конечно, большого труда, – задумчиво продолжал Булавин, откладывая в сторону личное дело Гаевого. – Заняв Молодечно в тысяча девятьсот сорок первом году, гитлеровцы могли ведь обзавестись нужными им справками в неограниченном количестве.

– И кто знает, – горячо подхватил Варгин, – может быть, подлинный Гаевой томится теперь где-нибудь на фашистской каторге в Германии или давно уже замучен в одном из концлагерей, а агент фашистской разведки орудует тут у нас, прикрываясь его документами.

– А где доказательства, что это именно так? – сурово спросил Булавин. – Не предлагаете же вы считать Гаевого шпионом без всяких доказательств?

– Но ведь эти доказательства можно искать неопределенно долго, а нам дорога каждая минута.

– Да, нам дорога каждая минута, – строго повторил Булавин, – и именно поэтому мы обязаны либо снять с него все подозрения, либо доказать, что он наш враг, и сделать это возможно скорее. Не знаете ли вы, кто близок с Гаевым?

Варгин с сомнением покачал головой:

– Едва ли найдется такой человек. По словам Алешина, Гаевой живет настоящим отшельником.

– Постойте-ка! – воскликнул вдруг майор, вспомнив свой недавний разговор с главным кондуктором. – Никандр Филимонович Сотников, кажется, сможет нам рассказать о нем кое-что.

Торопливо надев шинель, Булавин, застегиваясь на ходу, направился к двери.

– А удобно ли вам идти к нему самому? – озабоченно спросил Варгин. – Сотников ведь в одном доме с Гаевым живет…

– Спасибо, что надоумили, – улыбнулся Булавин. – А то бы я так к нему и пожаловал.

И пояснил уже серьезно:

– Нет, Виктор Ильич, я не собираюсь к Сотникову домой. С ним можно и в другом месте встретиться. Схожу на станцию. Недавно прибыл туда санитарный поезд. Уверен, что встречу возле него Никандра Филимоновича: старик любит поговорить с ранеными, ободрить их, угостить табачком. К тому же от старшего сына ему давно писем нет, вот он и надеется, видимо, обнаружить его среди раненых…

С этими словами майор вышел из своего кабинета.

Санитарный поезд все еще стоял на станции. Изучая обстановку, Булавин медленно пошел вдоль состава, поглядывая на окна вагонов, в которых виднелись то забинтованные головы раненых, то белые платочки медицинских сестер.

На ступеньках одного из вагонов он заметил по жилую женщину – подполковника медицинской службы– и отдал ей честь. Женщина, близоруко щурясь, внимательно посмотрела на Булавина и молча кивнула в ответ, продолжая отыскивать глазами кого-то на станции.

Булавин отвел свой взгляд от врача и, посмотрев вдоль состава, почти тотчас же увидел худощавую фигуру Никандра Филимоновича, шедшего ему навстречу. Еще издали закивал он майору, а поравнявшись, приложил руку к козырьку своей железнодорожной фуражки.

– Прогуливаетесь? – улыбаясь, спросил Булавин и протянул главному кондуктору руку.

– Всякий раз к таким поездам выхожу, – ответил Сотников, всматриваясь в показавшегося в окне вагона солдата с забинтованной головой. – Все надеюсь Васю своего встретить. Писем что-то давно от него нет. Ранен, может быть… Спрашивал уже у медицинских сестер, не попадался ли им старший сержант Василий Сотников, кавалер ордена Славы. Нет, говорят, не слыхали про такого. Значит, слава богу, воюет где-то… А вы, может быть, тоже кого высматриваете?

– Да нет, Никандр Филимонович, я так просто вышел, – ответил Булавин. – Хотя и мои близкие есть на фронте: жена военным врачом в полевом госпитале работает. Но она на другом участке, далеко отсюда.

– Да, вряд ли найдешь сейчас человека, у которого никого бы не было на фронте, – вздохнул Никандр Филимонович.

– А не вы ли мне рассказывали, – будто невзначай заметил Булавин, – что сосед ваш, Гаевой, совсем одинокий?

– Может быть, и я, – неохотно отозвался Сотников. – Гаевой действительно в первый же год войны всю свою семью потерял. Так, во всяком случае, он рассказывает…

– Потому, наверно, и нелюдимым таким стал?

Никандр Филимонович ответил не сразу. Видимо, ему почему-то неприятно было говорить о расценщике.

– Непонятный какой-то он человек, – задумчиво произнес наконец главный кондуктор. – Станешь с ним о фронтовых новостях говорить, так он никогда лишнего вопроса не задаст, не поинтересуется ничем. Как будто это и не у него вовсе вся семья от фашистов погибла. Ненатурально это…

– Не совсем понимаю вас, Никандр Филимонович, – осторожно заметил Булавин.

– Похоже, что притворство все это со стороны Гаевого, – пояснил Сотников.

«Может быть, и в самом деле перестарался Гае, вой, – настороженно слушая Никандра Филимоновича, думал Булавин. – Если он враг и роль нейтрального обывателя вздумал разыгрывать, то не учел, значит, что не в фашистской Германии находится, а в Советском Союзе, для граждан которого чужда аполитичность…»

– И не одно только это показалось мне подозрительным, товарищ майор, – продолжал Никандр Филимонович. – Хоть и не очень разговорчив этот Гаевой, но о наших железнодорожных делах поговорить не прочь, и кажется мне, что технику транспортную знает куда лучше, чем простой расценщик или даже паровозный слесарь.

– Что же, он в серьезных технических проблемах разве разбирается? – спросил Булавин, все более удивляясь проницательности Сотникова.

– Да нет, о серьезных проблемах разговора между нами не было, – ответил Никандр Филимонович. – Но по всему чувствуется, что в транспортной технике Гаевой очень сведущ. Вот я и подумал невольно: с чего бы человеку с такими знаниями и, видно, довольно толковому в простых расценщиках состоять? У нас толковым людям дорога широко открыта. Вы взвесьте-ка все это, товарищ майор. Время ведь военное, к каждому человеку придирчив вей, чем обычно, приходится присматриваться…

– Спасибо вам, Никандр Филимонович, – протянул Булавин руку Сотникову. – Может быть, и пригодится нам ваш совет.

ДВЕ С ПОЛОВИНОЙ ТЫСЯЧИ ТОНИ

Доронин только что прибыл из Воеводина в Низовье с порожняком и теперь должен был забрать в сторону фронта воинский эшелон. До обратного рейса оставалось еще минут тридцать, и Сергей со своим помощником Алексеем Брежневым решили наскоро пообедать в деповской столовой.

Быстрым взглядом окинув помещение, Доронин увидел в самом углу у окна еще одного машиниста из Воеводина – Петра Петровича Рощина.

– Позвольте к вам пристроиться, Петр Петрович, – обрадованно обратился он к Рощину, заметив за его столом свободные места.

– А, Сергей Иванович, мое почтение! – приветливо отозвался Рощин, протягивая руку Доронину. – Присаживайся, пожалуйста. У меня, кстати, разговор к тебе есть. – И, торопливо проглотив несколько ложек супа, добавил: – За лекции твои поблагодарить хочу. Для меня лично много поучительного в них оказалось.

Сергею приятно было услышать эту похвалу от придирчивого, скуповатого на слова Петра Петровича, одного из старейших машинистов Воеводина, который много лет без аварий, но и без особых успехов, проработал на железной дороге. Добросовестность и осторожность были неизменным его девизом.

– Могу похвалиться даже, – продолжал Петр Петрович, наклоняя тарелку, чтобы зачерпнуть остатки супа, – повысил и я, по твоему примеру, интенсивность парообразования на своем паровозе.

– Приятно слышать это, Петр Петрович!

– Больше того тебе скажу, – продолжал Рощин, отодвигая тарелку и наклоняясь над столом в сторону Сергея, – тяжеловесный хочу взять сегодня.

Удовлетворившись впечатлением, какое произвели эти слова на Доронина и Брежнева, он добавил;

– Не знаю, как другие, а я не стыжусь поблагодарить вас, молодежь, за учебу. Не мешало бы, однако, и вам кое-чему у нас, стариков, поучиться. Знаешь ли ты, к примеру, что крупный инженер-теплотехник Камышин специально приезжал ко мне советоваться относительно угольных смесей?

– А мы, Петр Петрович, ничьей инициативы не зажимаем. В лектории нашем всякий может своим опытом поделиться. Меня, например, никто специально не просил лекции читать. Сам почувствовал, что надо.

– А ты себя с нами не равняй, – нахмурился Петр Петрович. – Мы, старики, люди, как говорится, старой формации, нас не грех и попросить иной раз.

– Учтем это, Петр Петрович.

– Да я не к тому этот разговор завел, чтобы вы меня упрашивали, – с досадой махнул рукой Рощин. – Не себя лично имел я в виду. Прошу, однако, запланировать на декабрь месяц и мою лекцию по теплотехнике…

А когда, пообедав, Доронин с Брежневым пробирались между столиками к выходу, торопясь на паровоз, Алексей легонько толкнул Сергея локтем в бок:

– Видал, что творится? А мы-то Петра Петровича закоренелым консерватором считали! Сказать по совести, я думал даже, что он в лекторий наш затем только и ходит, чтобы вопросы каверзные задавать.

– Плохо, стало быть, мы людей знаем, особенно стариков, – заметил на это Доронин, выходя из столовой на станцию.

Все пути вокруг были теперь забиты составами, и, для того чтобы добраться до своего паровоза, Доронину с Брежневым приходилось то подлезать под вагоны, то перелезать через тормозные площадки. Когда же наконец увидели они свой локомотив, им навстречу спрыгнул из паровозной будки кочегар Телегин.

– Случилось что-нибудь, Никифор? – озабоченно спросил Доронин, дивясь возбужденному виду Телегина, славившегося своей невозмутимостью.

– Угля нам на складе паршивого дали, Сергей Иванович, – с досадой ответил Телегин, сплевывая черную от угольной пыли слюну. – Такой только подкинь в топку, в момент всю колосниковую решетку зашлакует.

– Что они, подвести нас хотят, что ли? – разозлился Брежнев, торопливо взбираясь вслед за Дорониным на паровоз. – Мы же дежурному по станции слово дали тяжеловесный состав взять…

– Постой, Алексей, не шуми без толку! – недовольно махнул на него рукой Доронин, заглядывая в тендер. – Не весь же мы уголь сожгли, которым в Воеводине заправлялись?

– Осталось немного, – буркнул Телегин, разгребая лопатой бурую массу угля.

– Не хватит его даже мало-мальски сносную смесь приготовить, – хмуро добавил Брежнев.

– Эй, есть тут кто? – раздался вдруг снизу голос дежурного по станции Низовье.

Сергей спустился с тендера в будку и выглянул в окно. К его удивлению, дежурный был не один. С ним рядом стоял Петр Петрович Рощин.

– Пришел попрощаться с вами и пожелать счастливого пути, – с необычной для него торжественностью проговорил Петр Петрович. – Я ведь тоже без малого две тысячи тонн беру!

– Товарища Рощина мы сейчас отправляем, – подтвердил дежурный, – а вас за ним следом. Пришел только вес поезда согласовать. Как вы насчет двух с половиной?

– Две тысячи с половиной на таком угле?! – дрогнувшим голосом воскликнул Брежнев, но Сергей Доронин, не дав Алексею договорить, решительно отстранил его от окна:

– Хорошо, мы возьмем две тысячи с половиной, – и, повернувшись к Рощину, добавил: – Только и вы учтите это, Петр Петрович.

– Понятное дело, – понимающе кивнул Рощин. – Мой поезд вас не задержит. Можете не беспокоиться. А насчет угля вот что посоветую: смешайте вы его с нашим, воеводинским, в пропорции один к трем, да следите, чтобы он ровным слоем на колосниковую решетку ложился, и все будет в самый раз.

Попрощавшись еще раз и уже собираясь уходить, Рощин добавил с упреком:

– А ты что же это, Сергей, заходить к нам редко стал?

– Занят все… – смутившись и даже покраснев слегка, ответил Доронин.

Петр Петрович сделал вид, что не заметил его смущения.

– Освободишься – заходи. Мы тебе всегда рады.

И он торопливо зашагал к своему паровозу, уже стоявшему в голове поезда.

– Договорились, значит, насчет веса? – спросил дежурный, тоже собираясь уходить.

– Прежде всего один вопрос, – остановил его Доронин. – Кто дежурный диспетчер сегодня?

– Анна Рощина.

– Рощина? – обрадованно переспросил Сергей. – Согласовать с ней нужно бы…

– Согласовано уже, – поспешил заверить его дежурный. – Зеленую улицу обещает она до самого Воеводина. Хороший диспетчер эта Рощина, хотя я ее и в глаза ни разу не видел.

– Увидели бы, так еще и не то бы сказали, – улыбнулся Брежнев, слегка толкнув локтем Сергея.

Доронин метнул на своего помощника недовольный взгляд и решительно заявил:

– Ну, раз с диспетчером все улажено, остается только последний вопрос: когда паровоз можно подавать?

– Минут через пятнадцать, – Ответил дежурный, посмотрев на часы, и, по-военному откозыряв Доронину, ушел.

– Ну, хлопцы, – обратился Сергей к своей бригаде, – срочно поднимайте пары до предела. Времени у нас в обрез.

КВАРТИРАНТ ТЕТИ МАШИ

Весь следующий день майор думал о Гаевом. Кто же он все-таки? Тайный агент или замкнувшийся в себе несчастный человек, потерявший семью?

Капитан Варгин, конечно, может оказаться правым – сведения об одних только паровозах депо Воеводина, доставляющих грузы к фронту, очень важны для гитлеровской военной разведки. Но как Гаевой передает их своему резиденту? С помощью радио? Едва ли. По данным радиоразведки, за последнее время в районе Воеводина и его окрестностей не было засечено ни одной подозрительной радиопередачи. Здесь вообще не работало ни одной рации, кроме тех, что находились в воинских частях.

По наведенным Булавиным справкам, Гаевой и по почте не вел никакой переписки. Не поступало писем и на его имя. Возможность сообщения через связных тоже была исключена – оперативные работники Булавина ни на секунду не упускали его из поля своего зрения. А это было нетрудно, так как, кроме конторы паровозного депо, он никуда не ходил. Не посещал никто и домик старушки, у которой он снимал квартиру. Да и сама старушка, по заверению капитана Варгина, была вполне благонадежной. Оказалась она к тому же теткой Семена Алешина.

Конечно, Гаевой мог придумать какой-нибудь более хитроумный вид связи со своим резидентом или непосредственно с самим управлением разведки и контрразведки при главном штабе германских вооруженных сил. Но может ведь оказаться, что Гаевой и не шпион вовсе…

Раздумывая над этим, майор Булавин устало прохаживался по скрипучим половицам своего кабинета.

А в это время его помощник капитан Варгин вел беседу с Семеном Алешиным.

– Так ты говоришь, что тетушка твоя хорошего мнения о своем квартиранте? – спрашивал он Семена, прогуливаясь с ним в скверике возле железнодорожного клуба.

– Самого наилучшего, – почему-то смущенно проговорил Алешин. – Любезнейшим человеком его считает. Он ей все время разные мелкие услуги оказывает: то дров наколет, то воды принесет. А вчера я узнал, что он даже письма за тетю Машу пишет сестре ее, Глафире Марковне Добряковой, – другой моей тетке, проживающей в нашем областном центре. Тетя Маша рада, конечно, что такой добровольный писец нашелся. Она ведь уже старуха, и зрение у нее неважное, а переписываться большая любительница.

– Так-так, – задумчиво проговорил Варгин, комкая потухшую папиросу. – А ты не поинтересовался, Сеня, диктует она ему или он сам ей письма сочиняет?

– Поинтересовался, – ответил Алешин. – Тетя говорит, что она лишь сообщает ему, о чем хотела бы написать, а Аркадий Илларионович, будучи почти своим человеком в ее доме, пишет остальное уже по своему усмотрению, и это будто бы получается у него куда «душевнее», чем у нее самой.

– А сам он переписывается с кем-нибудь? – снова поинтересовался Варгин.

– Тетя Маша уверяет, что ни с кем – вся семья, его погибла ведь.

– А другая твоя тетя тоже, значит, старушка?

– Еще постарше тети Маши! Но живет она не одна. В доме ее полно разных внучек, племянниц и прочих родичей. Я даже не знаю всех как следует.

– А ты случайно не знаешь, когда тетя Маша Глафире Марковне последнее письмо послала?

– Как раз об этом сегодня разговор зашел, – обрадованно сообщил Семен. – Оказывается, вчера только тетя Маша с Аркадием Илларионовичем какое-то очень чувствительное послание тете Глаше сочинили.

Узнав адрес тети Глаши и поблагодарив Алешина, Варгин поспешил к майору Булавину.

Евгений Андреевич писал в это время письмо жене на Северо-Кавказский фронт.

– Есть что-нибудь новенькое? – с надеждой спросил он капитана.

– Да, кое-что удалось узнать, – проговорил Варгин, торопливо снимая шинель и вешая ее на крючок в нише возле дверей.

Булавин заложил недописанное письмо в книгу и спрятал ее в письменный стол.

– Присаживайтесь, Виктор Ильич, – сказал он капитану, подавая стул.

Варгин присел к столу и, облокотясь на край его, возбужденно стал рассказывать Булавину все, что услышал от Алешина.

– Нет сомнений, товарищ майор, – убежденно заключил он, – что Гаевой ухитряется каким-то образом использовать переписку теток Алешина для шпионских донесений своему резиденту, обосновавшемуся, видимо, где-то у нас в области.

Хотя внутренне Евгений Андреевич уже почти согласился с Варгиным, он, однако, не торопился высказать ему свое согласие. Встав из-за стола, он медленно походил по комнате и остановился у окна.

По улице шли в школу малыши с портфелями, с солдатскими полевыми сумками и просто со связками книг под мышкой. Внимательно всматриваясь в них, Булавин почти так же остро, как вчера у карты с линией фронта, почувствовал вдруг, что и жизнь этих маленьких граждан, и труд их родителей, и эта станция с паровозным депо и крупным железнодорожным поселком – все теперь будет зависеть от его проницательности, от решительности его действий…

Подойдя к телефону, майор набрал номер местного почтового отделения.

– Приветствую вас, Михаил Васильевич, – поздоровался он с начальником почтового отделения Кашириным. – Булавин вас беспокоит. Скажите, пожалуйста, не ушла еще от вас иногородняя почта? Тогда у меня просьба: проверьте, пожалуйста, нет ли среди полученной вами корреспонденции письма на имя Глафиры Марковны Добряковой. Я буду у себя на квартире еще минут пятнадцать – двадцать.

Звонок раздался спустя несколько минут. Булавин нетерпеливо снял трубку.

– Слушаю вас, Михаил Васильевич. Есть, значит, письмо на имя Глафиры Добряковой? Очень хорошо. Срочно пришлите его ко мне.

ДИСПЕТЧЕР АШ1А РОЩННА

У диспетчера станции Воеводино Анны Рощиной сегодня был тяжелый день. Почти ни один поезд не удавалось ей провести по графику. То налеты фашистских бомбардировщиков задерживали их в пути, то неисправность вагонов, требующая отцепки, мешала отправиться со станции вовремя, то с локомотивами происходила какая-нибудь задержка. А тут еще на линии был паровоз Сергея Доронина, который вел тяжеловесный поезд, и ему нужно было обеспечить «зеленую улицу».

Анна хорошо знала, что станция Низовье, на которой находилось оборотное паровозное депо, постоянно была забита составами. Рядовой машинист мог взять с этой станции лишь до полутора тысяч тонн груза, а Сергей брал по две тысячи с лишним и этим помогал разгружать станцию, всегда находившуюся под угрозой налета вражеской авиации. А раз уж он брал тяжеловесный поезд, ему нужен был беспрепятственный, свободный путь. Доронин к тому же и не имел возможности останавливаться на многих промежуточных пунктах – на них просто не поместился бы его состав.

То, что делалось Анной для Доронина, шло, конечно, на общую пользу, однако теперь все чаще приходила к Анне мысль, что на транспорте, где все находится в такой сложной взаимозависимости, рекорды одиночек иногда вступают в противоречие с ритмом работы многих участков железной дороги.

Нужно было разобраться в этом и найти какой-то выход, но Анна ничего пока не могла придумать. К тому же сегодня ее беспокоил не один только Сергей Доронин. Сегодня отец ее, Петр Петрович Рощин, впервые вел тяжеловесный поезд, и это одновременно и радовало, и тревожило Анну.

В диспетчерской комнате, в которой работала Рощина, был идеальный порядок. Тут находились лишь крайне необходимые для связи и контроля приборы. Ничто не должно было отвлекать внимания диспетчера от его главной обязанности – командовать движением поездов.

На столе перед Анной лежал диспетчерский график, покрытый тонкой сеткой вертикальных и горизонтальных линий, по которым она с помощью диспетчерского лекала цветными карандашами наносила пройденный путь поездов своего участка. Тут же на длинной складной подставке висел микрофон. Слева от него помещался продолговатый черный ящичек – селекторный аппарат е маленькими ручками-ключами для вызова станций. В складках материи, драпирующей стены диспетчерской, потрескивал репродуктор. Чуть пониже висели большие электрические часы. Прямо перед глазами – расписание движения поездов.

Повернув селекторный ключ, Анна вызвала Песочную.

– Как двенадцать сорок два? – назвала она в микрофон номер поезда отца.

– Прибыл по расписанию, – отозвался из репродуктора простуженный голос дежурного по станции Песочная.

– У него набор воды в Городище, а за ним следом Доронин идет с двумя с половиной тысячами. Не задержит он Доронина? Вызовите его к селектору.

– Понял вас, – отозвался дежурный.

А спустя несколько минут из репродуктора послышался голос Петра Петровича.

Анне хотелось сказать ему просто: «Папа, постарайся, пожалуйста, не подвести Сергея», и еще что-нибудь теплое, ободряющее, но вместо этого при шлось спросить официально:

– Вы знаете, Петр Петрович, что следом за вами идет Доронин с тяжеловесным?

– Знаю, товарищ диспетчер. Можете не беспокоиться – не подведу Доронина.

– Но у вас набор воды в Городище.

– Воды хватит. Обойдусь без набора.

«Молодец папа!» – радостно подумала Анна, но в микрофон сказала своим обычным официальным голосом:

– Тогда пропущу вас через Городище с ходу.

Медленно текли минуты. Поезд Рощина по графику должен был проследовать через Городище только в пятнадцать часов сорок минут. За окном гремели зенитки, сотрясая стены здания, но Анна, казалось, не слышала ничего. Ее беспокоил лишь отец да Сергей Доронин с его двумя с половиной тысячами тонн важного для фронта груза. Сам командарм уже не раз справлялся о нем у начальника станции, и Анна знала об этом.

Трижды тяжело грохнуло что-то неподалеку от станции. С потолка на голову Анны посыпалась известка.

«Опять бомбят…» – с тревогой подумала она.

Но в это время раздался голос из репродуктора, и Анна уже ничего не слышала, кроме него.

– Диспетчер!

– Я диспетчер.

– У селектора Городище. Двенадцать сорок два прошел тридцать пять.

«Наконец-то!» – облегченно вздохнула Анна, взглянув на часы. Стрелка их была на пятнадцати часах тридцати пяти минутах, но дежурный по станции Городище доложил Анне только минуты, так как в диспетчерской службе для лаконичности не принято называть часы.

Отец, значит, прошел Городище на пять минут раньше времени, предусмотренного графиком!

«Молодец папа! – мысленно воскликнула счастливая Анна. – Ты всегда был хорошим машинистом, а теперь помолодел словно. Непременно напишу об этом Алеше и Лене на фронт…»

И тут снова вспомнила она Сергея. Это ведь он вдохновил ее отца на такой подвиг…

От этих мыслей весь день у Анны было хорошее настроение, и она увереннее, чем всегда, командовала своим диспетчерским участком, смелее принимала оперативные решения, а к концу смены многие опаздывавшие поезда ввела в график.