Текст книги "На веки вечные"
Автор книги: Николай Семенов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
8.
Всю ночь в поте лица каждый танкист трудился на своем танке. Пополнялись боеприпасами, горючим, проверяли работу механизмов. Отдыхать не пришлось. Правда, некоторым удалось вздремнуть с часок на своем сиденье. Но в четыре утра 6 ноября уже раздалась команда:
– По машина-а-ам!
И когда над освобожденным Киевом начал подниматься смешанный с дымом темно-серый предутренний туман, колонна танков выступила из города, чтобы преследовать отходящего противника.
На окраине путь танкам преградил илистый, с пологими берегами, ручеек Нивка.
– Разобрать и сделать настил! – распорядился Якубчик, показывая на двухэтажный деревянный домик, что стоял в тридцати метрах от ручейка.
Через двадцать минут настил был готов.
На рассвете южнее Жуляны завязался бой. За ночь гитлеровцы успели организовать оборону. Танки, развернувшись в боевой порядок, стали с ходу расстреливать огневые точки противника.
– Товарищ командир, справа орудие! – крикнул сидевший на танке Семенцова старший сержант Александр Титенко.
Опасную цель обошли с фланга и после второго выстрела уничтожили ее.
Прильнув к налобнику прицела, лейтенант Семенцов внимательно наблюдал за полем боя. Переключив рацию на прием, он услышал:
– Левее отходит большая колонна противника!
Это Байрамов докладывал командиру батальона.
И сам тут же открыл огонь. Спустя несколько минут, в наушниках Семенцова раздался короткий и сильный треск. Он увидел, как над танком Байрамова поднялись черные клубы дыма. Рация его не отвечала...
Встревоженный Семенцов подъехал к подорвавшемуся танку своего друга. Да, машина пострадала крепко. Выведены из строя два правых катка, поврежден ленивец, разбросало гусеницы... Экипаж сильно оглушило, но, к счастью, все остались живы.
Уничтожив отступающую колонну, танки с десантом автоматчиков на бортах продвигались вперед. К полудню вышли восточнее города Васильков, в район села Гвоздов. Карт этого района у танкистов уже не было, так что двигались, что называется, на ощупь. Когда приблизились вплотную к Гвоздову, то увидели, что оно сплошь забито автомашинами, пушками, минометами и пехотой противника. Ворваться в населенный пункт с ходу не удалось – доступ преградил глубокий овраг. Постреляв со значительного расстояния, танкисты вынуждены были повернуть на проходящую по дну оврага дорогу, которая вела в Гвоздов кружным путем.
За время, пока танки преодолевали почти пять лишних километров, гитлеровцы успели установить орудия и задержали их дальнейшее движение. У головной машины была перебита гусеница, и дорога оказалась закупоренной. Но ненадолго. Оттащив поврежденный танк в сторону, Семенцов и Гладков первыми ворвались в Гвоздов и выскочили фашистам в тыл. Перед их глазами мелькнули искаженные страхом лица разбегающихся солдат. Раздался скрежет раздавленных орудий.
Начало смеркаться. За день продвинулись километров на тридцать. Артиллеристы и мотострелки, за исключением танкового десанта, отстали. Поэтому майор Ковалев приказал продвижение приостановить и занять круговую оборону.
Когда совсем стемнело, танкистов и пехотинцев несколько раз обошли комбат, его заместитель по политчасти, командиры рот.
– Будьте начеку,– предупредил майор Ковалев.– Ночью могут подползти гитлеровцы!
Усталые до предела экипажи, не спавшие уже несколько суток, сидели в машинах и дремали по очереди...
Комбат оказался провидцем. Прибежали к танкам Андроников с Коломийцевым и предупредили, что идут фашисты. Ровно в час ночи несколько сот гитлеровцев открыли по танкам автоматную и пулеметную стрельбу. Шли они цепью, в полный рост. Противник, ведя бесполезный огонь из стрелкового оружия, должно быть, надеялся ошеломить наступающих внезапностью, создать панику. Но он ошибся.
Поступила команда: "Вперед!" – и подоспевшие к этому времени мотострелки, поддержанные танками и артиллерией, сбили фашистскую пехоту.
7 ноября 1943 года. День 26-й годовщины Октября. С утра было тепло, шел мелкий дождь. Часам к десяти он перестал, но солнце не показывалось.
Танкистов из ближайших хат небольшого селения пригласили на завтрак. О знаменитом украинском борще до этого многие только слышали. Каждый съел по большой миске. Хозяин – высокий седобородый дед – показал гостям и тут же сжег при них германские деньги, которыми снабжали оккупанты за подневольную работу местное население.
– Корову забралы, осталось тилькы одно порося, – говорил он. – Мы его ховалы в погребу, а ворог туда заглядать боялся, думав, там ховаються партизаны.
– Фашист, хлопци, он добрый, як отэць: взяв корову да овец, а йего фрау – як маты, наказала тэля взяты. Ось заглянуло солнце и в наше виконце,– певуче добавила расторопная, повеселевшая хозяйка.
Одним словом, завтрак получился что надо. А разговор с хозяином и хозяйкой хаты – хорошей политинформацией.
К десяти утра подоспел со своим штабным "хозяйством" капитан Гаврюшенко. За ним появился и начпрод Побережец с кухней, доставил праздничный обед.
– Получайте завтрак! – командовал старшина.
Но сытые на завтрак шли с неохотой...
В полдень состоялся митинг, посвященный годовщине Великого Октября. Бойцов поздравили с праздником полковник Овчаренко и начальник политотдела подполковник Полукаров. Зачитали приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении столицы Украины Киева и присвоении 5-му гвардейскому танковому корпусу наименования "Киевский".
Бригадный разведчик Андроников со своими смельчаками Макаловым, Борисовым и другими неотступна как тень, следовали за противником. Пока танкисты и автоматчики завтракали, участвовали в митинге, осматривали машины и чистили оружие, они проделали путь в сорок километров. Установили, что до Копачей противника нет. Дальше замечено большое движение врага, который устанавливает противотанковые средства. Особенно много их по южному берегу речки Стругна.
Полковник Овчаренко, изучив местность по карте и оценив обстановку, пришел к заключению: путей обхода нет, надо ударить в лоб; пока противник не успел закрепиться, выступать немедленно, чтобы через полчаса быть в Копачах.
Немножко подвела погода. Подмоченная небольшим утренним дождиком почва подсохла. Но как только тронулись, опять полил дождь, и дорога начала раскисать. Скорость движения уменьшилась. Все же минут через сорок сумели незаметно выйти на окраину села. Подход со стороны Гвоздова был удобным. Здесь пролегала высокая насыпь, за которой танки почти не просматривались противником. Высота насыпи – как раз на уровне танковой пушки, что весьма удобно для стрельбы.
Помогли танкистам партизаны. Из заросшего оврага вышли трое – с автоматами, заткнутыми за пояс гранатами. Один из них, молодой, энергичный, вскочил на танк Семенцова.
– День добрый, товарищи! Я – Тимофей Мазепа, партизан,– представился он.– Где ваш командир? Надо кое-что доложить.
Подошел старший лейтенант Семенов, командир роты. Партизаны сообщили, что проходы через насыпь и мостик через речку заминированы. Вход в село охраняют два противотанковых орудия и пулеметы. Правее, в кустах, замаскированы орудия и "тигры".
Информация партизан была очень кстати. Зная даже приблизительное расположение огневых точек противника, танкисты удачно накрыли их из пушек. Проходы несколькими осколочными снарядами были расчищены, и в сумерках танки с автоматчиками ворвались в Копачи. Но гитлеровцы уже успели покинуть село. Требовалось срочно догнать их, разбить и выйти к Германовке.
Дождь не переставал. Было нелегко вести машины ночью по раскисшей грунтовой дороге. Однако танки, поднимая фонтаны черной грязи, безостановочно шли вперед. Продвинулись еще километров пять и около хутора Степка догнали другую вражескую колонну. Сначала попадались отдельные автомашины, тягачи, повозки. Потом, когда подбили, сожгли несколько передних машин, колонна гитлеровцев застопорилась. Возможности обогнать ее, обойти стороной не было. Можно крепко завязнуть... Выход оставался один – двигаться вперед и давить колонну.
Впереди немцы развернули артиллерийскую батарею я били по своей и нашей колонне, так как уже все перемешалось. В сгустившейся темноте шла суматошная пальба из всех видов оружия. Стреляли без прицела, по вспышкам.
Головные танки батальона быстро уничтожили вражескую батарею. Около орудий валялись трупы. Перепуганные гитлеровцы, побросав оружие, метались из стороны в сторону, прятались в грязных кюветах дороги. Некоторые отбивались. Тогда возникали рукопашные схватки.
Взрывом гранаты разорвало правый сапог и зашибло ногу командира роты автоматчиков Ивана Деревянко. Он сбросил сапог и так, припадая на правую сторону, бегал по холодной грязи... Автоматчики, возглавляемые командирами взводов и отделений Титенко, Люляковым, Петиным, Телеусовым и Булыгиным, вместе с присоединившимися к ним партизанами, прочесывали кюветы, обочины дороги, выволакивая из грязи обезумевших от страха фашистов. Те со слезами просили сохранить им жизнь.
За ночь было уничтожено и взято в плен немало гитлеровцев, сожжено и захвачено большое количество автомашин и повозок врага. Чего только не было на повозках, в кузовах машин: оружие, боеприпасы, награбленные вещи, продукты, вплоть до еще теплых свиных туш. Хромовые кожи лежали тюками. Оказывается, в Василькове находился кожевенный завод. Ограбили его фашисты до последней шкурки...
После выступления из Гвоздова продвинулись вперед еще на три десятка километров. Дождь усилился, и дороги стали совершенно непроходимыми. Поэтому, расположившись за небольшой возвышенностью, колонна остановилась до рассвета.
9.
Ранним туманным утром танки, приняв на борт десантников и бойцов стрелковых подразделений, с которыми вместе сражались с первого же дня боев за Киев, возобновили наступление. На одной машине ехала санинструктор танкистов Мария Старенко, а на другой – «сестричка» стрелкового батальона Александра Решетова.
– Саша! Ты как тут оказалась? – удивился командир танка Борис Гладков.
– Соскучилась, Боря, по танкистам, вот и пришла,– улыбнулась она.– Ночью у нас было два легкораненых, я их отправила в медпункт полка. А после перевязки они возвратились. Так что пока я свободна.
– А если хватится твой ротный?
– Он мною не командует. Я подчиняюсь комбату и выше,– задорно рассмеялась она. Потом приказала своему санитару Черникову: – Кузьма Дмитриевич, пошли!
Накинув на плечи санитарные сумки, они на ходу спрыгнули с танка и побежали.
– Ну, зачем же так неосторожно! – крикнул им вслед Гладков.
– Ничего, не впервой,– ответила Саша, удаляясь со своим помощником.
– Ну, чертовка-девка! – не без восхищения сказал танкист.
Александра Решетова нравилась не только своим автоматчикам, но и танкистам. Однако ухаживать за ней никто не решался. Была слишком остра на язык, а иному не уступала ни в силе, ни в ловкости. Как женщина была ко всем равнодушна, а как медик – предельно внимательна. Никому не могло прийти и в голову, чтобы в чем-то ее обидеть. Что касается склонности посмеяться и умения одернуть некоторых, как она выражалась, "болтунчиков", то это ей создавало прочный авторитет. Поэтому бойцы, завидя ее, радовались, старались проявить заботу. А при появлении огромной фигуры ее санитара Кузьмы Черникова всякие шуточки в Сашин адрес прекращались моментально. Кузьма был намного старше Решетовой, дома оставил четверых детей. Он оберегал ее от всякой неприятности, как свою родную дочь. Часто советовал молодым бойцам:
– Ребята, вот кончится война, – все вы, конечно, поженитесь. Всегда любите своих жен, будьте для них и опорой и надеждой. Они этого заслуживают.
Когда получал письма от жены, то обязательно прочитывал всем. В одной из своих весточек она писала: "Ты, Кузя, о нас не беспокойся. У нас все хорошо, все есть, обуты и одеты. Правление колхоза о семьях фронтовиков проявляет посильную заботу..."
– Я знаю, крышу-то не успел покрыть,– с печалью в голосе говорил он. – Должно, на них льет, а она молчит. Мы-то здесь, действительно, и сыты и одеты, в этом, прежде всего, обязаны им...
...Танки наступали во взаимодействии со стрелковыми подразделениями. Только начали спускаться с пригорка в село, как столкнулись лоб в лоб с движущейся колонной. Впереди шла легковая машина. Густой серый туман пока не рассеивался, поэтому Видимость была очень плохая.
Танки с ходу врезались в колонну. Началась очередная давка. Из кабин и кузовов выскакивали, как ошпаренные, фашисты. Лихорадочно ударили пулеметы и автоматы.
– Дави, Герасимов! – подстегивал лейтенант Семенцов своего механика-водителя.
Башенный пулемет, не смолкая, строчил по разбегающимся солдатам. Так двигались не более ста метров. Миновали пригорок, вышли на насыпную часть дороги. Вдруг из башни головной машины Дроздова, за которой следовал Семенцов, посыпались искры. Танк остановился, его тут же покинул экипаж.
"Эх, проклятые, успели развернуть орудия! – со злостью подумал Николай Семенцов, заметив на опушке рощи, в трехстах метрах слева, вспышки.– Вон откуда бьют!"
– Осколочным! – скомандовал он Волкову.– Еще! Еще!
Пятью выстрелами заставили замолчать вражеские орудия. Теперь бы проскочить вперед, но мешает подбитый танк Дроздова. Подать назад тоже нельзя – вплотную стоят другие танки. А если спуститься с насыпи?
– Развернись на месте и сползи вправо! – приказал Семенцов механику-водителю.
Машина уже встала поперек дороги, и вдруг – удар. Заглох двигатель...
– Сползай с насыпи! – с яростью крикнул лейтенант Герасимову.
Механик-водитель не отвечал. Последовал еще удар, по башне... Из глаз Семенцова посыпались искры. Все закружилось, зазвенело в голове.
Лицо обагрилось кровью. Горло обожгло невыносимой болью... Падая на боеукладку, лейтенант услышал голос Волкова:
– Ранило обоих!..
Через несколько секунд танк встряхнуло еще раз. Семенцов почувствовал, что кто-то дергает его за плечо.
– Товарищ командир, горим! Выходите! – Лейтенант узнал голос радиста-пулеметчика Головкина.
– Где механик-водитель? Надо спасать танк.– Семенцов с трудом поднял голову.
– Он уже выскочил, Волков убит...
Залитыми кровью глазами Семенцов увидел, что люк механика-водителя открыт, его сиденье пустое. Взглянул в сторону моторной перегородки. Там, в пламени, скорчилось тело Волкова...
Уже начала тлеть замасленная шинель командира
– Горим, выскакивайте! – не прекращал взывать Головкин.
Он был уже наружи и тащил своего командира в люк. Заметив это, гитлеровцы резанули из автомата, пули защелкали по корпусу танка. Головкин покатился в кювет, Семенцов свалился в двух метрах от фашины. Кругом стояла такая пальба – головы не поднять...
В это время разгорался бой и на правом фланге. Из траншеи неистово бил наш ручной пулемет. Потом замолчал – раненый пулеметчик медленно сполз на дно траншеи. Находившаяся рядом санинструктор Саша Решетова стала перевязывать его. За пулемет лег второй номер – совсем еще юный белобрысый паренек. Вскоре огонь прекратил и он...
– О, боже, ранило и этого! – удрученно промолвила отважная медичка и, закончив перевязку пулёметчика, подбежала к юноше. А тот, уткнувшись головой в бруствер ячейки и прижавшись к ее стене, стоял и не шевелился. "Если парень убит или тяжело ранен, так не устоит",– подумала Саша. Дернула за плечо солдата – так и есть: живехонек боец и невредим. Просто еще не обстрелянный, струхнул.
– Ты почему это не стреляешь?! – напустилась на него санинструктор – Не видишь разве – лезут арийцы! А ты прячешь свою башку, кому она такая нужна!..
– Я... я... ствол накалился...– стал оправдываться Молодой боец.
И тут же опять застрочил из пулемета.
– Санитара! – послышался зов откуда-то справа.
– – Дочка, нас кличут, пошли,– позвал прибежавший санитар Черников.
За бугром лежал пожилой сержант с раздробленной нижней челюстью. Положив его голову себе на колени, Решетова начала перевязку. Черников помогал. Раненый часто моргал лихорадочно блестевшими глазами. Видимо, хотел что-то сказать. Потом все же проговорил:
– Ну, дочка, это – все...
Тело его дернулось. На Сашину руку струей потекла горячая, багровая кровь. Это во время перевязки шальная вражеская пуля угодила сержанту в висок. Санинструктор Решетова не удержалась заплакала...
Танкисты продолжали бой. Начальник штаба батальона капитан Гаврюшенко, находившийся на танке Дроздова вместе с десантниками, спрыгнул на землю и, лежа около машины, расстреливал из автомата выбегающих из ближайших хат немцев. В двадцати метрах от танка вдоль улицы проходила вражеская траншея, из которой гитлеровцы вели бешеный огонь, бросали гранаты. Справа, на небольшой возвышенности, показались их танки. Они были еще далеко. Рокот их моторов слышался слабо.
– Беги к комбату, доложи о танках! – приказал капитан лежавшему рядом сержанту Булыгину.
Тот, вжимаясь в землю, пополз. Гаврюшенко вместе с несколькими автоматчиками продолжал отбиваться от наседавших фашистов. Вдруг рядом разорвалась граната, затрещал чужой автомат. Левую руку капитана сильно обожгло. Он быстро отбежал за танк и присел, прижимая простреленную руку к груди.
– Ранило, товарищ капитан? – подскочил к нему старший сержант Титенко.
– Ничего страшного! Продолжай командовать взводом.
Но Титенко не уходил. Гаврюшенко, привалившись к ведущему колесу танка, начал себя перевязывать. Но ничего не получалось. Тогда он разрешил Титенко помочь ему. Подползший вскоре к танку фельдшер батальона наложил на руку шину из обломанной доски и отправил капитана в тыл [17]17
Иван Петрович Гаврюшенко прошел всю войну. Закончил ее в Берлине, на мосту через Шпрее. Его, тяжело раненного в обе ноги и находившегося без сознания, подобрали там санитары. За подвиги, проявленные в боях за Киев, он был награжден орденом Александра Невского. Награда нашла своего хозяина через много лет,в период подготовки материалов для настоящей книги. Гаврюшенко, кроме того, награжден тремя другими орденами и многими медалями. (Прим. автора.)
[Закрыть].
Батальон автоматчиков отбивал одну вражескую контратаку за другой.
– Танки! Танки! – послышались крики.
Перевязывавшая раненого Саша Решетова, быстро застегнув санитарную сумку, встала.
– Ползут дьяволы,– проговорила она.– А сзади еще два...
– Ну, уж нет, не пропустим! – зарычал боец, которого только что перевязывала Решетова, и, схватив противотанковую гранату, пополз навстречу вражеской машине. Но пулеметная очередь, пущенная из нее, остановила героя…
Гвардейцы, кто мог держать оружие, включая и раненых, заняли оборону. Санитар Черников, также вооружившись гранатой, пополз вперед... Запахло каленым железом. В снарядной воронке, сжав в руке гранату, притаилась Саша Решетова. Вот она швырнула ее под вражеский танк, но в этот момент огнем прожгло правую руку... Потом Решетову дважды подбросило взрывной волной. Ей показалось, что она полетела в какую-то пропасть...
10.
Лейтенант Николай Семенцов пролежал без сознания около своего танка целый день. Поднял голову – не видит ничего, бело кругом. Коснулся левой рукой лица, почувствовал что-то липкое. Поднес ладонь к глазам – все как в плотном тумане, ничего не рассмотрел. Невыносимая боль под коленями. Уцелевшими пальцами левой руки пощупал под коленями и обжегся. Тлели ватные брюки. Попытался растеребить вату, насыпать на нее землю, но ничего не получилось. От острой боли снова потерял сознание.
К его великому счастью, пошел ливневый дождь. Через некоторое время лейтенанту стало легче, и он очнулся. Боль под коленками прекратилась. Вообще Семенцов не стал ощущать никакой боли. Он не чувствовал ни рук, ни ног, не мог шевелиться и двигаться.
На душе было скверно. Что только не приходило в голову в эти минуты! Мучила мысль: что с ним? "А где мой партийный билет?" С трудом нащупал – он оказался в левом кармане гимнастерки. Это его обрадовало. И в то же время подумал: "Если меня, израненного, найдут фашисты, то немедленно начнут шарить по карманам, а там партийный билет! Счастье, если убьют сразу, а то могут сначала поиздеваться, как это они всегда делают. Может быть, закопать в землю? Ну ладно, допустим – закопаю, а ко мне вдруг явится сейчас наша санитарка Маша Старенко. Она девушка здоровая, смелая и вытащит Меня. Потом наш начальник политотдела Георгий Степанович вежливо спросит: "Товарищ Семенцов, где ваш партийный билет? Ведь я же просил его беречь как зеницу ока..." Тогда как мне быть? Ведь наш Георгий Степанович – человек мудрый, душа танкистов. Он нам всегда твердил: "В наших сердцах живет святое чувство – чувство ленинских идей, значит мы победим".
Молниеносно пришла в голову и другая мысль: "Какой же я дурак! О чем задумался! Ведь до армии три года возглавлял комсомольскую организацию лесопункта. В партию принят по боевым характеристикам. Значит – великое звание коммуниста завоевал кровью, значит – до конца своей жизни должен держать крепко в руках партийный билет, в какое бы трудное положение ни попадал. И точка!" И сразу же, подумав так, лейтенант почувствовал на душе необычайное облегчение. Вот жаль только – не успел отправить матери письмо, оно вместе с другими солдатскими пожитками сгорело в танке. Что с экипажем? Волков, конечно, обуглился в танке. Был он крепким духом и силой. Одно слово – сибиряк.
Машинально повернул голову в сторону танка. Однако ничего не увидел, потому что в глазах было по-прежнему бело. Неужто ослеп? Кто во всем этом виноват? Виноваты фашисты! У танкиста сердце разрывалось от ненависти к ним. Нет, он должен жить, должен воевать!
Еще раз провел рукой по лицу – оно какое-то странно ровное, вроде и носа нет. Раздвинул веки левого глаза и с трудом рассмотрел, как через мутное стекло, очертания своего закопченного танка. Через минуту уже разобрался, где наши, где немцы, откуда ехали. Ну что ж, надо попытаться поползти. Медленно повернулся на бок и неожиданно покатился с насыпи в кювет. Туда струями сбегала мутная холодная дождевая вода. Долго полз, упираясь локтями и захлебываясь. Не помнил, сколько времени полз... Вдруг услышал:
– Гад, куда крадешься!
Лейтенант опять пальцами приоткрыл левый глаз – увидел кусочек серой шинели и дуло автомата. "Наш",– облегченно подумал он. Еле шевеля губами, проговорил:
– Раненый я, лейтенант Семенцов...
– А, танкист! – воскликнул кто-то и, подхватив его под руки, поволок на другую сторону дороги.
Через несколько минут, показавшихся раненому нескончаемыми часами, безвестный спаситель положил лейтенанта на землю и сказал кому-то:
– Ваш, должно быть. Взгляните.
Семенцов опять посмотрел одним глазом и увидел люк механика-водителя стоящего рядом танка. Кто-то спрыгнул с машины на землю.
– Коля, это ты? – послышался голос Бориса Гладкова.– А мы считали, что ты уже на том свете...
– Рано мне еще туда,– шевельнул Николай губами.– Мы еще повоюем...
Семенцов снова почувствовал себя плохо. Его подняли на холодную броню. Послышался голос стонавшей девушки. Подошли танкисты с других машин. Он с трудом узнал их по голосам.
Кто-то занялся перевязкой.
– Кто разбил... пушку? – спросил Семенцов у своего командира Семенова, которого узнал, как и других, по разговору и который без труда понял, какая пушка интересует раненого.
– Подбил я,– ответил он.
– Дай вам сто лет жизни, старший лейтенант...
– Но и ты, Николай, в долгу не остался. Сам видел.
– Откуда по нас били?
– Из вишневого сада. Там стояла противотанковая батарея. Мы ее расколотили, но фашисты успели несколькими выстрелами в упор подбить Дроздова и твою машину.
– Здорово ты, дружище, бился, лежа около своего танка,– вставил Гладков.– Думали, всех фашистов перебьешь.
– Нашли время для подначки… – поморщился Семенцов.
– Я вполне серьезно,– сказал Гладков.– Как тебя вытащили из танка, ты с левой руки начал палить из пистолета в сторону противника. Потом выдернул зубами чеку, швырнул гранату, за ней другую. А когда немцы прострочили трассирующими по танку, ты и притих. Подумали, убило тебя...
– Сгоряча, видать, все делал,– сказал Семенцов.
– Лично Ковалев дважды посылал. Машу с автоматчиками за тобой.
– Попробуй подойди, когда не дают поднять голову, – послышался плачущий голос Маши Старенко – это она сейчас перевязывала лейтенанта.– Вот, вся шинель продырявлена, сумку санитарную пробили, мерзавцы...
Семенова вместе с другими ранеными Борис Гладков на своем танке отвез в медпункт. Там Маша покормила лейтенанта, с трудом раздвигая ложкой его рот. Потом на санитарной машине повезли дальше в тыл. За сутки, прошедшие после ранения, состояние Николая еще более ухудшилось. Впившиеся в череп и кожную ткань металлические осколки, кровь, грязь и волосы – все вместе смешалось, ссохлось... При ранении такой боли не ощущал, как во время обработки ран, которую произвели на одном из пунктов. Как закончилась эта процедура, Николай Семенцов не помнил: потерял сознание. Утром он оказался в хуторе Степок в хате Екатерины Алексеевны Данько.
С особой душевной теплотой и поныне вспоминает бывалый танкист эту добрую женщину. Она кормила и поила в течение семи суток его и еще двоих, таких же полуживых, как и он, раненых. За день по нескольку раз, вставляя в рот трубку, лила ему теплое молоко. Часто прислушивалась, дышит или нет. Потом облегченно шептала:
– Ни, нэ вмер, будэ жить.
Ее четверо ребятишек терпеливо возились возле раненых, во всем помогая матери.
В годы войны таких женщин-матерей, настоящих советских патриоток, было немало. Как известно, медицинские подразделения передвигались за наступающими частями, а военно-полевые госпитали не успевали передислоцироваться за ними. Поэтому многие раненые временно размещались в деревнях, селах.
Сорок четвертый год отметился сильными январскими морозами. В госпиталь поступали новые раненые. Выписывались выздоравливающие. Пошло на улучшение и здоровье лейтенанта Семенцова.
– Собирайтесь на перевязку. Сейчас снимут повязку с глаз и гипс с руки, – сказала ему однажды сестра.
И повела его в перевязочную. Это лейтенанта и обрадовало и испугало. Он впервые после ранения должен увидеть белый свет! А если нет?.. В темной комнате сняли повязку и тихонько вывели в светлую..
– Ну-ка, Николай Васильевич, взгляните в окно: елки во дворе зеленые или синие? – услышал он нежный голос.
Но сначала Николай увидел сидящую за столом женщину в белом халате. Ее глаза лучились бесконечной добротой... Это была капитан медицинской службы Анна Ивановна Сазонова [18]18
В настоящее время Анна Ивановна Сазонова – кандидат медицинских наук. Имеет около тридцати научных трудов. Сотни раненых до конца своей жизни пронесут чувство: огромной благодарности к ней. Она сама была тяжело ранена, удостоена ордена ' Красной Звезды. (Прим. автора.)
[Закрыть].
– Вот извлеченные из вашего черепа осколки,– показала она на граненый стакан, в котором лежали кусочки металла.
Через шесть месяцев танкист Семенцов вместе с многими другими воинами, своими соседями по госпитальной койке, возвратился в боевой строй.
Поздно вечером Александру Решетову срочно доставили в город Киев, в только что разместившийся там госпиталь, и положили на операционный стол. Она и в бреду продолжала воевать.
– Дядя Кузя, где ты? – то и дело выкрикивала она. Ведь ее санитар Черников с гранатой в руке пополз вперед, она это видела. Что с ним?..
Врачи не отходили от Саши всю ночь. Утром, когда раненые стали просыпаться, а те, кто мог,– прохаживаться по палате, открыла глаза и Решетова.
– Где я?..– уставив глаза в потолок, произнесла она.
– Шурочка, милая, ты в госпитале, – услышала в ответ приветливо-нежный голос медсестры.
– Дайте попить...
Хотела протянуть за стаканом с водой правую руку, – но она оказалась забинтованной. Не поднималась и левая... Ей приподняли голову, и она сделала несколько жадных глотков. В это время, взглянув на ноги, по вмятине на одеяле поняла: они сильно укорочены...
Она хотела повернуться, чтобы не видеть, положить голову на подушку, однако сделать ни того, ни другого не смогла. Тогда с трудом натянула на лицо простыню... К ее койке подошли врачи, медсестры. Саша быстро сдернула со своего залитого слезами лица простыню.
– Оставьте меня, очень прошу...– сверкая глазами, проговорила она.
Кто в состоянии представить, как должна вести себя женщина, какие чувства над нею властвуют, когда она, придя после операции в сознание, вдруг узнает, что в свои двадцать лет осталась без обеих ног!.. В голове тысячи мыслей, одна ужасней другой. Как теперь жить? Кому я такая нужна? И надо ли жить?..
– Прости меня, мамочка,– плакала Саша,– я знаю, как тебе тяжело будет... Но и меня пойми – не нужна мне такая жизнь!..
Началась истерика. Прибежала дежурная сестра...
– Сашенька, родненькая, ты еще молода, все уладится, будешь жить!..– как умела, утешала она несчастную девушку.
– Ну почему я не погибла!..– бессильно сокрушалась Решетова.
Врачи сделали все, чтобы она успокоилась и уснула.
Вечером следующего дня в госпиталь приехал танкист, который ее вынес с поля боя. Он был в черной куртке, левая рука забинтована. Долго смотрел на спящую Сашу. "Сашенька, мы тебя не забудем, поправляйся",– мысленно сказал он. На тумбочку положил большую банку тушенки, кусок сала и записку: "От танкистов. Полевая почта 36311, литер "Б". Гладков Борис Васильевич".
А Саше в это время снился сон. Она видела свой родной город на Урале – Ашу. Вместе с младшей сестренкой Симочкой, которой, когда Саша уходила в армию, было лишь семь лет, бродили по красивым берегам быстрой речки Сим. Собирали цветы, плели из них венки. Потом пошли к возвышающейся над одной из стариц липовой горе. Нет ничего приятнее на свете, чем стоять на склоне этой горы и слушать соловьиные песни! "Симочка, айда поближе к соловьям!" – позвала Саша свою сестренку, и сама первая бросилась бежать. Но тут же, как скошенная, пронзенная страшной болью, грохнулась на пол...
...На протезы встала весною. Первоначально ограничивалась тем, что постоит несколько минут около койки. Потом первые шаги вдоль стены. После каждой такой тренировки лицо заливалось потом, слезами. Летом ходила на костылях, а глубокой осенью уже опиралась на две трости.
В декабре сорок четвертого Александра Решетова приехала в Ашу. Вышла из вагона, постояла, осмотрелась вокруг. От дум да крепкого морозца кружилась голова. Ее никто не встречал. Она никому не написала ни о своем ранении, ни о приезде. Когда-то ей не хотелось, не только возвращаться домой, но и жить. Однако по мере излечения и привыкания к протезам менялось ее настроение...
С чувством сильного волнения, не замечая, как мороз пробегает по коже, медленно зашагала по городу. Вот и знакомый домик с двумя окнами на улицу и одним – во двор. В палисаднике стоят три больших куста черемухи. Их вершины облепили распушенные от холода воробьи. Открыла калитку, во дворе перевела дыхание. Затем толкнула дверь дома. Мать хлопотала около печки. Саше показалось, что она похудела, постарела...
– Здравствуй, маманя,– проговорила она.
– Доченька, милая!..– Мать бросилась в объятия к дочери. Потом посмотрела на окна, расписанные морозом, и на Сашины ноги.– Ты почему, доченька, в такой мороз щеголяешь в хромовых сапогах? Хочешь отморозить ноги?
– Нечего, мама, морозить. Проклятые фашисты ни одной не оставили...
Слезам материнским, казалось, не было конца.
Вечером, когда Саша укладывалась спать, мать незаметно наблюдала, как дочь снимает протезы. А ночью осторожно посмотрела на укороченные ноги и опять горько заплакала...
– Ты что это расплакалась, мама? – сонно спросила Саша.
