Текст книги "На веки вечные"
Автор книги: Николай Семенов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
8.
Боеспособных танков осталось совсем мало. Однако в последующих боях они продолжали поддерживать атаки наших стрелковых подразделений. Когда вышли из строя и последние, бригада прекратила боевые действия и передислоцировалась в район деревни Стефанидовка, где 16 октября получила новые боевые машины и несколько еще не обстрелянных экипажей. Пополнился личным составом и мотострелковый батальон бригады.
Прибыл новый командир 152-го танкового батальона капитан Сергей Кузьмич Гладченко. Секретаря партбюро Феоктистова назначили комиссаром батальона.
Среднего роста, стройный, в ладно подогнанном обмундировании, черноволосый, с бравыми гусарскими усами и большой трубкой во рту комбат сразу же пришелся по душе всем. На фронте он не был новичком. Три месяца воевал под Сталинградом э составе 45-й танковой бригады, а это не так уж мало. Перевязанная левая рука свидетельствовала о его ранении. На первом же построении капитан Гладченко предупредил танкистов:
– Буду требовать соблюдения самой наистрожайшей дисциплины. А к вам, новичкам, особое мое слово. Накрепко запомните в лицо всех, кто стоит здесь в строю. Знать всех не только по фамилиям, но и как звать и как по батюшке величать. Но и этого мало. Требую, чтобы в любой момент боя вы могли узнавать друг друга по голосу. Потом убедитесь, насколько это важно. Ну, а меня будете узнавать по усам и трубке.– Комбат, улыбаясь, мундштуком трубки погладил усы.
Бойцы с каждым днем убеждались, что капитан Гладченко – прирожденный танкист и одаренный командир. Правда, очень строгий, бескомпромиссно требовательный, но справедливый и внимательный ко всем. Не оставлял без воздействия ни одного маломальского проступка подчиненного и в то же время не скупился на похвалу, на доброе слово за инициативу и добросовестную службу, храбрость в бою.
...Через несколько дней после получения боевой техники танковый батальон вытянулся в колонну для марша. Командир ремонтного взвода воентехник Шилов ждал выхода последней машины, чтобы пристроиться в хвост – так сказать, технически замкнуть колонну. Но машина почему-то не двигалась.
– Почему стоим? Чей танк? – услышал он строгий голос Гладченко.
– Не заводится двигатель! – доложил механик-водитель.
– Сейчас проверим, товарищ капитан,– подбежал к машине Шилов. Мигом распорядился: – Старшина Фомичев! На машину – и страви воздух из системы питания.
Командир ремонтного отделения ловко вскочил на танк.
– Товарищ лейтенант, башню на борт! – крикнул он внутрь машины.– Механик, качай воздух!
Едва башня освободила надмоторный люк, Фомичев сразу же открыл крышку и стравил воздух из насоса высокого давления.
– Заводи! – скомандовал он механику-водителю.
Двигатель заработал.
–На устранение неисправности затрачено три минуты. Это весьма похвально,– сказал комбат и засунул в карман гимнастерки танковые часы. Он пожал руку старшине Фомичеву.– Благодарю и вас,– добавил, обращаясь к Шилову.
Марш прошел без остановок. Все машины сосредоточились недалеко от берега Дона, в лесу, в двух километрах от Зимовской. Лишь один Т-34 с полкилометра не дотянул.
– Иванов, что с машиной? – спросил Шилов у механика-водителя.
– Барахлит левый бортовой. Берешь рычаг на себя, а его рывками тянет обратно. Не удержишь…
– Дальше можешь не рассказывать. Разрушился выжимной подшипник бортового фрикциона. Потому что смазки нет, понятно?
– Понятно,– виновато ответил молодой, из пополнения, механик-водитель.
Помпотех батальона Бондаренко, который стоял тут же и все слышал, тяжело выдавил:
– За такие делишки военный трибунал полагается.
– Кого это собираетесь под трибунал? – поинтересовался подошедший помпотех бригады Кисленко.
Бондаренко доложил о случившемся и констатировал– как аксиому высказал:
– Все это произошло из-за халатности экипажа!
– Сомнений в этом нет,– спокойно проговорил Кисленко.– Но есть вопрос: кто должен контролировать работу ваших экипажей по подготовке техники, если не помпотех роты Каток и не вы, товарищ Бондаренко? Так что налицо и ваше упущение. Злостью, товарищ Бондаренко, беде не поможешь. Ты ее для фашистов побереги.
Пока шел этот разговор, Шилов велел бригадиру ремонтников Сущенко снять коробку и заменить выжимной подшипник левого бортового.
– А соберешь – меня позови. Проверю.
– Скоро наступит рассвет. Пойдемте в подразделения, проверим техническое состояние машин, – сказал майор Кисленко. – Потребуется – поможем экипажам в работе.
Воентехники зашагали по песку, покрытому пожелтевшими ивовыми листьями.
– Петр Иванович, тут рядом Дон? – спросил уже успокоившийся Бондаренко.
– Да, Василий Емельянович, можно сказать, мы шагаем по берегу Тихого Дона. – Майор Кисленко набрал полную горсть влажного песка и сжал его.– Достается же этой славной реке! В гражданскую тут неслось протяжное "Эскадрон, сабли наголо-о-о!" А теперь вот снова земля ходуном ходит.
– Где-то тут, по этим берегам, Гришка Мелехов со своей Аксиньей прогуливался,– сказал Каток.
– У них времени для гуляний не особенно много было. А если и гуляли, то не здесь, а в низовьях,– уточнил Шилов.
– Жалко Аксинью,– глубокомысленно изрек Каток.– Жертва ошибок Григория.
– Аксинья – натура сложная и по-своему богатая, с сильным и глубоким чувством,– тоном школьного учителя заметил Шилов.
– Вот кончится война, и такая же богатая натура, гляди, и тебя попутает, – засмеялся Каток.
Танкисты вышли на берег Дона. Над рекой клубился густой туман. Воентехник Шилов остановился и, к удивлению своих спутников, тихо, но выразительно запел:
Как ты, батюшка, славный тихий Дон,
Ты кормилец наш, Дон Иванович,
Про тебя лежит слава добрая,
Слава добрая, речь хорошая...
– Откуда это, Шилов? – уважительно спросил Кисленко.
– Так... Старинная казачья песня.
– Хорошая песня. Какая-то печально-раздольная, широкая – под стать донским просторам. Мы в гражданскую войну, когда в этих местах воинство генерала Краснова били, тоже пели про Дон. Правда, другая песня была. Вот послушайте,– и он тихо и плавно запел:
Гудела степь донская
От ветра и огня,
Маруся Бондаренко
Садилась на коня...
Через три часа подполковник Агафонов собрал командный состав бригады на совещание. После ночного марша никто не отдыхал, вид у каждого был усталый.
– Начальник штаба, кто из наших находится на правом берегу? – спросил комбриг у майора Алифанова.
Всей работой руководит товарищ Козлов. Вместе с ним наш разведчик Кравченко и начальники штабов батальонов,– доложил майор.
– Когда будете готовы к приему техники и людей?
– Приказано к утру.
На правом берегу Дона наши части захватили плацдарм шириной около пяти и в глубину до трех километров. Бригаде приказано в кратчайший срок форсировать водную преграду. Агафонов коротко поставил задачи перед батальонами и другими подразделениями, напомнил о маскировке, назначил сигналы.
Переправа началась перед рассветом. Час назад пошел дождь со снегом. Подъезды к реке усложняясь. К тому же вражеская артиллерия начала обстрел. Ширина реки в этом районе достигает ста метров. Глубина большая. Накатный деревянный мост от прямого попадания снаряда разрушен.
Пустили в дело паром, его буксировал катер. Майор Кисленко, одним из первых переправившийся на правый берег, стоял возле уреза воды, следил, как танки съезжали с парома, и направлял их по нужным маршрутам.
Район сосредоточения назначен в липовом лесу в двух километрах от хутора Караженский. Капонира для танков уже выкопаны, почти полностью приведены в порядок имевшиеся блиндажи. Экипажи находились в основном в своих машинах и выкопанных под ними щелях. Расположение тщательно замаскировали. Приказания отдавались приглушенным голосом.
Одним словом, все делалось с соблюдением строжайшей скрытности и секретности.
Обстрел плацдарма в течение дня не прекращался ни на минуту, но через определенные промежутка времени он достигал наибольшего ожесточения, и тогда жизнь в расположении бригады замирала.
В один из наиболее спокойных в этом отношении периодов дня комбриг приказал вызвать к нему командиров батальонов и комиссаров. Сам же вышел из штабного блиндажа и направился к танкистам одной рот, которая располагалась поблизости. Пробыл там минут пятнадцать, осмотрел, как укрыты танки, поговорил с экипажами. На обратном пути его встретил адъютант и доложил, что комбаты и комиссары собраны. Он заторопились к штабному блиндажу. И в это время над лесом, оглашая его гулом, появились около двадцати вражеских самолетов. Земля в страшном грохоте закачалась, как на расходившейся волне...
Комбриг с адъютантом не успели добежать до места, юркнули в чью-то небольшую землянку.
Когда стервятники улетели и танкисты вышли из укрытий, все увидели, как старшина Забара под руку вывел из полуразрушенной от упавшей рядом бомбы землянки командира бригады. Подполковник Агафонов был без головного убора, по лицу стекала кровь.
Комбриг получил тяжелую контузию, и ни на что не реагировал, никого не узнавал...
9.
По указанию командира корпуса генерала А. Г. Кравченко подполковника Агафонова срочно отправили в госпиталь, в Москву. Его сопровождал старшина Забара. Командование бригадой принял старший батальонный комиссар Прованов, а вместо него комиссаром бригады назначили батальонного комиссара Полукарова.
...На следующее утро, только танкисты позавтракали, вновь налетели самолеты противника – теперь в основном на расположение 152-го батальона. Когда после очередной бомбежки рассеялись дым и пыль, около батальонного штабного блиндажа остановилась легковая машина "эмка" и из нее вышли комбриг Прованов, комиссар Полукаров и помпохоз Зубец.
Вместе с батальонным начальством они осмотрели расположение танкистов. Выяснилось, что от прямого попадания бомбы сгорела одна семидесятка, в другом месте разнесен склад вещевого имущества, поврежден продсклад. Хорошо, что НЗ – неприкосновенный запас – хранится отдельно. Лежит перевернутая кухня. Но не повреждена.
– Кстати, – недовольно заметил Прованов, – ваша кухня – отличный ориентир для вражеской авиации. Дым-то надо прятать.
– А как? – спросил кто-то из батальонных хозяйственников.
– Пора бы набраться опыта,– проворчал помпохоз бригады Зубец.– Чаще меняйте время топки и место приготовления пищи. Над трубами натяните брезент. Дрова заготавливайте посуше или подсушивайте, чтобы не давали много дыма.
Сконфуженный хозяйственник молча, вроде бы даже недовольно, выслушал, однако подсказку учел, навел порядок и на других точках. Блиндажи стали отапливать с наступлением темноты, чтобы дым до рассвета рассеялся. Для кухонь вырыли несколько укрытий. Днем всякое хождение запрещалось. Срочные вызовы, получение пищи – только по ходам сообщения.
Праздничный день – 7 ноября – выдался холодный. Была низкая облачность, большими хлопьями валил первый снег.
Командование бригады с самого утра в батальонах: Прованов – в 152-м, комиссар Полукаров – в 149-м, а инструктор политотдела Целищев – в мотострелковом. Проводили митинги, а после того, как получили текст доклада И. В. Сталина, посвященного 25-й годовщине Октября,– читки и беседы в подразделениях.
Уже десять суток минуло, как капитан Гладченко командует батальоном, но поговорить по душам с комиссаром времени так и не нашлось. А вот сегодня вроде бы есть такая возможность. Война войной, а праздник есть праздник – тянет к откровенности, к разговору на "нейтральные" темы.
Сидят комбат с комиссаром в своем уже хорошо обжитом блиндаже, анализируют речи, которые только что слышали на коротких митингах.
– Расскажи, комиссар, о себе, чей родом, откуда,– набивая трубку, попросил комбат Феоктистова.
Илларион очень кратко рассказал. Потом о себе, тоже коротко, говорил и Сергей Кузьмич. Помолчали несколько минут. Комбат, выпростав у печурки выкуренную трубку, вдруг тихо запел какую-то песню на украинском языке.
– Спой ты, Илларион, фронтовую.
Комиссар откашлялся, негромко, задумчиво начал:
Бьется в тесной печурке огонь.
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза...
А к третьему куплету присоединился и Гладченко.
Ты сейчас далеко, далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти – четыре шага...
Разволновался комбат, снова стал набивать трубку.
– Много куришь, Кузьмич,– заметил комиссар.– Или песня растревожила?
– Она, она Илларион, песня. Когда слышу ее, то очень отчетливо вижу Оксану свою и мальчонка Сашку.– Встряхнул комбат головой и добавил, словно о чем-то другом: – А вообще-то хорошо, что ты ходишь в холостяках. Я со своими попрощался двенадцатого июня сорок первого в Белоруссии и с тех пор о них – ни слуху ни духу. Как и им – обо мне. А старики остались в оккупированном Днепропетровске. Вот и лезут в голову всякие думы.
– Мои родители тоже на оккупированной территории, на Смоленщине,– тихо проговорил комиссар.
– Ты в бригаде давно?
– Третьего января сорок второго из Сталинградского тракторного пригнал первый эшелон с танками для бригады.
В землянку вошел начштаба батальона старший лейтенант Лебедев.
– Вот он знает,– кивнул на него Феоктистов.
Лебедев сообщил, что он сейчас проверял посты, службу люди несут отлично.
– Потому что понимают,– резюмировал комбат;– Напиши приказ о благодарности, завтра объявим.– Гладченко предложил начальнику штаба сесть за стол.– А мы тут с комиссаром размечтались. Он своей "Землянкой" расстроил меня до чертиков...
Разговор продолжался еще долго. Рассказал о себе и Лебедев. Оказалось, он тоже поет и совсем неплохо. По просьбе комбата спел свою любимую:
Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян...
В эти дни немало дел было у политработников. Полукаров рекомендовал комиссарам и секретарям партийных и комсомольских бюро батальонов заявления о вступлении в партию и комсомол рассматривать на открытых собраниях. Пусть все знают, с каким настроением, боевым порывом вливаются лучшие бойцы и командиры бригады в ряды ленинской партии и Ленинского Союза Молодежи, какие клятвы и обязательства дают при этом, и убедятся потом, с какой самоотверженностью выполнять их будут.
Уже рассмотрено около шестидесяти заявлений о приеме в партию. Кроме собраний, в ротах ведется обмен боевым опытом по специальностям. Налажена регулярная доставка свежих газет. Хотя бойцы замысла командования и не знали, но, осведомленные о массовом сосредоточении наших войск, догадывались, что готовится нечто грандиозное. Кое-кто поговаривал:
– Скоро тут Гитлеру выдернут одну ноту.
Благодаря безотказной работе "солдатского телеграфа" сведения об ожидаемых значительных переменах проникли и в бригадный медпункт. В результате за одну ночь около тридцати раненых тайком покинули лазарет и вернулись в свои подразделения. Прибежал в батальон и командир роты Петр Гоголев.
– Товарищ комбриг, ну что же мне делать – разбежались мои раненые! – удрученно докладывал Прованову военврач 2 ранга Степанов.
– И правильно сделали, дорогой Александр Иванович,– с озорной улыбкой отвечал тот.– Ну кому хочется в такое время торчать в вашем пропахшем лекарствами блиндаже! – Потом, вздохнув, Прованов сказал уже серьезно: – Ваш лазарет скоро пополнится новыми ранеными. Так что готовьтесь...
Впрочем, танкистов можно было понять. Образ жизни, который они вели сейчас, стал им основательно надоедать. Активных боевых действий не вели, а от артиллерийского огня и бомбардировок противника, которые время от времени возобновлялись, появлялись раненые, а то и убитые. Бойцы и командиры рвались в бой. К комбатам ежедневно обращались с одним и тем же вопросом:
– Когда нас пустите в бой?
Капитан Гладченко в этом случае отвечал:
– Придет время – не пущу, а прикажу.
Подготовка бригады к участию в контрнаступлении наших войск с целью окружения гитлеровской сталинградской группировки была завершена. Боевую задачу довели до каждого бойца. Вечером 18 ноября во всех ротах была завершена рекогносцировочная работа с командирами танковых экипажей. Комбаты доложили Прованову, что все вопросы по взаимодействию с командирами подразделений стрелковых полков согласованы.
– Товарищ Гладченко,– распорядился комбриг,– подберите толковых командиров для головной походной заставы и через полчаса пришлите ко мне, проинструктирую их лично.
– У меня бестолковых командиров нет,– погладив мундштуком трубки усы, с улыбкой проговорил Гладченко,
– Тем лучше,– не принял шутки Прованов и посмотрел на часы. – А к двадцати ноль-ноль начальник штаба соберет весь командный состав бригады.
Через тридцать минут адъютант комбрига лейтенант Александров доложил старшему батальонному комиссару о том, что капитан Гладченко и отобранные им командиры прибыли.
– Зови их сюда.
Танкисты вошли в землянку комбрига. Прованов приблизился к продолговатому столу, достал из кармана гимнастерки расческу, причесал густые черные волосы и кивком предложил всем сесть к столу. Внимательно осмотрел прибывших, остановил взгляд на начальнике штаба батальона Лебедеве.
– Насколько мне известно, Николай Александрович, вы – инженер?
– Так точно, товарищ старший батальонный комиссар. Инженер-гидротехник.
– И работали в Сталинграде?
– Да, товарищ комбриг. Тут в сороковом в девятнадцатой изыскательской партии технического участка Волжского берегового управления проходил преддипломную практику.
– Стало быть, город знаете?
– Разумеется. В свободное время часами бродил по улицам и берегу реки, любовался красотой и города, и Волги.
– Да, Сталинград...– задумчиво промолвил комбриг.
– Подумать только, во что превратили гитлеровцы этот красавец-город. В сплошные развалины! – с возмущением произнес комиссар бригады Полукаров.
– Восстановим,– сказал Прованов.– Так что работы после войны хватит и вам, инженерам.– Он снова взглянул на Лебедева.
– Григорий Васильевич, а Иван Иванович Климов тоже инженер,– заметил Полукаров.– Инженер-строитель.
– Даже так? – повернулся комбриг к командиру роты.– Тогда вам – тем более, как говорится, карты в руки. Ну, а до этого надо /победоносно завершить войну. А для начала прихлопнуть Паулюса со всем его воинством.
Своеобразная словесная разминка была закончена, я комбриг перешел к делу, ради которого собрал танкистов.
– Итак, товарищ Клименко, три танка вашей роты составляют головную походную заставу. Сами с ротой двигаетесь впереди общей колонны. Вы первыми будете встречать гитлеровцев. Действовать решительно, но разумно. Никакая помеха не должна остановить или задержать хотя бы на минуту наше продвижение вперед. Об обстановке докладывать непосредственно мне. А комбаты услышат и ваш доклад и мои указания.
Наконец, обсудили все детали предстоящих действий. В это время в землянку вошел начальник штаба бригады Алифанов и доложил, что командный состав в сборе.
Комбриг одобрительно кивнул.
– Вопросы есть?
Вопросов не было.
– Тогда пошли в штабную землянку,– пригласил Прованов.
На совещании он выслушал доклады начальников служб об их готовности к завтрашним действиям, затем дал слово майору Алифанову. Тот по схеме изложил обстановку:
– Наша бригада вводится в прорыв и будет взаимодействовать с частями и подразделениями двадцать первой армии. В полосе наступления обороняется румынская армия...
Далее майор ознакомил собравшихся с планом наступления, рассказал о поэтапном освобождении населенных пунктов, овладении укрепленными рубежами противника, о порядке преодоления водных преград и других препятствий.
В заключение выступил комбриг.
– Предстоит великое сражение,– тихо и несколько торжественно сказал он,– к которому мы столько готовились, которого ждали. Сумеем быстро захлопнуть кольцо окружения немецко-фашистских войск – смертельно раним Гитлера. Это зависит и от нас с вами, и я надеюсь, что поставленную задачу мы выполним с честью. Приказ командующего двадцать первой армией,– добавил он, обращаясь к начальнику штаба бригады, – зачитать личному составу завтра перед рассветом,
...Раннее утро 19 ноября. Мороз не больше минус десяти. Все вокруг покрыто белым ковром – ночью выпал снег.
До полного рассвета еще около трех часов. Первыми проснулись Гладченко с комиссаром и заместителем комбата Гоголевым (в последние дни Гоголев был повышен в должности и получил очередное воинское звание "капитан").
– Тишина-то какая, товарищи. Чудно! А скоро тут заварится такая каша...– подал голос Гоголев.
Далеко на горизонте изредка вспыхивали осветительные ракеты.
– Пора будить людей,– отозвался Феоктистов.
Гладченко, как всегда, в первую очередь занялся трубкой. Раскурив, сказал твердо, с убежденностью:
– Заварится тут такое, что запишут потом большими буквами в историю военного искусства Красной Армии. Это уж точно. И долго изучать будут, как ценнейший опыт.
– Ты прав, Кузьмич, так оно и будет,– согласился Феоктистов.– А сейчас пойду поднимать наших славных ратников. А то, не ровен час, проспят, и никто ни в какую историю нас не запишет.
– Ты думаешь, они спят? – сказал комбат.– Проснулись раньше нас. Не веришь? Заглянем.
Подошли втроем к выкопанной под небольшим бугорком землянке первой танковой роты. Комбат только открыл жиденькую, обитую немецкой плащ-палаткой дверь, как оттуда густо пахнуло теплом и табачным дымом. На краях длинного узкого стола горели две коптилки. Печка не топилась. И так стояла духота. Слышались разговоры, но в лицо никого различить было нельзя. Как и уверял Гладченко, никто не спал. Занимались кто чем: одни писали письма, другие укладывали вещевые мешки, третьи чистили оружие...
– Ну и накурили же вы, хлопцы! Как только дышите? От дыма во рту горчит,– сердито сказал комбат и присел около второй коптилки.
Один из командиров экипажей хотел было доложить по форме, но Гладченко только рукой махнул.
– Отставить.
– Товарищ капитан, это Ивановский смолит во всю ивановскую. За ночь извел весь сегодняшний табачный паек,– раздался из угла чей-то голос.– Теперь попрошайничать будет.
В землянке засмеялись.
– Ты, Тима, ври, да не завирайся,– с нарочитой обидой отозвался Ивановский.– Дай-ка мне лучше закурить, а то у меня прикурить нечем.
Опять смех.
– Товарищ капитан, а правду говорят, что когда в бою заробеешь, то обязательно надо или закурить, или чего-нибудь пожевать? – балагуря, спросил танкист Сильнов.
Комбат улыбнулся.
– Воюю с первого дня, а такое слышу впервые. По-вашему, я оробелый, если курю? – И постучал трубкой о край стола.
– Вы – другое дело. Ваша трубка – это чтобы солиднее выглядеть.
– Стало быть, комбат без трубки – замухрышка?
Снова общий смех.
– Тогда слушай, Сильнов,– затянулся Гладченко.– Ты у нас танкист известней и человек уважаемый. Но знай – страх надо злостью к захватчикам вышибать, а не табаком. Тогда станешь сильнее и крепче духом. А от табака только дуреешь.
Комбат посмотрел на стрелка-радиста, плечистого и мощного Чумакова.
– Правильно я толкую, Чумаков?
– Только так, товарищ капитан!Как говаривал Александр Васильевич Суворов: "Где тревога – туда и дорога, где "ура" – туда и пора, голова хвоста не ждет!" – выпалил радист.
– Кто же тут голова, а кто – хвост? – поинтересовался комиссар.
– В бою, товарищ комиссар, всему голова тот, кто с оружием в руках первым встречает неприятеля, то есть рядовой воин. Я на фронте с начала войны, но от фашистов никогда не бегал, а они от меня – сколько угодно. У меня закон: бить их без всякой пощады! Вы понимаете, если я не убил фашиста, скажем, улизнуть он сумел от меня, то у меня целый день болит вот тут.– Чумаков покрутил рукой по всему животу и сел на нары.
– Вижу, настроение у вас доброе,– похвалил комиссар.– Это хорошо.
– А откуда быть настроению плохому? – вступил в разговор молчавший до сих пор Гоголев.– Капкан на зверя ставить идем!
В это время командир батальона пристально смотрел на Чумакова. Сказал:
– Очень знакомо мне лицо твое, танкист. И голос тоже. Подскажи, не приходилось ли где встречаться?
– Приходилось. Попробуйте вспомнить.
Комбат задумался. Чумаков засмеялся.
– Не ломайте голову, товарищ капитан. В сорок пятой танковой бригаде вместе воевали. Я еще руку вам перевязывал.
Гладченко машинально посмотрел на свою повязку (рана заживала плохо, и комбат продолжал ходить с бинтом) и на Чумакова.
– Вспомнил! – воскликнул капитан.– Почему же таился до сих пор?
Разговор был прерван командой, приглашающей танкистов на завтрак.
– Завтракайте поплотнее,– предупредил их комбат.– Работенка предстоит веселая...
После приема пищи во всех батальонах прошли короткие митинги, зачитали приказ командарма-21.
