Текст книги "Оула"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

– Ну и как, доктор, – подал голос Виталий.

– Спи, – строго проговорил Василий, боясь сглазить.

Серый, тревожный день незаметно перешел в ночь. Василий поставил последний укол отцу.

– Все, теперь надежда только на чудо, – прошептал он брату.

Промокнув с лица капли пота и поменяв компресс, старший сын Оула опять присел подле отца. Василий не спал уже третью ночь. Он еле держался. Никита, видя как тяжело брату, больше не допекал своими сомнениями и вообще разговорами.

Под жалобные завывания за окном все тяжело уснули.

Первым очнулся Василий: «Никак завалило!?.. Почему так тихо!?». Он выскочил на улицу, но там было еще тише. Ни единого звука. Остановился воздух. Василий услышал, как стучит собственное сердце. Вернулся в избу.

– Как папа? – тихо со своего места спросил Никита. – И что там с погодой?

Отец ровно, спокойно дышал.

– Спит, – коротко и так же шепотом ответил Василий и добавил огня в лампе. – На улице абсолютная тишина и чистое небо. Иди, ногу посмотрим.

Вместе с пожухлыми листьями алоэ и желтоватой дрянью на бинте белели маленькие, острые косточки. Опухоль была едва заметной.

Василий долго смотрел на брата, который, сладко зевнув, счастливо улыбался во всю ширь своего скуластого лица.

– Ох, и упрямый же ты Никита!.. – и дал ему шутливый подзатыльник.

– Как там, доктор? – с надеждой спросил больной. По голосу чувствовалось, что ему значительно лучше.

– Жить будешь, – сурово ответил Василий.

– Зудится, спасу нет!

– Вот и хорошо. Значит заживает.

– А… резать…, выходит, резать… не будешь!?…

– В следующий раз…

Засветилось окно… Никита вышел на улицу. Его, как и Василия, поразила тишина. Природа словно стыдилась и оправдывалась за вчерашнюю дурь. Она точно наказывала себя обетом молчания. Стояла, не дыша и не двигаясь. Никаких признаков жизни. Тяжелые, лиловые волны снега лежали тихо, покорно. И тем не менее во всей этой тишине чувствовалось какое-то торжественное напряжение. Это напряжение, казалось, едва уловимо звенело. Как в момент ожидания… чуда…

«Что происходит!» – закрутил головой Никита, пока не взглянул в ту сторону, откуда приходит день. Там вставало солнце! Его еще не было видно. Еще ни один его лучь не коснулся земли, а каждая веточка, каждый кустик, все, что не заморозила, не сломала, не завалила снегом зима, все тянулось к нему. Неожиданно и сам Никита встал на чурбак и, затаив дыхание, вытянулся, чтобы поймать тот первый луч, что приносит удачу.… И дождался, застал мгновение, когда часть быстро растущей ярко-огненной сферы, пройдя через густые реснички ближайшего леса, выскочила, ослепила его, ударила по глазам с такой силой, что Никита едва удержался на своем постаменте.

И сразу пронесся вздох облегчения. Появилось движение. Вспыхнули бесчисленными радугами снежинки на сугробах и ветках. Где-то рядом профуркали куропатки….

– Василий, Васька, я знаю, что папе нужно, – выпалил Никита, ввалившись в избу, – давай вынесем его… на солнце!

Ох, как «ЕЙ» не понравилась то, что сказал Никита! Заметалась «ЕЕ» незримая тень из угла в угол, бросилась к ушам Василия и зашептала…

– Да ты что придумал, Никита, мы ж его застудим! – повторяя за Ней, проговорил вслух Василий.

– Все будет нормально доктор!

– Нет, Никита, это авантюра…, – говорили его губы, но в душе Василий одобрял предложение брата.

– А ну, все за лопаты! – это относилось к пацанам.

– Помнишь, – Никита опять обратился к брату, – он всегда любил на солнце глядеть!? Сядет удобно, подставит ему лицо, глаза закроет и улыбается…

– А еще шептать начнет, будто говорит с ним, – добавил Василий.

Оула почувствовал, как на лицо легла теплая мягкая ладонь. Нежные, невесомые пальчики, еле касаясь, забегали по глазам, носу, губам. Они разглаживали морщины, осторожно и нежно скользили по правой щеке, прикасались к векам, словно пытались их разжать.

И… веки дрогнули. Раз, другой, едва заметно затрепетали и раскрылись.

Сыновья и внуки, неотрывно следившие за дедом, наверно впервые увидели цвет его глаз. Кому-то они напомнили незрелую, бурую черемуху, кому-то цвет чая средней заварки, а кому-то цвет сосновой коры у комля. Но главное, глаза деда были открыты и смотрели, не мигая на солнце.

Шевельнулись спекшиеся сухие губы.

– Капа…, ты!? – едва слышно проговорил Оула. – Ну…, здравствуй родная!? – добавил он громче.

– Деда, это мы! – не удержался Ромка. – Это мы, деда!

– Помолчи! – строго одернул племянника Никита.

А дед продолжал смотреть на солнце, приходя в себя. Выступившие от яркого света две слезины сорвались и медленно покатились вниз. Одна запуталась в щетине, другая закатилась в глубокую морщину и уже по ней убежала дальше.

– Тебе не холодно, папа!? – наклонясь к отцу, тихо спросил Василий.

Оула медленно закрыл глаза, а на губы опустилась едва заметная улыбка:

– Не-ет, спасибо!

Глава третья

Через два года судьба вновь забросила Виталия Богачева на Ямал. Вместе с художником журнала «Северные дали» Анатолием Барыкиным ему довелось сопровождать группу ученых-биологов из Финляндии.

Маршрут и программу поездки редакция журнала взялась подготовить сама. А поскольку Виталий имел некоторый ямальский опыт, то ему и поручили свозить иностранцев на Север.

Не раздумывая, Виталий предложил совхоз «Полярный» во главе с Андреем Николаевичем Бабкиным. С которым вскоре созвонился, и они договорились о сроках и программе.

Поездка удалась. Зарубежные гости остались очень довольными. Наметились некоторые соображения дальнейшего сотрудничества по линии оленеводства и фермерского звероводства.

Удачно сочетая в себе природное радушие и предпринимательскую жилку, Андрей Николаевич наряду с делами приготовил для дорогих гостей отменную русскую баню. После бани, роскошный стол с изобилием даров ямальской тундры, водкой и шампанским. В общем, все как в лучшие времена.

Оформляя командировку, Виталий заодно оформил и свой очередной отпуск. Он планировал, не заезжая в Москву, отправиться в Омск, погостить у своего давнего друга и сослуживца Павла Васильева. Но гостеприимный Бабкин переманил, соблазнил его невиданной рыбалкой на осетра и ряпушку, которая вот-вот должна пойти и тогда хоть ведрами ее черпай из местной реки. И Виталий остался.

Тепло простясь с гостями прямо у вертолета, Виталий с Андреем Николаевичем вернулись в контору и разлили по пятьдесят грамм «Арарата».

Когда разливали по второй, в дверь осторожно заглянул, а потом довольно смело вошел… Олег Нилович Саамов!

От неожиданности Виталий едва не пролил свой коньяк. Он непроизвольно вскочил со стула и сделал шаг навстречу…

– Олег Нилович, здравствуйте!.. Вы помните меня?! – взволновано начал Виталий.

Тот мельком взглянул на него и нетерпеливо обратился к Бабкину:

– Андрей Николаевич, – начал он немного растерянно, – а эти… гости ваши…, на самом деле иностранцы…, из… Финляндии!? – он заметно проглотил слюну, выдавая волнение.

– Да-а, а тебе-то зачем, Нилыч!? – Бабкин расплылся в широкой белозубой улыбке. – Присаживайся с нами. Ты как попал в Крутоярск, на чем? Вроде не было борта с Лаборовой!..

– А они что, уже уехали?! – задал встречный вопрос гость и рассеянно оглядел кабинет.

– Слава Богу, только что проводили. Да ты рассказывай, дорогой, что случилось!? На кой они тебе!? Две недели околачивались, а уехали, тебе вдруг понадобились.

– Ну, ладно…, раз уехали, то уехали… – Нилыч устало выпрямился, отсутствующим взглядом оглядел красные знамена в углу за Бабкиным и, развернувшись, медленно пошел к двери.

– Погоди, Олег Нилыч! – Бабкин тоже встал из-за стола. – Скажи, что хотел?… Во дает!.. – он с выражением крайнего удивления взглянул на Виталия, мол, ты только посмотри, какая простота эти тундровики. – Нилыч, да погоди ты, ей Богу!

Оула и сам будто только что опомнился. Действительно, со стороны выглядело не серьезно, какое-то мальчишество. Столько добираться, а зачем!?… Ну, увидел бы их и что?… А ничего, просто посмотрел бы на своих земляков и все…. Почему, собственно, и нет!? Пятьдесят лет он ничего не знает о доме! А они, если интересуются оленями, то, стало быть, и в его местах бывали…. Вдруг довелось бы поговорить!

– Извини ты меня, Андрей Николаевич. Я так…, извини…, хотел посмотреть, какие они эти иностранцы, – через плечо проговорил Нилыч и взялся за дверную ручку.

– Послушай, у меня там с Лаборовой одну семью надо было взять…

– Куйбиных что ли?… Со мной приехали, – уже в дверях ответил неожиданный гость. – Да, Андрей Николаевич, у тебя что-то планируется в мои края?

– А ты где стоишь сейчас?

– Под Минисеем.

– Ух, как далеко! Сейчас, дай подумать, – Бабкин стал листать какую-то толстую тетрадь. – Нет, знаешь, нет никаких заявок. Хотя погоди, погоди, погоди, дорогой…. Вот, есть: борт на Яры, школа заказывала. Та-ак, сегодня у нас четырнадцатое, а заявка на двадцать седьмое. Вот видишь, опять тебе не повезло. Где остановился?

– Пока не знаю.

– Ну, ладно, будь здоров. Если что, Нилыч, можешь ко мне в гостиницу, вот присоседишься к Виталию Николаевичу.

Саамов задержался в дверях. По всему было видно, что ему еще что-то хотелось спросить. Бабкин это заметил и терпеливо ждал.

– А они…, ну гости-то твои не говорили, приедут еще, нет? – наконец проговорил Нилыч.

Наблюдая за Саамовым старшим у Виталия, вдруг появилось смутное предчувствие. Словно он нечаянно, мельком заглянул в чужое письмо или окно…

– Так и будешь в дверях стоять? – Бабкин снова взялся за длинношеюю бутылку «Арарата».

– Да нет…, надо идти…, – замялся Олег Нилович.

– Никуда тебе не надо. У тебя две недели впереди. Скажи, что ты от них хотел, ну или хочешь?

Тот неопределенно пожал плечами.

– Да, они через год снова приедут. И нас приглашают посмотреть, как у них на севере оленей держат.

– Как приглашают!? Ково!?

Олег Нилович так сжал дверную ручку, что побелели пальцы. Он смотрел в смеющиеся глаза Бабкина с какой-то яростью, сомнением и надеждой. Взгляд был настолько сильный, что Андрей Николаевич перестал улыбаться и опустился в свое кресло:

– Как ково, лучших. Бригадиров там…, кто-то из округа, ну и я думаю поехать…. А тебе-то что!? Нилыч, что с тобой!? – враз посерьезнел директор.

Не отводя глаз от Бабкина, Саамов медленно вернулся к его столу и тихо, почти шепотом, но отчетливо произнес:

– Ты должен меня взять туда, Андрей Николаевич!.. – проговорил, словно приказал.

– Что значит должен!?… Ты что, Нилыч!.. Должен!.. Кому я должен, я прощаю….

Саамов продолжал вдавливать своим взглядом Бабкина в кресло.

– Ну, что ты уставился как удав!?… Ты даже не в совхозе!.. Вот придумал!.. Должен!..

У Виталия отпали последние сомнения. Он пялился на Нилыча и диву давался. В голове не укладывалось сделанное им открытие!

– Мы с тобой, Андрей Николаевич, не друзья и не приятели…. Мы просто соседи…. Я тебе всегда говорил в лицо все, что о тебе думаю, и никогда от своих слов не отказывался и не откажусь, – так же тихо и четко продолжал Нилыч, глядя на Бабкина сверху вниз, – давай договариваться как добрые соседи…. Сколько?

– Что сколько?

– Скажи, сколько это будет стоить?

– Да ты что, Олег Нилыч! – Бабкин дернулся в кресле. – Ты говори, да не заговаривайся. Тем более при посторонних людях. – Он опять будто включил свою белозубую улыбку и повернулся к Виталию, словно ища поддержки.

– А ну, журналист, выйди на минутку, пожалуйста, – проговорил Саамов, даже не взглянув на Виталия.

Придя в совхозную гостиницу, маленький, свежеокрашенный в нежную зелень домик, Виталий, не раздеваясь, лег на свою кровать и уставился в потолок. Оббитый древесноволокнистыми плитами он казался тоже обиженным, так как по середине листы выгнулись и напоминали надутые щеки.

Виталий грустно улыбнулся: «Странные они все же эти Саамовы!» И тогда, два года назад, он прекрасно помнил, как ему было не по себе оттого, что с ним никто не разговаривал. Так одна-две необходимые фразы в день и все. Да и меж собой они почти не говорили. Он потом понял, что это их обычное состояние, когда полно дел по хозяйству.

Виталий улегся поудобнее, заложил руки за голову и, продолжая разглядывать неровности на потолке, стал вспоминать то время, что он провел два года назад в избушке Саамовых.

Его тогда поразил их первый с Олегом Ниловичем разговор:

– Ученый или журналист, какой? – спросил он Виталия, когда едва стал ходить.

– Он самый – журналист, – с удивлением и радостью ответил Виталий.

– Ох-хо-хо, горе-писаки, – придерживая больную руку и морщась от боли, Саамов-старший нагнулся и кое-как запихнул в печку сучковатое полено. – Небось, целый роман напишешь о своих приключениях?! Так, нет, журналист!?

– Меня Виталием звать…

– Вот я и говорю, пиши, что тебе вздумается. Ври себе, хоть заврись, но… никого из нас не поминай. Нас не трогай, журналист. Васька с Никиткой тебе ногу спасли, вот и отплати им за это своим неупоминанием….

– А что так, Олег Нилович!?

– Ишь ты! Откуда меня знаешь!?

– Касьяныч, смотритель полуйской фактории о Вас рассказывал.

– Касьяныч, говоришь!? – Саамов-старший сдвинул брови, задумался. Присел на край скамейки у стола. – Что-то не знаю такого. Не встречал.

– А он говорит, что вы трижды с ним встречались. В Лаборовой два раза и здесь, на Полуе.

– Касьяныч, Касьяныч… – это не здоровый ли такой…, рыжий!?… Ну, сейчас-то седой, поди…, – в задумчивости проговорил Олег Нилович, и губы его изогнулись в легкой брезгливости. – Никак Ванька…, Ванька «Волдырь»!?…. Ну, этого-то я знаю…. И очень хорошо…. Значит, говорил, что три раза виделись!?… Эх, Волдырь, Волдырь…, три раза, – глядя в окно и продолжая чему-то улыбаться, тихо, точно разговаривая с самим собой, добавил он.

Через минуту, спохватился и, строго взглянув на Виталия, будто приказал, а не спросил:

– Так мы договорились… журналист!?…

– Договорились, – ответил тогда Виталий.

Сейчас лежа на гостиничной постели, Виталий пытался вспомнить, как он в то время мучился с больной ногой.

Василий обвязал ее палками-шинами и «прописал» полный покой. Вот и приходилось Виталию целыми днями молча лежать, глядя в потолок, или наблюдать за всем, что происходило в избушке.

Днем, когда они оставались вдвоем с Олегом Ниловичем, было скучно. Саамов-старший после их первой и единственной беседы больше не заговаривал и даже не смотрел в его сторону. Он был угрюм и все время чем-нибудь да занят. Едва сыновья с внуками уходили на охоту, он принимался за посильную работу по дому. Мыл посуду, подметал, заправлял лампы керосином, ходил за дровами и поддерживал тепло. По его лицу и движениям было видно, что ему любое движение дается с трудом. Ближе к вечеру начинал готовить еду. Рубил мороженое мясо и варил его в огромной кастрюле. Или теребил куропаток, зажимая тушки в коленях. Не забывал и про собак…. Короче говоря, дел у него набиралось ровно на все время отсутствия своих ребят.

В хорошо протопленной избушке Олег Нилович часто снимал с себя рубаху, и в тусклом, скупом свете Виталию являлось довольно могучее для столь пожилого мужчины тело. Он с удивлением смотрел на его покатые плечи, которые заканчивались бугристыми узлами дельтовидных мускулов. Широкая в старых рубцах и шрамах грудь хоть и была все еще частично забинтована, но дышала силой. Руки походили на перекрученные мощные канаты, спрятанные под кожей. При малейшем напряжении они оживали, собираясь в пучки, а то растягивались, делясь на более мелкие. Квадратные ладони с короткими, толстыми пальцами выглядели несуразно, поскольку все были изрезаны, обожжены, обморожены. Но главное, что поражало и даже привораживало Виталия – это гордое, независимое и самую малость высокомерное выражение лица Олега Ниловича. Немного портила правая обожженная со шрамом щека, но именно она, без всякого сомнения, добавляла лицу мужественность.

Быстро набегал вечер, и изба оживала от шумного возвращения голодных, промерзших, но счастливых от очередной удачи охотников. Виталий с нетерпением ждал этого момента и начинал с интересом наблюдать за всеми Саамовыми сразу:

После обильного и долгого ужина шустрый Ромка убирал все со стола, далеко отодвигал от себя керосиновую лампу и садился заряжать патроны. Делал он это ловко. С серьезным, сосредоточенным видом. В несколько шеренг как солдат выстраивал перед собой желтоватые, звонкие гильзы шестнадцатого и двадцать четвертого калибра. По левую руку водружал тяжелый, пузатый мешок с дробью. Справа таких же размеров, но почти невесомый мешок с порохом. Доставал из деревянного сундучка коробочки с капсюлями, пыжами, мерки для пороха и дроби, загогулины-утрамбовки из березовых сучков, другие принадлежности и с сопением принимался за работу. Его движения были плавные, точные, аккуратные. Дед не спускал глаз с Ромкиных рук.

Андрей, как самый старший и сильный из внуков расплетал стальной тросик у порога. Он распускал его на пряди, а потом еще на отдельные нити и ладил петли.

Самый младший и самый тихий Олежка, помогал отцу, который возился со свежими шкурками.

Почистив в уголочке ружья, Никита выстругивал из дощечек конические пяльцы, на которые потом натягивал вывернутые наизнанку шкурки ондатр. В углу кисла закваска для окончательной их выделки. Запах от всего этого стоял невыносимый. Но Виталий привык и почти не замечал.

Через какое-то время все заканчивали свои дела и вновь собирали на стол. Молча пили чай и как по команде укладывались спать.

Во всей их работе, да и вообще жизни была какая-то неторопливость, основательность, согласованность и последовательность, как в живом механизме….

Виталий с огромной теплотой вспоминал время, проведенное в избушке Саамовых.

Уже ближе к вечеру в гостиницу вошел Нилыч. Его вид был крайне озабочен. Раздевшись у порога, он прошел во вторую пустующую комнату и, так же как и Виталий, не раздеваясь, лег на кровать.

– Олег Нилович, может по пятьдесят грамм, – забыв про обиду, спросил Виталий. Ему было безумно интересно, чем же закончился их разговор с Бабкиным. Но в лоб спрашивать не решился.

Тот с удивлением посмотрел на Виталия каким-то невидящим взглядом и ничего не ответил.

Постояв в дверях еще какое-то время, журналист решил больше к нему не приставать и с вернувшейся обидой отправился на кухню.

Но едва аромат свежезаваренного им кофе поплыл по комнаткам гостиницы, на кухню неожиданно вошел Нилыч. Молча, неторопливо развязал свой видавший виды старомодный рюкзак, достал оттуда вяленое мясо, рыбу, каравай не магазинного хлеба, еще что-то…

– Угощайся, – произнес он первое слово за вечер.

– Ну и чем же закончился ваш разговор с Бабкиным!? Возьмет он Вас с собой!? – уже без дипломатии и не пытаясь скрыть легкое раздражение и обиду, вопросом ответил Виталий.

А тот, точно и не заметил колкости журналиста спокойно и с достоинством ответил:

– Возьмет. Куда денется.

«Вот как!» – Виталий вновь стал проникаться уважением к этому странному человеку. «Сломал Бабкина!» – с восхищением думал он.

– Завтра с утра велел какие-то бумаги заполнить, паспорт оставить да сфотографироваться… – равнодушным, бесцветным голосом добавил Нилыч.

– Так я и сниму, у меня же камера с собой, – не зная, почему обрадовался Виталий. – А фотографии сразу Андрею Николаевичу вышлю. Я рад, Олег Нилович, честное слово рад за Вас!

– А я вот теперь и не знаю: ехать мне, нет? – задумчиво, точно разговаривая сам с собой, огорошил Нилыч. – Засомневался я…, надо ли под старость куда-то ехать, людей смешить…

Виталий чувствовал, что старший Саамов ищет поддержки или сочувствия. Ему нужен собеседник. Видимо тяжело далась ему вся эта затея. Устал, поубавился пыл, появилась растерянность….

– И сколько же лет Вы не были дома!?… – вдруг спросил Виталий, хотя прекрасно понимал, что сильно рискует.

Олег Нилович быстро взглянул на собеседника и точно навалился всем телом.

«Вот так взгляд!.. – внутри Виталия все разом сжалось. – Он же им свалить может!.. Вот тебе и старик!» И уже пожалел, что спросил. А Нилыч продолжал смотреть, не мигая, прямо в глаза. В этом взгляде было столько силы и… боли, ненависти и… жалости, что Виталий почувствовал как непривычно, давно забыто краснеет, наливается огнем. С трудом он удержал этот взгляд.

– Сам догадался? – после затянувшейся паузы выговорил, наконец, Нилыч.

– По моим прикидкам, лет двадцать пять – тридцать, – продолжал рисковать дальше Виталий.

– Да нет, журналист, – не отводя своего давящего взгляда, с напряжением в голосе произнес Саамов старший, – все полста наберутся.

– Пятьдесят!!!.. Это невероятно!.. Невероятно!..

Виталий действительно не ожидал, не думал, что такие цифры вообще бывают, когда речь идет о плене или депортации, что он и предполагал изначально….

– Пятьдесят лет – это же… целая жизнь! Невероятно!

– Вероятно, журналист, вероятно. – Нилыч вдруг обмяк, отвел глаза и словно после дальней дороги устало опустился на стул. – Если я, вот он, здесь, значит, вероятно.

– Ну, Олег Нилович…, что называется, наповал Вы меня!.. Полный абзац!..

«Вот это тема!.. Вот о чем надо писать!..» – между тем носилось у него в голове.

– Ладно, журналист, доставай, чем грозился.

Виталий кинулся к холодильнику, достал «Распутина», на ходу свернул колпачок и тут же торопливо разлил по стаканам:

– За встречу и Вашу удачу, Олег Нилович!.. – возбужденно произнес он, усаживаясь напротив.

Со стороны могло показаться, что это у самого Виталия какой-то личный праздник или внезапная удача, настолько он светился радостью.

– Погоди, не гони…. Время терпит…, – Нилыч поднял свой стакан и долго смотрел на содержимое. – Да, я пятьдесят лет не был дома, – проговорил он… стакану, – ни каких известий, ни о родных, ни о близких…. – он опять замолчал и лишь через длительную паузу закончил: – Я пью за всех вас…, – проговорил он в даль десятилетий, – кто жив – за здоровье, а умер – земля пухом!..

Оба выпили и потянулись за закуской.

– Лет тридцать не пил. Как усыновил Ефимкиных ребят, так и дал себе зарок – ни капли в рот… А там внуки пошли…

– Да-а, хороши у вас ребята! И Василий с Никитой, и внуки….

Нилыч вдруг поперхнулся, закашлялся и, успокоившись, перевел тему:

– Как нога, журналист?

– А вот, – Виталий вытащил из-под стола ноги и шутливо покрутил носками, – полюбуйтесь, правая покороче на пятнадцать миллиметров, но я стельку добавляю, да подошву наращиваю и ничего, почти не заметно, что прихрамываю. Добрым словом вспоминаю всех вас, спасибо!

– Да, как тогда Васька увидел зарево над зоной!?… А я не заметил.

– Вот и Вы из-за меня пострадали.

– Давно, еще в молодости как нацеплял на себя всяких царапин, да вот…, – Нилыч красноречиво развернул ладони кверху и внимательно посмотрел на них сам, – а так ничем особенно и не болел больше. Тогда и возникло такое чувство, будто кто взял меня за руку в то время, той далекой зимой… и повел за собой долгой и сложной дорогой аж прямо сюда, на Ямал.

И Олег Нилович уставился куда-то в стену своим незрячим взглядом и надолго затих. Его глаза смотрели в себя, в свое прошлое, в черные равнодушные стволы винтовок, в холодный огонь зимних зорь и сжигающее пекло пожаров, в грязь и боль….

Виталий боялся пошевелиться. Он будто знал, что сейчас видит Нилыч. Боялся нарушить его тяжелую, священную память. Разглядывал старшего Саамова украдкой, отмечая перемены, которые произошли с ним за два года. Теперь это был, пожалуй, старик. Хотя в осанке и движениях все еще чувствовалась сила и определенная ловкость, без которой в тундре нельзя. Без которой нельзя брать в руки аркан, топор или ружье и вообще подходить к оленям. Старость была в его глазах. Старость и огромная усталость.

– Много я потерял хороших людей, которые шли со мной рядом по этой долгой дороге!.. А я все живу и живу….

– Так еще внуков надо поднять, выучить, женить…, – тут же оживился и встрял Виталий.

– Внуков!?… – у Нилыча едва заметно затряслась нижняя губа.

– Ты помнишь, нет моего Андрейку!? – не скрывая печаль в голосе, спросил он.

– А как же!.. Как не помнить! – тотчас ответил Виталий, зная, что это был любимый его внук. – А что…, что с ним…, где он у вас?

Нилыч долго молчал, глядя на пустой стакан. Потом каким-то неживым голосом отчетливо, словно плохой диктор по приемнику ответил:

– В Афганистане остался мой мальчик… Сгорел в пехотной машине…

Он дрожащей рукой налил себе из бутылки и медленно, как лекарство выпил до капли. Немного сморщился, собрав крупные складки на гладкой щеке, и коротко выдохнул. На закуску даже не взглянул, словно хотел к душевной боли добавить горечь водки.

Виталия потрясло это известие. Чужое горе лишь чуть-чуть коснулось его, обдало, словно воздушной волной и то все внутри неприятно ожгло. А каково же Саамову-старшему, какой же он получил удар? Любимый внук!..

– Я тогда полностью откупился за него. – После длительного молчания опять заговорил Нилыч. – Сколько просили, столько и дал. Его не должны были брать в Армию. А он, идол, в обход и меня, и отца сам напросился…, – он опять помолчал с минуту. – Когда садился в вертолет на Лаборовой все смотрел на меня и весело твердил: «Все нормально будет деда, все нормально!..»

Никитку с Васькой не так любил…. Этот при мне родился прямо в тундре. День был тихий….

Но Нилыч так и недоговорил. Тяжело встал из-за стола.

– Пойду, пройдусь перед сном. А ты ложись себе, отдыхай.

Виталий дважды пытался заснуть, но, увы, каждый раз, напротив, распалял себя воображением настолько, что вставал, одевался, шел на кухню и ставил чайник. Откровенно говоря, он надеялся, что Нилыч быстро вернется и их беседа продолжится. Но старший Саамов видимо не торопился, бродил где-то или сидел, думая свои думы. Вот бы заглянуть в эти думы, мечтал Виталий. Сколько там понаверчено, понакручено, пережито!?

Собравшись, было сделать последнюю попытку заснуть он, наконец-то, услышал неспешные шаги на крыльце. Осторожно скрипнула, затворяясь, дверь, зашуршала одежда.

– Ну, как прогулялось, – Виталий постарался придать голосу бодрость. Он стоял одетый и нелепо улыбался.

– Во как! – удивился Нилыч. – А тебе-то почему не спится?

– Пытался, Олег Нилович, – честно признался Виталий, – дважды пытался и не мог. Лезет в голову всякое…

Нилыч снял сапоги и прошел на кухню

– Вот если бы ты кофейком меня угостил, раз не спится, я бы не отказался! А, журналист?

– Что за вопрос! – Виталий быстро поставил на газ все еще горячий чайник, рассыпал по стаканам кофе, поставил коробку с рафинадом и сел напротив Нилыча.

– Мне, Олег Нилович, с известного времени не дает покоя то явление или, скорее, тайна что ли, о которой я Вам рассказывал еще тогда в избушке… Не знаю, но как бы и спросить больше некого, – начал осторожно и нерешительно Виталий.

Нилыч поднял глаза на собеседника и с легкой настороженностью стал ждать, что там у журналиста еще.

– Вы не могли бы мне объяснить, что было со мной там, в зоне?

Услышав раздраженное бульканье чайника, он торопливо встал, выключил газ и разлил кипяток по стаканам.

– Понимаете, я так ничего и не понял. Попытался рассказать у себя на работе в редакции, нет о Вас ни слова, но, как и предполагал, в лучшем случае вызвал недоумение у коллег, а в худшем – совет обратиться к врачу. – Виталий подождал с минуту: – Так что вы думаете по этому поводу, Олег Нилович?!

Тот взялся за стакан, помешал ложечкой темную, почти черную жидкость, отхлебнул, потянулся за сахаром… Все движения были замедленными, задумчивыми. Нилыч не спешил. Он продолжал пить кофе с сахаром вприкуску. Громко хрумкая, раскусывая белые кубики и шумно отхлебывая из стакана, пил и смотрел куда-то через Виталия.

– Много раз его пробовал, Никитка привозил, – неожиданно проговорил Нилыч, – хороший напиток! А тут слышу давеча из кухни знакомый запах… Вкуснятина! Хотя бы иногда вот так баловаться!

– А кто мешает? – сухо спросил Виталий. – Его сейчас везде полно.

– В городах да поселках полно, а нам на факторию одну дрянь всякую везут. Лет десять вылежится у вас на полках, потом в тундру везут.

– Ну сейчас-то я думаю грех обижаться на снабжение, – Виталий едва сдерживал свое раздражение.

– Тебя бы посадить на такое снабжение…

– А как раньше было? Неужели лучше? Вот бы не подумал!

– Раньше было плохо, – не обращая внимания на задиристый тон собеседника, ответил Саамов. У него опять стали мягкими глаза. Они смотрели на Виталия, а видели что-то другое… – Плохо было почти всегда, а особенно, как нам тогда казалось, в пятьдесят втором. Война давно закончилась, а голод косил людей, доводил их до крайности…

Нилыч надолго замолчал.

– Я не знаю, журналист ответа на твой вопрос, – неожиданно проговорил он после долгой паузы, – многие видели и чувствовали то, что видел и пережил ты. Были случаи, когда охотники, рискнувшие заночевать в зоне, стрелялись там или вешались. Для себя лично у меня есть объяснения, я их тебе не скажу, а у тебя, я думаю, должны быть свои.

Нилыч отвернулся от Виталия и, глядя в сторону окна, и с печалью в голосе добавил:

– Ничего нет случайного на этом свете… Пройдет время, и ты поймешь, почему тогда все так произошло. Все «почему» найдут свои ответы…

– Что-то я не понимаю Вас, Олег Нилович!?

– Поймешь… Придет время и поймешь. – Он долил себе из чайника простого кипятка, сделал короткий глоток, слегка прокашлялся: – Будет неинтересно, останови, я не обижусь. Тот барак, в котором ты горел, еще только строился, как и сама дорога, и зона, – начал он тихо и задумчиво. – Вот мы и решили с Ефимкой, родным отцом Витьки с Никиткой, попробовать поменять мясо на этой стройке. А стояли тогда на зимовке под Казымском. Отобрали с десяток старых хоров и откочевали как раз к Заячьей губе. Поставили чум. С нами была тетя Ефимки, с мужем и своим младшим сыном лет пятнадцати. Забили трех быков и на двух упряжках поехали на стройку. Понимали, что рискуем. – Нилыч опять сделал паузу. Пристально посмотрел на Виталия: – Так вот, едем по замерзшим болотам да озерам, а по всей округе зеки лес валят, бревна то на себе, то волоком таскают к насыпи. Там пилорама у них на колесах. Короче говоря, первые туши мы хорошо обменяли на муку, соль и немного масла. Потом привозили два мешка рыбы мороженой. Тоже с выгодой для нас. Ефимка прямо к коменданту ходил, а я ждал, боялся показываться…

Недели через две малость осмелели, не стали биржи лесоповальные обходить, а поехали напрямую. По две туши на нарте, оленям тяжело по глубокому снегу. Лесок хоть и реденький, но листвяночки как свечки были, одна к одной. Едем, а вокруг пилы вжикают, топоры перестукиваются. Заключенные в черном рванье лес валят, а охрана в длинных тулупах у костров руки к огню тянет.

Нилыч глубоко вздохнул, потупился. Просидел так с полминуты, потом встал, подошел к окну и долго всматривался в околицу поселка, за которой разбегалась в разные стороны сонная тундра.