Текст книги "Поэты 1790–1810-х годов"

Автор книги: Николай Смирнов

 
Сын мой! сын праха! сын юдоли!
Ты видишь, видишь, что и в самом
Смятении вещей теперь,
В порыве самом естества,
Ум человеческий не дремлет,
Мятется, реет, мчится вдаль,
Одолевает век – меня —
И ищет новых царств себе
По ту страну времен парящих,
Где ждет его венец бессмертный.
 
 
Нетерпеливый, бодрый ум,
Ум самовластный, ум державный,
Перестает отныне строить
В отвагу мысленные замки;
Собрав сил меры седьмеричны,
Стремится чрез предел обычный.
Се начинает человек
В небесной высоте дышать!
Он с зноем мразы проницает,
Он в тверди климаты пронзает,
К колесам солнечным дерзает.
Под ним Земля – как муравейник[56]56
  Здесь предметом воздушный шар.


[Закрыть].
 
 
Ревнуя умственному взору,
Что видит он миры незримы,
Взор бренный странствует отважно
По отдаленным высотам,
Существенны миры находит
В эфирных чуждых областях[57]57
  Гершелевы телескопы.


[Закрыть].
 
 
Там он встречает над главой
Вселенны новы величайши;
А здесь – вселенные малейши
В безвестном мраке под стопой[58]58
  Микроскоп.


[Закрыть].
 
 
Тут он летает в мелком мире;
А здесь – в пучину не вступая,
Пронзает страшну даль пучины;
Без стоп в юдоли вод нисходит
И близит блещущи потери[59]59
  Изобретение пелагоскопа.


[Закрыть].
 
 
Там слабо око, ополчаясь,
Сражается со глубиною
И пользою венчает подвиг;
А здесь стопа отважна ходит
По бурной зыби, как по суше,
Без крыл, без лодии, без чуда[60]60
  Пробочная фуфайка.


[Закрыть].
 
 
Там дух в уединеньи реет,
А здесь пред светом крылатеет.
Ужасны подвиги его!
Се ветха область издыхает!
Растут из праха царства новы;
Падет личина Магомета;
И что ж? – в Пророке Аравийском
Пред светом обнажился – льстец;
Теперь ступя с бурливым блеском
На лжесвященну персть его,
Иной стоит – и сталью машет.
 
 
Меж тем как тамо силой чуждой
Возобновляется Мемфис
И манит в тьму своих развалин
Рыть некий драгоценный тлен,
Сокровище умов ветшало,
Иль извлекаются насильно
Из седьмеричной ветхой ночи
Ужасны духи древних римлян,
Здесь венценосный гений россов
Благий дух предков вызывает
И скипетром златым счастливит
Очарованну полпланету.
 
 
Вот, сын мой, сколь велико рвенье
Недремлющего ныне духа,
Сего бессмертна чада света
И небожителя во бреньи!
Ты хочешь знать, к чему еще
Сей полуангел, дух во прахе,
В ристалище своем блестящем
При мне поступит ныне дале
Или какие впредь надежды
В прозримой дальности блеснут?
 
 
Ты зришь, что он стремится вечно
От совершенства к совершенству,
От одного дово́да реет
К другим бессмертия дово́дам,
Как светозарная черта
Неусыпляемой зарницы
В торжественных явленьях нощи
Летит, туда же протяженна,
Отколе низлетает быстро;
Ты зришь, что мыслящее существо
Бежит со мною совокупно,
Бежит далече – неусыпно,
Меня он выпередить тщится;
И правда – времени смеется,
Хоть плоть ему и уступает.
 
 
Вот что вещает небо мне!
Тогда как миролюбный плуг
В браздах по тридцати веснах
Отсвечивать при солнце будет,
Блудящий пламенный мир некий,
Как странник тверди огневласый,
Сойдет в сию долину неба
И сблизится тогда с землей[61]61
  Давно пишут, что в 1835 году комета будет подходить близко к шару земному.


[Закрыть].
Что, сын мой? – Ты бледнеешь – тщетно;
Не лучше ль ободряться чувством
И той гадательною мыслью,
Что сей небесный посетитель
Провозвестит земле средь молний
Премудрости и славы полдни?
Или какой Кумеин век
Восставит на холмах вселенной?
Не будет ли едино стадо
Под пастырем единым в мире?
Иль будет снова в Византии
Из-под срацинских рук Рим новый
Или на западе Рим древний?
Не новые ли Сципионы
И вседержители ужасны
По средиземным глубинам
Помчатся с громом в кораблях?
Иль паки грозны Ганнибалы
Из глубины гробов возникнут
И ступят на утесы Альпов?
Или с Платонами Афины,
С Периклами, с ареопагом
Прейдут в Сармацию на диво?
 
 
Гордяся крыльями моими,
Мудрец не может ли достигнуть
До врат последних естества?
Иль оного исходищ первых.
И наконец – дерзнет в пучину?
Оттоль с отвагой пронесясь
Среди огнистой колесницы,
Коснется, может быть, – престола,
Где предстоит, поникши долу
И персты робкие сложа,
Всех мать, природа многогруда,
Вдали безмолвная судьба,
Пространство, долгота, движенье,
Иль вес, иль мера и число,
Порядок, сила, красота
И наконец – духо́в различных жребий;
Тогда, – так, – и тогда постигнет
Непостижимого – но ах!
Предместник мой – минувший век —
Его свидетель покушений;
Мудрец едва не приближался
К пределам тайным естества;
И вдруг, увы! – как человек,
Нашел себя в ужасной бездне
И в ту ж минуту меж великих
Двух бесконечностей безмерных.
 
 
Дух должен быть героем сильным,
Когда потребна человеку
Всемерная возможность сил
Быть совершенным человеком,
Чтоб человека же познать,
Познать себя, всего себя.
Ах! что ж потребно мудрецу?
Ему быть должно? – быть божеством,
Дабы уведать божество
Или в зачатьи – естество?..
И самый ангел воплощенный,
Невтон – бледнеет изумленный,
Остановляяся меж сих
Двух бесконечностей ужасных,
И ощущает омрак в духе,
Непостижимый, неисследный.
Перед его же страшным троном
Природа робко мимо и́дет,
Не разделяет вечных прав
С иным совместником каким;
Он всю оставил мрачну тайну
Единому себе, – себе…
А может быть… но ты трепещешь!
Не содрогайся, сын мой, ныне!
Но лучше сим великим чувством,
Великой мыслью сей дыши!
Дух человеческий бессмертен;
Он сроден вечно простираться
По тайной лествице до края,
Хоть край – бежит от взоров вечно.
Ты жди, как я, – иль мой наместник,
Иной громопернатый вестник,
Поставим на вратах времен
Надежды светоносный факел!
Тогда питай сие предчувство,
Что колесо природы скрыто
Великий обращает год,
Что в плоти серафим иной,
Иль Петр, или Екатерина,
Другой Невтон, и Локк другой,
Или другой здесь Ломоносов
Торжественной стопою внидут
В врата Кумеиных времен;
А может быть – переселится
Восток и юг чудесно в север;
Не отрицай сих чувств – и жди,
Как путник на брегу морском!
 

1802 или 1803

Его Высокопревосходительству господину адмиралу и разных орденов кавалеру Николаю Семеновичу Мордвинову, милостивому государю и благотворителю с благодарнейшим сердцем приносит

Семен Бобров, Марта 4 дня 1802 года

 
Вотще тюльпан в долине спит,
Коль на чело его склоненно
Скатился с тверди Маргарит,
Подъяв чело одушевленно;
 
 
Как в злачном храме, он в долине
Приносит тонкий фимиам
Багряной утренней богине.
 
 
Благотворитель! – я тобой
К блаженству ныне примирился
С жестокосердою судьбой,
Твоей душой одушевился.
 
 
Денница мне – твоя душа;
Она своей росой целебной,
В очах ток слезный осуша,
Врачует мой недуг душевный
 
 
И духи жизненные вспять
Моей Камене обращает,
Да пламя Фебово опять
По томным жилам в ней взыграет.
 
 
О сердце! – биться не престань
В горящих чувствах бестревожно,
Доколе парка непреложна
С тебя известну взыщет дань.
 

4 марта 1802

 
Кто там, подобная деннице
В венце горящем над главой,
В величественной багрянице
Блистает в славе над Невой?
Столетня юность с красотою,
С улыбкой важность в ней цветет;
В деснице дань она несет
Богоподобному Герою.
Не призрак ли я зрю теперь?
Нет – зрю Петрополя я дщерь.
 
 
«Сто лет, потомки восхищенны! —
Так дщерь престольна вопиет,—
Сто лет уже, как град священный
Возник из тьмы ничтожной в свет.
И кто? какой сей дух небесный,
Дух приснопамятный в веках,
Одушевя недвижный прах,
Воздвигнул стены толь чудесны?
Немврод? – Орфей? – иль Озирид?
Нет – Петр, полночный наш Алкид.
 
 
О полубог полувселенной,
Живый востока в высоте!
Сойди! Сойди с горы священной!
Се возрожденный в лепоте
Взывает росс в гремящем лике!
Се дышит он хвалой к тебе
И славу воздает судьбе,
Как первозданный, в шумном клике!
О тень! божественная тень!
Да будет свят навек сей день!
 
 
В сей день, толико мне желанный,
Праправнук августейший твой,
Небесным сердцем одаренный,
Екатерины внук драгой,
Предыдя в блеске славы ратной
Потомственным твоим полкам,
Велит торжествовать громам.
Вдруг гром в полках гремит трикратный;
Вдруг миллионом повторен:
„О Петр! – живи! – ты нам священ“.
 
 
Живя ты в вечности, – в том мире,
Живешь еще и в сих веках;
Ты жив в громах, – жив в тихой лире,
Ты жив в державе, – жив в душах,
Ты в чувствах вечен и негиблем,
Так памятник твой свеж и юн;
Храм грома, – там горит перун;
Храм правды, – он вовек незыблем;
Храм мирных муз, – тебя он чтит.
Великий! – всё тебя твердит…
 
 
Дивятся царства изумленны,
Что столь огромный сей колосс,
На зыбкой персти утвержденный,
Через столетие возрос.
Вселенной чудо, храм Дианы
Для блеска и твердыни сил
Три века с златом поглотил;
А здесь не храм – но град державный,
Престол полмира, через век
На степень доблести востек.
 
 
Гордящась чистыми струями,
Препоясующа сей град
Нева, чуждаясь меж стенами,
Мне мнится, хочет течь назад;
Чело зелено воздымая
Из-под волнистых кровов вод
И разверзая влажный свод,
Недоумеет, взор вращает.
Вдруг глас раздался волновой,
И гул помчался над водой:
 
 
„Как? Стены предо мною ныне!
Ужель в стенах бегут струи?
Мне кажется, в иной долине
Пустынны я вела краи.
Доселе со́сна, ель тенисты
Гляделися в моих водах;
Досель теснились в жидкий прах
Граниты стропотны, лесисты,
Где волчий взор в дубраве рдел,
Как огнь в зелену ночь горел.
 
 
А ныне там, где скромно крались
Рыбачьи челны близ брегов,
С бесценным бременем помча́лись
Отважны сонмища судов.
Ермий, сей купли вождь, со славой
Развешивая легкий флаг,
Меж полюсами на зыбях
Летит с гордыней величавой,
Летит то с севера на юг,
То с запада в восточный круг.
 
 
Досель страшились робки боты
Предать себя речным водам,
А ныне ополченны флоты
С отвагой скачут по морям;
Кипящу бездну рассекают,
Хребет царя морей нагнув,
И, звучны своды вод давнув,
Пучину славой наполняют.
Но кто виновник их побед? —
Сей ботик[63]63
  Сей ботик был выставлен на стопушечном в тот день корабле в воспоминание того, что он первый подал великому государю великую мысль о флоте за сто лет назад.


[Закрыть], – их почтенный дед…
 
 
Доселе, дебри где дремали,
Там убран сад, цветет лицей;
Где мертвенны утесы спали,
Там, из могилы встав своей,
Скудели в зданиях багреют;
Где ил тонул под серым мхом,
Там прянул водомет сребром;
Там куполы в огне краснеют;
Там стогны в мрачну даль идут
Или стражни́цы твердь секут.
 
 
Бессмертный! кто тебе подобен!
Зевесов иль Филиппов сын
С тобой равняться б был удобен
Иль Цезарь, римский исполин!
Их памятник – бесчеловечность;
А ты – урок дал естеству,
Как ты подобен божеству;
Ты про́йдешь делу славы вечность,
Подобно как Нева меж рек“, —
Рек невский гений и потек.
 
 
Так, россы! – зрите ль, что вершины
Надменных гор перед Петром
Поникнувши легли в долины
И пали в страхе ниц челом,
А тамо, где долина крылась,
Возникнул холм, напружа дол,
И холм в блестящу твердь взошел?
Так точно гордость низложилась,
А дар души из тьмы воззван,
Ценен, – возвышен, – осиян.
 
 
Се там хранилища закона
В священном ужасе стоят!
Се там Паллады, Аполлона
И муз святилища блестят,
Где усмирял он древню дикость
И злобу стер, где змий шипел,
Где самый рок он одолел,
Открыл души своей великость
И всё, едва не всё возмог,
Как полпланеты полубог.
 
 
Се храмина[64]64
  Известный всем домик Петра Великого.


[Закрыть], чертог законов,
Отколе боголепный глас
Решил судьбину миллионов;
Отколе не единый раз
Пылал перун, сопутник славы,
Карал вражду внутри и вне;
Отколь престолам, – царствам, – мне, —
Векам – твердилися уставы!
Се славы колыбель! о росс!
Чудись, как в славе ты возрос!
 
 
О Первый Петр! во всем ты первый,
Хоть кратко факел твой светил;
Но твой праправнук, внук Минервы,
В себе его возобновил;
А ты, – ты в климатах безвестных;
Се гроб! – тут спит твой прах;
Тут торжествую – во слезах.
Ужасна тень! – зри с гор небесных!
Се дань на гроб сердца кладут!
И благодарны слезы льют!
 
 
Но, о премудрый основатель!
Одних ли сих творец ты стен?
Одних ли сих чудес ты здатель?
Народ тобою сотворен;
Народ – трофей в трофеях главный!
А ты – России всей творец.
О росс! благословляй венец
Петровых стен столетья славный!» —
Так дщерь Петрополя рекла
И жертву с страхом воздала.
 

Май 1803

 
Лето паляще летит;
Молния в туче немеет;
Осень на буре висит;
Риза туманна сизеет.
 
 
Брови навислы ея
Иней на долы кидают;
Голые рощи, слезя,
Вздохи шумящи выводят.
 
 
Злачны веночки падут;
Травка ложится и сохнет;
Кролики в норы бегут;
Спящая мошка не дохнет.
 
 
Мила весна! ты повей;
Всё при тебе поновится;
Будет опять всё живей,
В зелени одушевится.
 
 
Пусть и твое, прозябая,
Счастье еще оживет
Или, туман презирая,
Вёсну свою призовет,
 
 
Чтобы морозы унять,
Страшные робкой надежде,
Чтобы муравку поднять
В новой зеленой одежде!
 

<1804>

 
Открылось царство тьмы над дремлющей вселенной;
Туман, что в море спал, луною осребренной
Подъемлется над сей ужасной глубиной
Иль пресмыкается над рощею густой,
Где тени прячутся и дремлют меж листами;
Как разливается он всюду над полями?
 
 
О мрачна нощь! отколь начало ты влечешь?
От коего отца иль матери течешь?
Не ты ль седая дщерь тьмы оной первобытной,
Котора некогда взошла над бездной скрытной
Лелеять нежныя природы колыбель? —
Так, – черновласая Хаоса древня дщерь,
Ты успши дня труды покоишь и теперь;
Ты дремлющий полкруг под тению качаешь;
Увы! – ты также взор умершего смыкаешь.
 
 
О нощь! – лишь погрузишь в пучину мрака твердь,
Трепещет грудь моя; в тебе мечтаю смерть;
Там зрю узлы червей, где кудри завивались;
Там зрю в ланитах желчь, где розы усмехались.
Одр спящего и гроб бездушный – всё одно;
Сон зрится смертию – смерть сном, и всё равно.
 
 
Се полнощь! – тихо всё; луна с среды нисходит
И к западным водам Плиад с собой уводит.
Здесь силюся возвесть я полусонный взор
На крыты бледным мхом хребты дремотных гор.
Луна сребрит пары, что из могил восстали
И человеческ вид в лучах образовали;
Его ли слышу глас? – Иль шепчет ветр из рощи?
Нет, – здесь язык шумит, – язык невнятный нощи.
 
 
Двенадцать бьет, – вся тварь вокруг меня молчит;
Грех спит ли? – Мудрость бдит! И – можно ль? – зависть бдит!
Но труд, – невинность, – всё почиет под тенями;
Лишь кличут совы там с огнистыми очами.
 
 
Воздушно озеро сседаяся бежит;
Сверкает молния, и твердь вдали гремит.
Селитряный огонь восток весь озаряет
И сумрачных холмов вершины убеляет.
 
 
Кто тамо посреде восточных туч грядет?
Не страшный ль судия с собою рок несет?
Предыдет огнь ему, а следом кровы мрачны;
Лице его блестит, как образ солнцезрачный;
Вся риза в молниях волнуется на нем
И препоясана зодиаком кругом;
Он быстро в мир грядет, и сам стопой сафирной
Пронзает в выспренних странах помост эфирный.
               Се в час полунощи грядет
               Жених, одеян в страшный свет!
               Блажен тот раб, его же срящет
               Готового в небесный брак;
               Несчастен же, кого обрящет
               Поверженна в унылый мрак!
               Блюди, душе моя смущенна,
               Да сном не будет отягченна
               И вечной смерти осужденна;
               Но, воспрянув от сна, гласи:
               «О трисвятый! – воззри! – спаси!»
 
 
Еще ль душа, в мечтах несвязных погруженна,
Еще ли в узах спит стозвенных задушенна?
Восстань! – возжги елей и созерцай чертог,
Где ждет тебя жених – твой судия, твой бог!
О ты, надеяйся на будущи годины,
Забывый строгое условие судьбины,
Сын неги, – ищущий бессмертья в днях своих!
Вострепещи, когда познает сей жених,
Что масло во твоем скудельнике скудеет
И огнь живый небес внутри тебя мертвеет!
Ты буйствен, ты не мудр, – проснись! ступай со мной!
Открою, где чертог премудрость зиждет свой;
На мшистых сих гробах, где мир небесный веет!
Ступай! – учись! – гроза прешла, – луна багреет…
 

<1804>

 
Любезно лакомство Венеры,
Камыш Канарских островов,
Желчь негров, неги сласть без меры,
Враг пчел, друг неких птиц и псов!
 
 
Не ты ль стихию вскипяченну
С приправой хинского листа
Для вкуса строишь услажденну
И манишь лакомы уста?
 
 
Не ты ли водку умягчаешь
Рассыпчивым своим песком,
Позыв в желудке умножаешь
На многи брашна за столом?
 
 
Не ты ль зимою подслащаешь
Передвоенный виноград,
А летним знойным днем влагаешь
Свою приятность в лимонад?
 
 
Ты в вафлях клетчатых блистаешь,
Смеешься в каше, в пирогах
И в пудине, как снег, сияешь.
Ей! – ты душа в таких вещах.
 
 
Но если нервы в нас слабеют
И власть свою скорбут берет,
Иль зубы от тебя чернеют,
Противный дух из уст идет;
 
 
За сладостью твоей небесной
Зловонье адско вслед летит;
Что я скажу? – О не́ктар лестный!
В тебе сокрытый яд лежит.
 
 
То мало; – коль за подлу цену
Невольник черный быв продан,
Отводится к позорну плену
От африканских милых стран;
 
 
Когда, лишась супруги верной
Иль в чадах – нежных, милых чад,
Идет окован в грусти черной
И в сердце чувствует весь ад;
 
 
Идет под тяжкими бичами
Над тростником свой век кончать,
Труд мочит кровью и слезами,
Чтоб вкус Европы щекотать;
 
 
И наконец – он умирает,
Чтоб сластолюбью услужить,
Затем – что без того не знает
Оно мудрейших мер открыть;
 
 
Что я тогда скажу, смущенный?
Не сахар – сладкий яд мы пьем,
В слезах и поте распущенный;
Не не́ктар – кровь несчастну льем.
 
 
Не лучше ль не́ктар надлежало
Искать нам в свекле[66]66
  Известно, что ныне делают сахар из свеклы, и преимущественно в Московской губернии, как недавно писали в ведомостях.


[Закрыть] иль в пчелах?
Пчела в защиту носит жало,
А беззащитный негр – в цепях.
 
 
Китай с аравскими странами
Не дорожился бы травой
Или пряжеными бобами[67]67
  Конечно, меньше бы нужды было в чае, так как в России одобряются вместо его лучшие растения; то же самое сказать можно и о кофе, ибо ныне уже нашли полезнейшую замену его.


[Закрыть];
То вымысл роскоши пустой.
 
 
Как стыдно золотому веку
Железным варварством блистать
И к вечному наук упреку
Причудливый вкус щекотать!
 

<1804>

Without shelter from the blasts in vain we hope the tender plant.

Akenside[68]68
  Лишенные защиты от урагана, напрасно мы возлагаем надежды на слабый цветок. – Акенсайд (англ.). – Ред.


[Закрыть]

 
Звукнул времени суровый
Металлический язык;
Звукнул – отозвался новый,
И помчал далече зык.
 
 
Снова солнцы покатились
По палящим небесам;
Снова шумны обратились
Времени колеса там.
 
 
Будьте вновь благословенны,
Земнородны племена!
Будьте паки восхищенны,
Как и в прежни времена!
 
 
Пейте в полной чаше радость!
Пейте здравия струи!
Ощущайте жизни сладость!
Украшайте дни свои!
 
 
Мне судьбина отреклася
Бурю жизни отвратить;
Знать, она еще клялася
Горьку желчь свою разлить.
 
 
Рок, о рок, – почто толь рано
Ты мне желчь подносишь в дар?
Неужель на свежу рану
Свежий мне даешь удар?
 
 
Где для горькой раны срящу
Врачество в грядущий год?
Где, – в каких сердцах обрящу
Против грозных туч отвод?
 
 
Муж состраждущий, муж кроткий!
Если лиры моея
Внял ты некогда глас робкий,
Ах! – к тебе спешу вновь я.
 
 
Обратися, муж великий!
Се ударил новый час!
Пусть часы живешь толики,
Сколько благ лиешь на нас!
 
 
Пусть трех персты парк суровых
Жизни нить твоей прядут
Из шелков драгих и новых
И ей крепость придадут!
 
 
А когда еще тобою
Тяжкий рок мой не забыт,
Ах! – не поздно мне с судьбою
Мир тобою заключить
 
 
Коль не поздо, в новом годе
Не пролью я новых слез;
После бурь в другой погоде
Осушу их средь очес.
 

1795,<1804>

 
Едва лишь полночь под звезда́ми
В глубокой томной тишине,
Махнув снотворными крылами,
Прешла – и в утренней стране
Белеть свет начал сквозь завесы,
Я зрю – два жителя славянски
С смущенным неким видом там
Из хижин тихо выступают.
Единый млад и воин был;
Другой от многих лет согбен
И представляет гражданина.
 
 
«Не слышишь ли, – младой вещает, —
Протяжный тамо томный стон?
Не знаешь ли, что значит он?
Он простирается оттоле,
Где вдруг спираются на тверди
Кровавоогненны столпы
И где Полярная звезда
Дрожит сквозь неку слезну влагу».
 

Старец

 
Я слышу, юноша, шум ветров
И вижу там огни живые;
Но взор и слух мой слаб. О рок!
Мне мнится: дух бесплотный ходит
Там над порогами Днепра;
Он тихо прорицает жребий…
Толики знамения мрака
Не носят рок простых людей,
Но час вздыхающих князей,
Час судорожный полбогов.
Да, – смерть касается престола…
 

Юноша

 
Как? – неужель!..
 

Старец

 
                            Владыки нет…
Да, – нет его, – мне шепчет дух.
Едва минувший век пал в бездну
И лег с другими в ряд веками,
То князь – туда ж за ним вослед.
Едва лишь возгремел над нами
В горящей юности сей век, —
Век, скрыпнув медным колесом,
Погнался в мрак грядущей дали,
А пламенны миры по тверди
В гармоньи новой двиглись плавно;
Князь, – томный князь взглянул на них,—
Вздохнул, – вздохнул в последний раз.
 

Юноша

 
О рок всемощный! – пред тобою
И вечные громады гор,
И одночасные пылинки
С одной внезапностию гибнут.
Уж нет того, пред кем колеблясь
Судьба племен висела в страхе;
Кто, новые уроки Марса
Внимая, шел сквозь огнь и бездны;
Кому ни шумный Буг, ни бурный Истр,
Ни пропасти – жилища теней,
Ни омрачны Фракийски горы,
Ни даже Тибр, ни Эридан
В стремлении не воспящали;
Кто, будучи среди бессмертья,
Вдруг смертной сенью был покрыт;
Разрушив легионы греков,
Погиб – от кова печенегов.
Он, как огнистый метеор,
В полудни своего владенья
Познал внезапу ранний вечер.
 

Старец

 
Я вижу, нечто там – вдали – мелькает,
               И слышу глас – как ветра шум,
               Что сквозь глухую дебрь взывает.
               Не слышишь ли? – Или не видишь!
 

Отходящая душа Святослава

 
Где я? – Что сделалось со мною? —
Но омрак мой минул! – он тяжек.
Куда лечу? – А там – кого я вижу? —
Там – одаль – в сфере светлых теней,
Не тень ли матери? – Да удалюся!
Духов согласных поищу!
Зрю, как главою покивает
И глумным оком зрит она!
Прости, брегов днепровских дщерь!
Я отхожу; прости навеки!
 

Тень Ольги, (вещающая внуку)

 
Владимир! – Ольги внук, Владимир,
Тебе реку: внемли! – В час гневный
Мой сын, несчастный твой отец,
Оставил ввек сей дол плачевный,
Приял и дел и дней конец.
Лишь росс со мной навек простился,
И зреть меня он в нем не смел,
Как и того теперь лишился.
Я зрела, как он в твердь летел…
 
 
Да, зрела я, как печенеги
Изобретали страшный ков;
Он воздохнул; днепровски бреги
Промчали вздох сквозь тьму лесов,
Чертеж небесный и священный,
Чтобы народ весь возродить,
Оставлен на случа́й пременный.
Чертеж сей должен ты открыть.
 
 
Чертеж теперь славянам лестен,
В нем целый дух мой помещен,
А дух душе твоей известен.
Разгни его! – и росс блажен.
Ты узришь в нем, что дар сладчайший,
Что небо земнородным шлет,
Есть царь любезный, царь кротчайший,
Который свой народ брежет.
 
 
Народ к нему любовь имеет;
Народу доверяет тот;
Сей в верности к царю твердеет
И из любви дает живот;
Сей царь далече вздохи внемлет;
Он пагубы гнездо сечет.
Змеится ль крамола? – не дремлет;
Вражда ли близ? – далече вред.
 
 
Как прах, вражду он рассыпает;
Ом вне Отечества оплот,
Внутри судья, – и созидает
Благим и мудрым свой народ;
Как промысл миром управляет
По мере сродных миру прав,
Так царством он повелевает,
Как царственный велит устав.
 
 
Любимец неба! – ты не боле
Воззришь на блещущий свой сан,
Как на залог, что к лучшей доле
Тебе в народе свыше дан.
Тебя порфира украшает;
Чело твое венец златый
С величеством приосеняет;
Жезл силы в длани носишь ты;
 
 
Но в сем убранстве, в сей одежде
Ты будешь столько лишь блистать,
Сколь служит то к прямой надежде,
Чтоб в царстве счастье соблюдать.
Питомец мой багрянородный!
Ты должен мудрость насаждать
Среди пелен в умы народны,
Чтоб с сердцем души воспитать.
 
 
В бичах вселенной дерзких, злостных,
О коих гром один твердит,
Век каждый щедр и плодовит;
Но чтоб найти в порфироносных
Того, кто бы умел хранить
Владенье в тишине блаженной,
То надлежит переходить
Всю древню летопись вселенной
И происшествий мира нить.
Ни стен гранитная твердыня,
Ни ополчений страшный вид,
Ни лесть, ни ложная святыня
Страшилища не защитит;
Судьба проникнет сквозь граниты;
Личина спадша обнажит.
Кто он? Волк, кровью лишь омытый,
Любовь, одна любовь – твой щит.
Ты князь – пусть все отверзутся укрепы!
Пусть ржавые врата скрыпят!
Пусть с костью свыкшиесь заклепы,
С сухих спадая ног, звучат!
Пусть ангела земной ад внемлет,
Где свет едва бывал знаком!
Пусть свежий луч его объемлет
Изгибы темны в аде том!
Тогда полки смертей погибнут
По вымышленным там гробам;
Висящи косы все поникнут;
Дух жизни паки взвеет там.
Се вид! – отец сынов сретает,
Сестра внимает братний глас,
Супруга мужа прижимает, —
Слезится радость их из глаз.
 
 
От сих родятся верны внуки,
Друзья престолам и сердцам:
Пожарский, Минин, Долгорукий,
Румянцев и Суворов сам.
Но лавры рано ль, поздно ль злачны,
Сколь слава к жатве ни зовет,
Вменятся в кипарисы злачны
В той длани, что их в поле жнет.
 
 
Так ты твори! и будь спаситель,
Отец и друг своих племен!
Отец твой не был просветитель,
Он витязь, – к рыцарству рожден.
Я водрузила божье знамя
В холмах Аланских с чертежом;
В Иулиане гибло пламя…
Ты возроди. – Прости затем!
 

Юноша

 
Так, – слышу я, – ужасный боже!
Какие словеса с небес! —
Се мудрость вечности самой! —
Се глас – глас Ольги возрожденной!
 

Старец

 
Нет теней сих, – всё тихо;
Пойдем! – мы лучшей ждем судьбины.
 

Между 1801 и 1804