Текст книги "Поэты 1790–1810-х годов"

Автор книги: Николай Смирнов

К НЕВЕ РЕКЕ, писанная мерою старинного русского стопосложения декабря 20 1803 года по просьбе моих приятелей

 
О питательница река Нева
Града славнова и Беликова,
Коль везде о тебе гремит молва,
О брегах твоих камня дикова,
Так, что видеть, Нева, красу твою
Приезжают народы дальные,—
То не чудно, что я тебя пою,
Славлю воды твои кристальные!
Свет увидел я при твоих струях,
Был твоими вспоен потоками,
Был воспитан я на твоих брегах;
Там старанием и уроками
Обработался ум незрелый мой;
Там я нежнова зрел родителя,
Подававшего мне пример собой;
Видел умного в нем учителя,
Управляющего моей душой,
Возрождавшего в чувствах пламенных
К чести, к истине и добру любовь;
Но в сердцах он умел и каменных
Насаждать семена благих плодов.
Он мне другом был, благодетелем;
Много ль в мире найдешь отцов таких!
О Нева! ты была свидетелем
И невинности и забав моих;
Зрела игры мои вседневные,
Возрастание сил и чувств моих,
И способности все душевные
Развернулися у брегов твоих.
Сердце пылкое, откровенное
Мнило много себе найти друзей;
Но, обманами обольщенное,
Стало жертвою хитрых их сетей.
С кем делил достоянье бедное
И последнее был отдать готов,
Тот, коварство питая вредное,
Мне в погибель хотел устроить ков.
Но десница отца небесного
Разгнала скоро мрачный облак сей
И сияньем луча чудесного
Мне открыла моих прямых друзей.
 
 
И веселья, и огорчения,
И тревоги огня страстей моих,
И бесчисленны приключения
Мне встречались, Нева! у вод твоих.
Слыша волны твои шумящие
В день один, оттого задумчив стал;
В руки слабые и дрожащие
В облегченье тоски я лиру взял;
Я воспел тишину отрадную,
Пел, что чувствовал я в душе моей;
Вдруг услышал ту песнь нескладную
Богданович, полночных стран Орфей,
Ободрил музу несозрелую,
Стихотворства он мне уроки дал,
Влил в меня он охоту смелую,
Чтоб к Парнасу дороги я искал.
Вняв совету, играл я с музами,
Я гонялся везде за ними вслед,
Их пленился драгими узами,
Гром Очаковских я воспел побед,
Был услышан Екатериною,
Ободрявшею чистых дев собор,
Оживлен мыслью был единою,
Что Минерва ко мне простерла взор.
Павла пел как благотворителя,
Как ущедрившего семью мою;
Александра как оживителя
Муз драгих я душою всей пою.
Девы чистые и небесные
Соплетенны ему от лир венцы,
Внемля звукам хвалы нелестныя,
Понесут их во все земли концы.
 
 
Вот, возлюбленные приятели,
Вам и песенка на старинный слог!
Я не метил вовек в писатели,
А нестройно бренчал я так, как мог.
Вам известны мои способности:
Ум не беглый, у лиры слабый глас
Представляют мне неудобности
К воспарению на драгой Парнас.
Не имею я дарования,—
С ним давно бы уж я вельможей был;
Я б чрез замыслы и писания
Много новостей и затей родил;
Добрался бы я в то святилище,
Где фортуна свои дары лиет;
Иль начальствовал бы в училище,
Где науки свой сообщают свет.
Но с природою толь убогою
Должен я в уголку моем сидеть,
Или скромной ползти дорогою
И тихохонько для друзей звенеть.
Но оставивши всё пристрастие,
Не завидую я судьбе ничьей,
И мое в том прямое счастие,
Что вкушаю покой в душе моей.
 

20 декабря 1803

 
Предав перо твое сатире,
Дамон, ты жизнь свою затмил;
Друзья довольно редки в мире,
А ты врагов себе купил.
 
 
Брось перья, ядом напоенны,
Бумаги колки разорви,
Пой лучше чувствия бесценны
Священной дружбы и любви.
 
 
Когда желчь горькая сатиры
Крушит всю внутренность твою,
В то время я из уст Темиры
Любови сладкий нектар пью.
 
 
Я весел, мыслью не расстроен,
А ты во злобе всякий час;
Скажи, кто более спокоен
И кто счастливее из нас?
 
 
Пускай старик ворчит, бранится,
Повеся нос, нахмуря бровь,
А наше дело веселиться,
И петь и чувствовать любовь.
 

<1804>

 
Постеля есть почтенный
В глазах моих предмет:
Пиит уединенный
В ней думает, поет;
Скрывается от взоров
Всегда кокетка в ней,
Затем, что без уборов
Цены лишится всей.
 
 
Несчастный убегает
В постелю от беды,
В сне сладком забывает
Все скорби и труды;
Но тщетно преступленье
В постелю лечь спешит:
Тут совести грызенье
С подушкою лежит.
 
 
Лизета от постели
Богата стала вдруг,
Стяжала в две недели
Карету, славный цуг.
Постеля наслажденья
Бесчисленны дарит,
Постеля и рожденье
И час последний зрит.
 

<1804>

Яков Андреевич Галенковский (1777–1815) происходил из украинских дворян. О начале своего творчества он сам рассказывал в автобиографии, которую в третьем лице написал для биографического словаря митрополита Евгения Болховитинова: «Учился он латинскому и словенскому языку у многих академиков киевских… и потом послан в Академию киевскую… (в 1785 году), где оказал большие успехи в латинском языке и украшен был двумя звездами Pro Diligentia[193]193
  За усердие (лат.). – Ред.


[Закрыть]. Перевел всего „Телемака“ для упражнения и написал одну пастушескую повесть „Благодетельный Зафир, или Любовь Леандра и Клеомены“ и поэму в стихах „Аполлон, или Золотой век“, которые потом сжег в камине. Написал он также любовную повесть под именем „Земир, или Заблудившийся охотник“ … и другую шутливую повесть „Старостянка Каролина, или Польские были и небылицы во время Костюшка“, но все сии бумаги имели равную участь с первыми, кроме некоторых отрывков»[194]194
  Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (далее сокращенно – ГПБ), собрание Погодина.


[Закрыть].

Литературная деятельность Галенковского началась после переезда в Петербург, где он поступил офицером в кавалергардский полк. Первые появившиеся в печати опыты Галенковского были, бесспорно, связаны с карамзинизмом («Часы задумчивости, сочинение Иакова Галенковского», чч. 1–2, М., 1799; «Красоты Стерна», М., 1801). Однако вскоре, возможно под влиянием переехавшего в Петербург Андрея Тургенева, отношение его к Карамзину и его школе стало критическим. К этому же времени относится сближение его с И. И. Мартыновым, в журнале которого «Северный вестник» он в 1805 году под криптонимом И. Г. опубликовал несколько резких критических статей против литературной чувствительности. Интерес к гражданственно-героической тематике, вылившийся в апологию творчества Шиллера, скоро сменился пропагандой национальной самобытности в литературе, образцом которой был объявлен Шекспир. В 1802 году Галенковский начал многотомное издание периодического типа, долженствовавшее стать теоретико-литературным курсом, – «Корифей, или Ключ литературы». Всего вышло одиннадцать частей «Корифея».

Женившись на родственнице жены Державина, Галенковский вошел в литературный круг поэта 1810-х годов. Он принял участие в его теоретико-литературных трудах. «Рассуждение о лирической поэзии» и ряд других теоретических работ Державина построены на основе рукописей, подготовленных Галенковским. В эти же годы он вступил в «Беседу» и стал выполнять роль ее секретаря. В «Чтениях в Беседе любителей русского слова» в 1813 году появились его рассуждения о Вергилии и Овидии. Однако, насколько можно судить, отношение его к Шишкову было ироническим. Характерно, что статью, прославляющую Овидия и эпическую поэзию, он завершает: «У него не было того, что называется романизмом, и любовный язык всех поэтов латинских не стоит одного письма к Юлии (г. Руссо, Oʼmourons, ma douce amie[195]195
  О, умрем, мой нежный друг (франц.). – Ред. – Статья «Рассмотрение Овидия» опубликована в «Чтениях в Беседе любителей русского слова», СПб., 1813, ч. 11, с. 67.


[Закрыть])». Не случайно, видимо, он жаловался печатно на страницах «Чтений», что «одна почтенная особа, которая всех более участвовала в издании сего журнала», препятствует публикации его сочинений.

В 1815 году Галенковский скоропостижно скончался. Державин считал, что причиной смерти была острая критика, которой «Корифей» подвергся на страницах только что начавшего выходить «Сына отечества» Греча.

Сочинения Я. А. Галенковского никогда не переиздавались.

 
Кто сколько ни сердись, а я начну браниться —
С плохими книгами никак мне не ужиться[196]196
  Всякий с первого стиха догадается, что сие вступление применено к материи, и всякий увидит, что составлено до слова как в сатире К<апниста>.


[Закрыть].
Везде писатели свой кажут дерзкий вид,
Выходят в свет толпой, забывши вкус и стыд.
Иной ученым быть решился непременно:
От сказок к хроникам преходит дерзновенно
И думает, что так легко их сочинять,
Как травки и цветы слезами омывать.
Ну что ж! Пускай сей вздор безграмотных пленяет,
Читатель ничего иль мало в том теряет;
Но для чего Дамон, писатель наших миф,
Две басенки иль три на русский преложив,
Уж думает, что он совместник Лафонтена?
Зачем опять другой, усердный раб Славена
Свой мелкомысленный славено-русский бред
За образец ума и вкуса выдает?
Тот новой мудрости свой разум посвятил:
Он таинства на дне колодезя открыл;
Хоть сам во тьме, свой ум ко свету простирает,
На путь ведя иной, со старого сбивает.
Другой, меж шкапом книг зарывшись день и ночь,
Всех авторов щечит, на курс напрягши мочь;
Однако ж не блеснул, а только запылился,
Хотел было учить, да сам не научился;
А третий, чтоб скорей в ученый ряд попасть
Иль быть профессором – всех хуже стал писать.
Но можно ли каким спасительным законом
Принудить Клузия жить в мире с Аполлоном,
Не ставить на подряд во все журналы од
И древних уж не сметь перелагать вперед?
Возможно ль запретить, чтобы Лакриманс унылый,
Своею нежностью всем дамам опостылый,
Напутав кое-как и прозы и стихов,
Не отдал их в печать и не был бы готов
Оплакать всякий куст, все тропки, все гробницы?
Чтоб пропустил Салтон день ангела сестрицы,
Чтоб журналистов рой друг друга не хвалил
И древний наш Услад дев Пинда не дразнил?
Нельзя. Зато и нам нельзя же не сердиться:
Вы пишете лишь вздор, так как же не браниться?
 

<1805>

Андрей Петрович Брежинский родился в 1777 году в дворянской семье. Он учился в инженерном шляхетном корпусе и в 1795 году был выпущен прапорщиком в армию. В 1799 году вышел в отставку. С 1801 года Брежинский в течение двух лет участвует в Комиссии составления законов. В это время он познакомился с А. Н. Радищевым и посещал его дом вместе с И. С. Бородавицыным и И. П. Пниным. По свидетельству сына писателя, П. А. Радищева, эти молодые люди слушали его отца «с большим любопытством и вниманием»[197]197
  «Биография А. Н. Радищева, написанная его сыновьями», М. – Л., 1959, с. 99.


[Закрыть]. К Брежинскому было обращено известное стихотворение Пнина «Итак, Радищева не стало! Мой друг, уже во гробе он!..»[198]198
  Там же, с. 100.


[Закрыть]

С 1804 по 1807 год Брежинский служил секретарем у П. Зубова в замке Руэндаль (Ругендаль) в Курляндии, с 1808 года преподавал русский язык и словесность в Горном кадетском корпусе.

Писать стихи Брежинский начал еще в молодые годы, находясь в Сибири адъютантом при генерал-лейтенанте А. И. Горчакове. Там он, по словам Д. И. Хвостова, «упражнялся с успехом в лирическом стихотворении, помещая по большей части в творения свои картины, ужасы природы изображающие, краю тому свойственные»[199]199
  А. Ф. Бычков, О словарях русских писателей митрополита Евгения. – Сборник статей, читанных в Отделении русского языка и словесности имп. Академии наук, т. 5, вып. 1, СПб., 1868, с. 274.


[Закрыть].

Брежинский написал ряд стихов, посвященных А. В. Суворову. С суворовской темой связано и опубликованное в 1805 году в «Друге просвещения» «Послание к покойному Михаилу Ивановичу Козловскому, императорской Академии художеств профессору, который производил Суворова монумент, на открытие коего при сем приложена ода сочинителя сих же стихов. Санкт-Петербург, 1801 года».

В 1801 году была напечатана «Эпистола» Брежинского, обращенная к П. А. Зубову. Писал он и пьесы, трагедии и комедии (о знакомстве с Талией и Мельпоменой Брежинский говорит в стихотворном послании к А. В. Казадаеву от 13 мая 1800 года)[200]200
  ГПБ.


[Закрыть]. Однако его драматические опыты до нас не дошли. Интерес к драматургии, возможно, сблизил Брежинского с Державиным. Последний писал Брежинскому в Астрахань 28 февраля 1816 года о своих домашних спектаклях: «Без вас театр наш не существует…»[201]201
  Д. С. Бабкин, А. Н. Радищев, М.—Л., 1956, с. 253.


[Закрыть]

В борьбе шишковистов и карамзинистов начала XIX века Брежинский занял особую позицию, о чем свидетельствует печатаемое здесь стихотворение, однако в 1811 году он стал членом-сотрудником первого разряда «Беседы любителей русского слова», где председателем был А. С. Шишков.

Год смерти Брежинского неизвестен. В 1843 году он был еще жив и писал А. В. Казадаеву: «Вы вопрошаете… существует ли в сем мире Брежинский?

 
И вот на ваш вопрос ответ:
Еще под солнцем он живет,
И не считая дней и лет,
Еще в сем мире существует,
Хотя на старость негодует,
Но и над нею торжествует
Смиренный, кроткий ваш поэт»[202]202
  ГПБ.


[Закрыть].
 

 
Бессмертная Екатерина!
Закрой глаза, зажми свой слух.
Твоей империи три сына,
Имея слабый, низкий дух,
Тщеславный разум дерзновенный
И дар и смысл обыкновенный,
Полезли смело на Парнас,
В разноголосицу завыли,
Слог Ломоносова забыли,
Сей посрамили век и нас.
 
 
Один с улыбкою умильной
Желал дела твои воспеть,
И слов пустя поток обильный,
Мнил славу Томаса иметь.
К романам, к пасторальну слогу
Имея страсть, скроил эклогу,
И слово «милая» вклеил.
Твои и лавры, и трофеи,
И храмы все, и мавзолеи
Слезою нежной окропил.
 
 
Другой хотел быть Цицероном,
Как буйвол в дебрях заревел,
Тяжелым, грубым, древним тоном
Тебе псалом свой прохрипел.
Твои деяния, щедроты,
И кротость, разум и доброты
Славянщиной нашпиговал,
И, «сице», «абие», и «убо»,
И «аще», «дондеже», «сугубо»
Твердя, оригиналом стал.
 
 
А третий, всех попрать желая,
И воспаря пополз как рак,
И разум тощий напрягая,
Явил усердья бедный знак.
От славянщизны удалился
И нежностью не прослезился;
Ни то ни се стал меж двоих:
Надувшись Шведскою войною,
Он тем лишь прав перед тобою,
Что речь его короче их.
 

1802

«ЧТЕНИЯ В БЕСЕДЕ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОГО СЛОВА»

Одной из основных задач «Беседы любителей русского слова» уже с самого момента ее основания стало «издание трудов своих, разделяя оные на два рода, так чтобы одно из сих изданий содержало в себе просто словесность, а другое суд о языке и словесности»[203]203
  «Чтения в Беседе любителей русского слова», кн. 1, СПб., 1811, с. 61.


[Закрыть]. Разделение это не было выполнено, и только вторая книга печатного органа «Беседы» вышла в двух номерах, из которых один содержал теоретический трактат Державина, а другой – в основном художественные произведения.

Вместе с тем сама задача издания печатного органа была полностью осуществлена «Беседой». С 1811 по 1815 год вышли из печати девятнадцать книжек «Чтений в Беседе любителей русского слова».

Журнал этот стал весьма заметным явлением в литературной жизни начала XIX века. В первой книге помещена программная «Речь при открытии Беседы» А. С. Шишкова, основной темой которой является мысль о великом значении художественной литературы для любого цивилизованного народа.

На страницах «Чтений» опубликовано более двадцати басен И. А. Крылова, среди которых и такие политически острые, как «Листы и корни», «Гуси», знаменитый отклик на события 1812 года «Щука и кот» и др. Здесь печатал свои произведения стареющий Державин, среди них стихотворение «Аристиппова баня» и имеющий большой исторический интерес «Гимн лиро-эпический на прогнание французов из Отечества». Здесь же опубликована большая часть теоретического трактата Державина «Рассуждение о лирической поэзии или об оде» (остальное до сих пор остается в рукописи).

К концу своего существования, как это часто случается, «Чтения» начали хиреть: второстепенный материал заполняет их страницы.

Однако даже в этот период здесь развертывается важнейшая для истории русской культуры полемика Уварова и Капниста о переводе на русский язык «Илиады» Гомера. Блистательным практическим решением этого спора явилась шестая песнь «Илиады», переведенная гекзаметром и опубликованная Н. И. Гнедичем в 13-й книге «Чтений».

На страницах «Чтений» публиковалась значительная часть литературного материала, который читался на заседаниях «Беседы» или был написан его членами. Кроме того, здесь же находили себе место и произведения авторов, не принадлежащих к «Беседе», но близких ей по своим литературным вкусам.

В данном разделе представлены стихотворения второстепенных поэтов, примыкавших к «Беседе» и публиковавшихся в «Чтениях».

Анна Алексеевна Волкова (1781–1834) – поэтесса, начала печататься в 1794 году, пользовалась покровительством А. С. Шишкова, который издал первое собрание ее стихотворений (1807). Она была избрана в почетные члены вместе с А. П. Буниной при самом основании «Беседы»[204]204
  См.: «Чтения в Беседе любителей русского слова», кн. 1, С. Пб., 1811, с. 12.


[Закрыть]. В 1812 году вышли ее сочинения «Арфа стихогласная».

Тимофей Беляев – крепостной дворовый человек Н. И. Тимашева, уфимского губернского прокурора[205]205
  См. о нем: Г. Р. Державин, Соч., СПб., 1864–1883, т. 6, с. 286.


[Закрыть]. Биографические сведения о нем не сохранились.

Петр Александрович Корсаков (1790–1844) – дипломат, переводчик и цензор, издатель журналов «Русский пустынник, или Наблюдатель отечественных нравов» и «Северный наблюдатель».

 
Среди Петрополя Афины
Восстали в наши времена;
Раскинуться, как райски крины,
Наук готовы семена.
Полночных стран жестоки хлады
В душах не потушают жар:
Где солнце есть, там без преграды
Растет высокий мудрых дар.
Но где же солнце теплотою,
Где, на каких брегах Скамандр
Пред нашей хвалится Невою,
Коль наше солнце Александр?
На росском днесь Парнасе зрится
Отверстый музам новый храм,
Пред ними в тишине курится
Наук изящных фимиам.
Там жертву чисту совершает
Мужей отличнейших собор,
Светильник разума сияет,
Яснеет там душевный взор.
Словесность русская любезна
Средь их беседы председит,
Чиста, приятна и полезна,
Минуты сладкие дарит.
Лиются токи Иппокрены,
Там бьют ключи Кастальских вод.
В сем храме юноши и жены
Бессмертия вкушают плод.
Не так, как гордые масоны,
Что нас нескромными зовут,
Беседы наши за препоны
В таинственных работах чтут,
Пол женский слабым почитают
Не только телом, но умом;
А здесь пииты дозволяют
Нам так же действовать пером;
На тихие ума забавы
Они нам право здесь дают
И нас с собой к жилищу славы
Стезей цветущею ведут.
Красы язы́ка исчисляя,
Даруют мыслям новый свет,
Ошибки слога исправляя,
Живят воображенья цвет.
О вы! наукой знамениты,
Вожди к парнасским высотам,
Почтенны росские пииты,
Дав пищу новую сердцам,
Путь наш к Парнасу освещайте
Небесным знания огнем
И силу духа подкрепляйте,
Да в трудном поприще своем,
Из чувств своих венцы сплетая,
Души признательность явим
И, вам в усердьи подражая,
Дань слову русскому дадим.
 

<1811>

 
«Что томно так свирель играет,
Уныло голос издает?
О чем, поведай, унывает,
И наших песней не поет?» —
Народ Курайча[207]207
  Башкирский певец.


[Закрыть] вопрошает.
Но сей, что отвечать, не знает,
В безмолвной тишине стоит.
Чудится сам премене явной,
Что нрав его и ум забавный,
Не зная, что сказать – молчит!
 
 
Молчит – и всюду примечает
Нестройность видиму во всем.
Глядит – но сам не понимает
И в собственном быту своем.
Верхо́вой конь в полях не рыщет,
И пес хозяина не ищет,
Теряет кобылиц самец,
Туйгун[208]208
  Ястреб белого рода.


[Закрыть] гусей не догоняет,
Лисицу пес не добывает,
В закутах режет волк овец.
 
 
Но вот! – и хищный зверь горами
Стремится к полночи бежать;
И враны черные стадами
Туда ж пустились отлетать.
Буран[209]209
  Уральских гор жестокие метели.


[Закрыть] им в том не воспящает
И пуще с тылу погоняет
Побитой рати на тела.
Совы́ средь ясна дня летели,
В колчанах стрелы зашумели,
На луке взвыла тетива.
 
 
С кольчуги ржавчина валилась,
Как луч надглавник заблистал,
Булатна сабля изострилась,
Конец копья приправлен стал,
Кони копытом землю били
И пену из роту клубили,
А пар от них как дым валит[210]210
  Башкирцы, издревле быв суеверны, утверждают, что описанные примечания во время войны должны случиться непременно.


[Закрыть].
Молва, во всех носясь аулах[211]211
  Зимние башкирские жилища.


[Закрыть],
В невнятных отдавалась гулах:
«Война на полночи горит!»
 
 
Как ловчий сокол снарядился
На хищных вранов напущать,
Так каждый батырь устремился,
За белого Падьшу[212]212
  Всероссийский император.


[Закрыть] стоять.
Он бранного коня седлает,
Приборы ратны надевает
Врага всеобща поражать.
Детей младых благословляет,
Царю небесному вручает,
Земного едет защищать.
 
 
Старейшины пришли седые
И батырям сказали так:
«Оставя игры полевые,
Ступайте, женихи, на брак.
Копьем и саблею пир дайте,
Оковы тяжкими венчайте
На нас нашедшу злую рать;
К ним бранну почесть соблюдите,
На копья острые садите,
Умейте саблей туй скончать…»
 
 
Рекли – и батыри пустились
На ратно поле пировать,
Как волны за волной катились
Гостей на полночи искать.
Курайчи бранну песнь взыграли,
Отцы и матери взывали,
Да бог избавит их от бед.
Девицы юные, прекрасны,
Одни казалися несчастны,
Что им идти не смели вслед.
 
 
Ушли – и долго не слыхали
Вестей о батырях своих.
Молве народной не дерзали
Поверить слепо участь их.
Муллы [213]213
  Магометанские духовные.


[Закрыть] намазы[214]214
  Их богослужение.


[Закрыть] отправляли,
Со старцы бога умоляли
Их силы подкрепить и дух.
Все к небу воздымая длани
И к богу крепкому во брани,
Умильно вопиют. – И вдруг!
 
 
Жезлом князь Михаил ударил,
И новый фараон бежит;
Своих по трупам путь направил,
Израиль в тыл его разит.
Тимпаны с лики загремели
И песнь победную воспели
Бессмертному царю веков.
Священны девы вдохновенны,
Царем-пророком наученны,
В Сионе возродились вновь.
 
 
О! древней отрасль Марианны,
Тимпанниц дев священный хор!
Достиг твой ныне лик тимпанный
Седых верьхов Рифейских гор.
Долины снежны огласились,
В теченьи реки становились,
Не смели ветры бушевать.
Древа куржак[215]215
  Иней, на деревьях бывающий.


[Закрыть] с себя стрясали,
Из логов звери выбегали
Победну песнь твою внимать.
 
 
И се! – из дальних зрю толпами
Аулов едущий народ,
Семью зовущийся родами
В осьмой присвоенный им род.
Спешат узнать и вопрошают,
Священну песнь не понимают,
Не смеют лиры в руки взять.
Курайча веща призывают,
Тимпан со гусльми поверяют,
Велят священный гимн взыграть.
 
 
Но как взыграть сей гимн! – не знаю:
Не звучен глас, гугнив язык.
Я к вам, тимпанницы, взываю,
Вдохните ваш мне громкий лик!
Скажите: кто вас, дев священных,
Из пепла фениксов рожденных,
Умел вовре́мя возродить?
«Певец прославленной царицы,
Что вас под именем Фелицы
Заставил добродетель чтить».
 
 
«Да будет он благословенный
Отныне ввек, и в род и род!
Он древний наш Мурза почтенный! —
Воскликнул в радости народ.—
Да с нами духом водворится,
И тем вовек не разлучится
Сердец, приверженных к нему.
О нем беседы не престанут,
Благими делы воспомянут,
Курайчи воспоют ему».
 
 
А вы! с восторженной душою
Пришли ко мне глаголы внять!
Их в сердца чистоте со мною
Возможно только понимать.
Народ! внемлите весть благую,
Урус[216]216
  Башкирцы так называют россиян.


[Закрыть] погану рать и злую
Попрал, стоптал, под ноги смял.
Джигиты[217]217
  Молодые, смелые и проворные люди.


[Закрыть] наши подоспели,
Как снежны бури налетели,
И враг на Запад побежал.
 
 
Соотчичи мои любезны!
Сей враг есть древний тот Дадьжал[218]218
  Дадьжал, по мнению башкирцев, есть тот, которого християне называют антихристом. О нем повествуют, что родится от жены-блудницы; в краткое весьма время приимет исполинский рост и чрезмерно громкий голос. На крик его прибежит шестиногий осел, также роста необычайно великого, на котором он начнет производить в роде человеческом ужасные кровопролития. Тогда молитвами музульман снизойдет на землю ангел и, схватя его с шестиногим ослом, закинет за гору Кафт. А где оная находится, неизвестно.


[Закрыть],
Которого Алла во бездны
Низвергнуть ангела послал.
Уже сей злобный разоритель,
Святыни чтимой осквернитель,
Упал преторжен, поражен.
Пути погибли нечестивы,
И замыслы исчезли льстивы,
Взнесенный рог его сотрен.
Твою десницу бог направил,
Архистратиг российских сил!
Ты с именем его ударил,
И в ад летит сатанаил.
Его следы – все полны крови;
К тебе сердца – полны любови,
И род земный тебя благословит.
Тебе плетут – венцы Лавровы;
Ему готовит ад – оковы,
Земля – проклятие творит.
 
 
Полночный Пиндар, вознесися
Превыше западных певцов!
Как орля юность обновися,
Хвала осьми наших родов!
Ты славно пел дела Фелицы,
Давидски днесь отроковицы
Трубят о славе наших дней.
Прости степной моей свирели, —
Того соотчичи хотели,
Чтоб я тебе пропел на ней.
 

<1813>