Текст книги "Поэты 1790–1810-х годов"

Автор книги: Николай Смирнов

 
К тебе, друг правды беспримерный,
Гласят признательны сердца,
Стройновский! свыше вдохновенный
Любовью самого творца,
Любовью к племенам злосчастным,
Которых стоном повсечасным
Исполнен весь пространный мир,
Внемли – се чувства благодарны
За круги звездны лучезарны
Несутся громче всяких лир.
 
 
Твое в них имя воспаряет
И с мудрыми да станет в ряд!
Превзо́йдет многих, воссияет
Среди блаженства и отрад.
Изрек ты истину неложну!
Гордыню обличил безбожну,
Как мудрый некогда Солон.
Почувствуют ли спящи крезы,
Что злато их – народа слезы,
Кровавый пот, болезни, стон!
 
 
Что иго рабства ненавистно
Мрачит их собственные дни,
Что им алкали ненасытно
Немвроды, Не́роны одни.
Почувствуют ли те уроки,
Сколь бедства были там жестоки,
Где сильный бедного теснил:
В гробах не уцелели кости,
Где скрыто было имя злости!
Всеобщий вихрь их поглотил.
 
 
Но да не узрит, о Россия!
Ужасных толь и грозных дней,
Законы озарят благие
Твоих возлюбленных детей.
Внимай желанию цареву!!!
Уже нет места злобе, гневу
Под сильным скипетром его!
Деспо́ты! Стали мудры музы
И рабства тягостные узы
С народа снимут твоего.
 
 
Какой восторг неизъяснимый
Там движет души, мысли, ум!
Где луч свободы, уже зримый,
Расторгнул прах унылых дум,—
Какая радость там сияет!
Се друг подругу поздравляет
С пременой сча́стливой, драгой:
«Не бойсь, – речет, – скончались муки,
Возлюбленна! И хищны руки
Не разлучат меня с тобой».
 
 
Отец семейства и́дет в поле,
Природа вкруг него поет,
Одной своей он внемлет воле,
Одна она его ведет;
Созрел ли плод иль еще спеет,
Он пред творцом благоговеет,
Что видит собственность труда;
Он с поля в дом – тут сердца други
Стеклись у врат и стали в круги,
Бегут и дети их туда.
 
 
А там чьи гласы раздаются
В конце селения всего?
С холма, где воды чисты льются
Из недра мягкого его
И корни дуба омывают,
На коем горлицы витают,
Где всех приятностей собор,
Я вижу круг девиц прекрасных,
Невинных, милых и согласных,
Составивших прелестный хор.
 
 
Поют – сердца объемлет сладость!
Поют своих свободу дней,
Играют – взор тут видит радость
И торжество природы всей;
Среди восторгов их чистейших
Несется имя августейших,
Несется к самым небесам:
«О Александр! Елисавета!
Державные монархи света,
Вы дали жизнь и радость нам!»
 
 
Но вот на игры их приятны
Стеклися братия, отцы —
Все бодры, мужественны, статны
(Хотя под Лавровы венцы).
Стеклись – объемлются, взирают,
Златую вольность прославляют
И тех, кто ону даровал:
«Чего желать, друзья нам боле? —
Сказали все, – мы в сладкой доле,
Уже нам бог ее послал.
 
 
Умрем за честь и за свободу,
Один над нами властен царь.
Велит – пройдем сквозь огнь и воду,
Из лавр ему сплетем алтарь!
Смотри на нас теперь, вселенна!
Что может мышца свобожденна!
Что могут русские штыки!
Какой народ противу станет?
Мы все пойдем, и гром наш грянет —
Рассыплем вражески полки».
 
 
Ликуй, Стройновский! Плод твой спеет,
Монарх к тебе благоволит,
Народ за правду благ радеет
И имя всем твое твердит.
На небо гласы простираем,
Да узрим вскоре и познаем
Всю славу, счастие свое!
О ты, зиждитель царств всесильный,
Вонми наш стон к тебе умильный
И дай нам ново бытие.
 

1811

 
Полно гордиться,
О человек,
Время смириться,
Краток твой век!
Взгляни на гробы,
Кинь взор один:
Земной утробы
Ты бренный сын.
Всё исчезает
На свете сем,
Что ни прельщает
Живущих в нем.
Царские троны
С шумом падут,
Скиптры, короны
В прахе гниют.
Вчера с друзьями
Аммон[232]232
  Царь Иудин, сын и преемник Манассии.


[Закрыть] играл —
Нынче червями
Наполнен стал.
Одна минута —
И он уж прах,
Где ж гордость люта?
В адских огнях!
Где его сила,
Где власть, краса?
Всё подкосила
Смерти коса.
Где его злато,
Где блеск камней?
Пламнем объято,
Стало землей.
Гордец ничтожный!
Время престать
Жить столь безбожно,
Бедных терзать.
Слышишь ли стоны,
Кои несут
Все без препоны
Бедны на суд?..
Ты их тиранил,
Ты их зорил,
Ты их изранил,
Ты кровь их пил!
Вот тот несчастный,
Коего ты,
Злодей ужасный,
Ввергнул в беды.
Злобною властью
Гнал его род,
Алчною пастью
Пожрал живот.
Ты пресыщался —
Он гладен был,
Ты забавлялся —
Он слезы лил!
Сниди же, злобный
И лютый вепрь,
Под камень гробный
И в адску дебрь!
Мучася вечно
Там ты пребудь
И бесконечно
Бей свою грудь.
 

<1812>

В. Г. АНАСТАСЕВИЧ

Василий Григорьевич Анастасевич (1775–1845) – поэт, переводчик и библиограф – родился в Киеве. Образование получил в Киевской академии. В дальнейшем много писал по вопросам истории, экономики и библиографии, переводил с польского и древних языков. В 1821 году в письме к Н. И. Гречу, перечисляя журналы, в которых он сотрудничал, Анастасевич называет 14 наименований, среди них – «Лицей», «Журнал российской словесности», «Новости русской литературы», «Благонамеренный», «Вестник Европы», «Вестник Сибирский», «Вестник Украинский», «Соревнователь просвещения и благотворения», «Сын отечества», «Журнал императорского человеколюбивого общества», «Труды Казанского общества», «Улей» («коего, – замечает Анастасевич, – был сам издателем и составлял оный почти весь»[233]233
  Ю. Лотман, К характеристике мировоззрения В. Г. Анастасевича. – «Ученые записки Тартуского гос. университета», вып. 65, Тарту, 1958, с. 21. См. также: М. А. Брискман, В. Г. Анастасевич, М., 1958.


[Закрыть]). Сотрудничал он также в виленских журналах на польском языке.

Прослывший чудаком-библиографом, «педантом», возбуждавший насмешки арзамасцев, Анастасевич был человеком большой культуры и бесспорно демократического направления. Он не скрывал своего отрицательного отношения к крепостному праву в России, симпатий к национально-освободительному движению в Польше, резко отзывался о дворянских привилегиях.

Библиограф и собиратель, Анастасевич задался целью создания коллекции ходящих по рукам антиправительственных материалов, историческую и общественную ценность которых он вполне сознавал. План этот вызвал тревогу у поддерживавшего с Анастасевичем приятельские отношения известного библиографа митрополита Евгения Болховитинова, который предупреждал своего корреспондента, что относительно него «и теперь гроза не утихла по мнению о вольнодумстве»[234]234
  Ю. Лотман, К характеристике мировоззрения В. Г. Анастасевича. – «Ученые записки Тартуского гос. университета», вып. 65, с. 22.


[Закрыть]. В 1818 году Анастасевич набросал для В. Н. Каразина проект мероприятий, необходимых для освобождения крестьян. Особое внимание здесь обращено на ликвидацию ненавистных Анастасевичу сословных привилегий дворян.

Литературные воззрения Анастасевича сформировались под влиянием идей Просвещения XVIII века: ему импонировала торжественная гражданская поэзия, с большим уважением относился он к памяти Тредиаковского, в насмешках над которым усматривал все тот же ненавистный ему дух дворянского дилетантизма. Отрицательное отношение к легкой поэзии карамзинистов сближало его с «Беседой». Однако он не чувствовал себя единомышленником Шишкова, скептически оценивая его лингвистические концепции.

Стихи Анастасевича никогда не были собраны. Огромный его библиографический архив – труд всей жизни – в значительной степени погиб.

 
Соотич, тезка мой, певец чистосердечный,
«Ездою в островок любви» венец сорвавший вечный,
Елико ты меня в «Предсловьи» ни просил,
Чтоб я прочесть сей труд собрал побольше сил,
За искренность челом бия по-молодецки,
Призна́юсь, часто я над ним сыпа́л мертвецки.
Тогда мне грезилось – сказать, да не солгать,
Что я желал тебе вовек не прелагать
Ни сей «Езды» крутой, ни той «Телемахиды»,
Которой сам себе ты столь нанес обиды,
Что наши умники, не зрев ее в мой век,
Кричат наслышкою: «Ты глупый человек!»
И слов пяти собой сказать не зная сами,
Живут чужим умом, вовек слывя скворцами.
Не гневайся, мой друг, не слушай ты их врак,
Пусть попугаи все твердят: «Дурак, дурак!»
Кто сердится на то, сполу был кстати так.
Чрез века три тебе хвалу воздаст потомство,
Что первый с музами ты россов ввел в знакомство.
 

1811 (?)

 
Не ты забвенный сын природы —
Она таких, как ты лишь, мать,
Есть светло-чтимые уроды —
Они ей не хотят внимать,
Она не признает сынами
Тех, кои держат с счастьем связь,
Гнушается их именами,
Пред ней равны – невольник, князь.
«Мы-то созданья превосходны!» —
Кричат одни тщеты друзья.
С мечтой их все ли мненья сходны?
Ты первый против, как и я.
Пускай кричат лишь меж собою,
Пусть храмы ставят им рабы…
Чу!.. Клия вторит ли трубою,
Их крик – на праге их судьбы.
Нет, здесь их гром весь свет смущает
И мало света им… а там
Сажень земли их прах вмещает,
Коль лягут по своим местам.
Там, там одна лишь обща доля
Без всякой разности их ждет.
Не их нередко – наша воля
Последний долг им воздает,
Предать земле их бренно тело
Не им и даже долг сей в честь:
Обыкновение хотело
К обрядам нужду сопричесть.
Ты правду рек, что «кто несчастным
Явит лучи своих доброт,
Утешит взором их приятным
И слезы горестны отрет,
Тот равен солнцу животворну;
Прострет кто руку благотворну
На помощь страждущим в бедах,
О нем во области эфирны
Несутся гласы звучны, лирны,
В дубровах слышны и градах»,
Что «муж, ко счастию народа
Избранный всем благотворить,
От рода будет и до рода
В сердцах и чувствах наших жить.
Тот, коего мужик рукою
Вводился в храм наук к покою,
Или проникнув оком в даль,
Кто испросил ему в награду
За пользу отчеству иль граду
От доброго царя медаль…»
В <аракин>, в мыслях благородный!
Вот лучший в свете твой диплом:
Ты не несчастен – дух свободный
В ярме не может быть рабом.
Се дух твой с лирой возлетает
Туда, где впуск не по чинам,
В ряду с бессмертными читает
Определенье именам…
Ты зришь с улыбкой, с сожаленьем
Сколь мало на Олимпе тех,
Что век свой здесь живут лишь мненьем
Невежд – рабов своих утех.
Там песни нищего Омира
Преодолели цепь веков,
Там и твоя «Пустынна лира»
Преодолела звук оков.
Там сын скитавшийся Фингала
В туманах, в дебрях лишь бряцал.
Нет барда, ни языка галла —
Глас уцелел в вертепах скал!
Твой глас пустынный, глас природы,
Настроенный по шуму волн,
По свисту ветров, чад свободы,
И сельской простоты он полн.
Но слух ничем не зараженный
Умеет прелесть различать,
Глас, жаром истины возжженный —
Один изящества печать.
А тон, подделанный искусством,
Пленяет новостью лишь слух,
Не тронет сердца с чистым чувством —
К нему друг правды вечно глух.
Что может с честью той сравниться,
Коль сельской лире царь внимал?
Твой должен рок перемениться —
В нем часть бард россов принимал.
Но потерпи, как терпит гений,
Пока еще не прогнан мрак,
Пока с превыспренних селений
Феб всем явит свой светлый зрак.
 

20 января 1812

 
Мы часто слушаем в беседах ахинею,
Все знают Е́рмолу и шепчут все: «Бог с нею!»
Не важность мнение – кто переучит нас?
А дело в том – кто врет? В какой он вписан класс?
 

1812

С. Н. ГЛИНКА

С. Н. Глинка. Гравюра на дереве К. Адта (ПД).

Сергей Николаевич Глинка, старший брат известного поэта и декабриста Ф. Н. Глинки, родился 5 июля 1775 года в селе Сутоки Смоленской губернии, в семье небогатого отставного гвардейского офицера. В шестилетнем возрасте Глинка был отдан в сухопутный шляхетный корпус в Петербурге, где провел 13 лет. Большое влияние в это время на него оказал Я. Б. Княжнин, который был в корпусе наставником русской словесности и пользовался большой любовью воспитанников. Уже в корпусе Глинка отличался мечтательностью, восторженностью и писал стихи. По свидетельству самого Глинки, В. А. Озеров показывал эти стихи Державину, но одобрения они не получили. Зато прочитанное на экзамене высокопатриотическое сочинение Глинки вызвало похвалу М. И. Кутузова, и он сказал тогда же; «Нет, брат! Ты не будешь служить, ты будешь писателем»[235]235
  С. Н. Глинка, Записки, СПб., 1895, с. 121.


[Закрыть].

В 1795 году, выйдя из корпуса офицером, С. Н. Глинка совершил путешествие на родину, впечатления которого оставили заметный след во всей его жизни, а затем отправился служить в московский линейный батальон, был одно время адъютантом Ю. В. Долгорукова, участвовал в походе Суворова 1799 года и в 1800 году вышел в отставку в чине майора. К этому времени он выступил в печати со стихами.

Прослужив некоторое время учителем на Украине, Глинка с 1802 года поселился в Москве, занялся переделкой для русской сцены французских опер и написал несколько драм патриотического содержания: «Наталья, боярская дочь», «Минин», «Сумбека» и другие, многие из которых с успехом шли на сцене.

В 1808 году Глинка женился и жил скромно и уединенно, имея впоследствии многочисленное потомство. Он был знаком почти со всеми московскими литераторами своего времени (Дмитриевым, Жуковским, В. Л. Пушкиным, князем Шаликовым и др.), но редко появлялся на литературных обедах и вообще был далек от литературного «света». По свидетельству С. Т. Аксакова, «он не мог видеть бедного человека, не поделившись всем, что имел, забывая свое собственное положение и не думая о будущем, отчего, несмотря на значительный иногда прилив денег, всегда нуждался в них»[236]236
  С. Т. Аксаков, Собр. соч., М., 1956, т. 3, с. 9.


[Закрыть].

С 1808 года Глинка стал издавать «Русский вестник» – журнал, намеренно противопоставлявший Россию всему европейскому, особенно французскому.

Апогеем деятельности Глинки и периодом его короткой славы был 1812 год. Журнал Глинки в этот грозный год приобрел авторитет и читался даже простым народом. Глинка стал, по выражению Вяземского, «законным трибуном». Но сразу же после победы над Наполеоном потребность в патриотическом пафосе сильно упала. «Русский вестник» стал быстро хиреть и сделался предметом насмешек. Глинка ни в чем не изменился: он выпускал одно за другим патриотические сочинения, с 1815 года принялся за русскую историю, которую писал с пафосом, но без документов, однако она имела успех как учебное пособие и выдержала три издания. В 1822–1823 годах Глинка пытался издавать «Детское чтение», пробовал свои силы и на педагогической деятельности, но все неизменно кончалось долгами и неудачей. В 1824 году прекратился «Русский вестник». А. С. Шишков и Н. М. Карамзин приняли участие в судьбе Глинки. В 1827 году он вынужден был принять место цензора по новому цензурному уставу, о котором писал с возмущением: «§ 151 чугунного устава обязывал цензоров отыскивать двоякий смысл, то есть превращать цензурный комитет в инквизицию»[237]237
  С. Н. Глинка, Записки, СПб., 1895, с. 349.


[Закрыть]. Он не желал стеснять свободы авторов, независимо от их взглядов и, где это было можно, разрешал все своей властью, обходя цензурный комитет, с которым скоро перессорился и в конце концов был уволен от должности цензора в 1830 году. В годы цензорства и в 1831 году Глинка активно сотрудничал в «Дамском журнале» князя Шаликова под псевдонимом «Мечтатель», причем вернулся к мотивам стихов своей юности, воспевая сельский уют, мир, покой. Мечтательство не давало средств к существованию, пришлось ехать в Петербург, и там с помощью Жуковского и А. С. Шишкова Глинка получил пособие на издание своих записок. В последние годы Глинка ослеп, и свой «Очерк характера Суворова» диктовал. Умер он 5 апреля 1847 года. Незадолго до его смерти Белинский писал: «С. Н. Глинка в восторге от своего времени: он им гордится, его любит, им живет, воспоминанием о нем молодеет. Все это очень естественно и очень хорошо… И притом С. Н. Глинка был молод в славную эпоху жизни России – ему есть о чем вспомнить с гордостию и упоением»[238]238
  В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. 9, М., 1955, с. 415.


[Закрыть].

Основные издания сочинений С. Н. Глинки:

Собрание новых романсов и песен, М., 1798.

Сочинения, чч. 1–4, М., 1817.

Записки, СПб., 1895.

 
Родясь в посредственной судьбе,
Даров и счастья не желаю;
Умеренность! в одной тебе
Свое я счастье полагаю.
Нельзя спокойствия купить
За все сокровища вселенной;
В душе, корыстью зараженной,
Оно вовек не может быть.
Когда б огромные палаты,
Где средь веселия цветов
Вельможи крепким сном объяты;
Когда б роскошных блеск пиров,
Когда б тех пышностей сиянье,
Которым жжем мы фимиам,
Смягчая жизни сей страданье,
С собой давали счастье нам, —
Фортуне б стал я поклоняться,
Чтоб сим блаженством наслаждаться;
Но стану ль рабствовать пред ней,
Когда щедротою своей
Она лишь душу отравляет
И сердце – в камень претворяет?
От бури уклонясь мирской,
С тобой, возлюбленный покой,
Под кровом хижины смиренной
В судьбе б я жил благословенной;
Когда бы Лизанька моя,
Которой сердце отдал я,
В ней восхотела жить со мною!
С твоей ли, Лизанька, душою —
В сем мире развращенном жить?
Где добрых, умных презирают,
Мидасов пышных величают;
Где сердцем надобно хитрить,
Где в глупость простоту вменяют;
Где надобно обман любить!..
Оставь, оставь сей свет несчастный,
Предрассуждению подвластный,
Приди под кров спокойный мой,
Приди – тебя сюда со мной
Природа нежна призывает:
Она тебя лишь ожидает,
Излить готовясь чашу благ!
Приди – и дуть Борей престанет,
Сквозь тучи Феба луч проглянет,
Зефир повеет на лугах.
Из урн наяд ручьи прольются,
В луга цветущи понесутся;
Но прелести твои узрев,
От удивленья онемев —
Остановя́т свое теченье…
Приди – и нежный соловей,
Сидящий с милою своей,
Твое услышав приближенье,
Веселым гласом возгремит
И твой приход здесь возвестит.
Приди – здесь вновь всё оживится,
Тобою всё возвеселится.
А я, тебя зря каждый час,
Себя и целый свет забуду.
Пускай и свет забудет нас,
Я тем благополучней буду!..
 

1795

 
Жить для Отечества, вот бытие одно;
Нам счастье от небес в нем истинно дано.
Мечтатель говорит: «Я гражданин вселенной»,
А русский: «Край родной вселенная моя».
Мила своя страна душе благорожденной;
Ей мысли, ей душа посвящена твоя.
 

23 января 1808

 
Величественна тень восходит над Дунаем!
Дунай смутился, восшумел;
Как будто молнией и громом поражаем,
В волнах он бурных закипел.
От облаков взглянул Суворов!
Летит перун от быстрых взоров;
Слова его как гром гремят,
Брега дунайские дрожат,
И стены потряслись Синила[239]239
  Прежнее название Измаила.


[Закрыть];
Над ними исполинска сила,
Суворова над ними длань:
О, сколь ужасная воспламенится брань!
Суворов рек Багратиону:
«Ступай! Враждебную в прах опрокинь препону;
Ступай, питомец мой!..» Героев вождь ступил,
И к Александровым стопам пал Измаил!
Он пал с смирением: в трепещущих стенах
Ни гром, ни страшный меч не поселили страх.
Он славою побед предтекших низложился;
Мечу, обвитому оливой, покорился!
Так торжествует росс и миром и войной!
Дунай! престань шуметь кипящею волной:
Пускай внимают все, что к нам гласит судьбина:
«Суворов не исчез! жива Екатерина!»
 

1809

Вера твоя спасет тя!

 
Великодушный русский воин,
Всеобщих ты похвал достоин:
Себя и юных двух сынов —
Приносишь всё царю и богу;
Дела твои сильней всех слов,
Ведя на бой российских львов,
Вещал: «Сынов не пожалеем,
Готов я с ними вместе лечь,
Чтоб злобу лишь врагов пресечь!..
Мы россы!.. умирать умеем»[240]240
  Никогда, никогда никакое русское сердце не забудет слов героя Раевского, который, с двумя своими юными сынами став впереди русских воинов, вещал: «Вперед, ребята, за веру и за Отечество! Я и дети мои, коих приношу в жертву, откроем вам путь».


[Закрыть].
Орлы взвилися на врагов!
На бога твердо уповая,
Полки врагов не исчисляя,
За веру льют родную кровь.
          Враг отражен, и снова
На россов злость его сурова
К стенам Смоленска привлекла;
Стотысячна толпа пришла.
Мал русских сонм – но вера с ними!
Опять с полками стал своими
Раевский, веры сын, герой!..
Горит кровопролитный бой.
Все россы вихрями несутся,
До положенья глав дерутся;
Их тщетно к отдыху зовут:
«Всем дайте умереть нам тут!» —
Так русски воины вещают,
Разят врага – не отступают:
Не страшен россам к смерти путь[241]241
  Рассказывают, что когда полки генерала Дохтурова пришли на смену утомленным воинам генерала Раевского, сии последние сказали: «Мы не устали; дайте нам биться, рады все умереть!»


[Закрыть].
И мы, о воины! за вами
Из градов русских все пойдем;
За нас вы боретесь с врагами,
И мы, мы вас в пример возьмем.
Или России избавленье,
Иль смерть врагу и пораженье!..
К победе с вами мы пойдем,
Иль с верой – верными умрем.
 

1812

 
Друзья! на что смущать еще прах неостылый
                            Бессмертного творца?
Пускай парит любовь над мирною могилой:
Он ближних никогда не огорчал сердца.
 

16 декабря 1828 Москва

 
Милый, звонкий соловей!
Насладись весной своей!
Пой при ясности лазури.
Что до горя? что до бури?
Милый, звонкий соловей!
Быстро минут сорок дней!
 
 
Милый, звонкий соловей!
Ты поешь! – журчит ручей,
И луна всё посребряет,
Где твой голос пробегает
Светлой, быстрою струей;
Пой! ты отпоешь с весной.
 
 
Милый, звонкий соловей!
Наживешь когда детей,
Слух пленять ты позабудешь;
Хлопотать невольно будешь:
Не до песен уж тогда,
Как заботы у гнезда!
 

<1829>

Экспромт, написанный в присутствии поэта

 
Того не должно отлагать,
Что сердцу сладостно сказать.
Поэт! обнявшись с красотою,
С ней слившись навсегда душою,
Живи! твори! пари! летай!..
Орфей! природу оживляй,
И Байрона перуном грозным
Над сердцем торжествуй морозным.
Теперь ты вдвое вдохновен,
В тебе и в ней – всё вдохновенье.
Что ж будет новое творенье?
Покажешь: ты дивить рожден.
 

10 апреля 1831 В доме поэта

Послание к Н. А. К<ашинце>ву

 
Что наша жизнь? Одно шатанье,
Когда не для добра живем.
Что ненависть? любви изгнанье;
А без любви – во тме идем…
Нет! к человечеству душою
Не охлаждаюсь никогда!
Лелеян ли бывал судьбою,
Или встречалась мне беда —
В любви одной, в любви всегда
Я видел первую отраду.
Спешил к печальному я брату,
С страдальцем слезы проливал,
Вздыхал, где слышал вздох сердечный,
И клеветы позабывал.
Как странник на земле беспечный,
Держусь я мненья египтян[242]242
  Древние египтяне называли домы свои гостиницами; а гробы настоящим жилищем: вот почему гордые владыки египетские сооружали пирамиды и мавзолеи. «Но, говорит Боссюэт, им даже не удалось насладиться и безмолвною могилою в сих памятниках гордыни». Приводя это место, Шатобриан восклицает: «Насладиться могилою!.. какое величественное выражение!» И мы назовем его величественным: ибо оно разительно изобличает гордыню, чуждую любви и домогающуюся и за пределом гроба жить в одних замыслах высокомерных.


[Закрыть].
Срок жизни нам на время дан.
Что блеск земной? Страстей обман!
Он часто, как огонь болотный,
Сверкнув, тинистою стезей
Исчезнет тотчас от очей!
Душой младенец беззаботный,
Скажу, фантазии жилец:
Жизнь для души – любовь сердец.
 
 
Мой друг! мое ты сердце знаешь:
Скажи ж (кому? ты угадаешь),
Что я привык тем только жить,
Чтобы мечтать и – чтоб любить.
 

24 апреля 1831 Москва