Текст книги "Поэты 1790–1810-х годов"

Автор книги: Николай Смирнов

Феокритова идиллия

 
Однажды Купидона
Ужалила пчела
За то, что покушался
Из улья мед унесть.
Малютка испугался,
Что пальчик весь распух;
Он землю бьет с досады
И к матери бежит.
«Ах! маменька! взгляните,—
В слезах он говорит, —
Как маленькая, злая
Крылатая змея
Мне палец укусила!
Я, право, чуть стерпел».
Венера, улыбнувшись,
Такой дала ответ:
«Амур! ты сам походишь
На дерзкую пчелу:
Хоть мал, но производишь
Ужасную ты боль».
 

<1806>

 
Танира милая! расстался я с тобою!
В ужасной горести, с мучительной тоскою
Смотрю я на сии, мне чуждые места;
Скитаюсь в них один, как бедный сирота.
Проходит целый день в стенаниях напрасных;
Иду рассеять грусть, и грусть всегда со мной!
О друг моей души! я счастлив лишь с тобой,
С тобой спокойствие и радость обретаю!
Теперь об них, теперь совсем и не мечтаю;
И что приятного тоска произведет?
Одно печальное на мысль ко мне идет.
Вчера испуган был я страшною мечтою:
Ты мне представилась отчаянно больною…
И бледность на челе, и смерть уже в глазах!
Малютки близ тебя, недвижимы, в слезах,
Взирали на твое ужасное страданье,
Касались рук твоих, и жалость и терзанье
Одним безмолвием старались изъявить…
И ты их не могла, мой друг, благословить!
Я слышал голос твой пронзительной, унылой…
Казалось мне, что ты уже с последней силой
«Прости» сказала мне… Я вздрогнул и вскричал,
Хотел бежать, хотел, но сил не обретал.
О друг мой! не ропщи, что стал я малодушен!
Ты знаешь, я бывал всегда, судьбе послушен,
Ее жестокости с терпением сносил,
Я чувствовал в себе еще довольно сил
И впредь без ропота быть властным над собою;
Но мыслил ли когда расстаться я с тобою?
Одно отчаянье теперь владеет мной.
О вы, которые разлуки сей виной!
Вы смерти моея безвременной хотите!
Скорей с Танирою меня соедините!
Тогда мы счастие и радости найдем,
В могилу вместе мы с улыбкою сойдем!
 

<1816>

А. П. БЕНИЦКИЙ

Литературное поприще Александра Петровича Беницкого (1780–1809) было кратким. Он родился в небогатой дворянской семье, воспитание получил в известном в Москве частном пансионе университетского профессора Шадена, в котором когда-то учился Карамзин, и вынес из него основательное знание иностранных языков. Оставив пансион, он вступил унтер-офицером в гусарский полк. В 1803 году, получив первый же офицерский чин, он вышел в отставку, а в декабре 1804 года определился на гражданскую службу в Комиссию составления законов, где сблизился с группой свободолюбиво настроенных литераторов. В марте 1805 года появилось первое печатное произведение Беницкого – стихотворение «Гробница друга». В это же время он сближается с И. И. Мартыновым, в журнале которого «Северный вестник» делается постоянным сотрудником. Сближение его с Вольным обществом любителей словесности, наук и художеств приводит к принятию Беницкого сперва в корреспонденты (1806 год), а через год – в действительные члены Общества. Показательно, что, имея уже значительное число опубликованных сочинений, для вступления в Общество Беницкий представил неопубликованный перевод трагедии Лессинга «Филотас», который никогда, видимо по цензурным обстоятельствам, в печати на русском языке не смог появиться[250]250
  Хранится в архиве Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (рукописное собрание Научной библиотеки Ленинградского университета).


[Закрыть]. Вся трагедия – пламенный призыв к гражданственному служению, апология героической гибели, в частности героического самоубийства – антитезы рабскому терпению. Тема эта была особенно острой в кругу литераторов, близких Радищеву и еще недавно отмечавших его гибель.

О том, что тема эта не была для Беницкого случайной, свидетельствует опубликованный им в «Цветнике» драматический отрывок «Грангул» – прозаический монолог пленного ирокезца, готовящегося умереть в пытках на костре, но не склониться перед врагом. Произведение это, видимо, послужило источником для «Песни пленного ирокезца» Полежаева.

Можно полагать, что друзья, знавшие Беницкого не только по журнальным публикациям, но и по произведениям, не предназначенным для печати (о существовании таковых имеются свидетельства, однако в настоящее время они, видимо, безвозвратно утрачены), и по беседам в дружеском кругу, видели перед собой гораздо более радикального мыслителя, чем историки литературы, ограниченные тесным кругом прошедших через цензуру сочинений. Хорошо знавший Беницкого Батюшков, собираясь писать историю русской литературы, отводил ему место в одной статье рядом с Радищевым и Пниным.

Однако если политические эмоции Беницкого были пламенными и бунтарскими, его воззрения, оформленные в программу, видимо, не выходили за пределы той умеренно-прогрессивной системы убеждений, которая была характерна для ядра Вольного общества. Именно они определили редакционную позицию журнала «Цветник», который Беницкий стал издавать в содружестве с А. Измайловым в 1809 году.

Беницкий обладал способностью сплачивать вокруг себя молодых, активных литераторов. «Цветник» в короткий срок стал настоящим центром молодой литературы: в нем принимали участие Милонов, Катенин, Гнедич, Никольский, Батюшков и др. Отдел критики журнала, полностью находившийся в ведении Беницкого, современники оценивали особенно высоко.

Литературные воззрения Беницкого сближали его с поэтами гражданского направления преддекабристской поры. Он пропагандировал Шиллера[251]251
  К. Н. Батюшков, Соч., т. 3, СПб., 1886.


[Закрыть], сочувственно относился к «новому слогу» Карамзина, но требовал дополнить его гражданственностью содержания; в рецензии на первый том собрания сочинений Радищева он весьма сдержанно оценил поэтическое мастерство автора «Бовы», но недвусмысленно намекнул на сочувствие позиции Радищева-прозаика.

Ранняя смерть Беницкого, последовавшая от скоротечной чахотки, оборвала его литературный труд. Узнав о смерти Беницкого, Батюшков писал: «Больно жаль Беницкого! Жильберт в нем воскрес и умер. Большие дарования, редкий светлый ум»[252]252
  Возможно, что название издававшегося Беницким альманаха «Талия» подсказано аналогичным шиллеровским. О влиянии Шиллера на Беницкого см.: Н.-В. Harder, Schiller in Russland (1789–1814), Berlin – Zurich, 1969.


[Закрыть].

Основные издания сочинений А. П. Беницкого:

Талия, или Собрание разных новых сочинений в стихах и прозе, кн. 1, СПб., 1807.

«Поэты-радищевцы. Вольное общество любителей словесности, наук и художеств», «Б-ка поэта» (Б. с), 1933.

 
Лейтесь, вина ароматны,
В кубки сребряны, златы,
Обвивайтесь вкруг, приятны,
Свежи, розовы цветы.
Лиру взяв, с Анакреоном
Я хочу гремящим тоном
Вакха юного хвалить:
 
 
«Славься, славься, сын Семелы!
Восклицайте все в весельи:
Вакх повсюду да гремит!»
 
 
Вакх веселый любит хоры,
Любит пляски, хоровод,
Истребляет злость, раздоры,
Гонит скуку, тьмы забот, —
В юных радость поселяет,
Старым младость возвращает
И любовью всех живит.
 
 
Славься, славься, сын Семелы!
Восклицайте все в весельи;
Вакх повсюду да гремит!
 
 
Пусть герои ищут славы,
На полях врагов разят —
В недрах тишины, забавы
Мы счастливей их стократ.
Мы счастливы – хоть забвенны.
Наши лавры – плющ зеленый,
Наша честь – побольше пить!
 
 
Славься, славься, сын Семелы!
Восклицайте все в весельи:
Вакх повсюду да гремит!
 
 
Вакх, мечтой нас забавляя,
Облегчает тем труды
И, надеждою питая,
Учит презирать беды.
Всех равно к себе приемлет,
Всех как братиев объемлет
И блаженство всем дарит.
 
 
Славься, славься, сын Семелы!
Восклицайте все в весельи:
Вакх повсюду да гремит!
 
 
Если счастие не служит
И наскучил здешний свет,—
Много тот пускай не тужит,
Дружно с Вакхом заживет.
Он беды свои и горе
Сбросит с плеч, как камень в море.
Вакх златой всем век дарит.
 
 
Славься, славься, сын Семелы!
Восклицайте все в весельи:
Вакх повсюду да гремит!
 
 
Вакх жезлом своим волшебным
Усмиряет тигров, львов;
Хором дружеским, веселым
Музы с ним поют любовь.
Он смягчает и морозы,
На снегах сбирает розы,
Чудеса везде творит.
 
 
Славься, славься, сын Семелы!
Восклицайте все в весельи:
Вакх повсюду да гремит!
 
 
Вакх – любитель правды строгой,
Он жить правдой учит нас;
Всяк иди своей дорогой
И тверди на всякий час,
Что минуты жизни скоры:
Не успеешь кинуть взоры,
Как всё в вечность улетит.
 
 
Славься, славься, сын Семелы!
Восклицайте все в весельи:
Вакх повсюду да гремит!
 
 
Что ж? Какие жертвы славны
Мы ему за всё явим?
Эти рюмки и стаканы
Вмиг до капли осушим!
И наместо драгоценных
Приношений, жертв священных,
Станем, станем ввек гласить:
 
 
«Славься, славься, сын Семелы!
Восклицайте все в весельи:
Вакх повсюду да гремит!»
 

<1805>

Там увидимся мы опять, или – никогда…

Траг<едия> «Разбойники»

 
Зри! – там звезда лучезарна
          В синем эфире,
Светлой протягшись чертою,
          Тихо померкла.
 
 
Рок то; звезда, путь оконча,
          В бездне затмилась:
Смертный великий[253]253
  Человек (полководец или писатель, все равно), достигший в своем намерении совершенства, есть – великий человек. Шиллер, в избранном им роде трагедий, показал и достиг последней возможной степени совершенства.


[Закрыть] со славой
          В вечность отходит.
 
 
Слышишь?.. – Чу! – стонет медяный
          Колокол смерти;
Стонет и своды земные
          Бой потрясает.
 
 
В мирной ограде покоя
          Гений рыдает;
Долу повержен, дымится
          Пламенник жизни.
 
 
Ветви навислыя ивы
          Кроют могилу;
Листвия с шумом колеблют
          Ветры пустынны.
 
 
Лира поэта при корне
          Древа безмолвна,
Острый кинжал Мельпоменин
          В прахе сверкает.
 
 
Муза печальна, трепеща,
          Урну объемлет;
Слезы по бледным ланитам
          Градом катятся.
 
 
Кто извлекает стенанья
          Девы парнасской?
Кто сей, над коим тоскует
          Дщерь Мнемозины?..
 
 
Ужасы хладныя смерти,
          Как вы коснулись?
Горе! – певец Мельпоменин —
          Шиллер – во гробе?..
 
 
Шиллер – пред кем цепенели
          Оркуса силы,
Стиксовы воды мутились,
          Фурии млели.
 
 
Скоро, ах! скоро умолкнет
          Звон похоронной;
Камень надгробной истлеет,
          Ива завянет.
 
 
Где же певец Мельпоменин?
          Где его память?
Слава великих – кончина;
          Память – творенья.
 
 
Гений, как в тверди светило,
          Век не мерцая,
Греет, живит, восхищает
          Взоры вселенной.
 
 
Яркий светильник не скроют
          Мраки туманны;
Ночью луна свет приимет:
          Узрят в ней солнце.
 

<1805>

 
«Наставь меня, мудрец, как счастие найти?
         Тебе, я думаю, оно известно?»
                   – Ближайших три к нему пути:
Будь подл, но это, знай, и трудно, и бесчестно;
Будь честен, но тогда возненавидит всяк;
              Всего же легче: будь дурак.
 

<1807>

 
Когда мерцание серебряной луны
              Леса дремучи освещает
И сыплет кроткие лучи на купины,
              Когда свой запах разливает
Душиста липа вкруг синеющих лесов
              И землю, от жаров унылу,
Свежит дыхание весенних ветерков, —
              Тогда, восклоньшись на могилу
Родных моих, друзей, мерцания луны
              Я в горести не примечаю
              И запах лип не обоняю,
Не слышу ветерков приятныя весны.
              Увы! я с милыми расстался,
Все чувства рок во мне несчастьем притупил;
              Ах! некогда и я пленялся
Луною в летню ночь, и я дышать любил,
              Под свесом липы благовонной,
Прохладным воздухом, – но без друзей и ты,
              Природа! вид прияла томной,
И ты утратила свой блеск и красоты.
 

<1809>

П. И. ШАЛИКОВ

На обороте. П. И. Шаликов. Рисунок итальянским карандашом неизвестного художника (ПД).

Петр Иванович Шаликов родился в 1768 году (по другим сведениям, в 1767-м), был сыном небогатого грузинского князя, получил домашнее воспитание, затем служил кавалерийским офицером, участвовал в турецкой и польской войне, в частности во взятии Очакова. Вышел в отставку премьер-майором гусарского полка в 1799 году и поселился в Москве. Первые стихотворения Шаликова появились в 1796 году в журнале «Приятное и полезное препровождение времени» и в «Аонидах». Тогда же, по-видимому, состоялось знакомство его с И. И. Дмитриевым и Н. М. Карамзиным, которых Шаликов почитал всю жизнь как своих учителей. Литературную известность принесли Шаликову два томика изящно изданных книжек «Плоды свободных чувствований» и продолжение их – «Цветы граций», в которых сентиментальные прозаические миниатюры перемежались о чувствительными стихами, – все это было вполне на уровне своего времени, хотя и не обнаруживало в авторе особенного таланта или оригинальности. Насмешки, которым стал подвергаться Шаликов о начала своего творчества и которые сопровождали его потом всю жизнь, только отчасти были связаны непосредственно с его литературными трудами, – гораздо большую роль сыграли здесь личные качества Шаликова и принадлежность его к осмеиваемому направлению (сентиментализму), в котором он, как малоталантливый человек, представлял собой весьма удобную мишень для нападений противников.

Наделенный характерной внешностью (худощавый, с большим носом, черными бакенбардами, в зеленых очках), Шаликов подчеркивал свою оригинальность эксцентричностью одежды, витиеватой речью и неестественной манерой держаться – он все время разыгрывал роль «вдохновенного поэта». Кроме того, он обладал самолюбивым, раздражительным и отнюдь не добрым характером, чем и наживал себе множество врагов, был, по свидетельству П. А. Вяземского, «вызываем на поединки» и навлекал на себя злые эпиграммы[254]254
  П. А. Вяземский, Полн. собр. соч., СПб., 1878–1896, т. 7, с 172.


[Закрыть].

В творчестве своем – и в прозе, и в стихах – Шаликов старался подражать Карамзину. Карамзин, как известно, всю жизнь покровительствовал Шаликову, находил в нем «что-то тепленькое», называл «добрым» и защищал от насмешек И. И. Дмитриева[255]255
  М. А. Дмитриев, Мелочи из запаса моей памяти, изд. 2, М., 1869, с. 96–99.


[Закрыть]. И. И. Дмитриев, хотя и написал известную пародию на Шаликова[256]256
  См.: И. И. Дмитриев, Полн. собр. стих., «Б-ка поэта» (Б. с.), 1967, с. 347.


[Закрыть], поддержал в 1806 году его первый журнал «Московский зритель», который просуществовал всего год. В 1808 году Шаликов снова принялся за журнал, назвав его «Аглая» и подчеркнув тем самым преемственность от известного альманаха Карамзина. Кроме самого издателя в нем участвовали Ф. Глинка, А. А. Волков, М. Н. Макаров, И. М. Долгоруков, А. Ф. Мерзляков, В. В. Измайлов, В. Л. Пушкин и др. Литературная позиция Шаликова в 1808–1812 годы была достаточно определенной: он горячий защитник Карамзина и активный противник «старого слога». О его методах борьбы П. И. Голенищев-Кутузов писал графу А. К. Разумовскому 4 декабря 1811 года: «Некто князь Шаликов здесь на нашего Каченовского за критики на слезливцев письменно угрожает Каченовского прибить до полусмерти, почему бедный Каченовский принужден был просить защиты у полиции… Князь Шаликов, как всей публике здесь известно, есть человек буйный, необузданный, без правил и без нравственности»[257]257
  А. А. Васильчиков, Семейство Разумовских, СПб., 1880–1894, т. 2, с. 369.


[Закрыть].

Во время кампании 1812 года Шаликов, как свидетельствуют современники, по недостатку средств не смог выехать из Москвы. Будучи очевидцем событий, он написал и издал в 1813 году брошюру «Историческое известие о пребывании в Москве французов». После окончания войны, по протекции И. И. Дмитриева, он получил место редактора «Московских ведомостей», а в 1823 году начал издание двухнедельного «Дамского журнала». В годы «Дамского журнала» Шаликов сам писал немного. Он продолжал свои «Мысли, характеры и портреты» в прозе, начало которым было положено отдельным изданием еще в 1815 году, и сочинял стихи на разные случаи: от торжественных царских праздников до именин и крестин у своих приятелей. Действительное место Шаликова в истории русской словесности отнюдь не должно определяться лишь тем, что современники сделали его мишенью своих сатирических стрел. Князь П. И. Шаликов был профессиональным литератором и журналистом, и хотя он не обладал большим поэтическим дарованием (что отлично понимал и сам), написанное им читалось, обсуждалось, а в некоторых кругах, несомненно, пользовалось даже успехом. Характерно, что А. С. Пушкин, неоднократно смеявшийся над шаликовской чувствительностью в сатирических стихах и дружеской переписке, иногда отзывался о нем как о поэте совсем не враждебно. Так, в первом издании «Разговора книгопродавца с поэтом» (1825) поэт, отказываясь петь для «женских сердец», отвечает книгопродавцу:

 
Пускай их Шаликов поет,
Любезный баловень природы.
 

В письме к Вяземскому Пушкин сам комментировал этот стих как «мадригал кн. Шаликову» и прибавлял при этом: «Он милый поэт, человек достойный уважения… и надеюсь, что искренняя и полная похвала с моей стороны не будет ему неприятна»[258]258
  А. С. Пушкин, Полн, собр. соч., т. 10, 1958, с. 125.


[Закрыть].

Шаликов относился к Пушкину с неизменным благоговением. В «Дамском журнале» помещено немало стихотворений, обращенных к автору «Евгения Онегина» и «Полтавы». Личное знакомство Пушкина и Шаликова могло произойти в 1827 году в доме В. Л. Пушкина, где Шаликов бывал очень часто. Встречались они, очевидно, в 1829 году в доме Ушаковых. Сохранилось письмо Шаликова к Пушкину от мая 1836 года, где Шаликов благодарит Пушкина за визит[259]259
  См.: «Литературное наследство», кн. 16–18, М., 1934, с. 602.


[Закрыть] и предлагает свои стихи о Карамзине для «Современника». Эти стихи напечатаны не были, но в шестом томе, вышедшем уже после смерти Пушкина (кн. 2 за 1837 год), появились стихи Шаликова «К И. И. Дмитриеву».

Умер Шаликов в 1852 году в своей маленькой деревеньке Серпуховского уезда, глубоким стариком, едва ли не последним из представителей русского сентиментализма.

Основные издания сочинений П. И. Шаликова:

Плод свободных чувствований, чч. 1–3, М., 1798–1799. Цветы граций, М., 1802.

Послания в стихах князя Шаликова, М., 1816.

Повести князя Шаликова, М., 1819.

Сочинения князя Шаликова, чч. 1–2, М., 1819.

Последняя жертва музам, М., 1822.

 
В глубокой тишине природа вся дремала,
Когда за горы Феб скрыл луч последний свой;
Луна медлительно вид томный появляла
И будто бы делить хотела грусть со мной!
Прошедшее тогда вдруг мыслям всё предстало,
И чувства сладкие унылость обняла;
Как листья на древах – так сердце трепетало;
Душа растрогана, утомлена была…
Все жизни случаи в уме изобразились,
И каждый чувствие иное порождал;
И капли нежных слез на грудь мою катились,
Приятнейший их ток лор в сердце прохлаждал…
«Где вы, – воскликнул я, – минуты те счастливы,
Когда я дружества сладчайший не́ктар пил?..
Уж жатва два раза́ обогащала нивы,
А рок жестокий вас ко мне не возвратил!
Луна! ты одного теперь меня находишь —
Без друга!.. Одного – лишь с грустию моей!
Ты прежни вечера на мысль мою приводишь
И нудишь слезы течь рекою из очей!..
Без дружбы, без любви – что лестного на свете?
Ужасная в душе и сердце пустота!
Другого для меня нет счастия в предмете:
Любить… любимым быть… а прочее… мечта!!!»
 

<1796>

 
Опять в твоих прохладных тенях,
О роща милая моя!
На мягких дёрновых постелях
Пришел вкусить спокойство я
И тихо жалобы сердечны
Твоей глубокой тишине
Вверять опять! Ах! слезы вечны
Судьбой назначено лить мне!
Твое печальное, уныло,
О роща! время протекло,
Весны дыханье оживило
Тебя – и в радость облекло.
Уж ты красуешься цветами,
Журчащими меж них ручьями
И зеленью пленяешь взор;
Уже гремит пернатых хор
В кудрявых лип твоих вершинах,
На древних вязах и осинах;
Уж ты зовешь меня к себе…
Ах! я пришел – пришел к тебе;
Но с тою ж грустию, тоскою,
В которой видела меня
Ты прошлою, мой друг, весною,
Своим мне эхом состеня!
Мой рок, увы! не пременился —
Печали те же сердце рвут;
Веселья луч в душе затмился,
И дни во мгле мои текут!..
Стени ж опять, стени со мною,
О роща, мой безмолвный друг!
Растерзанный судьбы рукою,
В тебе лишь успокою дух!
 

<1797>

 
Наш Пиндар громкими стихами
Воспел соседа своего
И вместе с пышными пирами,
С богатством, роскошью его
Своей поэзии небесной
Богатство, роскошь съединил!..
О дар божественный, чудесный!
Кто в дань тебе не приносил,
Твоим огнем воспламененный,
Живых восторгов, нежных слез!
Но петь тебя, сосед почтенный!..
Я не Державин; ты – не Крез!
Не Крез!.. Хвала судьбе! и смело
Цевницу скромную мою
Снимаю со стены, – пою.
Ни лесть, сердец порочных дело,
Ни выспренность надутых слов,
Поэтов вывеска холодных,
Не распестрят моих стихов,
Всегда простых, всегда свободных!
 
 
Вертепов мраморных, златых,
Шатров персидских дорогих,
Огромных груд китайской глины
И альбионского стекла
Капризная рука судьбины
Тебе, сосед мой, не дала!
Не слышны музыка и хоры,
Когда сидишь ты за столом;
Прелестных дев не видят взоры.
С шампанским, мозельским вином
В укромном домике, опрятном
Ведешь беспечно мирны дни,
И в обществе твоем приятном
Бывают лишь друзья одни.
Ты любишь с ними посмеяться,
Но не сардонским смехом [260]260
  То есть принужденным.


[Закрыть] – нет:
Им шумный одержим лишь свет! —
А тем, которым забавляться
Подчас желает и мудрец, —
Аттическим, всегда любезным,
Всегда отрадным и полезным
Для добрых, пламенных сердец.
Ах! часто шуткой остроумной
Как чародействия жезлом,
Наш рок тяжелый, мрачный, скудный
Предстанет с ясным вдруг челом!
Так бочку Диоген катая,
Себя счастливцем почитая,
Быть Александром не хотел —
Затем что ввек шутить умел!
 
 
Но шутки в сторону, и музы —
Краса мятежной жизни сей,
С которыми так сладки узы! —
Займут собой твоих друзей.
Бессмертны гениев творенья
Для сердца, разума и зренья,
Под кровом храмины твоей,
Несут отвсюду дань бесценну!..
О музы! счастье и вселенну
Я с вами позабыть готов!..
Потом дойдет и до стихов:
Свои пословицы читаешь,
Посланья, были – легкий плод
Ума, фантазий!.. Ты сбираешь
Его без авторских забот,
А так – резвясь; и метроманом,
Ушей безжалостным тираном,
Ни из чего не можешь быть;
Не можешь… ближнего морить.
Один не можешь за обедом,
Как Мид, над блюдами зевать;
Но рад с гостями и соседом
По-философски пировать.
Час лишний просидеть – для спора
(В который ввек не входит ссора,
Дочь винных, бедственных паров!)
О том, кто лучше пишет оды,
Круглит искусно перио́ды
И ведает всю тайну слов.
А иногда твои родные[261]261
  Племянницы.


[Закрыть],
Подруги граций, аонид,
В беседе тут же. Их простые
Манеры, ласки, скромный вид
На чувства дани налагают,
Умы, сердца одушевляют,
И каждый в обществе – поэт.
За круглым столиком в боскете,
В твоем ученом кабинете,
Откуда изгнан этикет,
Усевшись, мысли обращаем
К тому, что лучшим для людей
Блаженством в жизни почитаем;
О чем мудрец с клюкой своей,
И царь в блистательной порфире,
И нищий в рубище – все в мире
Мечтают, спорят, говорят;
Чего все смертные желают;
Чем все сердца в груди горят;
Чему подчас цены не знают,
Но с чем и радость и печаль —
Одна гораздо нам сноснее,
Другая во сто раз милее,—
И с чем расстаться очень жаль!..
Любовь!.. любовь, душа вселенной,
Посланница благих небес
В юдоли скорбной, треволненной,
Для осушенья горьких слез!..
О сей богине рассуждаем;
Ее все свойства раздробляем
И признаемся наконец,
Что человек приемлет с кровью
Потребность жить, дышать любовью —
Единым счастием сердец!..
Алина! сколько раз с тобою
Я то же, друг мой, говорил!
Ах! если б и навек судьбою
Я разлучен с Алиной был,
Но, быв любимым страстно ею,
Прельщался б участью моею!..
 
 
Мечтам поклон отдавши свой,
Сосед! ты истиной доволен;
Живешь в ладу с самим собой.
Твое богатство – ум, познанья;
Сокровища – любезность, честь.
Безумны обуздав желанья,
Желаешь лишь того, что есть,
И рад свою ты долю славить!
Позволь соседу к ней прибавить
Один усерднейший обет:
Чтоб ты был вечно мне сосед!
 

<1808>