Текст книги "Поэты 1790–1810-х годов"

Автор книги: Николай Смирнов

 
И видех небо ново и землю нову;
первое бо небо и земля первая преидоша.
 

Апокалипсис, глава 21, ст. 1.

 
Корона и душа вселенной!
Сок, кровь и семя вещества!
Огонь – в нем тайно сокровенный
Тип и дыханье божества!
Нечистое, Огонь, ты гложешь,
А чистое украсить можешь,
И всё собой объемлешь ты!
На солнце и в луне сияешь,
Из недр земли дождь искр кидаешь,
Отец и чадо чистоты.
 
 
Тобой творится всё в Природе
И без тебя ничто же есть;
Течешь в мужах из рода в роде,
А чрез жену живишь ты персть.
Тебя измерить невозможно,
Исчислить и хватать не можно,
Ты диво мудрых и очес!
Огонь – стихия Серафима!
Стихия, ангелом любима!
Прекрасный первенец небес!
 
 
Ты воды осенил крылами,
Когда лежал на безднах мрак!
Ты воздух алыми зарями
Венчал, явив свой миру зрак!
Парил в хаосе ты покоен,
Когда сей мир был не устроен;
Ты – ты ему движенье дал!
Ты древле сближен был к Аэру.
Но, спущенный на дольню сферу,
Ты жег, пылал и пожигал.
 
 
Ты страшен, Огнь, с свинцовым громом,
В сгущенных серых облаках
На крыльях ветреных несомом,
Во пламенных мечах, браздах;
Еще страшнее в жерлах медных,
В десницах воинов победных;
Тогда ты жнешь людей как цвет,
Летает смерть перед тобою
И острою своей косою,
Ударом тмит в глазах их свет.
 
 
Но ты ж бываешь благотворным
И служишь смертным так, как раб;
Тогда ты действом чудотворным
И мир преобразить не слаб —
Ты тело наше в холод греешь,
Варишь нам пищу – жизнь в нас сеешь,
В кремне сокрытым ты лежишь.
Теперь сокрыт ты в зверях, в травах,
А явен токмо в жупле, в лавах,
В Везувии столпом стоишь!
 
 
Тебе Халдея и Колхида
Курили вечный фимиам,
И в храмах светла Озирида
Ты сопричислен был богам.
У Весты чистой во притворах,
У мудрых в тайных их соборах
Ты чтишься божеский залог!
Тебя любимец муз возносит,
К тебе восторг свой он относит
И мнит – едва ли ты не бог!
 
 
Ты чист, прозрачен, ясен, силен,
Удобен множиться стократ,
В себе самом велик, обилен,
Без чуждой примеси богат.
Пожары многие таятся
В малейшей искре – и плодятся
От воли собственной твоей.
Ты всем, ты всем, Огонь, владеешь,
Ты скиптр над тварями имеешь,
Твоя порфира – ткань лучей.
 
 
Теперь тебя кора скрывает,
Кора согнитья обняла!
Твой свет внутри теперь сияет,
Извне же грубые тела.
По всей натуре тьма развилась,
И кара силы божьей скрылась,
И свет натуры помрачен.
Но некогда ты уз лишишься
И жрущим в ярости явишься —
И победишь и смерть и тлен!
 
 
Тогда сей мир исчезнет тленный,
Как дым кадильный, как мечта,
И в мир изящнейший, нетленный
Отверзутся тобой врата.
Лазурь небес как плащ совьется,
Как пыль со стогнов он повьется,
Предстанут радужны дуги —
Земля как злато расплавленно,
И в море стклянно погруженно,
И в пурпур звездные круги.
 
 
Тогда Огонь всю твердь обнимет,
Воссядет на зодьяков трон,
Существ поверхности проникнет
Сафир, смарагд и халкидон;
Луна и солнце постыдятся
Пред светом сим – и съединятся
В одно светило навсегда;
Проклятья область упразднится,
Открытно – ясно нам явится
Натура тайная тогда.
 
 
Вся тварь тогда возликовствует
О Рекшем Слово живота;
Взыграет – и восторжествует
Субботу света – слепота!
Вольется и конец в начало,
И всё, что будет и бывало,
Рекою в вечность протечет;
Проглянет вечности денница,
Поглотит числа Единица,
И невечерний узрим свет.
 

<1811>

Из книги Премудрости Сираха

ГЛАВА 24

 
Аз уст господних слово сильно;
Из них от века я исшла,
Покрыла землю мглой обильно
И на высокия взошла;
Во облачном столпе воздвигла
Себе незыблемый престол,
Круги небесные подвигла
И с гор сошла в глубокий дол.
 
 
Стужах народы и языки,
Я упокоилась как царь,
Прияла благодарны лики
И привлекла к себе всю тварь.
Тогда мне бог сказал: вселися
В Иакове! наследствуй ми!
У скинии возвеселися,
Завет пред всеми рцы людьми!..
 
 
Он создал мя в начале света,
И аз не оскудею им,
Но будто некая планета
В Сионе послужу пред ним.
Во граде божьем утвержденна,
Как корень власть в земле моя;
Я честь господня! Вся вселенна
Почтет со трепетом меня.
 
 
Я вознеслась, как кедр Ливана,
Как на Эрмоне кипарис;
Как финике в взморье океана,
Обле́клась я в червленость риз;
Как розами весной украшен
Во Ерихоне злачный бор;
Цвела, как масличник прекрасен,
Росла, как рос высок явор.
 
 
Как асфалакса ароматы
Благоуханье в воздух льют,
Как мастики из кубы златы
Воню приятну издают,
Или как с жреческа кадила
Пред алтарем душистый дым —
Так благовонье я точила,
И утешалася я им.
 
 
Как теревинф распространяет
Далече ветвия свои
И тению их наполняет
Бугры, лужайки и струи,
Так я ученье распростерла
И ветви разума дала,
Я ветвь за ветвию простерла,
И благодать произросла.
 
 
Мой цвет и лист есть плод богатства,
И славы порожденье он;
Мной гибнет ложь и святотатство
И укрепляется закон.
О вы, что жажда просвещенья
Алканье разума ведет,
Во области благословенья
Мой глас вас всех к себе зовет.
 
 
Придите вси и просветитесь
Лучом пронзающих сих слов!
Упейтесь вси и насытитесь
От сладости моих плодов!
Мои уроки меда слаще,
И дар мой вкусен яко сот;
Кто от него вкушает чаще,
Вкушать тот взалчет в род и род.
 
 
Кто испытать меня желает,
Тот велий свет в себе зрит сам,
Тот нову жизнь приобретает,
Подобен светлым тот духам.
Он чтет во книге всех судьбины
Обеты вышнего земле, —
В ней знаний дивнейших пучины
И тайны скрыты как во мгле.
 
 
В ней Моисеевы законы,
Что духом божьим он писал;
Иаковли прияли сонмы,
Что бог в наследие им дал;
Из книги сей витийство льется,
Как в новоплодии Евфрат,
Когда поверх брегов несется
И класы сельные шумят.
 
 
Никто понять ее не может
И чудеса ее повесть —
Она гадания поможет
Решить и смысл их исповесть;
Ибо как бездны океана
Бездонны – так ее совет
И мысль, от горних излиянна,
Обширна и красна как свет.
 
 
Аз мудрость – из меня рекою
Науки все проистекли,
Во мне оне – златой струею
Из рая искони текли,
И умственны луга и сады
Их окроплялися водой,
Сердец сокрыты вертограды
В них утоляли жажду в зной.
 
 
Подобно утренней Авроре
Я мир пресветло освещу,
Науки истинной я вскоре
Зажгу нетленную свещу;
Я в тайну всех вещей проникну,
Узнаю скрытный их союз;
В востоке я зарей изникну
И тварь освобожду от уз.
 
 
Прозрю я в вечность, как пророки,
И будуще узнаю днесь.
Познаний реки и потоки
Пролью на мир я щедро весь;
Внесу я луч на запад мира —
И водворюся даже там,
Где понт касается эфира,
И паки взыду к небесам.
 

<1811>

 
Призраки суетные славы,
Подвластны року красоты,—
Раздор, обманчивы забавы,
Сыны порока и тщеты!
Бегите, полчища презренны,
От мест, где, свыше вдохновенный
И духом силы предводим,
Хощу я лжи попрать расколы,
Воздвигнуть Истине престолы
И ей греметь победный гимн!
 
 
А ты, о дщи перворожденна
Небес любезных и благих,
Вещай, о Истина священна,
И мой исполнь собою стих!
Тебе прилично и пристойно,
Тебе, великая, достойно
Вещать самой себе хвалу!
Вещай – и злиться злый престанет;
Вещай – и в мире сект не станет,
И ложь падет в кромешну мглу.
 
 
Вещай – и слабых предрассудки[298]298
  Здесь разумеются предрассудки, религиозным или политическим фанатизмом порождаемые, кои мешают быть истинным поклонником божества и здравым членом политического тела. Таковых предрассудков весьма много. Сектеры сооружают из них системы, дивящие чернь.


[Закрыть]
Иссякнут силою в умах,
И не дерзнут считать за шутки
Закон, начертанный в сердцах!
И добродетель, злом попранна,
Тобою пальмами венчанна,
Восстанет в новой красоте;
Погибнет месть, исчезнут брани,
С сердец сберутся миром дани,
Дадутся узы клевете.
 
 
Когда фортуны горделивой
Игралищем бывает царь;
Когда на подвиг зла кичливый
Со трепетом взирает тварь;
Когда, как класы подсеченны,
Валятся царства разрушенны
Капризна[299]299
  Я осмелился употребить сие слово потому, что оно кажется мне многозначащее упрямства, своевольства. О сем предоставляю судить пюристам и тонким знатокам французского языка.


[Закрыть] случая рукой;
Когда сильнейшим сильный тмится;
Когда вселенная дымится;
Падет и мошка и герой, —
 
 
Тогда ты, Истина, едина
На троне с славой восседишь;
Блага ль, строга ль к тебе судьбина,
Ты ею ввек не дорожишь;
В себе источник благ ты знаешь;
Ты в нем всечасно почерпаешь
Трапезы вечныя нектар;
В цепях и в узах ты велика;
Царям ты в хижине улика;
Глагол твой – Нерону удар!
 
 
Сколь беден, жалок и несчастен
Всяк смертный, счастием любим,
Твоим кто тайнам не причастен
И кем твой верный раб гоним;
Хотя в венце он восседает,
Хотя он бармами сияет,
Но бармы ложью не красны,—
И трон коль правдой не брежется,
От трона божья отженется:
Цари над нею не зластны!
 
 
Но если, Истина любезна,
Возлюбишься царями ты,
Ты миру целому полезна,
Как солнце с синей высоты;
Как древле милая Астрея,
Людьми ты, милостью владея,
Куешь в орало грозный меч;
Сушишь ручьи ты слез и крови,
И в лоно вечныя любови
Велишь мильонам ты возлечь.
 
 
Тебя я чтил, о первозданна!
Лишь стал я мыслить начинать;
Ты токи света несозданна
Благоволила низливать
Струей живительной, нетленной
На мя, – и дух мой умиленный
К себе собой ты привлекла.
Когда блуждал я в мраке бедства,
Не знал от скорбей рабства средства,
Тогда свободу[300]300
  Здесь говорится не о политической свободе, бывшей поводом к столь ложным заключениям и породившей в прошедшем столетии те гибельные искры, кои возродились в ужасный для мудреца и для чувствительных сердец пожар. Здесь говорится о свободе моральной от уз страстей.


[Закрыть] ты рекла!
 
 
Рекла: «Ты волен!..» и предстала,
Как в майский день весенний луч;
Предметы дальни озаряла
И воссияла в недре туч;
Твой зрак и ныне мне присущен,
Преславен, светел, вездесущей —
И не изгладится во мне;
Доколь в живых я нарекуся,
Доколь дыханьем наслаждуся,
Святой ты будешь вечно мне!
 
 
Я зрел тебя, лучи лиющу
На книгу таинств искони,
Живот и в смерти нам дающу;
Прошедши, будущие дни,
Посредства, действия, причины,
Послы послушные судьбины,
И самы помыслы сердец
Окрест тебя все предстояли,
Твоих велений ожидали,—
И звездный твой блюли венец.
 
 
Ты в их соборе председала
И весила удел корон;
Ты суд и милость изрекала;
Сколь памятно! – я зрел твой трон:
На трех он солнцах был воздвижен,
Многоблистающ, неподвижен,
Как дивный яхонтовый храм;
От лепого сего престола
С превыспренних до низких дола
Исток устроен был лучам.
 
 
Виссон твой – утренне мерцанье,
А взор – улыбка божества;
Слова – перунно облистанье
Кристалловидна существа;
Твой скиптр планетам пишет круги,
Целит душевные недуги,
Волнам пороков повелит;
А ты, подобяся деннице
Иль юной некоей царице,
Убрусом свой прикрыешь вид[301]301
  Вид истины бывает прикрыт иногда убрусом символического, типического, мистического языка (Type-mythe), как то видим из Библии.


[Закрыть].
 
 
Таинственный омет положен
На солнцезарный образ твой,
И совопросник оный ложен
Увидеть не возможет той!
Но я молю – предстань мне ныне,
Пречистая, в бессмертном чине
Первоначальныя красы!
И се златятся зыби неба,
Закрылися врата Эреба
И скрылись Фебовы власы!
 
 
Я зрю… в пророческом виденьи..
Открыла молния эфир!
Вдали зрю райские селеньи
И чую кроткий с них зефир.
Внезапу звуки все престали…
Нисходит Истина с скрижали,
Неся к нам божьи письмена…
От них лучи потоком льются…
И в виде букв на сердце гнутся…
Померкли солнце и луна.
 
 
И се чтут людие господни
Глагол, истканный из лучей,
И с бездны ада преисподни
До дальнейших небес зыбей;
Глагол сей с страхом повторялся,
По сферам с звоном раздавался:
«Любите Истину, цари!
Раби, гласить ее дерзайте!
Ее все люди возлюбляйте!
И кончите, народы, при!»
 
 
Умолкло всё, и … всё пропало!
И сфинкс лежит убит у врат[302]302
  Сфинкс был вратником таинственных египетских храмов.


[Закрыть],
В эмблемах солнце воссияло
Светлее днешнего стократ[303]303
  Истина и многоразличные смыслы и виды ее кроются в аллегориях, в баснях, в символах, в эмблемах, в иероглифах, в таинственных изображениях и изречениях, в загадках и проч. Сумма (summa summarum) разрешений оных составила бы всеконечно интеллектуальное солнце правды.


[Закрыть];
Загадки пирамид решились,
И смыслы тайные открылись
Служений Истине в душах.
Познайте ж, книжники надменны,
Уставы правды неизменны
И здесь, и в выспренних кругах!
 
 
Престани всякое служенье,
Которо Истине не в честь!
Проклятьем будь благословенье,
Которое нисслала лесть;
Алтарь днесь правде воздвигайся,
А тот отныне низвергайся,
На коем лесть пожрала лжи;
Правдолюбивые Платоны,
Мальбранши, Декарты, Невтоны,
Пишите правды чертежи!
 
 
Дух Истины, совета, силы!
Слети с божественных высот;
Слети и озари могилы,
Дыши в нас, осеняй народ;
Учи нас оправданьям вечным,
Ученьям мудрости сердечным;
Одухови наш плотский вкус,—
Да скажет нам в соборе славы
Твои пути, законы правы
Царю пресветлый чистых муз!
 
 
И как кристаллом расщепленный
Приятней луч в седьми цветах,
Да так глагол твой повторенный
Усилится в устах, в душах,
Велики породит деянья!
И как ночные рос влиянья
Удабривают кряж земли,
Да тако чрез твои уроки
Посохнут в нивах их пороки,
Сердца избавятся от тли!
 
 
Но вы, хвалою подлой звучны,
Любители кумирных благ!
Певцы, со златом неразлучны,
Лобзайте позлащенный праг!
Служители коварств, неправды!..
Уведайте, что гордость правды!
Как свят, кто правду говорит!..
За вами вслед я не ступаю,
Отличий ваших не алкаю,
И вами дух мой возмерзит.
 
 
Я ж, Истине хвалы гремящий,
Я в духе ложью не растлен, —
Превыше Пинда им парящий,
Попру забвение и тлен,
Венцы Кастальские Лавровы,
Цитерски мирты, розы новы!
Я не завидую певцам;
Венец мой Истиной плетется;
С меня он смертью не сорвется,
И я велик собою сам.
 

<1812>

 
В той день пролиется злато – струею, а сребро – потоком.
Восстанут ли бессмысленные на мудрых и слабые на крепких!
Москва просияет, яко утро, и Киев, яко день.
Восстанут ли бессмысленные на мудрых и слабые на крепких!
Богатства Индии и перлы Голконда пролиются на пристанях Оби и Волги,
И станет знамя россов у понта Средиземного.
Восстанут ли бессмысленные на мудрых и слабые на крепких!
Исчезнет, как дым утренний, невежество народа,
Народ престанет чтить кумиров и поклонится проповедникам правды.
Восстанут ли бессмысленные на мудрых и слабые на крепких!
В той день водрузится знамя свободы в Кремле, —
С сего Капитолия новых времян полиутся лучи в дальнейшие земли.
Восстанут ли бессмысленные на мудрых и слабые на крепких!
В той день и на камнях по стогнам будет написано слово,
Слово наших времен – свобода!
Восстанут ли бессмысленные на мудрых и слабые на крепких!
Богу единому да воздастся хвала!
 

Между 1818 и 1820

П. А. ГАББЕ

Загадочная биография поэта и публициста Петра Андреевича Габбе (1796 – после 1841) известна нам лишь в самых общих чертах[304]304
  Наиболее полный свод биографических данных см.: А. Рогинский, П. А. Габбе, биографический очерк. – Сб. «Русская филология», Тарту, 1967, с. 83–112.


[Закрыть]. Один из четырех сыновей мелкого чиновника, коллежского советника А. А. Габбе, он воспитывался, однако, в исключительных условиях: очень рано, еще ребенком, он оказался в атмосфере павловского двора вдовствующей императрицы. Глухие слухи о таинственном и значительно более высоком происхождении П. А. Габбе сопровождали его всю жизнь. Он окончил кадетский корпус, из которого был выпущен в действующую армию в 1813 году, включен в списки Литовского полка и прикомандирован к партизанской «партии» Сеславина. После войны он был направлен в лейб-гвардии Литовский полк, размещенный в Варшаве. Здесь он сблизился с приехавшим позже в Варшаву П. А. Вяземским, который стал литературным наставником Габбе. После отъезда Вяземского из Варшавы Габбе писал ему: «Нарушаю все правила синтаксиса, ибо правила почитаю деспотизмом, и стихи свои оставляю будущему потомству в рукописях. Увы! теперь некому здесь показать своих произведений: пожалуй, станут еще судить по артикулу Петра Великого и музу мою выпишут без выслуги в рядовые»[305]305
  «Русская старина», 1889, № 11, с. 318.


[Закрыть].

Близкие связи с Константином Павловичем, казалось, обеспечивали Габбе служебное продвижение. Однако жизнь его сложилась трагически. Еще в Петербурге Габбе, видимо, проникся идеями, далекими от тех, которые могли способствовать успехам при варшавском дворе Константина. Во время похода он был принят в походную ложу «Св. Иоанна», а позже, в Петербурге, был членом ложи «Избранного Михаила». Свободолюбивая ориентация обеих этих лож, их связь с зарождением декабризма известны. В Варшаве Габбе вошел в кружок свободолюбивых офицеров, полных решимости сопротивляться деспотизму великого князя.

После неудачных попыток смирить недовольных офицеров великий князь доложил императору о волнениях в Литовском полку и получил распоряжение недовольных «наказать примерно»: Габбе и другие офицеры были арестованы, около года провели в заключении в ожидании смертной казни. Видимо, именно в это время Габбе написал элегию «Бейрон в темнице». В 1823 году их лишили чинов и орденов и разослали рядовыми по армейским полкам. Особенно тяжелой была участь Габбе: «Ему дали одежду с умершего солдата, и все лето исправлял он службу как рядовой, поступивший из крестьянского звания. Ему дозволено было писать к родственникам, но через начальников, которые приносили к нему распечатанные письма»[306]306
  А. Рогинский, указ. соч., с. 101.


[Закрыть].

В это время, при посредстве Вяземского, он активизирует сотрудничество со столичными журналами. Отдельной брошюрой выходит его книга о мадам де Сталь, ряд стихотворений появляется в «Московском телеграфе», среди них и «Бейрон в темнице». В апреле 1826 года он добился разрешения выйти в отставку без права жительства в обеих столицах и Варшаве.

Несмотря на болезни и материальные трудности, Габбе, видимо, продолжает стремиться к активной роли в литературе. Он даже совершил тайную поездку в Москву, где встретился с Пушкиным.

Просьбы его о возвращении ему прав, орденов и бумаг неизменно отклонялись. Живя в Одессе в 1833 году, он однажды вышел на улицу и начал разбрасывать листовки. Явно желая замять дело, М. С. Воронцов, в доме которого Габбе был своим человеком, представил весь эпизод начальству как результат помешательства. Воронцов ходатайствовал о разрешении Габбе выехать за границу «для излечения». Габбе выехал в Дрезден. Смерть брата оборвала его связи с Россией и лишила его источников существования. Больной, без денег, навсегда изгнанный с родины, он и в самом деле вскоре оказался в дрезденской больнице для душевнобольных. Дата смерти его неизвестна.

Большинство сочинений его оставалось в рукописях и погибло при аресте. Стихи, печатавшиеся в журналах, никогда не были собраны отдельной книгой.

 
К тебе, мой друг, уже два раза
Сбирался я писать в стихах,
К подошве гордого Кавказа,
Где ты на диких высотах
Зрел шалаши на гибель горцев
И в них на страже ратоборцев,
Длиннобородых казаков…
Твой дух не раз там оживлялся,
С родными, ближними прощался
И мчался в шумный рой врагов!
Ты слышал, мнилося, звук трубный,
Литавры, барабаны, бубны,
Глас чаровательный побед.
И тем восторгом обладая,
Который нам война святая
За честь отчизны в душу льет,
Ты пламенел в воображеньи
Так точно, как тебя я зрел
В том незабвенном мне сраженьи,
Где пулей враг тебя задел…
 
 
С тобой на берегах Лоары,
Широкой, зеркальной реки,
Любили смелые гусары
И черноморцы-казаки
Врагу несть сильные удары,
Достойные твоей руки!
С тобою часто утешали
За рюмкой доброго Шабли
Мы красоту в немой печали,
Когда она, еще вдали
Увидя северных амуров[307]307
  Les amours du Nord – так называли в Париже наших казаков.


[Закрыть],
Известных всюду бедокуров,
Страшилась их пернатых стрел;
Страшилась – но совсем напрасно!
Над нашей братьей пол прекрасный
В день самой битвы власть имел:
В открытом поле победитель
Был часто в замке побежден,
И взором томным полонен
Неустрашимых предводитель.
Ты помнишь Аликса, как он,
Не уважая русских сон
И химию[308]308
  Французский генерал Аликс известен сочинениями своими о естественных науках, особливо же о химии.


[Закрыть] имев во власти,
Нас вздумал разложить на части!
Но нет! Вдруг раздалось: «Коней!» —
И мы одеты в броне всей,
При сабле, в бурке и с нагайкой.
И что ж? Убрался химик с шайкой
Своих ночных богатырей,
Хоть нас оставил у огней.
Та память рыцарства, мой милый,
Всегда своей волшебной силой
Останется в отраду мне
И здесь, в сей пасмурной стране,
Где всё так немо, безответно
И где во всей моей судьбе
Ничто для сердца не приметно,
Как мысль о вас – и о тебе.
 

Октябрь 1820

 
Последний солнца луч погас за Апеннином;
На стогнах Павии умолк народный шум.
Шотландии брегов туда за смелым сыном
          Несется окрыленный ум.
 
 
Ты ль это, коему дивится современник,
Чьей лире внемлет свет, как голосу веков,
Ты ль, в мрачности глухой, дни, как шиллонский пленник,
          Ведешь средь тягостных оков?!
 
 
Ты ль это, доблестный питомец Альбиона,
Свободы, красоты и мужества поэт,
Ты ль зришься в горести, отторгнутый от лона
          Веселий, как другой Манфред?
 
 
Но что! Твой ясный лик как будто оживился,
Каким-то счастием взор снова возгорел;
Светильник твой потух, но пред тобой открылся
          Небесный свод – и ты запел:
 
 
«Британия! Страна Шекспира и Невтона,
Страна, где я вкусил и жизнь, и бытие,
Где человек, как мир, под сению закона
          Свершает поприще свое!
 
 
Приветствую тебя из сей темницы дальней,
В глубокой мрачности вздыхаю о тебе,
Твой образ льет елей моей душе печальной
          В сей тяжкой, горестной судьбе.
 
 
О юность! Ты в мечтах меня обворожила,
О жизнь! Я, кубок твой держав, того не зрел,
Что пена лишь края той чаши серебрила[310]310
  Выражения подчеркнутые принадлежат самому Бейрону, упоминаемые же: Шиллонский пленник, Манфред, Каин и Корсар – суть известные сочинения лорда.


[Закрыть],
          И, жизнью упоенный, пел!
 
 
Но песни бытия могли ль мне быть заменой?
Воображение звало меня на-юг:
Там небо чистое, там бор всегда зеленый
          И пышный, ароматный луг.
 
 
Туда помчал меня корабль, с стремительностью мысли,
Туда, где некогда жил в неге гордый мавр,
Где скалы над водой ужасные нависли
          И вечно зеленеет лавр.
 
 
И ты, отечество полубогов, героев,
О Греция, была ль забыта мной когда?
Я пел твой стыд – и тьмы одушевленных строев
          Тебя спасают от стыда.
 
 
В окрестностях Афин, на бреге Саламины,
Любил я соловья внимать в тиши ночной;
И горы, и ручьи, и на полях руины
          Гласили о веках со мной.
 
 
Я видел всё, что зреть и славно, и достойно,
И, жажду знания желая утолить,
Бросался в Геллеспонт и сей пролив спокойно
          Дерзал и без любви преплыть.
 
 
И ты, о славный град тиранския свободы,
Супруга Адрии, на океане Рим,
Венеция! Тебя, неся на жертву годы,
          Я посвящал мечтам моим.
 
 
Я счастлив был, когда поэзией высокой
Слезу участия мог из очей извлечь,
Исхитить из души глас совести глубокой
          Иль из руки тиранский меч.
 
 
Но древо знания, увы! не жизни древо!
Кто более страдал, лишь тот один мудрец;
Утешить не могла меня прелестна дева,
          Ни слава… сей минутный льстец.
 
 
В супружестве, в любви поэт непостоянный,
Отец бездетный здесь, отчизны вдалеке,
Кто мог бы к пристани меня вести желанной,
          Какой повериться руке?
 
 
Сомненье Каина, таинственность Манфреда
Весь наполняют дух, всё сердце тяготят;
Завидна участь мне твоя, певец Готфреда:
          Тебя герои защитят.
 
 
Ринальдо и Танкред; их меч благочестивый,
Их провидению открытые сердца
Промчат через толпу, поэт боголюбивый,
          Тебя вселенной до конца.
 
 
Но более я вам завидую, поэты,
Вам, коих чувствия, души небесный жар
Земною лирою ввек не были воспеты,
          И вы, не покидая лар,
 
 
В сердечной простоте вкушаете блаженство!
Для вас зари восход есть мира торжество;
Для вас прекрасный день есть жизни совершенство,
          Природы роскошь, пиршество.
 
 
Вы любите цветам и зелени дивиться,
Внимать журчанию ручья и до росы,
Прельщенны соловьем, на берегу забыться,
          Не видя, как бегут часы.
 
 
Мне, мне другой удел! Колеблемый судьбою,
Как брошенный корабль грозою между скал,
От страха и надежд я гордою душою
          Спастись несчастием желал.
 
 
Желал – и вот оно! Хаос непостижимый,
Все чувствия души в одно совокупя,
Теснит меня, и бог ужасный, но незримый,
          Гласит: „Я предварял тебя!“
 
 
Всё кончилось! едва вступил в житейско поле
И из конца в конец то поле пройдено.
Увы! Есть смертные, кому в жестокой доле
          Достигнуть лета не дано!»
 
 
Так пел Бейрон. Лице британца возгорелось,
И на глазах его блеснули две слезы;
Казалось, зарево вечернее зарделось,
          Гоня следы дневной грозы.
 
 
Темница ветхая вняла певцу Корсара,
И чувство горести тюремщик ощутил;
И узник за стеной божественного дара
          Впервые сладости вкусил.
 
 
Италия! Земля природы и искусства,
Почто, подобяся Армиде красотой,
Зовешь в сады сии: там услаждаешь чувства
          И гроб готовишь золотой?
 
 
А вы, о гении, лишенные приюта,
Вы, Бейрон, Дант и Тасс, герои без войны,
Для вас не создана в теперешнем минута,
          Но веки в будущем даны.
 

<1822> Варшава