Текст книги "В мире будущего"
Автор книги: Николай Шелонский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)
Там было уже приготовлено возвышенное место, устланное коврами. Я сел на него, кстати вспомнив, как обыкновенно сидели сыны пустыни бедуины, обычаи которых были мне известны. Хорошо, что я вспомнил об этом: мне кажется, что я, одним словом изменявший постановления Магомета, потерял бы весь свой авторитет, если бы не догадался сесть, поджав под себя ноги!.. Так часто от ничтожной причины рушится комедия, построенная на человеческом легковерии и суетности!
Я один был в туфлях. Сопровождавшие меня муллы сняли их при входе. Но мне, владевшему имаматом, как узнал я впоследствии, и не надо было придерживаться этого обычая.
Я, Аменопис, сидел на месте законных потомков Магомета, и мне начинало уже казаться, что я вижу какой-то сон при виде нескончаемой вереницы простиравшихся передо мной правоверных, складывавших передо мной самые разнообразные дары, принимаемые за меня Эль-Ассой.
Надо было видеть восторг, с которым приближались ко мне эти люди, и восторг, с которым они отдавали свои дары давно ожидаемому ими наместнику Магомета, наконец явившемуся, чтоб вести их к утраченной истине и дать им потерянное могущество!
Эта церемония, продолжавшаяся до солнечного заката, наконец окончилась. Усталость моя дошла до такой степени, что я едва мог двигаться.
– Эль-Асса, – сказал я, когда последний из правоверных положил к ногам моим свой дар и облобызал край моей одежды, – после долгого моего поста и молитвенного созерцания я чувствую потребность в отдыхе.
Я встал с места и по знакомой уже дороге направился к моему так неожиданно приобретенному мною жилищу. Я прошел было в ту же комнату, куда ввел меня первый раз Эль-Асса, безотлучно следовавший за мной. Но он не остановился здесь и повел меня в другую половину дома. Здесь, перед закрытыми дверями, охраняемыми вооруженным прислужником, он остановился.
– Отпусти раба твоего, повелитель! Да снизойдет к тебе спокойный сон и да хранит тебя сниспосланный Аллахом ангел! – С этими словами он простерся передо мной и облобызал полу моего халата. Я положил руку на его чалму, и он с низкими поклонами, пятясь задом, удалился.
Совершенно не ожидая предстоящего мне зрелища, я взошел через распахнутую передо мной прислужником дверь и очутился в обширной, как и все мое жилище, роскошно убранной комнате, где стояли рядами какие-то закутанные в покрывала фигуры, при моем появлении тотчас распростершиеся на полу. Три безбородых служителя, с плетками за поясом, последовали их примеру. Один из них, ползя по полу, приблизился ко мне, поцеловал край моего халата и, распростертый ниц, заговорил тонким, гнусливым голосом, нараспев:
– Счастие пришло с тобой, сын Алия и наместник пророка! Рабы твои берегли дом твой и сохранили его! Милостиво воззри на простертого перед тобой раба твоего Гассана!
– Встань! – в изумлении едва мог проговорить я. – Встаньте и вы! – обратился я к распростертым на полу фигурам.
Приказанию моему тотчас повиновались. Подползли и другие два служителя и проделали обычную церемонию.
– Не повелишь ли ты, могущественнейший, – обратился ко мне Гассан, – открыть лица твоим невольницам?..
Теперь я понял, в чем дело, кто были эти безбородые, с женственными лицами служители и куда я попал! Я знал, что в странах Востока, у азиатских владык, существовало многоженство, мало известное у нас, в Египте. Мне приготовлено было все, что подобало для сына неизвестного мне Алия и для наместника Магомета, имени которого я никогда до той поры не слыхивал. И здесь, подумал я, мне придется опять отменять закон, установленный Магометом.
Так подумал я, но в то же время сказал Гассану:
– Пусть они снимут покрывала и приблизятся ко мне!
Приказание мое было повторено, и пред моими глазами очутилось десятка три девушек всевозможных национальностей и всех оттенков кожи.
Каждая из них подходила ко мне и простиралась передо мной, проделывая привычную уже мне церемонию.
Первых четырех Гассан назвал моими женами, но я, конечно, мог поручиться, что никогда не видывал ни одной из них. Видимо, что и они также не знали меня.
Странным и смешным казалась мне эта женитьба, при которой ни одна сторона не знала другой.
Называя по имени моих жен, Гассан подробно называл титулы их отцов, и я к удивлению узнал, что то были дочери по-видимому знатнейших лиц этого народа, царившего в Египте.
При каждом имени Гассан в конце неизменно произносил:
– Принесена тебе в дар, повелитель, и обручена заместителем твоим, господином Эль-Ассой!
После этих четырех, названных моими женами, Гассан уже просто говорил одно имя, прибавляя лишь:
– Рабыня твоя, повелитель!
Уже все прошли мимо меня, и оставалась одна лишь, почему-то не приближавшаяся ко мне до сих пор.
По знаку Гассана двое служителей подошли к ней и, взяв ее под руки, подвели ко мне. Я увидал, что они принуждают ее пасть предо мной, она же противится им, кутаясь в покрывало.
Толстое, обрюзгшее лицо Гассана изобразило ужас. Он бросился ниц передо мной и со слезами заговорил своим противным мне гнусливым голосом:
– Да будет милосердие твое над нами, рабами твоими, повелитель! Эта несчастная, презренная рабыня, отродье франков, христианка, подаренная для тебя славным Аубитом. Она строптива, и самые строгие наказания не могли принудить ее к повиновению. Я говорил о ней господину Эль-Ассу, и мы продали бы ее, но мы не знали, что так скоро явится к нам счастье в образе твоем, повелитель! Пощади рабов твоих!
Франки! Что это за народ? В мое время он был неизвестен! Христианка! И это название, означавшее, очевидно, принадлежность к какой-либо религии, тоже было мне незнакомо.
В это время служители сдернули покрывало с девушки, взор мой упал на ее лицо, и я едва удержался на ногах от восторга и ужаса, вместе охвативших меня…
Она, она стояла передо мной! Она была похожа на Ревекку, избранницу души моей, чей дух витал надо мной, потерю которой я оплакивал всей скорбью моего осиротевшего сердца!
Она стояла передо мной, разгоряченная борьбой, с лицом, залитым румянцем стыда и негодования. Золотой обруч, сдерживавший ее волосы, упал, и они разлились волнами по ее плечам, руками она отталкивала своих мучителей, губы ее были плотно стиснуты, и дрожали веки полузакрытых глаз…
Только кожа ее не так смугла, как у Ревекки, но во всем остальном было сходство до тождества.
– Пустите ее1 – грозно крикнул я.
Освобожденная, она тяжело вздохнула и при звуке моего голоса вперила в меня свой взор. Ее, ее глаза смотрели на меня огнем негодования! Я встретил этот грозящий взгляд и видел, как испуг отразился в нем, как побледнели ее щеки и тихий крик вырвался из ее уст.
Я сделал шаг к ней, и она обессилевшая, чем-то пораженная, пала на ковер пола.
– Поднимите ее и перенесите куда-нибудь, – приказал я служителям.
Бережно подняли ее бесчувственное тело, отнесли в расположенную рядом комнату и положили на подушки дивана.
Знаком отпустил я служителей и, оставшись наедине с ней, покрывал поцелуями ее руки, и слезы восторга омочили мои глаза. Я слышал биение ее сердца, ощущал дыхание жизни в ее сомкнутых устах, и радостный голос звучал в моей душе.
Строгая фигура левита Тальмаи чудилась мне за этой, без сознания лежавшей передо мной девушкой, раскидывались пальмы и оливы Газы, виднелась тень пирамиды, где увидел я ее впервые, и в ушах моих раздавался шум битвы, в которой я потерял ее!..
X
Немного прошло времени, как она открыла глаза и увидела меня, стоящего перед ней на коленях.
Снова непонятный мне испуг отразился на ее лице, но вместе с тем и румянец негодования вспыхнул на ее щеках.
Она воспрянула с своего ложа и оттолкнула меня.
– Не отталкивай меня! – воскликнул я. – Не бойся меня!
И вот зазвучал ее голос!.. Но не чисто звучала ее арабская речь, слова искажались, и, видимо, чужд был ей язык, на котором она говорила.
– Что надо тебе от меня? – воскликнула она. – Как могу я не бояться тебя? Хищнически отнята я от всего, что дорого мне, и гибель грозит мне от тебя!.. Тебя называют давно ожидаемым наместником пророка, но я не знаю твоего пророка, я не склонюсь перед тобою, и скорее раскроются для меня объятия смерти, чем твои!..
Я поднялся и сел около нее.
И снова отразился страх на лице ее.
Она боязливо отодвинулась от меня.
– Не бойся же меня! – воскликнул я.
– Я не знаю тебя и никогда не видела… Я знаю, что есть судьба для каждого человека, но знаю также, что ни один волос с головы моей не спадет без воли Бога! Так учил Спаситель Иисус Христос!..
– Кто был этот Иисус Христос и кого Он спас, что называешь Его Спасителем? – с недоумением спросил я.
– Как?.. – воскликнула она. – О несчастный, ты не знаешь, кто был Господь наш Иисус Христос?.. Он для нашего спасения от греха проклятия и смерти пришел в мир, воплотился, страдал, был распят, скончался крестною смертию и воскрес в третий день!.. То был обещанный миру Мессия!..
Она осенила себя при этих словах крестным знамением.
Что говорила она?..
Я вспомнил обетования, данные избранному народу о пришествии Мессии – Царя.
– Что говоришь ты? – в крайнем изумлении отвечал я. – Разве приходил в мир обетованный Мессия и создал на земле царство Израиля?..
– Да, он приходил, но царство Его не от мира сего, и не принял Его избранный народ и распял Его…
– Распял?.. Какой же это был Мессия, если Он предан был такой позорной смерти?.. Что говоришь ты, девушка?..
– Истину говорю я тебе и буду говорить, если ты хочешь меня слушать…
– Хочу! – перебил я ее.
– О, я рада! Но кто ты на самом деле, что не знаешь о пришествии в мир Господа Иисуса Христа?.. От края до края вселенной произносится имя Его, хотя еще не все уверовали в Него…
– Как мог я знать об этом, девушка?.. Я скажу тебе, кто я, и, если ты дашь веру словам моим, ты поймешь, что многое совершилось в мире, пока я был мертв, не умирая…
При воспоминании о моей судьбе скорбь охватила меня, беспричинная скорбь… Должно быть, страдание отразилось и на лице моем, ибо девушка с участием положила свою руку на мою и ласково проговорила:
– Кто бы ты ни был, я вижу, что ты не тот и не таков, каким я считала тебя… Говори, я охотно буду слушать тебя… Я хотя и плохо говорю сама на твоем языке, но давно уже длится моя неволя, и я все понимаю…
И я рассказал ей длинную повесть моей жизни.
Внимательно, почти не перерывая, слушала она меня, и долго длился мой рассказ. Последние лучи солнца, игравшие на шитых золотом тканях ее одежды, скрылись, настала темнота, серебряный свет месяца пролился через окно на верху стены и мягким сиянием озарил ее лицо, а я все продолжал говорить…
Я видел, как боролись в ней недоверие и страх, как невольно чувствовала она правдивость моих слов и как не могла и боялась поверить их истине.
Когда я кончил, слезы текли по ее лицу, омраченному и скорбному.
– Слушай, Аменопис! – воскликнула она, поднимаясь с места. – Душа моя смутилась от твоих слов!.. Она ищет покоя, а мы, верующие во Христа, обретаем покой в молитве!.. Склонись и ты вместе со мной и да просветит тебя свет истины!..
Она встала, глаза ее поднялись к видневшемуся чрез окно звездному, озаренному светом месяца небу, вера и любовь сияли на ее лице…
Я смотрел на нее и видел, как тихие слезы катились по ее щекам…
Но вот она повернула ко мне голову и воскликнула:
– Я вслух буду говорить молитву за тебя, Аменопис! Повторяй ее слова в твоем сердце, и да снизойдет на тебя благословение Бога!..
И я, Аменопис, пав рядом с ней на колена, в сердце и душе повторял слова ее молитвы.
Она призывала Спасителя и ради любви, Им явленной, просила милосердия и любви для меня, непросвещенного, и для всех людей, и для врагов наших… Она просила разумения для себя, да научит ее Господь и наставит и направит стезей истины…
Чудны, неслыханны для меня были слова ее молитвы!..
«Око за око, зуб за зуб!» – говорил закон Израиля.
«Никого не любит человек больше самого себя… Но так и должно быть!» – снова слышались мне слова мудрого, великого Ненху-Ра…
– Благослови ненавидящих нас, спаси проклинающих нас!.. – трогательно звучал голос коленопреклоненной девушки.
Какие разнообразные мысли, какие несовместимые образы восставали при этом в уме Аменописа!..
Спаситель, преданный позорной казни Бог, молитва за врагов, царство любви на земле – как все было не согласно с тем, что привык он считать за истину!..
Но он чувствовал, как сердце его раскрывалось, как в неизреченном сиянии восставал перед ним образ Христа, и лучами славы загорался воздетый на главу Его терновый венец!..
Снова прозвучали слова молитвы за обращение язычника Аменописа, и девушка поднялась с колен.
Встал и я и сел рядом с нею.
– Видишь, Аменопис, – заговорила она, – велика сила молитвы… Покой снизошел в мою душу, и теперь я верю словам твоим, верю всему, что говорил ты мне… Если бы неправду ты рассказывал мне, то мое сердце отвратилось бы от тебя, я почувствовала бы ложь…
– Правду говорил я тебе!..
– Мое имя – Агнесса… Хотя оно и чуждо твоему слуху, но ты так должен называть меня, ибо это имя дано мне…
– Я буду называть тебя так!.. – воскликнул я и повторил несколько раз ее имя.
Она улыбнулась мне в ответ, и каким счастьем осветилась моя душа от этой улыбки!
– Агнесса, Агнесса!.. – повторил я и повторял, и снова и снова она улыбалась мне.
Я говорил бы это имя без конца, только чтобы видеть ее улыбку, но она остановила меня наконец.
– Довольно, Аменопис! – сказала она. – Всему свое время… Подумай о том, что надлежит тебе делать и как поступать! Ты попал в нехорошее положение.
– Я знаю это, Агнесса, – отвечал я, – но как было поступить мне иначе?.. Всякий на моем месте поступил бы так же!..
– Не оправдывай себя, Аменопис!.. Если бы ты был христианином, ты никогда не думал бы о том, как можно поступить, но думал бы лишь о том, как должно поступить!..
Да, эта глубокая мудрость была возвещена мне впервые устами девушки, мало знавшей, но много понимавшей!..
Так, в человеке, без мудрствований слабого человеческого ума воспринимающем свет Божественного откровения своим чистым сердцем, восстает образ истины. Где вера овладела душой человека, где она проникла его, там нет места раздвоению, там нет места сомнению, там каждым его поступком, каждым действием руководит закон, не им измышленный, но в нем живущий, пока жива его чистая вера!
– Как же поступила бы ты на моем месте? – спросил я девушку.
– Я сказала бы правду, я не ввела бы в обман других!
– Но что было бы с тобой тогда?
– Что угодно Богу!..
Что угодно Богу!..
Я понял эти слова только в последние дни моей жизни, только тогда, когда я действительно возложил все упование мое на Господа и когда уничтожился во мне дух гордости!..
Но тогда я со смехом возразил ей:
– Ну, мне хотелось бы, чтобы со мной случилось то, что угодно мне!..
Как омрачилось лицо ее при моих словах!..
– Остановись, Аменопис! – прервала она меня. – Давно ли, стоя рядом со мной на коленях, ты молился неведомому тебе Богу?.. Душа твоя раскрывалась, и неведомый Бог являл тебе Свое милосердие!.. Над Ним ли ты теперь издеваешься?..
Серьезен и строг был тон ее речи. И я, могущественный наместник Магомета, повелитель правоверных, одного слова которого было достаточно, чтоб скатилась с плеч голова непокорной рабыни, я в смущении, с краской стыда на лице робко произнес:
– Прости меня, Агнесса!.. Я не хотел оскорбить твоего Бога…
– Моего Бога!.. Остановись!.. Один Бог для всех!.. И как можешь ты оскорбить Бога?.. Ты – и Бог!.. Вдумайся, Аменопис!..
– Но тогда за что же ты сердишься?..
– Ты губишь себя, хуля Бога!.. А это самый великий грех!..
– Прости меня, Агнесса!.. Вспомни, что я долго оторван был от мира, что закон, о котором ты говоришь, чужд и непонятен для меня… Но верь, любовь к тебе горит в моем сердце…
– Оставь! – прервала она меня. – Я не знаю, не могу понять многого из того, что говорил ты мне. Мне страшно подумать, что я вижу перед собой человека бессмертного…
– Не бессмертного, Агнесса, нет! Только способного долее сохранить свою жизненную силу, чем другие. Что такое столетие, два, три – даже тысячелетие? Не простая ли это условность?..
Девушка ничего не отвечала на мои слова. Я понимал, что трудно было воспринять ей то, что, по-видимому, было сверхъестественного, не согласного с общим порядком вещей…
Луна заходила, и сквозь решетку окна теперь мигали лишь звезды, яркими точками горевшие на почти темном небе.
Я снова почувствовал усталость, но не ту, в которую впадал во времена моего заточения, когда тело мое было лишено питания и воздуха, – теперь я чувствовал усталость здоровую, потребность живительного сна.
Видимо утомлена была всем пережитым и Агнесса.
– Прощай, Аменопис, – ласково сказала она. – Отпусти меня – обо многом надо подумать мне и тебе. Завтра мы увидимся.
Я отворил двери комнаты и, проводив девушку, заснул крепким сном.
XI
Прежде чем продолжать мою повесть, я должен пояснить, почему встретили меня с таким необычным почетом добрые мусульмане, сразу провозгласившие меня своим повелителем.
Было бы утомительно передавать шаг за шагом все события первых дней моего владычества и те пути, которыми самому мне выяснилось положение, в которое я был поставлен.
Пророк Магомет, соединивший в своем лице верховную духовную и светскую власть, умер, не назначив себе преемника. Его последователи тотчас разделились на две враждебные партии – одна хотела иметь наместником Магомета – халифом - зятя пророка Алия, другая – набожного Абу Бекра. После упорной борьбы Абу Бекр, не имевший, в сущности, никаких прав на престол, восторжествовал.
И по смерти Абу Бекра престол не достался Алию, но перешел в руки Отмана. Лишь по смерти этого последнего Алий сделался халифом. В это время Ибн эль-Асса завоевал Египет. Соединившись с Моавиагом, он свергнул с престола Алия, и Моавиаг сделался халифом.
Алий был преследуем и изменнически убит вместе с одним из своих двух сыновей. Другой же исчез неизвестно куда.
Эти события послужили причиной разделения магометан на две резко отличающиеся секты – первая признавала законность владычества Абу Бекра, Омара и Отмана, хотя и не отвергала законности правления Алия. Вторая только Алия и его потомков признавала законными властителями.
К этим политическим разногласиям присоединились религиозные. Первая секта получила название суннитов, вторая – шиитов.
Число последователей Алия быстро увеличивалось, но при этом и самые сунниты разделились на несколько партий. Сильнейшей из них была признававшая в потомках Алия соединение высшей духовной и светской власти.
Неизвестная судьба Измаила, сына Алия, дала повод сложиться легенде, которая и послужила причиной необычайного эффекта, произведенного моим появлением.
Измаил ибн-Алия, законный наместник Магомета и властитель правоверных, не был убит, подобно своему отцу и брату: пророк, оскорбленный и разгневанный нечестием, хотел было проклясть мусульман за их вину. Но среди них были и праведные – те именно, которые не признавали законности династии оммиадов и верили, что настанет время, когда воцарится дом Алия.
Ради них пророк пощадил отступников. Но тяжелая вина должна была быть искуплена. И вот искупить ее должен был тот же Измаил ибн-Алия – он должен был явиться спасителем мусульман.
Пророк извел его тайно в Египет и заключил в твердынях Мемфисского храма, обращенного в мечеть, Измаил ибн-Алия получил от пророка дар долгой жизни. Он, в своем заточении, не вкушая ни пищи, ни питья, не омывая своего тела и не подстригая волос, должен был постоянной молитвой умилостивить Аллаха и его пророка. Все правоверные шииты, то есть собственно измаилиты, признававшие истинность этого сказания, также должны были непрестанными молитвами умилостивлять Аллаха и просить пророка, чтоб он скорее явил правоверным своего истинного наместника.
Измаил ибн-Алия мог явиться каждую минуту. При мечети Мемфиса, на приношения правоверных, воздвигнут был роскошный дворец, который должен был принять Измаила. Знатнейшие из шиитов приносили в дар своих дочерей, которые считались женами Измаила и жили в его дворце под строгим присмотром.
Ежегодно в мечеть Мемфиса стекались толпы мусульман преимущественно из Персии, где особенно сильна была секта измаилитов, – на поклонение месту, где заточен был Измаил ибн-Алия. Ежедневно происходили торжественные моления о том, чтобы явился ожидаемый имам.
И вот, в день празднования спасения Измаила, во время обычной молитвы о появлении его я, Аменопис, предстал глазам правоверных…
Моя наружность, мое неожиданное появление, совпадение с настроением людей, пред которыми я предстал, – все заставляло видеть во мне именно давно ожидаемого имама, наследника Магомета.
С моим появлением должен был воцариться дом Алия и настать славное время могущества правоверных.
Отсюда был понятен восторг, с которым я был принят, непоколебимая вера в мои слова, которых было достаточно, чтобы изменять обычаи и законы, установленные самим Магометом.
Прошло несколько дней, прежде чем я всевозможными путями уяснил наконец себе свое положение и роль, которую я играл.
О, как убеждала меня Агнесса отказаться от моего положения, с каким жаром доказывала она мне, что лишь закон Христа ведет к спасению.
Я видел, как воспламенялась душа христианки; я видел, что она убеждена в истинности своей веры. И я не разрушал этой веры, как не считал правым разрушать веры и в истинность закона Магомета.
– Не все ли равно, во что ни верит человек? – рассуждал я. – Важно лишь, чтобы он верил…
Новые мысли являлись у меня, возвращенного к жизни и захваченного ею. Я думал, что лишь избранные из среды людей могут вести человечество к истине, которая должна сменить условность, какой считал я и закон Магомета, и закон Христа…
И я считал себя одним из таких избранных. Путь к истине, как думал я, был уже намечен передо мною, и я буду следовать им. Но пусть не коснутся смертной борьбы, мне предстоящей, те, кто может погибнуть в ней.
Я не хотел разрушать малое в надежде дать великое.
Я – верховный имам шиитов, глава измаилитов, наместник пророка – я обладал дивной, неограниченной властью над своими последователями.
Пусть же эта власть послужит мне для того, чтобы уничтожить несправедливость, царящую между людьми, давящую их, пусть она направится к тому, чтобы на земле дать им радость и счастье, создать обетованное царство!
Мне принадлежит верховная светская и духовная власть. Слово мое должно быть законом – тогда для моих последователей будет грех только в нарушении моего слова, для них не останется места борьбы и сомнению, ибо истина всегда будет пред их глазами; эта истина – я…
Охваченный этими новыми мыслями, я увлекался ими все более и более. Я видел уже, что все мусульмане примкнули ко мне, что от края до края всего известного людям мусульманского мира составилось одно царство, воплощенное в одном человеке…
И вот, когда я решил окончательно, что настало время действовать и начать проповедь нового учения, которое должно было отдать в мои руки верховную власть над всеми последователями Магометова закона, – я решился открыть мои намерения перед наивной девушкой, которая была дорога моей душе, но в которой вера заменяла разум. Я хотел раскрыть перед ней свою мудрость, указать путь, которым я хочу освободить людей от тяготы жизни…
Я полагал, что мне, умудренному знанием и размышлением, не будет трудно убедить слабую девушку.
Она вошла ко мне, и я сразу заметил, что сумрачен и печален был вид ее лица. Мне стало жаль ее. Бедная, восклицал я, ты скорбишь, что я не хочу следовать закону, данному Тем, Кого ты считаешь Богом!.. Но вот – погоди, я укажу тебе другую истину – не ту истину, которая становится истиной только для верующего, но ту, которая явится истиной непреложной для всякого, кто захочет ее познать!..
О, я ли один думал найти эту истину?.. Не ее ли вечно искало все человечество, то гордое силой своего ума, то ослепленное фанатизмом?..
– Агнесса, – воскликнул я, – так суждено, чтобы ты принадлежала мне…
– Опять то же, Аменопис! – прервала она меня. – Опять то же!.. Не говорила ли я тебе, что даже если бы любовь к тебе ярким пламенем вспыхнула в моем сердце, то и тогда не принадлежала бы я тебе!..
– Почему, Агнесса?
– Ты – неверующий!.. – с грустью ответила она, и слезы затуманили ее глаза.
– Неверующий!.. Но следует ли из этого, Агнесса, что ты нарушишь закон, сделавшись моей женой?..
– Как могу я сделаться твоей женой?.. Ты – язычник, я – христианка!..
О, какое негодование возгорелось в моей душе при этих словах!..
– Остановись и прости меня!.. – воскликнула Агнесса, внезапно склоняясь к моим ногам. – Я ввела тебя во гнев! Смири его! Не мне, неопытной девушке, толковать тебе закон Христа! Мое толкование ввело тебя в грех! Ты осудил закон Христа! Да будет же грех твой на мне!..
Она стояла на коленях передо мной! Она с любовью простирала ко мне руки!..
Какой гнев мог устоять перед этим?..
Нежно поднял я ее, посадил на диван и сам склонился к ее ногам.
– Агнесса! – восклицал я. – Ведь я вижу, любовь ко мне пробудилась в твоей душе?..
Румянец покрыл ее щеки при моих словах.
Она закрыла лицо руками и поникла головой.
– Ведь правда же?.. Я угадал?.. Скажи!.. – допрашивал я.
– Что же из того?.. Ты угадал!.. – воскликнула она, поднимая на меня свой чудный взор. – Скажи, Аменопис, свободна ли совесть?..
Я задумался.
– Скажи откровенно, Аменопис! – повторила она.
– Да, свободна! – воскликнул я.
– То есть ты согласен, что человек всегда должен поступать так, как велит ему совесть?
– Да, Агнесса!
– Так вот – я не берусь толковать тебе закон, ибо на это есть епископы и священники. Но моя совесть не позволяет мне стать твоей женой, пока ты остаешься язычником!..
Оскорбление поразило меня до глубины души.
– Я не язычник, Агнесса! – воскликнул я, поднимаясь с колен. – Я признаю Единого, Всемогущего Бога, стоящего над миром!.. Человеку дано искать Его и познавать! Ища и познавая Его, человек открывает путь к истине!.. Но где же вина, если двое людей смотрят на предмет различно?.. Повторяю – где твоя любовь, если ты, сохраняя себя, губишь другого?..
Подобно тяжелым ударам бича падали мои слова на несчастную девушку. Она бледнела, внутренняя борьба подавляла ее… В отчаянии ломала она руки, рыдания вырывались из ее груди…
– О Боже! – со стоном восклицала она. – Боже, научи меня!.. Что мне делать?..
Я, Аменопис, веровал лишь в Единого Бога. Эта вера не раскрывала передо мной смысла и цели жизни. Моя вера не давала мне закона и не вызывала передо мной образа истины, которого должно было достигнуть.
– Девушка, – воскликнул я, – не думай, чтобы истина открывалась верою: истина познается умом и мучительной борьбой, она является только перед теми, кто пытал природу и самого себя, кто мучился и страдал…
– Нет, Аменопис, – прервала она меня тоном непоколебимой уверенности, – истина в том, что говорил нам и чему учил нас Спаситель Христос…
При этих словах раздражение вновь возникло во мне.
– Я не хочу зла, я хочу только добра для людей. Мои последователи, то есть те, кто видит во мне провозвестие истины, – многочисленны и сильны. Они будут еще многочисленнее и сильнее. Они распространятся по всему миру, и весь мир будет повиноваться мне… Ты увидишь, что это будет так!..
– Этого никогда не будет, Аменопис!..
– Почему?
– Потому что Христос Спаситель сказал: «Созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют ее». Ты хочешь, чтобы весь мир принял учение, отвергающее христианство! Этого не будет.
О, как вознегодовал я, Аменопис, при этих словах! Можно ли было говорить, можно ли было что-либо доказывать человеку, который против всего выставлял лишь свою веру?
– Но положим, Аменопис, – прервала Агнесса мои размышления, – положим, что многие примут твое учение. Какая же польза будет от того миру?
– Я создам единое царство, властелином которого буду я. В этом царстве не будет зла, не будет ответственности для людей, потому что за всех буду отвечать только я. Избранные пойдут вслед за мной, чтобы отыскать истину и явить ее всем!..
– Боже, – воскликнула Агнесса, устремляя взор свой кверху, – просвети его! Избави его от внушения лукавого!..
Тут уже я не мог сдержать своего негодования.
– Молись о себе! – вскричал я. – Оставь меня! Помни: ты суждена мне, и ты будешь моей женой!..
– Никогда, Аменопис!..
Эти слова прозвучали уже за дверью, которую я, раздраженный свыше всякой меры, захлопнул за собой.
